Маршрутами, тропами

По дороге мне довелось подстрелить из нагана глухаря. Обычно наганы у нас – неважные, стволы сильно изношены. А тут попал метров за тридцать; большая птица было взлетела чуть, да тут же и упала замертво. Другой охоты за весь сезон не получилось – толкового оружия не было.

На «Белке» организовал бригаду из пяти человек: сам промывал пробы и вёл документацию, а рабочие рубили профили и таскали рыхлые породы со склона для промывки. Самый толковый из них, метис-полуэдэгеец Сулайдзюга с раскосыми синими глазами, промывал грунт на лотке.

Впервые я увидел столь богатые поисковые результаты: промоешь пробу до магнетитового шлиха, раскинешь его на лотке, и на чёрном шелковисто-искрящемся фоне магнетита ярко засияют сотни золотых звездочек – мелких, крупных, червячкообразных и лепёшковидных.

Оказалось, что ореолы золота имеют гораздо более крупные размеры и значительные содержания металла, чем предполагалось; они протянулись узкими лентами с верхушки горы вниз по склону на сотни метров. Мы попытались вскрывать ореолы шурфами, одновременно непрерывно выкачивая из них воду и сразу же промывая полученный рыхлый материал – золото устойчиво прослеживалось и в нижних горизонтах разреза. По сути, мы нашли делювиальное месторождение золота; можно было бы возить материал на полигон для промывки, если бы не высокая валунистость отложений.

Один из шурфов в лесочке наверху я попробовал копать сам – посмотреть, что из этого получится? Ложил в яму ветки и поджигал их; когда мерзлота оттаивала, выбрасывал этот слой и опять делал закладку дров. Однажды, на дерево рядом вскарабкалась чёрная белка. Села, с любопытством стала наблюдать за моей работой. Потом, очевидно, утомившись созерцанием, легла на ветку, свесила хвост и уснула. Я взял камешек, кинул в ствол дерева; зверёк вскочил, недоумевающе уставился на меня чёрными бусинками глаз – зачем, дескать, беспокоишь?

Вообще, белок тех местах много – очевидно, кормов в виде кедровых шишек и грибов хватает. Много было и медведей – один ходил за нами по пятам, но только один раз показался на глаза. Когда мы уходили на ночь, он бродил по нашим стоянкам и все пробовал на зуб: мешки, чайную заварку и пакеты из-под лапши. Хитрый Сулайдзюга пробовал поймать его в стальную петлю-удавку: соорудил из веток и кедрового лапника шалаш, на входе поставил петлю, а в шалаше подвесил большую полувскрытую банку порченой селедки. Но зверюга оказался еще хитрее: в петлю не полез, а проломил стенку, вытащил банку наружу и съел приманку.

Удэгеец отличился и на канавах – попросил попробовать копать и за три дня вымахал такую канаву и так гладко её зачистил, что бывалые горняки схватились за голову: «Зачем же ты нас позоришь, Серёга? Что делаешь? Сейчас и нас заставят копать так же!».

С середины лета пошли обильные дожди. На ночлег возвращались мы в старые протекающие солдатские палатки, где проблема была просушиться. А когда я однажды пришел и увидел плещущуюся на спальнике здоровенную дождевую лужу, моему терпению пришел конец. Было решено попробовать построить избушку. Рабочие напилили и натаскали бревен. Засучив рукава, мы взялись за работу, и, потратив четыре дня труда, соорудили аккуратный домик, с железной буржуйкой внутри. Это была первая моя изба, выстроенная в полевых условиях. Поселились мы там с Евгением Павловичем, и некоторые рабочие поглядывали на нас завистливо. «Ну вот, инженерам дома, а что рабочим?». – «Смотри, Вовка» – объяснял я одному такому работяге, явному неудачнику в свои сорок лет с хвостиком. «Чего ты добился в жизни? Образование какое-нибудь есть?». – «Да нет, начал учиться в ПТУ, да бросил... То там, то сям рабочим...». – «Ну и что же ты после этого хочешь? Хоромы и счёт в банке? Сейчас рабочие будут получать наверняка меньше итээровцев».

Было и золотое время в Вовкиной жизни, когда он работал на хлебозаводе, в пирожном цеху. Когда мы возвращались домой пешком долгой дорогой, он любил вспоминать эти замечательные времена: «Придешь, бывало, с утра в цех, а тётьки уже тащат большой противень, готовят для всех омлет... Пирогов, коврижек, пряников – навалом... Большая бадейка молока стоит – пей, сколько хочешь... Всё бесплатно, – заводское... Только и надо, что заварку принести...». Так он мог рассказывать часами, глаза его при этом увлажнялись, подёргивались задумчивой мечтательной поволокой, а голос становился напевным, и от волнения приятных воспоминаний начинал немного дрожать. Вовка проработал в артели еще один год, потом куда-то исчез...

Была у нас с ним ещё одна забавная сценка: шли мы однажды домой по таёжной дороге, по обе стороны которой плотным частоколом стоял мелкий непролазный лес-«карандашник». Вдруг, в нескольких метрах от нас что-то в нём задергалось, забилось, и на дорогу выскочил здоровенный бурый медведь, гладкий и справный. «Медведь!!» – с ужасом ахнул Вовка, бросил посошок, и, резко развернувшись, бросился обратно. Топтыгин тоже, очевидно, перетрусив, кинулся по дороге в другую сторону, а я остался посередине. «Вовка», – говорил я ему позже – «не беги от медведя, у него же охотничий инстинкт – бросится за тобой, порвёт».

В целом, с хорошими маршрутниками в артели просто беда, и толковых, работящих было мало, – и это объяснимо, так как попадают сюда неудачники да перекати-поле, которые не смогли устроиться в городе.

К примеру, раз взялись наши рабочие строить баньку. Собрались, взяли бензопилу, пошли в лес. Тишина... Потом слышно было, как заработала пила, раздался треск упавшего дерева. Вот они идут вшестером, кряхтя, тащат его. Бросили бревно, сели, закурили. Потом побеседовали. Потом опять закурили. Время шло, а брёвен почти не прибавлялось. Евгений Павлович, которому всё это надоело до чёртиков, заявил мне: «Вот смотри, если я не встану к ним в бригаду, бани у нас до осени не будет». Оставив свои дела, он взял топор и продолжил вместе с ними строить баню, одновременно погоняя лентяев – и, действительно, работа убыстрилась. Но и то, смотришь, бывало, Павлович сидит на углу, его топор так и мелькает, щепки летят, а рабочие, устроившись внизу на бревне, перекуривают. Так уж там заведено, не орёшь на них, они и не работают. И это понятно – «артельщик спит, трудак идёт».