Лиля Брик и Эльза Триоле: опыты любви и нелюбви

18

Всю многозвучность их… Короною своей

Ты будешь их носить, даря свой отблеск ей.

Вот почему они меня переживут.

Настанет, Эльза, день, когда поймут меня

При помощи твоих прекрасных ярких глаз.

Как много видишь ты, когда в закатный час

Глядишь в глубины завтрашнего дня.

Настанет, Эльза, день, и ты услышишь в нем

Стихи мои из уст, без муки наших дней.

Они пойдут будить трепещущих детей,

Чтоб детям рассказать: любовь была огнем.

Они расскажут им: любовь и жизнь – одно,

И не убьют любовь ни старость, ни года,

Сплетуться две любви, как лозы навсегда,

И в жилах голубых всегда течет вино.

Настанет, Эльза, день… Я все сказал, что мог.

Мои стихи, пусть судят вас потом.

Но силы есть в руках, в объятии моем,

Не жди, не разомкнется их венок.

Промчалось время роз. Отцвел последний куст.

Но, Эльза, будет день – стихи мои прочтут,

Меж миром и тобой границы не найдут,

И статую твою воздвигнут плотью уст.

Мальчиков никаких. Ни к чему мне мальчики, и я им ни к чему. Никак не могу привыкнуть к радио, что коробка разговаривает на всех языках, что слышно Мадрид, и Франко, и немцев. Тщетно ловлю Москву…

Наше хождение по мукам началось в 39 году. 2 сентября Арагошу призвали, 3 октября у меня был грандиознвй обыск. Ходили за нами шпики. Когда Арагоше это надоело, он попросился на фронт. Он дрался до перемирия. За мной в это время неотступно следили и, несомненно, поса­дили бы, если б не подоспело повальное бегство из Парижа. Мы нашли друг друга невероятно быстро, в конце 40 года, чудом. В Париж мы, конечно, не вернулись. Остались в Свободной зоне. Денег не было, работы никто не давал. К счастью, американцы перевели арагошин роман «Пассажиры империала». Эти деньги нас кормили два года. С Сопротивлением свя­зались в июне 41 года. Нам прислали из Парижа "языка", который должен был переправить нас через демаркационную линию. Тут нас сцапали немцы и посадили. Просидели мы 10 дней и нас выпустили (они не узнали, кто мы). В Париже Арагоша договорился, и нас отправили на работу в Свободную зону. Было решено максимально использввать то положение, что Арагон - всемирно известный писатель, да и про меня знали.

На нелегальнее положение мы перешли 11 ноября 42 года, когда итальянцы заняли Ниццу. Сначала прожили б месяцев в Лионе, потом, когда от недостатка жиров мы начали шелестеть, как сухие листья, Сопротив­ление подыскало нам домик в деревне, где мы и дотянули до освобожде­ния, выезжая оттуда два-три раза в месяц. Работали мы с интеллиген­цией. Арагоше была поручена вся Свободная зона. Выпускали газету, основали издательство. Нелегально, конечно. Сеть наша очень быстро охватила все отрасли науки, искусства, в организацию входило примерно 50 тысяч человек. Между вылазками на работу было свободное время. Мы ужасно много писали. Если бы не писанье, я бы, кажется, руки на себя наложила, так временами было трудно и тяжело. Я очень пристра­стилась к этому делу, оно заменяет мне друзей, молодость и много чего другого, чего мне не хватает в жизни. Выпустила сборник рассказов, толстый роман, набран еще один сборник. Арагоша стал совсем знамени­тый, за эти годы вышло два романа и несколько томов стихов. Парти­заны его чтут и любят, публика своя и чужая принимает, как принимали Володю. Пишет он все лучше и лучше.

В Париж мы вернулись 23 сентября 44 года, после освобождения. Странно и приятно жить опять у себя, четыре года у чужих людей, сил больше не было терпеть! В себя не могу прийти от счастья, от Парижа, от друзей. Вот тебе вся наша биография. Ты же о себе ничего не пишешь, где ты была после эвакуации, кто жив из друзей, с кем дружите. Я о вас столько думала и плакала, что девять лет прошли, как девять дней, словно бы и не расставались. Может быть, и кончится когда-нибудь война, вы приедете или мы к вам приедем. Я разучилась писать по-русски, и говорить тоже, ты уж прости Лиличка...

Скоро на свете настанет непроходимая скука, все те, по отношению к кому живешь, исчезнут, и жить станет совсем незачем. Живу я суетно. С тех пор, как наша взяла, народу вокруг - до тошноты. Я мечтаю о глухой деревне и одиночестве. Если б меня посадили в тюрьму (приличную), я бы немедленно написала полное собрание сочинений. Но лучше не надо. Вчера свалилась на меня Гонкуровская премия. А сегодня во всех, без исключения, газетах моя физиономия на первой странице и столько цветов, что ни встать, ни сесть…