Маршрутами, тропами

На базе начальник Александр Дмитриевич объяснил нам, что доставить нас в Белькачи он нас пока не может – нет самолётов, и что придется подождать примерно неделю, а пока мы поработаем на местном дровяном складе. АД – крупный дородный мужчина – очень внимательно следил за порядком на базе, и за подчиненными, которые и дышали-то с оглядкой. Проезжающих, впрочем, не сильно гоняли. На самого А.Д. явно заметное направляющее влияние оказывала жена, работающая в местном магазине.

На дровяном складе работы оказалось много, ворочать брёвна, хоть и с автокраном, было занятием нелёгким, и вечером, приходя в общежитие, я падал на нары и спал до утра как убитый. Но кормили вкусно, повариха своё дело знала. Дня через три за «хорошую работу» меня перевели на внутреннюю отделку новостроящегося магазина с молодым мужичком-рабочим, видимо, понимавшим толк в строительстве. Он тщательно промерял всё линейкой, размечал, где и как будут прибиты пластиковые обои. Неслышно со спины подходил АД, молча наблюдал, и у заметившего его строителя начинала быстро потеть спина. «Что ты делаешь?» –грозным тоном спрашивал начальник. «Наживляю, АД» – робко отвечал ему мужичек. «Какое там наживляю!» – взрывался А.Д. «Через три дня запускать магазин, забивай!» – и бедолага хватал молоток и колотил им то по гвоздям, то по пальцам, не чувствуя боли от страха.

Белькачи, одна из основных баз артели, впечатлил большими огородами и с размахом построенными теплицами. В центре посёлка поддерживался порядок, вдоль тротуаров тянулись стриженые газоны, небольшую площадь украшала башенка с часами. Как то раз я услышал собачий лай: по улице бежала, преследуемая псами, мохнатая маленькая якутская лошадка – почти пони.

На Белькачах пробыли дня два, потом на «кукурузнике» же попали на Курунг.

«Поле» 1996 года оказался неплохим – работал я на старом месте, на восточном Кет-Капе и в тот год продолжил его исследование. Жил в своём деревянном домишке, который построил в позапрошлом году. Был тогда у нас небольшой отряд – я, в качестве геолога и начальника отряда и трое маршрутных рабочих, а позже прислали ещё двух канавщиков, старика Х. и его друга помоложе – Ф. Канавщики были народом «тёртым» – копали хорошо, слов нет, но и расслабляться умели – по полной программе. В предыдущем году, как сказывали, оставили их здесь вдвоем проходить канавы, и геологи изредка приходили принимать выкопанное. Дело ясное, поставили они бражку и надрались. Некстати для них приехал начальник участка. Старик Х. оказался хитрее: заслышав машину, уполз в кусты и оттуда наблюдал за событиями. Начальник подошёл, увидел второго спящего канавщика и начал его тормошить: «Ты почему не на работе?». Тот вытаращил на него пьяные очи, но сообразил, нашелся с ответом: «А я в ночную». Его выгнали, потом опять восстановили.

Ели они всё, что напоминало съедобное. Понатащат, бывало, кучу неизвестных подозрительных грибов, чёрных и сморщенных, похожих на поганки, на которые и смотреть-то страшно – нажарят, угощают: «Отведай, Евгеньевич!». – «Да нет, ребята, спасибо, что-то не хочется...». – «Да ешь! Мы-то уже их ели, видишь – живые!».

Маршрутными рабочими были Миша-«хохол», небольшой спокойный аккуратный мужичёк, которого пристроили к кухне и к хозяйству; Коля Орлов – молодой симпатичный парняга с лёгким характером и молдаванин П., приехавший издалека на заработки, мужик с ленцой и хитроватый.

С этим контингентом мы «прошли» несколько канав, нарубили профилей на участке Виктория и провели там металлометрическое опробование. С Колей мы ходили в маршруты в радиусе примерно десять километров от лагеря. Он был городским, и ему в удивление был и обильный снегопад в июне, и маршруты с дождём и снегом, когда промокаешь до нитки: «Да-а, Евгеньевич, такой маршрут мы надолго запомним...». – «Это вряд ли, Коля», – отвечал я ему. – «Таких маршрутов у меня бессчётно, не знаю, какой и вспоминать…».

Иногда случались грозы, с потопами воды, после которых речки вздувались на глазах. В одну такую грозу я оказался на верхушки горы, и хорошо, что полиэтиленовая плёнка с собой оказалась. Молнии лупили одна за другой и где-то совсем близко, и всё вокруг было наполнено зловещим фиолетовым сиянием и непрерывным оглушающим грохотом.

Во время грозы в тайге особенно остро чувствуешь свою уязвимость и что «все мы под Богом ходим». Спрятаться от молнии практически невозможно – она бьёт и в землю, оставляя пятна выжженного мха, и в деревья, под которыми лучше не сидеть. Молния разбивает дерево огромными трещинами, отламывая обычно верхушку, либо спускает кору полоской «винтом». Бывают и особенные случаи, когда, вероятно, от нагревания огромной температурой вода в дереве (как правило, толстом) мгновенно превращается в пар и разрывает его со взрывом. В этом случае нижняя оставшаяся часть напоминает огромную астру с торчащими во все стороны светлыми узкими щепками, а некоторые из больших двух-трёхметровых щеп улетают при взрыве на добрую сотню метров.

После грозы воздух очищается, и дышится как-то особенно легко; за уходящим фронтом дождя в серебряной водяной пыли обычно следуют радуги – и двойные, и даже тройные.

Первая половина сезона того года была, впрочем, в основном жаркой и засушливой. В воздухе висела сизая горькая дымная мгла от далёких таёжных пожаров, в маршрутах пот лил ручьем, рубашки истлевали и рассыпались прямо на теле.