Литературный альманах Выпуск 3 Бишкек 2006
жүктеу/скачать 1.04 Mb.
|
* * * 49 Апрельские дороги и тропы в горах опасны: на освещенных солнцем местах скользкая грязь, в тени еще лежит ноздреватый подтаявший снег, по утрам тоже скользкий от корочки льда. 49 Большой отряд пехоты и кавалерии втянулся в ущелье, ведущее к перевалу. Там, наверху, засели джигиты Абдуллабека. Спрятавшись за наваленными стеной камнями, они чувствовали себя в безопасности. Изредка оттуда гремело эхо выстрела, щелкала рядом о камни пуля, испуганный конь шарахался в сторону, и лишь потом там появлялся дымок. 49 Скобелев осмотрел вражеские позиции. 49 – Да-с, канальи, сидят крепко. Пожалуй, малой кровью этот орешек не разгрызть. И пушки сюда не втащишь. Если бы можно было в обход?.. Друг Шабдан, – сказал генерал подъехавшему киргизу. – Не посоветуешь ли чего? Ведь если позиции взять в лоб, много наших лягут. 50 – В обход надо, начальник. 50 – Дорогу знаешь? 50 – Нет. 50
– Зачем торопишься, Михаил Мытрич? Я не все сказал. У меня есть человек, который знает дорогу. 50 – Давай его сюда. Ox, и хитрец же ты, братец! 50 – Берешься провести наших солдат к этим канальям в тыл? – спросил генерал. 50 – Он не понимает по-русски. – Шабдан быстро заговорил. Ибрагим кивнул. 50 – Вот и славно. Капитана Куропаткина ко мне! 50 …Ибрагим пошел вперед. Весь отряд, задрав головы, смотрел, как джигиты Шабдана, ведя коней на поводу, один за другим скрывались за гребнем. Вслед за ними карабкалась рота капитана Куропаткина. 50 Лишь когда град пуль обрушился на тыл засевших на перевале, те обнаружили, что противник их обошел. Минутами растерянности, естественной в таких случаях, воспользовался генерал Скобелев и ударил из ущелья. Зажатые в тиски, отряды Абдуллабека были разбиты и бежали. Генерал выглядел весьма довольным. 50 – Обошлись малой кровью! – рокотал он, не скрывая радости. – Быть тебе, друг Шабдан, с чином! Уж я похлопочу. Где твой проводник? Передай ему от меня… Вот, джигит, получай, – сказал он подъехавшему Ибрагиму и протянул ему пачку ассигнаций. 50 Но Ибрагим хмуро покачал головой. 51 – Он говорит – награды не надо. Я отомстил Абдуллабеку за себя, за отца и мать. A за месть денег не берут. 51 – Ишь! – только и сказал генерал, с интересом разглядывая одноглазого воина. – Вот вам, господа офицеры, истинное понятие о чести. И у кого? У бедного туземца, которому завтра, может быть, не на что купить лепешку. Да-с! Выдать ему почетный халат! 51 – Не надо, щедрый господин. Лучше отпустите меня – буду опять искать жену и сына. 51 – Для поисков нужны таньга. Это тебе не награда, а жалованье за службу. От жалованья не отказываются. Да и что сделаешь без денег? 51
51 – Прости, начальник. Абдуллабека нигде нет. Bсe, что нам досталось, – вот... Принимай. – И он показал на толпу пленных, множество овец и навьюченных лошадей. 51 – Все это принадлежит тебе и твоим людям, – сказал генерал. 52 – Награда знатная, – сказал он. – Однако нам ничего не нужно. Я пришел служить русским, а не грабить. 52 – Как? Ты не хочешь взять добытое тобой же? 52 – Нет, – отрезал Шабдан. 52 – А что скажут твои джигиты? 52 – Я их снарядил за свой счет. Я их содержу. 52 – Друг! – сказал он. – Дай я обниму тебя. Ты – настоящий дворянин! 52 В своем донесении Скобелев так и написал: «Храбрый и достойный Шабдан, прибывший с джигитами из Токмака и предложивший свои услуги, отказался от своей доли добычи, сказав, что он пришел служить, а не барантовать». 52 – Быть тебе с чином! – повторял генерал. 52 С большой свитой из знатных киргизов, в сопровождении сына Камчибека и внука Мырза-Паяса, она прибыла в русский лагерь. Генерал, как и капитан, оказался на высоте: Курманджан приемом осталась довольна. Вскоре она призвала население Алая вернуться к мирной жизни и такой же приказ послала своим сыновьям. 53 * * * 53 – Простите великодушно, Михаил Дмитриевич, не могу-с. Ведь вы, Шабдан Джантаевич, насколько мне известно, неграмотны? 53 – Так точно, да-с, – отвечал Шабдан. 53 – Надо, надо овладеть грамотой. Чин довольно высок. Как же вы будете читать распоряжения начальства или сами подписывать приказы? Научитесь письму, и чин вам обеспечен. 53 В 1883 году в Петербурге проходила торжественнейшая церемония – коронация очередного государя-императора великой Российской империи Александра III. Собственно, Александр III правил уже два года, поскольку его предшественник Александр II Освободитель был убит народовольцами в 1881 году. Из-за траура церемония все откладывалась. 55 В числе почетных гостей на этом торжестве присутствовали родовитые фамилии Кавказа, казахские султаны, самые заслуженные киргизские манапы... Среди последних бок о бок стояли офицеры Российской армии капитан Байтик Канаев и войсковой старшина Шабдан Джантаев. Грудь обоих украшали золотые медали на орденских лентах, а грудь Шабдана – еще и Георгиевский крест. 55 М. Рудов 56 Соотечественники 56 Т.С. Бобушев 57 МОРЕ В ГОРАХ 57 Повесть 57 Жил-был старик 58 Что есть жизнь 62 Память о юности 65 Когда это было? 69 Связь времён 73 Вместо заключения 76 Глоссарий 78 ОТРАЖЕНИЕ ВРЕМЕНИ 78 Повесть 78 ЛЮДИ МОЕГО ПОКОЛЕНИЯ 81 Т. И. Курманалиев 92 «Околпаченный» академик 92 Сюннет 98 А.А. Брудный 108 Персонетика-2 108 Над городом туман 129 АКТ 1. Перед занавесом стоит скромно одетый человек (читает Набокова): 129 Занавес поднимается. Сцена пуста: это подиум, на котором обычно происходит демонстрация мод. 130 Свет гаснет. Музыка: «Besa me mucho…» (исп. трио Лос-Панчос). 131 Голос и.о.: Моды 192... двадцать какого-то года. (Джаз: блюз Сент-Джеймсской больницы). 132 Инженер Петр Петрович Гарин! 132 Свет гаснет и вспыхивает вновь. Взрывается и стихает барабанный бой. 132 Свет гаснет. 132 Сцена вновь ярко освещается. 134 И.о. стоит перед занавесом. 134 АКТ 3. 136 А.Д. Осташев 145 Данилыч 145 Е.В. Крутикова 152 А если колокол заплачет… 152 * * * 153 Памяти Джейн Грей (XVI век), ставшей королевой Англии в 17 лет и казненной после 9 дней царствования 153 Ж.Ж. Турсунов 157 Менин сүйгөн, сыймыктанган Кыргызстаным! 157 Моя любовь и гордость –Кыргызстан! 165 Гордость моя – Атбаши 165 ЖИВОТВОРНАЯ ИССЫК-АТА 167 Иссык-Куль 168 Благодатный, просторный Чуй 169 Славный Талас-Кенкол! 170 Благодатный Арсланбап 171 Ты всегда со мной, Сары-Челек! 172 14 строк другу, уехавшему на Запад 174 А.И. Чертков 176 Утка на пруду, или Курам на смех 176 Юмореска 176 В.Я. Вакуленко 179 Почему застрелился Фадеев 179 Версия 179 «История не знает настоящей литературы и искусства, которые создавались бы по директивам власти с требованием проводить в художественном творчестве определенное и притом официальное мировоззрение. Это всегда было смертельно для всякого искусства». 179 Н.А. Бердяев 179 I 179 Теоретизировать о природе самоубийств – занятие в высшей степени рискованное, поскольку тема, к которой мы прикасаемся, весьма деликатного свойства и принадлежит она, в силу своей специфики, по преимуществу к области предположений и догадок. «Начнем с главного, – остерегал Б.Л. Пастернак. – Мы не имеем понятия о сердечном терзании, предшествующем самоубийству». И с этим трудно не согласиться. Как, впрочем, и с тем, что самоубийство часто «не там, где его видят, и длится оно не спуск курка». 179 Когда в известном возрасте смерть из области теоретической переходит в практическую – это одно. И совсем другое – когда предел естественному течению жизни наступает не в согласии с природой, а, напротив, вопреки ей. Тут человек посягает на право, ему не принадлежащее: давать и отнимать жизнь. Не потому ли христианская церковь испокон веку осуждает эту дерзость, почитая ее самым тяжким грехом, и воспрещала хоронить самоубийц рядом с теми, кто ушел из жизни, смиренно исчерпав ресурс, дарованный природой. 179 Но есть, и наверное, должна быть разница в состоянии духа казнимого палачом и казнящего себя по умыслу. Впрочем, послушаем рассуждения на этот счет Б.Л. Пастернака: «...Человек, подвергнутый палаческой расправе, еще не уничтожен, впадая в беспамятство от боли, он присутствует при своем конце, его прошлое принадлежит ему, его воспоминания при нем, и если он захочет, может воспользоваться ими, перед смертью они могут помочь ему. Приходя к мысли о самоубийстве, ставят крест на себе, отворачиваются от прошлого, объявляют себя банкротами, а свои воспоминания недействительными. Эти воспоминания уже не могут дотянуться до человека, спасти и поддержать его. Непрерывность внутреннего существования нарушена, личность кончилась». 180 Мотивы самоубийств, даже при всей их подчас очевидной внешней похожести, всегда очень индивидуальны. 180 Что подвигло Фадеева наложить на себя руки? Что стоит за этим самоубийством? Тени каких неведомых и невидимых стороннему глазу мировых катастроф приблизили тот роковой предел? Самодостаточность ли знания жизни, исчерпанность ли опыта, когда интерес ко всяким другим побудительным мотивам жить угасает, и тогда, как считает Л.Я. Гинзбург, «проходит философский ужас» перед неотвратимостью смерти и «остаются реакции почти физические». «Странно, – продолжает Л.Я. Гинзбург, – но мне всегда было легче узнать о самоубийстве человека, чем о любой другой форме смерти. Только самоубийцу она не тащит на привязи, как быка на бойню. Только он одолел тайну судьбы... Если бы только знать за собой эту силу, эту возможность, можно ведь жить не боясь ничего – болезней, беспомощности, деградации, самой смерти. Достоевский уже сказал это Кирилловым: перестанем бояться и будем как боги... Ну а как же страдания, которые довели человека? – спрашивает Гинзбург. И отвечает: – Страдания – это из области жизни и это вопросы другого ряда». 180 Трагический финал триумфального восхождения Александра Фадеева не имеет ничего или почти ничего общего с римским самоубийством 86-летней Л. Брик, о котором рассуждает Гинзбург. Его мотивы далеки и от кирилловского «будем как боги». 181 Но, может быть, роковыми для Фадеева оказались именно «вопросы другого ряда»? Может быть, это они сняли тот самый «философский ужас» перед насильственной смертью, в результате чего и сама эта смерть стала неотвратимой прозаической реальностью – избавлением и искуплением одновременно? Почему, наконец, решение уйти из жизни Фадеев, уже однажды намеревавшийся убить себя, принял именно в 1956-м – не раньше и не позже? Может быть, груз неразрешенных и неразрешимых вопросов «из области жизни», которые всё настойчивее и неотвратимее требовали прямых и честных ответов, стал к тому времени уже настолько непомерным, превысившим допустимую «критическую массу», что жить с ним, с этим грузом, носить это в себе стало невыносимо, а найти – пусть для себя (и, наверное, в первую очередь для себя) – ответы сколько-нибудь удовлетворительные, способные помочь, если не оправдать и оправдаться, то хотя бы перевести дух и попытаться отыскать нравственную опору – не удавалось, и всё труднее становилось жить, потому что все другие побудительные мотивы продолжать существование утратили смысл? 181 Но так ли это в случае с Фадеевым? 181 Так – и не так. 182 Можно, конечно, как это в свое время сделал академик А.С. Бушмин, сослаться на очевидные «затруднения», связанные с литературным творчеством, с «обострившейся болезнью», и осторожно предположить, что эти «затруднения» «усилились теми непредвиденными осложнениями, которые вызывались переменами, происходившими в самой жизни». И это будет правда. Как правда и то, что многие «непредвиденные осложнения», случившиеся к лету 1956 года, Фадеев предвидел, и сам объяснил еще в ноябре 1944-го в письме к Маргарите Алигер. «Бог дал мне душу, способную видеть, понимать, чувствовать добро, счастье, жизнь, – писал Фадеев, – но постоянно увлекаемый волнами жизни, не умеющий ограничивать себя, подчиняться велению разума, я, вместо того чтобы передать людям это жизненное и доброе, в собственной жизни – стихийной, суетной – довожу это жизненное и доброе до его противоположности и, легко ранимый, с совестью мытаря, слабый особенно тогда, когда чувствую себя виноватым, в итоге только мучаюсь, и каюсь, и лишаюсь последнего душевного равновесия...» 182 Это – лишь короткая цитата из очень пространного письма. Кажется, редкий случай: Фадеев не лицемерит. Но, увы, это только кажется. Он по-прежнему нежно любит себя и жалеет. И не говорит всей правды. Дальше в этом же письме он пишет Алигер о том, что «любому человеку», с которым сводила его судьба, он «по характеру своему отдавал всего себя, не щадя сил, беззаветно, во всю силу души и таланта, безжалостно сжигая себя с двух концов, с безграничной щедростью души» и т.д., и т.п. 182 Там же. 182 «Не беремся судить, насколько удачен этот самоанализ», – осторожно обронил по поводу этого письма А.С. Бушмин. Хотя, конечно же, уж он-то знал, что Фадеев был весьма разборчив в выборе тех, кому «отдавал всего себя... с безграничной щедростью души». Впрочем, у нас еще будет повод вернуться к этой очень непростой и деликатной теме. 182 Едва ли случайно в жизни Фадеева последним стал именно 1956 год. Вспомним: если репутация автора «Разгрома» как писателя не претерпела сколько-нибудь радикальных перемен даже после крушения мифа о художественных достоинствах «Молодой гвардии», то собственно человеческий облик Фадеева в общественном сознании послесталинской эпохи начал стремительно тускнеть. Причин для этого открылось более чем достаточно. Главную, как нам представляется, достаточно убедительно обозначил Д.М. Урнов: «Писатель, который поддерживал контакт с читателями исключительно через книги, имеет право запретить кому бы то ни было заглядывать в его жизнь. Иное дело, – пишет Урнов, – когда личность писателя играет роль наряду с его сочинениями, когда личный писательский миф оказывается одним из выразительнейших его созданий. Тогда читатель имеет право узнать подноготную этого мифа так же, как имеет он право знать историю создания любого произведения. В таком случае личность писателя подлежит анализу и оценке, как и его творчество». 183 Едва ли Д.М. Урнов имел в виду именно Фадеева, однако сказанное им в полной мере к Фадееву применимо, поскольку объясняет мотивы нарастающего общественного интереса к личности этого писателя. Итог этого интереса для самого Фадеева был, конечно, предсказуем. 183 За неделю до рокового дня Фадеев, уже пребывавший, по определению К.Л. Зелинского, «в какой-то неутолимой тревоге», обронил: «Мы, Корнелий, сейчас все в дерьме, – и показал рукою по самые губы. – Никто сейчас после того, что произошло, по-настоящему писать не сможет – ни Шолохов, ни я, никто из людей нашего поколения... Исковерканы мы». 183 Что и говорить, признание весьма красноречивое. Не в нем ли ключ к пониманию причин творческой деградации не только Фадеева, но и многих из тех, кто так блистательно начинал в 20-е годы, а затем так же, как Фадеев, был «исковеркан» и безжалостно раздавлен режимом, требовавшим от писателя только одного: угодничества и верноподданнических песнопений? Разве не об этом же на закате своих дней с нескрываемой печалью скажет и Леонид Леонов: «мимоходом повредили какой-то очень важный ген»?.. 183 П 184 События развивались так, считает С.И. Шешуков, что «наряду с большим плодотворным делом, которое Фадеев осуществлял и будет с годами осуществлять на благо нашей литературы, станут от года к году накапливаться трагические страницы истории его деятельности, которые он с глубочайшим потрясением прочтет и осознает перед концом своей жизни». 184 Уточним: уважаемый профессор лукавит: самое существование «трагических страниц» собственной деятельности «глубочайшим потрясением» для Фадеева не стало и стать не могло, поскольку он знал о них (и часто был их творцом) задолго до трагической развязки. Более того – и что особенно прискорбно – они действительно «накапливались»: Фадеев сам неутомимо приумножал их. Приумножал даже тогда, когда к этому его никто не понуждал. 184 Нет, Фадеев не писал доносов и не просил у палачей из НКВД, как это делал, к примеру, его давний, еще по Ростову, друг и предшественник на посту генерального секретаря Союза писателей Вл. Ставский, «помочь решить вопрос» о непослушном писателе. Нет, писательский генсек А.А. Фадеев подобные «вопросы» решал самостоятельно. «Арестовать Спасского» – в следственном деле репрессированного ленинградского поэта сохранилась телеграмма именно с таким текстом, подписанная «инженером человеческих душ» Александром Александровичем Фадеевым. 184 «Глубочайшим потрясением» для Фадеева, приблизившим трагический финал его жизни, стало другое: о его личной причастности к уничтожению некоторых коллег по перу не только шептались на кухнях, писали в письмах и дневниках, но уже говорили ему в лицо – да еще и принародно! – те немногие счастливцы, кто уцелел в сталинском молохе и воротился из лагерей. 185 Вспоминает Игорь Сергеевич Черноуцан – литературовед, критик, в 50–70-е годы работник отдела культуры ЦК КПСС: «Однажды после затянувшегося заседания в Союзе писателей мы вместе с Фадеевым вышли из его кабинета в приемную. Навстречу нам поднялся худой, бледный, плохо одетый человек. Это был, как оказалось, Иван Макарьев, бывший соратник Фадеева по РАППу, только что вернувшийся в Москву из лагеря... (Прервем цитату и уточним: это был тот самый Макарьев, который в верноподданническом экстазе помогал Фадееву в 31-м году шельмовать Андрея Платонова. "Это клевета классового врага на колхозы, на колхозные кадры, на всю нашу работу", – писал о «Бедняцкой хронике» А. Платонова Макарьев. – "Вылазка произведена хитрым, но мало талантливым представителем кулачества" и т.д., и т.п.). 185 – Ах, Иван, – радостно обратился к нему, раскрыв объятия, Фадеев. – Где ты? Что ты? Почему ты до сих пор не заявился ко мне? Ты ведь знаешь, как я рад тебе! 185 Макарьев отступил на шаг назад и отвел руки за спину. 185 – Товарищ Фадеев, – сказал он подчеркнуто сухо и официально, – до тех пор, пока вы не объясните мне, почему мои письма к вам оказались у моего следователя, я вам руки не подам. 185 Фадеев, – вспоминает Черноуцан, – вспыхнул до корней волос и, резко повернувшись, молча вышел из приемной. А когда он наконец овладел собой, все еще потрясенный и взволнованный, говорил мне: 185 – Ну как он мог поверить, что я предал его. А что до писем, так письма его ко мне я послал в прокуратуру потому, что в них было пламенное и даже несколько неожиданное для частной переписки восторженное, экзальтированное выражение любви и преданности Сталину. Я был уверен, что они послужат лучшим доказательством его полной невиновности и абсурдности выдвинутых против него обвинений. По-видимому, следователь-подлец только показал издали ему мои сопроводительные письма и прокомментировал их провокационным образом: "Что вы упираетесь, гражданин Макарьев, ведь вот даже ваш ближайший друг обличает вас в предательстве и шпионаже! Узнаете почерк?" Как я докажу Ивану, что всё это гнусная и злобная провокация? Где мои письма, да и где сейчас этот следователь? Наверное, и сам он уже расстрелян…» 185 Ну, что на это скажешь? Едва ли Фадеев не понимал, почему в письмах Макарьева «было пламенное и даже несколько неожиданное для частной переписки восторженное, экзальтированное выражение любви и преданности Сталину»: письма-то эти писал не курортник, а подследственный, и переписка, ежели она и вправду дозволялась, наверняка тщательно контролировалась. И потом, не логичнее ли было бы объяснить всё это не Черноуцану, а самому «ближайшему другу» Макарьеву, и тогда, наверное, не пришлось бы строить водевильные предположения о том, что и как показывал и говорил арестованному Макарьеву бериевский «следователь-подлец»... 186 По осторожному предположению Б.Л. Пастернака, в последнее мгновение перед смертью только воспоминания способны «дотянуться до человека, спасти и поддержать его». 186 Едва ли воспоминания, если они все-таки посетили Фадеева перед его последней минутой, могли поддержать или, уж тем более, остановить, уберечь его от рокового шага. 186 «Я сделал много ошибок, и, может быть, вся моя жизнь и состояла из одних ошибок», – таким вот неожиданным признанием предварил он свою речь на предпоследнем для него ХШ пленуме Союза писателей. В этом безрадостном признании, если оно все-таки прозвучало, едва ли было лукавство. О некоторых «ошибках» Фадеева мы уже вспоминали. Но сколько же их было!.. 186 Елена Сергеевна Булгакова, собирая смертельно больного мужа в Ялту, в Дом писателей, записала: «Фадеев – успокоил насчет квартиры, всё обещал сделать, пьес еще не прочитал – тоже обещал не откладывать...» 187 М.А. Булгаков умер 10 марта 1940 года. А накануне, 1 марта, у него был Фадеев. 187 «– Александр Александрович, я умираю, – сказал Булгаков. – Если задумаете издавать – она всё знает, всё у неё... 187 Фадеев, своим высоким голосом, выговорил: 187 – Михаил Афанасьевич, Вы жили мужественно и умрете мужественно! 187 Слезы залили ему лицо, он выскочил в коридор и, забыв шапку, выбежал за дверь...» 187 Теперь-то мы знаем: выбежав за дверь, Фадеев забыл не только шапку. Во всяком случае, он не выполнил ни одного своего обещания и ничего не сделал для того, чтобы произведения Булгакова наконец-то увидели свет. Не вспомнил он о Булгакове и тринадцать лет спустя, в октябре 1953-го, когда, готовя доклад к открытию XIV пленума Союза писателей, предлагал реабилитировать некоторых «ранее раскритикованных за идейные ошибки» писателей. Имени Булгакова в предложенном списке имен не оказалось... 187 «Человек измеряется не с ног до головы, а от головы до неба», – сказал Конфуций. 187 Мерило Фадеева – его поступки. Они говорят о нем подчас куда больше скупых биографических хроник. 187 Накануне последнего ареста Осип Мандельштам унизительно просил Фадеева принять его. Фадеев от встречи уклонился. Опального поэта принял Ставский. Да, тот самый, написавший, едва за Мандельштамом закрылась дверь, донос «наркомвнудел тов. Ежову Н.И.», в котором просил «решить вопрос о Мандельштаме». «Вопрос» решили. Решили в духе времени: Мандельштама арестовали и сослали в лагерь под Владивостоком, где он и погиб. Воистину: «нет человека – нет проблем»... 187 жүктеу/скачать 1.04 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|