МОТИВЫ ЧЕЧЕНСКОГО ФОЛЬКЛОРА В ПОВЕСТИ
Л. Н. ТОЛСТОГО «ХАДЖИ-МУРАТ»
Л. Н. Толстой в числе первых, а может быть и первый, среди русских писателей проявил большой интерес к устному народному творчеству чеченцев, их песням, сказкам, преданиям. Его очень тронула поэзия горцев, ее глубокое содержание, яркость, философичность, красочность. Хорошо известно его письмо к замечательному русскому поэту А. А. Фету, в котором он отзывался о «Сборнике сведений о кавказских горцах», издававшемся тогда на Кавказе. Л. Н. Толстой писал: «Там предания и поэзия горцев и сокровища поэтически необычайные. Хотелось бы Вам послать, но не посылаю потому, что жалко расстаться. Нет, нет и перечитываю»1. С таким же интересом Толстой читал и другие издания о кавказских горцах, в частности «Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа». А главное, он собирал «полевой материал» непосредственно через представителей горцев. Он, пришедший на Кавказ для покорения его народов, сумел проникнуться истинно глубоким интересом и уважением к их жизни, быту, истории, культуре. Более того, подружился с молодыми чеченцами из Старого Юрта (ныне Толстов-Юрт) Садо Мисирбиевым и Бултой Исаевым. Стал их кунаком, гостил у них в ауле. До конца своей жизни не терял с ними связи, не раз писал о них в своих дневниках. Заслуга Толстого и в том, что он не просто впитывал в себя всю эту богатую информацию о жизни кавказских народов, но и активно использовал в своем творчестве, чем способствовал знакомству с ней прежде всего русского, а затем и европейского читателя. Это было особенно важно на фоне распространяемой царским колониальным официозом пропаганды о дикости и отсталости горцев Северного Кавказа, борющихся за свою свободу и независимость. Необходимо было оправдать бесчеловечные методы покорения Кавказа и ее народов.
Таким образом, в художественных произведениях Толстого возникал образ миролюбивого, физически здорового, надежного в дружбе и отважного в бою человека гор.
Блестящим подтверждением подобного отношения Толстого к чеченцам является его знаменитая повесть «Хаджи-Мурат», в которой так много места занимают произведения чеченского устного народного творчества. Мотивы чеченского фольклора постоянным рефреном проходят через всю художественную канву повести. Писатель хорошо освоил горские личные имена. Один из героев носит имя его друга – Садо.
По повести хорошо видно, что Толстой исключительно хорошо, вплоть до деталей изучил быт, обычаи, языковые особенности чеченского народа, чувствуется, что многое из его общения с местным населением и пребывания там осталось не записанным в его дневниках. Он на всю жизнь запомнил названия населенных мест, больших и малых рек и речушек, особенности ландшафта и многое другое. Часто события жизни Толстого проходят в крепостях Грозной и Воздвиженской, близлежащих чеченских селениях: Старые и Новые Атаги, Чечен-Аул, Ханкальское ущелье, Старый Юрт, однако фигурируют и далекие горные аулы, такие как, Махкеты и другие. Словом, ничто из жизни чеченского общества не оставалось без того, чтобы писатель не зафиксировал. Скажем, в чеченском обиходе до сих пор сохранилось деление людей на равнинных и горных. Последние считались более отсталыми, чем жители равнин, нередко обыгрывались слова из их диалектов и говоров, отличающихся от литературного языка, сформировавшегося на равнине. Жителей гор называли «ламарой», что дословно переводится «горцы». В единственном числе «ламаро» – «горец». В этом смысле интересен полушутливый разговор между персонажем повести, в котором участвуют Хан-Магома, Лорис-Меликов и Гамзало. Речь идет об имаме Шамиле.
«– Ламарой твой Шамиль, – сказал Хан-Магома, подмигивая Лорис-Меликову. «Ламарой» было презрительное название горцев.
– Ламарой – горец. В горах-то и живут орлы, – отвечал Гамзало».2
И Хан-Магома и вслед за ним Толстой употребляют слово «ламаро» во множественном числе, хотя речь идет об одном человеке – Шамиле. Здесь, видимо, простая ошибка, свойственная осваивающим чужой язык. Чеченцы с юмором обыгрывали неправильное произношение некоторыми дагестанцами чеченских слов.
Знаменитая чеченская песня «О Хамзате» вложена в уста чеченского зятя (жена его была из Гехов) Хаджи-Мурата, известного наездника, бывшего главного наиба имама Шамиля. За внешним благополучием их отношений лежали серьезные противоречия, оба они ревностно относились друг к другу, оба пользовались в личных и политических целях наивностью, добротой чеченцев. Хаджи-Мурат, в поисках путей самоутверждения, то изменял Шамилю и переходил на сторону русских, то изменял последним и переходил в стан Шамиля, т. е. играл роль двойного агента. Собственно, он и стал жертвой своей переменчивости, непостоянства. Повесть Толстого подстроена на местном материале, но главная идея проявляется через многогранный образ Хаджи-Мурата. Естественно, что и чеченская песня, хоть и вложена в уста Ханефи, но находит живой отклик в его натуре. Вот как это делается: «Хаджи-Мурат зачерпнул воды из кадки и подошел уже к своей двери, когда услыхал в комнате мюридов, кроме звука течения, еще и тонкий голос Ханефи, певшего знакомую Хаджи-Мурату песню. Хаджи-Мурат остановился и стал слушать.
В песне говорилось о том, как джигит Гамзат (чеченское личное имя Хамзат. – Ю.А.) угнал со своими молодцами с русской стороны табун белых коней. Как потом его настиг за Тереком русский князь и как он окружил его своим, как лес, большим войском. Потом пелось о том, как Гамзат порезал лошадей и с молодцами своими засел за кровавым завалом убитых коней и бился с русскими до тех пор, пока были пули в ружьях и кинжалы на поясах, и кровь в жилах. Но прежде чем умереть, Гамзат увидал птиц на небе и закричал им: «Вы, перелетные птицы, летите в наши дома и скажите Вы нашим сестрам, матерям и белым девушкам, что умерли мы за газават. Скажите им, что не будут наши тела в могилах, а растаскают и оглодают наши кости жадные волки и выклюют глаза нам черные вороны».
Этими словами кончалась песня, и к этим последним словам, простым, призывным напевом, присоединился бодрый голос веселого Хан-Магомы, который при самом конце громко закричал: «Ла илляха иль алла» – и пронзительно завизжал»3.
«Веселый, черноглазый, без век, Хан-Магома, …волосатый аварец»4 Ханефи – «тавлинец», Хаджи-Мурат – аварец, все трое поют чеченскую песню. Конечно, такое возможно, ибо очень многие «тавлинцы», аварцы, другие дагестанцы проходили трудовую закалку в Чечне, признанной житницей Северного Кавказа, и практически все так или иначе говорили по-чеченски. В XIX в. здесь в ходу была поговорка «Чечня – живот Дагестана, Дагестан – спина Чечни». Толстой не стал привязывать чеченскую песню к чеченцам, а сделал ее общегорской.
Еще раньше в повести говорится, что «Ханефи знал много горских песен и хорошо пел их… Голос у Ханефи был высокий тенор, и пел он необыкновенно отчетливо и выразительно, одна из песен особенно нравилась Хаджи-Мурату и поразила Бутлера своим торжественно-грустным напевом. Бутлер (офицер русской армии. – Ю.А.) попросил переводчика пересказать ее содержание и записал ее.
Песня относилась к кровомщению – тому самому, что было между Ханефи и Хаджи-Муратом.
Песня была такая:
«Высохнет земля на могиле моей – и забудешь ты меня, моя родная мать! Порастет кладбище могильной травой – заглушит трава твое горе, мой старый отец. Слезы высохнут на глазах сестры моей, улетит и горе из сердца ее.
Но не забудешь меня ты, мой старший брат, пока не отомстишь моей смерти. Не забудешь ты меня, и второй мой брат, пока не ляжешь рядом со мной.
Горяча ты, пуля, и несешь ты смерть, но не ты ли была моей верной рабой? Земля черная, ты покроешь меня, но не я ли тебя конем топтал? Холодна ты, смерть, но я был твоим господином. Мое тело возьмет земля, мою душу примет небо»5.
Обе эти песни позже прекрасно перевел на русский язык известный поэт А.Фет.
В повести большое место занимают песни соловьев, которые перекликаются с чеченскими песнями и очень эмоционально действуют на Хаджи-Мурата.
И в кустарнике, в котором Хаджи-Мурат со своими нукерами принял последний бой, звонко и многозначительно поют соловьи. Но вот встревоженные людьми Хаджи-Мурата, соловьи замолкли. «Но когда затихли люди, они опять защелкали, перекликаясь. Хаджи-Мурат, прислушиваясь к звукам ночи, невольно слушал их.
Их свист напоминал ему ту песню о Гамзате, которую он слушал нынче ночью, когда выходил за водой. Он всякую минуту теперь мог быть в том же положении, в котором был Гамзат. Ему подумалось, что это так и будет, и ему вдруг стало серьезно на душе»6.
«Что ж, будем биться, как Гамзат», – подумал Хаджи-Мурат7
Хаджи-Мурат, опоэтизированный Толстым и влюбленный в чеченские песни, погибает, как Гамзат. Гаджи-Ака отрубает ему голову.
Песни, записанные Толстым и использованные им в своем творчестве, приобрели широкую известность еще в XIX в. и «как яркий образец чеченской поэзии» (Л. Семенов) неоднократно использовались многими русскими авторами в различных изданиях8. И только некоторые недобросовестные дагестанские авторы объявляли их дагестанскими. И это бы ничего, если бы они сделали это, имея ввиду, что часть чеченцев – (аккинцы-ауховцы) в 20-е годы XX в. добровольно вошли в состав Дагестанской АССР и в настоящее время составляют один из ведущих по численности народов республики. Ан, нет, к сожалению, это совсем не так. Начался же процесс приватизации духовных ценностей чеченцев, когда они оказались в насильственной депортации в 1944-1957 гг. в Казахстане и Средней Азии, а имам Шамиль коммунистической идеологией считался шпионом иностранных разведок. В это время дагестанская советская элита дарила чеченцам взамен их песен аварца Шамиля, сделав его «чеченским волком» и «ингушской змеей». Так сказать, шел бартерный обмен ценностями по принципу «на тебе, боже, что нам негоже». Постепенно в процесс втягивали известных русских писателей. Например, Николая Тихонова. («Слово о Дагестане», Махачкала, 1967; «Сыны Дагестана», Махачкала, 1972, и др.). Веря им на слово, и они поддерживали своих дагестанских друзей.
В результате имамства Шамиля была уничтожена большая часть чеченского народа.
Однако после XX съезда КПСС, снявшего с имама ярлык шпиона Турции и Англии, те же представители Дагестана охотно признали имама своим великим земляком. Было бы справедливым, «вернуть» чеченцам их песни, впервые записанные Л. Н. Толстым в Чечне, и, кстати, на чеченском языке.
Достарыңызбен бөлісу: |
