To: Mr. Chanchal Prahlad Roy

März, 16

Чанчал, ты с ума сошел.

Я получил февральский номер Экспериментальной биологии, где опубликована твоя статья, вернее, моя ста тья о стволовых клетках, под которой ты поставил свое имя. Та часть, которую ты приписал от себя, поражает дилетантской уверенностью в собственной правоте. Ре зультаты опытов притянуты за уши, описания неряшли вы, все сделано второпях и небрежно подогнано. Чанчал, я тебя не узнаю. Не научный отчет, а конура из гнилых досок. Наполовину липовых.

Во всем этом есть какойто Spaltung, противоречие, трещина. Я внезапно ощутил, что совсем не знаю тебя. Что тот коричный, гладкий, смущенный Чанчал, кото рого я поил вином изо рта и растирал джонсоновским маслом, обратился в неизвестное мне существо с беспо щадной миной и потрескавшейся кожей, и теперь мне, как персонажу Алисы, остается только два способа про сохнуть от слез: или выслушать твои самые сухие на свете объяснения, или… но про это или мне и думать страшно, дитя мое.

Если это часть твоей новой стратегии, о которой ты не успел или не соизволил поставить меня в извест ность, то прошу тебя — объяснись немедленно. Если же это то, о чем я теперь думаю… но я отказываюсь об этом думать. И все же думаю. Представляю тебя голым, бе гущим по темному саду от стражников и понимаю, что ты светишься в этой темноте, дитя мое. Ты не способен на страшное, ведь я знаю тебя — ты способен на многое, о да, но не на Treubruch.

Куда ты торопился, мальчик мой?

И — ради всего святого — зачем ты это сделал?

МОРАС

солнце окривело и стало месяцем, когда на глаз ему прыгнула сердитая лягушка, его нелюбимая жена, — это если верить американским индейцам, а с чего бы им врать? это еще что, сыну месяца женщиназмея заполз ла в анус, за то, что он ее терпеть не мог, так и умер с не любимым телом в заднице, вот это я понимаю — плата за равнодушие

это вам не простудный deinen Mund an meinen Mund с земляничным сиропом, говорит фиона, она никого не любит, ее же все любят: и вечно недовольный фарма цевт, и нарядный македонец, и задумчивый вдовец, и да же я, немного

март, 20

мир полон пожилых загорелых женщин и пожилых загорелых мужчин, их всегда больше, чем всех осталь ных, так соблюдается необходимая пропорция, а я — мо лодой и белокожий — знай держу клюв по ветру, как тот мертвый зимородок на шнурке из короля лира, или это был кристофер марло? когда я болел, разные люди го ворили мне о втором морасе, которого они любили мень ше, чем меня, хотя не исключено, что другие разные лю ди любили больше того, второго мораса, и тоже говорили ему об этом

жаль, что я выздоровел и не успел с ним познако миться

март, 21

вчера фиона положила руку мне на колено, и я насто рожился

весь этот худосочный брайль телесной любви — лишь повод к печали и убийственной настороженности

но ведь надо попробовать, говорит она

думаю, что она уже пробовала с йонатаном или про фессором

странно, должно быть, трогать женщину, понимая, что ее уже трогал ктото другой

и уши ее так же просвечивали розовым на слабом мар товском солнце, и кровь насыщала ткани и раскачивала сосуды, как алый лунный прилив раскачивает землю, и все такое прочее, да? не хочу — tous les excuse sont bons

ДНЕВНИК ПЕТРЫ ГРОФФ

20 марта

Так. Пришел ответ из архива, где работает профес сор Форж.

Поразительно небрежные люди! Даже не потруди лись сделать копию с рукописи, которой я интересо валась.

Некий др. С. Ф. Майзель в невыносимо снисходи тельной манере объясняет мне, что такого рода справ ки о служащих архив давать не уполномочен.

И что, мол, если меня интересует вся работа, находя щаяся в данный момент на столе уважаемого др. Форжа, известного экспертамедиевиста — посмотреть медиеви ста в словаре! — то он хотел бы видеть официальное об винение, предъявленное его коллеге, причем не за под писью младшего помощника инспектора, а заверенное как минимум начальником полиции.

Интересно, кого он представляет в роли как мак симум?

Апостола Петра с ключами от неба?

Пришло письмо из СентМорица — да уж, лучше поздно, чем никогда.

Франсуа из галереи с непроизносимым названием пишет, что Эжен Лева по счастливой случайности стал владельцем редкого собрания фотографий — это я, по ложим, и без него знаю — и намеревался их продать как можно быстрее.

Вот это уже новость. Фотографии, присланные в га лерею, где работает означенный Франсуа, были им от правлены назад в Бордо специальной почтой и пропасть не могли. Ага, это тот самый конверт с пузырьками из квартиры Лева в районе СенПьер.

Еще он пишет, что стоимость фотографий довольно велика, хотя это зависит от аукциона, скорости прода жи, количества дублей и еще какойто профессиональ ной ерунды.

Выходит, они достались жене — Лилиан Лева.

И она собирается демонстрировать их публике, ни мало не стесняясь? Но ведь попасть к ней они мог ли только путем кражи? Вопрос: до или после гибели Эжена Л.?

Полные потемки: месье Лева ворует чашу, которую, как утверждает доктор Расселл, и так отдали ему на хра нение. Мадам Лева ворует фотографии, которые, безо всякого сомнения, достались бы ей и так — по наследст ву. Муж и жена — одна сатана, сказала бы моя Вероника.

Я, впрочем, тоже так думаю.

В то же время профессор Форж говорит, что в ке нотафе — прекрасное словечко, надо запомнить — не было найдено ни одного маломальски интересного предмета.

Может ли почтенный ученый хладнокровно врать полиции?

Еще как может.

27 марта

Ну вот, я оказалась права! С этими археологами все не так просто, как утверждает дядя Джеймисон!

Прошлой ночью доктор экспедиции покончил с собой.

То есть это инспектор Аккройд так думает.

Мне же совершенно ясно, что это третье убийство в деле археологов, осталось только собрать ускользаю щие факты и разобраться в смысле всех совпадений.

Между тем камраду Аккройду отдали мое дело, те перь его сочли слишком серьезным для младшего по мощника старшего инспектора, но я не намерена расслаб ляться, несмотря на настойчивые Аккройдовы советы.

Пока Медленный Эл вникнет во все обстоятельства, я успею разоблачить злодейство, тем более что в конце археологического туннеля уже мерещится свет.

Доктор Йорк был убит хитроумнейшим способом, такого не найдешь даже в учебнике криминалистики: его закрыли в комнате, где камин топился ветками бе лого олеандра, вот ведь ядовитая дрянь!

Этих кустов полнымполно в гостиничном саду, как у них еще все садовники не умерли, не понимаю. Гор ничная утверждает, что Йорк провел в номере весь ве чер, два раза заказывал в номер ром, первый раз дал слишком щедрые чаевые гарсону, а во второй раз не от крыл, и парню пришлось поставить поднос под дверью.

Поднос с бутылкой и засохшим лимоном на таре лочке так и стоял в коридоре, когда вызвали полицию. Подлый Аккройд мне даже не позвонил, и я приехала полчаса спустя, когда тело доктора уже забрали, а ин спектор ползал с умным видом по комнате, где еще пахло сладковатым дымком. Окна были нараспашку, и в номере гулял зимний ветер с моря.

Золу из камина выгребли, зачемто сняли постель ное белье и тоже увезли, на голом цветастом матрасе явственно виднелось черное пятно крови в форме ка ракатицы.

— Старая кровь! — усмехнулся Аккройд, поймав мой взгляд. — Какойто девственнице здесь открыли ворота в рай! Что, черт побери, он этим хотел сказать?

Без даты

За телом Йонатана Йорка никто не приехал, и его похоронили за государственный счет на кладбище Ад долората.

Если я умру когданибудь в чужой стране, пусть ме ня сожгут. А пепел развеют над морем. А если там не бу дет моря, то над рекой или прудом, прудыто везде есть.

После похорон мы с доктором Расселл заехали в Пао ло выпить вина — помянем печального Йорика, сказала она, надеюсь, местная полиция нам простит. Когда она хмурится, вокруг рта проклевываются трещинки, будто на белой глине. Сначала мы пили молча и грызли сухари ки, потом она спросила меня, зачем я приехала, ведь я ви дела покойного Йорка только пару раз, да и то в участке.

— Зато нас там было двое, — сказала я. — А так бы вы были одна. Не могла же я ей сказать, что люблю это кладбище. Точнее, не само кладбище, а парк, который разбили на вершине холма, там липовые длинные аллеи и всегда очень тихо. Надгробные плиты сверху выглядят как гранитные ступени пирамиды, тысячи разноцветных ступеней. Мне приходилось бывать там раньше, у нашей семьи даже есть своя часовня, маленькая, терракотового цвета. Поэтому я сказала в конторе, что еду на похороны по де лу Йорка, завела свою Сузуки Эскудо — Аккройд назы вает ее корабль пустыни за зуммер превышения скоро сти, который после ста километров начинает пищать, — и поехала в СантаЛючию одна. А никакого дела Йорка и нет вовсе. Йорка зарыли, дело закрыли.

To: Mr. Chanchal Prahlad Roy,
SigmundHaffnerGasse 6 A5020 Salzburg
From: Dr. Jonatan Silzer York, Golden Tulip Rossini,
Dragonara Road, St Julians STJ 06, Malta

März, 22

Чанчал! Ты не отдаешь себе отчета в том, что натво рил. Какойто бред, Hirngespinst! Ты сделал мне больно. И ты все, абсолютно все испортил.

Мы должны поговорить безотлагательно.

Пойми, ты остаешься один и теперь я не смогу тебя за щитить. Если то, о чем говорится в твоей статье, — прав да, на тебя обрушится свод небесный и доктор Фрейзер, что практически одно и то же.

Лучшее, что ты можешь предпринять, это уйти из клиники, подчистить все следы и приехать ко мне сю да. Самое худшее — это молчать и делать вид, что те бя не существует.

ФИОНА — ОСКАРУ (Записка, оставленная у портье)

Профессор, не пишите мне больше о своем жезле, ради бога. Иногда жезл — это просто жезл, и все тут.

Сегодня он похож на волшебный тирс Диониса, увенчанный еловой шишкой и обвитый плющом, за щищающим от огня.

Завтра — на кадуцей Меркурия, наводящий маги ческий сон.

Следующим просветлением, полагаю, станет орехо вый прутик или ветка поющего дерева, незаменимые для поиска сокровищ, потерянных ключей и мобиль ных телефонов.

И вообще, в последнее время меня изрядно утом ляет тема т. н. артефактов.

Вы требуете от меня поддерживать с вами дискуссию на тему, о которой — по вашей же вине, осмелюсь заме тить, — я знаю не больше, чем ваша горничная в отеле.

Она ведь тоже видит только папку с бумагами на вашем столе, а не ее содержимое!

Что до жемчужины, то я могу ответить на ваш во прос: я изучила ее подробно, никаких знаков или указу ющих царапин другого рода не обнаружив.

Шутка.

ДНЕВНИК ПЕТРЫ ГРОФФ

29 марта

— Уезжайте, — сказала я Фионе Расселл, когда мы хоронили доктора. — Они больше не могут вас задер живать. Теперь целый день думаю, почему я сказала они? Ведь я — это тоже они. Неужели я разлюбила свою ра боту?

Когда я закончила колледж, двоюродный дядя Джеймисон пришел к нам и сказал маме, что берет ме ня к себе.

— Петру нужно быстро выдать замуж, — подслуша ла я, выключив King Crimson у себя в комнате. Они говорили в гостиной, а моя комната выходила окном на террасу, вечер был душный, и слышно было каждую мошку, не то что дядю Джеймисона, про кото рого Вероника говорила, что он трубит в шофар и может обрушить стены Иерихонские. Вероника вообще знала много всяких слов, кото рые мне приходилось записывать и потом искать в ин тернете. Почему меня надо было быстро выдать замуж, я так и не узнала, но это у них все равно не получилось.

30 марта

Аккройд занимается кражей бриллиантов в отеле Радиссон и ходит на ланчи с агентом из страховой компании.

А я никак не могу успокоиться, все время думаю про археологов.

Это дело похоже на головоломку, перемешанную из двух разных коробок, — всю ночь складываешь ку сочки, а картинка не получается. То есть получается, конечно, но уж больно страшная.

Итак, что у меня есть: стрела, которая убила Надью Блейк, разбитая глиняная чаша, которую нашли в стро ительной яме рядом с телом Лева, — осколки, аккурат но завернутые в коричневую бумагу, и золотая ящери ца доктора Йорка, которая теперь красуется на столе Аккройда, приклеенная суперклеем к пресспапье.

— Мы, полицейские, любим сувениры, особенно остающиеся от вовремя закрытых дел, — сказал мне Эл, увидев, что я ее заметила. Нуну… мы с ним, одна ко, здорово похожи. Что еще у меня есть, точнее — чего у меня нет? Раскопки без разрешения — это раз. Хотя деловитая мисс Фиона могла получить разрешение так же легко, как все остальные. Но она этого не сделала: либо хотела сделать все потихому, либо у нее совершенно не было времени. Странные вещи — у меня пропали все сомнения — найдены именно там, в Гипогеуме; вопрос: сколько их было? И почему все молчат, будто воды в рот набрали? Версия Аккройда: они боятся, что вещи у них от берет государство как незаконно присвоенные и все такоепрочее, — меня не устраивает. Доктор Расcелл и профессор Форж — птицы другого полета, такие ничего не боятся, это сразу видно. Такие люди знают, как выглядит цвет электрик, и легко отсы лают назад бутылку вина в ресторане. Фиона на моих глазах отослала, нежно улыбнувшись крахмальному по давальщику в таверне Паоло. Почему профессор и студентмакедонец не покида ют остров теперь, когда срок подписки о невыезде ис тек? Это два. Густоп Земерож, как я установила, даже устроился в местный архив переводить какието документы, он знает чертову уйму языков. Шустрый парень, кстати, был бы совсем хорош, если бы каждую минуту не до ставал расческу из кармана и не поглядывал озабочен но во все отражающие поверхности. Куда бежал Эжен Лева по пересеченной местности? Это три. Его никто не преследовал, он бежал один, огля дывался и разговаривал сам с собою вслух, так утверж

дает сторож портовой стройки, который явился в поли цию — с опозданием на сто тысяч лет — давать никому теперь не нужные показания.

Почему доктор Йорк покончил с собой? Это четыре. Надо же придумать себе такую декадентскую смерть — надышаться олеандровым дымом, сказала Вероника.

Я думала, что его убили, но теперь Аккройд с экс пертом доказали, что он сам, сам, сам. Я вообще ду мала, что их всех убили, тут такая хитро выплетенная цепочка совпадений, что становится не по себе. Но вы ходит, что я ошибалась. То есть — пока выходит, у меня ведь есть еще несколько вопросов.

1 апреля

Инспектор Аккройд совсем свихнулся. Пришел ко мне в кабинет с булочками, рикоттой и кофе из кафе Тропикаль — в красных пластиковых стаканчиках, а не в размокшем картоне! — сел на стол и стал ногой качать.

Месяц назад он даже внутрь не заходил, заглядывал в щелку, чуть приоткрыв дверь, видно было только блед носерый глаз и щеку с маленькой родинкой. Похоже, я и вправду похудела.

— Рассказывай, — говорит. — Ты ведь уже все дав но раскрыла, вот и рассказывай.

— Ничего не знаю, — сказала я сначала. — Дело у ме ня забрали. Почитай официальный отчет, если Джей мисон не спустил его сам знаешь куда. Тогда он сказал, что читал, что отчет замечатель ный — ага! ага! — но есть вопросы. Много вопросов, сказал он, неласково на меня покосившись, на целый ве чер хватит.

В общем, мы пошли вечером ко мне выпить шенди, и я ему все рассказала. И про разбогатевшую внезапно Лилиан Лева, и про внезапно выздоровевшего отца На дьи Блейк, и про никем не виденную рукопись Оскара Форжа, и даже про покинувшую меня Веронику. Вот про Веронику это я, пожалуй, зря.

Он мне тоже коечто рассказал. У доктора в номере нашли письма, точнее — пустые конверты. Опять конвер ты! Письмами он, похоже, растапливал в тот вечер камин. Письмами и олеандровой отравой.

— Кто эти люди? — спросил меня Аккройд. — Поче му они не пользуются электронной почтой? Уже второй случай за месяц, когда мы находим почтовую бумагу, конверты и марки в гостиничном номере. Почему они мрут как мухи? Почему никто не приезжает, чтобы за брать тело?

— Тела, — поправила я машинально и вдруг вся по крылась гусиной кожей, с ног до головы. Мертвого Эжена Лева отправили во Францию само летом. Когда мне об этом сказали, я почемуто подума ла: что будет, если его и там никто не встретит. Он, как выяснилось, тоже писал в Бордо бумажные письма, а сам получил только одно короткое письмо и телеграмму, их нашли у него в кармане куртки. И еще одна странная штука. Ну очень странная. Ве роника бы плакала от восторга. В номере доктора нашли фигурку, несомненно ста ринную, золотая ящерица на обломке белого нефрита. Теперь она прижимает бумаги на столе у Аккройда. По хоже, у герра Йорка была такая же любовь к амулетам, как та, что обнаружилась у меня. Держу пари, эта ящерица того же происхождения, что и чаша француза. Но это бы ничего.

Еще у него нашли несколько писем из Зальцбурга, две тысячи евро наличными и чековую книжку Bank Austria Creditanstalt.

Зачем он приехал сюда на жалкую должность вра ча при экспедиции, если у него были деньги?

Но и это бы ничего.

Обратный адрес на конвертах Йорка указывал на от правителя — его ассистента в австрийской клинике, его Эл нашел быстро, а вот самой клиники уже нет и в по мине!

Закрыли на время судебного разбирательства. Че рез день после смерти Й.Й.!

Там был какойто скандал с нелицензированными ле карствами, которые давали пожилым пациентам. Чтото связанное с геронтологией. Стволовые клетки.

Посмотреть поподробнее, что за штука такая.

МОРАС

бретонский ад, если верить балладам, холодный, склизкий, ольховый

он похож на карельское болото, в таком аду непре менно должна расти куманика! умершие сидят там молча на золоченых стульях, вокруг них пляшет пламя, свинец кипит в котлах, а им зябко, скучно и както бес толково

немного напоминает сеанс групповой терапии у док тора лоренцо

по дороге в рай девяносто девять бретонских бистро, и в каждом наливают сколько блуждающей душе угод но, вот бы мне кто налил кельтского питья! из пшеницы и меда! за здравие кухулина

но где там, богиня немаин, неумолимая enfermera франка уже несет мне синебелую пригоршню усыпля ющей кислоты, а взамен приберет сhants et chansons de la bassebretagne в ледериновом переплете, издание тысяча девятьсот двадцать девятого года, выключит свет и от правится в своих белых мокасинах по натертому воском полу, вдоль коридора с мигающими белыми лампами, мимо белых ольховых дверей в свою дежурную преис поднюю, полную белого холодного неонового пламени

в такие ночи, как эта, честных бретонских младенцев подменяли корриганами, которые пили и ели все, что дают, но не разговаривали, а только все спали и спали, ну вылитый я

март, 23

женщина — это уменьшенная копия мужчины, гово рил теннисон, но он не видел сегодняшней фионы

фиона занимает собой пространство от плетеной спинки кресла, где брошен ее дырчатый свитер со свя занными беспомощно рукавами — фиона любит вязать узлы, даже на бахроме скатерти в кафе после нее оста ются растрепанные комочки, — так вот, от спинки крес ла до розоватой облезлой стены святого иоанна прости рается фиона с полным ртом хрустящего бисквита, фиона жующая, выходить из пены вышло из моды, фио на с упавшей бретелькой белого льняного сарафана, с ней чтото происходит — первый раз вижу ее в белом!

лен почти сливается с кожей, и я отвожу глаза, мне ка жется, что все видят ее голые грудь и живот

представляешь, говорит она, здесь, в соборе, под по лом, под каррарским мрамором, подсыхают кости четы рехсот рыцарей, может быть, один из них оставил дурац кую рукопись, а мы поверили, точнее, оскар поверил, я же с самого начала знала — это пустышка, плацебо, дет ский секретик под бутылочным стеклом

но ведь двое умерли, говорю я безо всякой жало сти, разве ты не боишься? их гибель страшная — пус тяк, они бы умерли и так, говорит она с темной усмеш кой, ну да — будь сарафан черным, усмешка была бы светлее, но — фиона и стихи? две вещи несовместные, сегодня удивительный полдень, я слушаю историю, в которую мог бы поверить только тот, второй морас, но тот, второй, меня покинул, все перепуталось, и некому сказать

остались мы с оскаром, душка густав и чокнутый йонатан, говорит она беспечно, и тянется за последним бисквитом, и разламывает его, прищурившись, будто гранат, и дает мне половину, будто пажу, и подмигива ет — но ничего не происходит, милый морас, ничего, мы живы, и через две недели я уезжаю в лондон, а вслед за мной и густав, правда у него смешные ресницы, будто почки у вербы? экспедиция э финита, и мне хорошо

а как же камера? говорю я, ведь она настоящая, раз ве этого мало? ах, оставь, таких захоронок здесь пруд пруди, фиона поднимает руку, как школьница, подзы вая девчонку в фартучке, позволь мне угостить тебя, го ворю я, но она смеется — ты снова сменил работу и бе ден, как портовая кошка, милый морас

откуда она знает? откуда — все — всё — знают — про — меня?

FOR MR. CHANCHAL PRAHLAD ROY,

Скорблю о тебе, брат мой Ионафан; ты был очень дорог для меня; любовь твоя была для меня превыше любви женской.

МОРАС

без даты

был бы я сердитой дургой или хотя бы китайской богиней ветра, ездил бы на белом тигре с колкими уса ми, хотя — куда тут ездить? мальта мала мне

мне мальта мала

мала мальта мне

мы прикончили холодные пирожки и три британских кварты местного вина, мы танцевали на голове змеи ка лийя и говорили о барселоне, видишь — у меня есть ру ка, говорил я, засучив левый рукав, как эдвард мур, зна чит, есть и барселона! а барнард подмигивал уиллардом куайном — рука, говоришь? а вдруг она тебе снится? а заодно и барселона

без даты

о чем я думаю? похоже, что способ лечения душев нобольных по канту — оставить пациента один на один с философом — в моем случае vanamente! правда, когда барнард ушел, все стало еще хуже: будто клетку накры ли красным платком, от этого у меня сразу мерзнет пе реносица, раньше так бывало, когда медсестра выклю чала свет в палате, не сказав ни слова, чик! и всё, время выключается, и ты лежишь обездвиженный, как ахилл, ощутивший в себе свою черепаху

вот я и лежу, разглядывая свою неприрученную комнату

справа — случайный рокайль неровной штукатур ки, зеркало со створками — наследство филиппинки, стекло до сих пор заляпано ритуальными красками, в нем теперь отражаются мои слабые веки, стрекозиные зрач ки и рот, смятый похмельным беспокойством

зато левее — новый блестящий кран над фаянсо вым рукомойником, размалеванным крупными сини ми цветами, — чистая вода! лебединая шея! этого я уж точно не заслуживаю

март, 25

доктор йонатан и фиона несовместимы, но пьют одинаково — прищурившись, прихватывая бокал ла донями

думаю, он ее передразнивает — суровый йонатан то же хочет быть фионой! вчера они взяли меня на место прежних раскопок, так рано утром, что на земляном по лу валялся сизый ленивый туман, как в колодце богини бхайраби, только без пророчеств

мы шли по качающимся доскам, потом по гравию, потом по влажной глине, мне показали камеру — место, где стрела убила жену профессора, там есть ниша и в ней чтото вроде каменного ковчежца

я бы тоже потянулся открыть, если бы был там первым

золотистые ноги фионы с петлей на щиколотке — в камере она сняла мокасины и стояла зачемто в чул ках, будто в спальне, йонатан тоже снял сандалии, а я не стал заходить и ждал их снаружи, хотя что там снаружи, а что внутри, не сразу и разберешь

когда они стоят вот так, рядом, то похожи на акте ров из довоенной бесстыдной фильмы, такие до сих пор крутят в барселоне, в жестяных автоматах с глазками — в парке порт авентура — картинка там цвета сепии и забавно дергается, и надо бросать монету и крутить ко лесико

там есть такой актер, колониально жесткий и сухопа рый, с блестящими усами, вечно шлепает подкрашенных розовым школьниц или заставляет горничную облизы вать пряжку ремня в наказание за битые чашки

и девица есть похожая — сливочная коломбина, с узкими алыми губами тайной грубиянки, у нее пышные панталоны и такая атласная ребристая штука со шнур ками, грудь в ней похожа на пирожное с вишенкой

а фиона — что фиона, — если бы я знал китайский, то звал бы ее жошуй — слабая вода, была такая река, это правда! она текла в огненных горах, где деревья не сго рали до конца, а ливень не мог погасить пожара, там еще жила шелковая мышь в тысячу цзиней, не помню, кто это мне рассказал, но это правда

ДНЕВНИК ПЕТРЫ ГРОФФ

2 апреля

После обеда приходил хозяин гостиницы, круглый шерстистый дядька с черными масляными глазами, ужасно похож на коалу. Уговаривал меня не портить репутацию отеля — полицейские снуют по этажам, раз драженные постояльцы съезжают, а до начала сезона еще далеко.

Но что я могу сделать?

История уже попала в газеты, полиция здесь ни при чем, к тому же этим делом теперь занимается Аккройд, а он большой любитель давать интервью — стоять на залитых кровью ступенях в длинном белом плаще и мрачно повторять No comments в нацеленные в лицо микрофоны.

С хозяином приходил светловолосый парень с худым лицом — представился как Морас, но он такой же Мо рас, как я папа римский, документы у него литовские, хо тя разрешение на въезд в порядке и почемуто — просро ченный испанский вид на жительство.

Первое существо мужского пола, которое не раз глядывало мою грудь! Мне понравилось с ним разго варивать, он так медленно цедит слова, что кажется, успеваешь разглядеть, как они там у него в голове скла дываются. Я даже за кофе сходила на второй этаж, он пьет черный без сахара и молока. Правда, рассказать про убийства он ничего не может, только недавно начал работать в отеле, и то время от времени, ночным пор тье, но хозяин сказал, что парень дружит с доктором Расселл, а значит, может иметь обо всем свое мнение.

Его мнение меня не устроило, надо заметить. Он что то бормотал про бросок костей и упразднение случая. И еще — я даже записала на бланке допроса — что спа сительное плутовство не спасает, а блистательный об ман не обманывает, не знаю, что он имел в виду, но кры ша у него едет во все стороны сразу, почище, чем у Вероники с ее столоверчением и духами.

К тому же у него претенциозный ник в интернете — Мозес. Фи. С подчеркиванием.

Этот Мозес попросил мой компьютер, чтобы загля нуть в сеть, сказал, что нет денег на интернет, а он, мол, ждет важное письмо, а я подглядела потом, куда он зале зал, в почту и на свою страницу — там сплошь кирилли ца, и я ничего не поняла — с фотографией какогото не знакомого красавчика. Неужели и этот — педик? А еще Мозес, тоже мне!

Кстати, будь Вероника попрежнему со мной, небось сказала бы: подумаешь, не настоящий Мозес. А при шел бы к тебе настоящий Мозес, разве бы ты его выслу шала?

МОРАС

без даты

о чем я думаю? откуда взялся этот мартовский снег, от него немеют ноздри, вся черная гранитная терраса санмикеле засыпана рыхлыми кокаиновыми дорожка ми, меня послали привести ее в порядок, хотя столики давно убраны, оттепель кончилась и клиенты отсижи ваются в кафе напротив, оттого что наш хозяин вотвот затеет ремонт — одно витринное окно уже замазано бе лым по черному

когда я вышел на террасу с пластиковой метелкой, меня вдруг пробрало такой силы дрожью, что при шлось на минуту остановиться и прислониться к стене

я тут же узнал ее — это дрожь изменения! в такие ми нуты — когда время горячей промоиной чернеет под сла бой, запекшейся оранжевым кадмием корочкой — мож но делать то, что французы называют corriger la fortune, потому что эта корочка и есть la fortune

для этого нужно, чтобы многое совпало: тающий снег на черном граните, заснеженная красная куртка хозяина альди, мелькнувшая на углу вернонстрит, сметанно белое крашеное стекло, за которым электрический свет кажется больничным — ну, как свет зеленой лампы всегда напоминает библиотеку, — и, главное, одуряющий виль нюсский привкус мокрого шерстяного шарфа, который бывает, когда дышишь внутрь, чтобы сохранить тепло

без даты

женщина, желающая плотской любви, достойна того, чтобы развестись с нею, не объясняя причин, говорит вавилонская гемара, вот это по мне! написал я своему фелипе, я вавилонянин без единой трещинки! и еще написал, что скучаю без трех ф: без него, без испанско го фенхеля и без фионы, отчегото давно не показыва ющейся в санмикеле

зато меня не устраивает кодекс хаммурапи: разре шить женщине возлечь с любовником ради спасения твоей жизни — ¿con quépretexto? — а дальше как жить? сколько бы ты ни смотрел потом на алые ее ворота, или как там еще — на августейший павильон, все будет тебе мерещиться красная ветка коралла, столб небесно го дракона, или как там еще — янское жало, невесть чье!

о чем я думаю? догадался ли археолог вулли, тот, что нашел в халдейском уре позолоченного барана с рогами из ляпислазури, того самого, запутавшегося в кустар нике на горе мориа, что это безнадежно рогатые, запу тавшиеся в колючках причинности шумеры пытались избавиться от угрызений совести?

без даты

круги меня пугают, рано или поздно они вписыва ются в квадраты, и в этом есть беспощадность пред определения, оттого что выписаться почти невозмож но, надо ждать, пока тебя выпишут, а доктор карлос жимине так быстро, так озабоченно проходит в голу бом халатике, пока ты сидишь на подоконнике с разре шенной книжкой, хуан марсе, последний день с терезой

на обложке круглая терезина задница, хотя самая милая форма — это овал, яйцо, у фионы овальные бед ра и яйцевидное личико, перепачканное веснушками, если проснуться с ней в одной постели, то на подушке окажется целая горсть осыпавшихся перепелиных пят нышек, но я не мог бы проснуться с ней в одной посте ли, потому что нам этого нельзя, нини, не знаю, откуда я это знаю, но это так же верно, как то, что отчаиваться нам тоже нельзя, а любовь это ничейная земля между чаяньем и отчаянием

так вот — круги, и еще некоторые люди, пугают меня своим совершенством

то есть я понимаю, что люблю их просто за то, что они затягиваются индийской сигареткой, втягивая и без того впалые щеки, или затягивают волосы в дурацкий хвостик аптечной резинкой, или зажимают телефон плечом, когда открывают вино, забавно вытягивая шею, не переставая ловко двигать руками, не переставая гово рить, да бог знает что еще, и в ту же минуту я пони маю — мне нельзя к ним приближаться, тело моей люб ви слишком прожорливо, вот сейчас я захлебнусь и перестану дышать, прикоснитесь ко мне, нет! не надо, пожалуйста

март, 27, вечер

сегодня я вышел в свитере, по самые ноздри замотав шись вязаным длинным шарфом, который ктото оста вил в комнате для персонала, но я не это хотел записать, а про доктора

доктор йорк вчера умер в номере под названием гиби скус, в отеле голден тюлип, откуда скоро уволятся все служащие, как сказал тамошний повар марко, потому что каждый божий день ктонибудь да умирает, а доктор к тому же покончил с собой, что выбивается из цепочки повторяющихся процессов, как сказал бы марко, если жил бы в кристаллическом гиббсовом мире, но марко живет на углу вернон и репаблик, поэтому вероятност ное моделирование не

ДНЕВНИК ПЕТРЫ ГРОФФ

3 апреля

Я позвонила в Голден Тюлип Россини и попросила к телефону доктора Расселл, мне пришла в голову од на мысль, и мне не терпелось произнести ее вслух, и как можно громче.

— Это вы, мисс Грофф? — спросил запинающийся голос, и я его сразу узнала. Русский! Он говорит с таким неуловимым акцентом, что ка жется — свой родной язык он позабыл начисто, а какой выбрать на его место, еще не решил. И все время встав ляет французские и итальянские словечки. И, кажется, испанские, но испанского я уж вовсе не знаю.

— Да, — сказала я, — а что вы там делаете? Вы же вроде ночной портье, а не дневной? Но он уже щелкнул какимто соединением, и мне ответили длинные гудки. В номере с табличкой олеандр никого не было. Когда мы пили кофе в Паоло, доктор Расселл сказа ла мне, что ненавидит отель Голден Тюлип за то, что там на дверях не цифры, а таблички с картинками. Это напоминает ей детскую больницу, в которой она лежала, когда была маленькая, там такие таблички были на спинках кроватей, и дети звали друг друга не по именам, а по картинкам. У Фионы на картинке был еж с яблоками на иголках, а ей ужасно хотелось белку. Но белка была у девочки Пии в соседней палате, и ей пришлось отдать за картинку — страшно подумать — связанную мамой белоснежную шапочку с помпоном. Ей тогда здорово влетело.

Когда она это рассказывала, я подумала, что мысль о способе самоубийства могла прийти доктору в голову, когда он стучался к ней в номер в тот вечер, 26 марта.

Он посмотрел на табличку и вспомнил. Про свой ства олеандра.

Это Фиона мне сказала, что он стучался.

Не для протокола.

А я ей тогда хотела сказать про Штуку, но не реши лась, только погладила ее тихонько под свитером.

4 апреля

Фиона уехала вчера утром, я так и не успела с ней поговорить.

Я бы спросила ее:

• о том, что ей хотел сказать доктор Йорк, когда стучался к ней в номер

• читала ли она всю рукопись Иоанна, о которой мне рассказывал профессор Форж

• как вышло, что она не боялась рисковать, когда стала нелегально копать в Гипогеуме

• правда ли, что у Лева была мания преследования, или это сказки для полицейского заключения?

• любил ли О. Т. Форж свою подружкуадвоката и почему он на ней не женился

• почему они все мне врут?

• о том, что у нее с профессором Форжем

• о том, что у нее с ассистентом Густопом Земе рожем

• о том, что у нее с белокурым русским, у которого странная кличка

• о том, как это все у нее так ловко получается и что для этого надо делать

5 апреля

Посмотрела записи Аккройда по поводу Зальцбурга.

— Как это понимать — академический талант? — спросила я Аккройда.

— Это когда не очень представляешь, что тебе делать, но зато наверняка знаешь — как, — ответил Аккройд.

МОРАС

а знаешь ли ты, что чахоточные с виду мальчики с бе лыми лунками и лиловыми подглазьями чудовищно хо роши в постели? говорит она ни с того ни с сего, заказав омлет с рукколой, и растерянно щурится, ты ждешь ве чера, морас, ждешь вечера? говорит она и под шатким столиком босой ступней гладит мне ногу во влажном носке

здесь неровный пол, зато подавальщик хорош, бега ет на актерское мастерство, учится напрягать связки и встряхивать волосами, в профиль он похож на худож ницу веру — ту, что в больнице для психов читала про бродячего жирафа, а потом впилась узким обветрен ным ртом в шею, и как, как объяснить доктору сирене вое пятно?

о чем я думаю? вечером можно зайти в фионин номер с корабельным круглым окном — один такой на весь голден тюлип — с букинистским пожухшим разва лом на полу, понюхать воздух в ванной, где шипят лось оны для бритья бесконечных гладких ног и мускусные сны — с мускулистым густавом, не вылезающим с гос тиничного корта, — оседают на зеркале

вечером можно, зажмурившись крепко, поводить пальцем по ребристым обойным соцветиям, а потом по терять перламутровую пуговицу и ползать по муравьи ному плиточному полу, касаясь лбом свисающей про стыни, слушая, как ледяной стебель восторга прорастает из средостенья, слушая, как к себе по своим же следам возращается год, вот же, морас, вот твой школьный вер гилий! но нет, ничего не выйдет, а выйдет — пробежать неказистую портовую ночь, выйти на пляж со вчераш ним полотенцем на шее, поскучать в перестоявшей жел той воде и лечь наконец лицом в песок, дожидаясь, пока шаги, пока голос, о неистовый роланд, не ценящий своей добычи, нетнетнет, мне воды безо льда, почему на нас все так смотрят?

фиона, фиона, если бы еще

1 апреля

мадам желает горячего молока на ночь? нет, мадам все равно не заснет, еще бы! новая горничная мади ко сится на меня, сe garçon est l’accident absolu! в такой час беллбою нечего делать в номере доктора расселл, но мер алеет вышитыми маками на шторах, маковинки звуков, маковинки дня и музыки, это ведь антонен арто? фиона не помнит, ни любви не помнит фиона, ни трех апельсинов

ну сними же ты ботинки, разве не жарко? жарко же, а я скручу чулок — видишь? он на узорной резинке, не хочу смотреть на чулок, нарочно стану смотреть в сторо ну, пока ты страдаешь от ран, нанесенных твоим же оружием, черт бы побрал всевидящего овидия, угрю мый морас встает и доедает купленный густавом торт, давясь увядшими абрикосами, в ее постели ты неумес тен, как пара обшарпанных лодочек в примерочной bou tique recherchée, тощий кифаред и веснушчатая менада с приветом

фиона закрывает глаза и говорит, говорит, тебе бы возвращаться в дом с соломою в волосах, говорит она нараспев, улыбаться мне по утрам, как картавой тетуш ке из висконсина или полуденному тренеру в белом, мо рас! не спи, что станем делать завтра на бледном апрель ском солнце? в апельсиновый душный автобус сядем, поедем в мелихху, там пустые еще пляжи, в этой мелих хе, с оспинами от вечерних костров, красный ртутный песок, две удаляющиеся фигурки с остроконечными палками, что знает об этом глупая мади?

ты похож на густава, как сирокко похож на фён, гово рит фиона, от вас обоих головная боль и сохнут глаза, но знаешь ли, в чем разница? морас не знает, он пришел сюда не отвечать, а спрашивать, знаем! ответили цве ты, но кого же мы спросим? кого? кого?

2 апреля

l’un et l’autre

нет, это невыносимо, говорит она, почему я должна смотреть на твои мысли, они выдуваются из твоей го ловы радужными пузырьками, будто слова в комиксе, выходят из твоей головы подобно афине в блестящих до спехах, скорее бы, скорее, о чем я думаю? мечутся уклон чивые зрачки — в угол, на нос, на предмет, морас! смотри на меня! мне нравится, что мы не делали этого, мне нра вится, что мы ничего не делали, мне нравится, что мы спали в кроличьей норе, обнявшись, как императорские соправители на античной арке, нет — как боги геб и нут во чреве матери, в делах любви должна быть легкая при месь мошенничества — это если верить монтеню

если верить монтеню! это она у меня научилась так говорить, а я у нее научился посыпать кофе кардамо ном вместо сахара

куда проваливаются все слова, только что были здесь, пойти, что ли, половить их, как детей над пропастью, но куда там — кругом колючки, можжевельник, и тот цеп ляется за фионину юбку, нет! не надо тоника, лучше стрэйт, но это уже последний, надо говорить, говорить слова, иначе она испугается и уйдет, морас — храбрый солдатик с этикетки бифитера, грозный писака, набитый латынью, как игольная подушка, но чу! уколешься иго лочкой и заснешь, а с тобой и все царство заснет, вот ее бы усыпить, обратив в бестолкового рыжего эндимиона, чтобы хоть пару месяцев помолчать луной, ибо все наши речи — это несусветная дичь, давай закажем еще земля ничного? а вот и густав! говорит она и машет густаву не стерпимо белой, зацелованной морасом рукой, но погоди же, неужели сядет за стол с обоими — как та голландская старуха, что, попав в беду, поставила одну свечу арханге лу михаилу, а другую — его дракону, на всякий случай, — ноздри шахматные раздуваются у того и другого, два ко ня блед и одна блядь, сядет за стол, где один дрожит шо коладной шкурой и смотрит на ее рот, а второй щурится и роняет междометия конскими каштанами, сядет как миленькая, морас! смотри, кто идет! говорит она, хватая меня за запястье, даром, что ли, лежит беспризорно меж ду остывшими чашками, как мы станем с этим жить? он сейчас подойдет, морас, поздоровайся же!

ЗАПИСКИ ОСКАРА ТЕО ФОРЖА

Мальта, первое апреля

Итак, алтарь, mensa Domini, жертвенник.

Вообщето я никогда особенно и не задумывался над тем, что это такое.

Вернее, для меня всегда было как бы само собой ра зумеющимся, что altus — это высокий, а значит, речь идет о находящемся на возвышении месте (потому что к небу и к Господу ближе), где совершаются разнооб разные обряды.

Короче говоря, алтарь — это самая высокая и наибо лее насыщенная точка сакрального пространства, его центр и начало. Однако Иоанн Мальтийский в своем тексте задает совсем иную семантику алтаря.

По его мысли, истинный алтарь не привязан к опре деленному месту. Он появляется там, где хочет, а вер нее, там, где мозаика обстоятельств сложилась опре деленным образом и смысл мира, то есть философский камень, уже готов появиться на свет.

Возводить алтарь заранее нет никакого резона — все равно не угадаешь, где он появится. Предугадать, где именно и когда образуется в мире философский камень, также невозможно, таким образом, как пишет Иоанн, тщетны все старания мудрецов, и безнадежен труд их.

Однако, как выясняется, не все так уж плохо, ибо как существуют в мире вещи, отбирающие возможно сти, так существуют и такие, что возможности при тягивают.

Совершенно ясно, что на свете существуют предме ты, владение которыми значительно увеличивает ве роятность появления в мире философского камня.

Очевидно также, что эти предметы не сами по себе увеличивают вероятность зарождения magisterium’а, но только в том случае, если ими ктото обладает. Са мих по себе вещей недостаточно, необходим также эле мент свободной воли. Что ж, этого добра тоже навалом.

Я все сделал правильно, черт побери. Я узнал, где возникнет алтарь, я подобрал жертвенный материал, я получил деревянный bâtonpilote в собственные руки, я сложил головоломку и жду обещанной Иоанном на грады.

Так в чем же дело?

Мальта, третье апреля

Вот еще кусочек из Иоанна. Все говорит о том, что моя догадка о шести стихиях соответствует истине. По терял листок с переводом, продублирую здесь. Днев ник — самое надежное место в этой безумной гостинице, где горничные сметают рабочие бумаги со стола, будто рваные картонные коробки изпод пиццы.

Мальта, пятое апреля

Чем лучше ты информирован, тем крепче ты сцеп лен со структурами действительности и тем тяжелее тебе свернуть в сторону и проявить свободную волю.

Свободная воля необходима, как необходим допус тимый зазор между деталями какогонибудь сложного механизма. Если все детали слишком плотно пригнаны друг к другу — не дай бог, конечно! — то работать этот злосчастный механизм не станет. Втулка — как утверж дают фрейдисты, — чтобы обеспечить функциональный контакт, должна болтаться и проворачиваться.

Мой механизм не работает, похоже, я слишком плот но подогнал детали.

Мой механизм не работает, в нем чегото не хватает.

Мой механизм не работает.

Я чувствую себя неудачником, выходящим из ка морки с беспомощным атанором посередине, забитой беспомощными тиглями и калильными колбами, выхо дящим с куском свинца в горсти и беспомощной улыб кой на устах.

Сегодня я понял, что атанор происходит не от горя чего арабского attannur, как я думал раньше.

Проклятая печка происходит от ледяного thanatos, где отрицание, заключенное в а, давно переплавилось в утверждение, смешавшись с золой и стрижиной кровью.