Никколо Макиавелли. Государь: сочинения ocr: Ихтик

373

налога, мог бы не уплачивать его совсем, если бы не пожелал, и,

наконец, потребовал, чтобы в день, когда собираются советы республики, ни

один кредитор не мог бы преследовать должника. Речь же свою мессер Джованни

закончил заявлением, что он лично полагает, что государство должно

оставаться при существующем порядке.

XI

Тайные эти замыслы стали, однако, известны, что увеличило уважение к

Джованни и усилило ненависть к его противникам. Он же избегал популярности,

чтобы не поощрять тех, кто пожелал бы использовать эту популярность, чтобы

заводить какие-либо новшества. Всем и каждому он говорил, что его желание -

не вызывать к жизни всевозможные партии, а, напротив, ослабить партийную

рознь, и что ему всего милее единство граждан. Такое поведение вызвало

недовольство многих его сторонников, которые хотели бы видеть в нем больше

боевого пыла. Среди них был, между прочим, Аламанно Медичи. Будучи от

природы человеком неуемным, он без устали побуждал Джованни к преследованию

врагов и к поддержке друзей, укоряя его за холодность и медлительность,

из-за чего, уверял Аламанно, враги не унимаются, их происки в конце концов

увенчаются успехом и приведут к гибели дом Джованни и всех его друзей.

Возбуждал он против Джованни даже его сына Козимо, но, что бы ни говорили и

ни предвещали Джованни, тот твердо стоял на своем. При всем том, однако же,

вокруг дома Медичи образовалась целая партия, и в городе утрачено было

всякое единство. Во Дворце Синьории служили тогда два канцлера - сер Мартино

и сер Паголо. Первый был сторонником Медичи, второй - Уццано. После того как

Джованни отказался присоединиться к замыслу врагов правительства, мессер

Ринальдо решил, что хорошо было бы лишить Мартино его должности, чтобы во

дворце стало больше сторонников Уццано. Однако противники предугадали этот

ход и не только защитили сера Мартино, но и добились увольнения сера Паголо

к величайшему неудовольствию и поношению враждебной партии. Этот случай мог

бы иметь печальные последствия, если бы Флоренция не испытывала тягот войны

и не была бы порядком напугана поражением при Дзагонаре. Ибо пока в городе

кипели эти

374

страсти, Аньоло делла Пергола во главе войск герцога захватил в Романье

земли, принадлежавшие Флоренции, за исключением Кастокаро и Модильяны,

отчасти потому, что все эти местечки были плохо укреплены, отчасти по вине

их защитников. Во время захвата герцогом этих земель случилось два

происшествия, по которым можно судить, как доблесть человеческая может

тронуть даже врага и как омерзительны подлость и трусость.

XII

Комендантом крепости Монтепетрозо был Бьяджо дель Мелано. Враги

подожгли замок, и Бьяджо, окруженный почти со всех сторон пламенем,

убедившийся, что спасения для крепости нет, накидал всякой одежды и соломы в

угол, куда еще не достигал огонь, и на все это бросил двух своих малышей, а

врагам закричал: "Заберите себе то добро, которым наделила меня судьба и

которое вы можете у меня отнять. Но того, что у меня есть - моего мужества,

в чем моя честь и слава, я вам не отдам и его вы у меня не возьмете". Враги

бросились спасать детей, а ему протянули веревку и лестницу, чтобы и сам он

мог спастись. Но он отверг все это и предпочел погибнуть в пламени, чем

сохранить жизнь по милости врагов отечества. Вот пример, достойный столь

прославленной у нас древности и тем более удивительный, что в наше время

такое встречается куда реже. Сами враги возвратили детям его все то

имущество, какое еще можно было спасти, и отослали их со всяческой заботой к

родственникам. Республика проявила к ним не меньшую благожелательность: в

течение всей своей жизни содержались они на государственный счет.

занимал Дзаноби дель Пино. Этот сдал неприятелю крепость, не оказав ни

малейшего сопротивления, и к тому же еще подсказал Аньоло, что ему имеет

смысл спуститься с возвышенностей Романьи в долины Тосканы, где он сможет

вести военные действия в условиях менее опасных и более выгодных. Такая

подлость и коварство вызвали отвращение у Аньоло, и он отдал Дзаноби своим

слугам, которые, вдоволь наизмывавшись над ним, вместо пищи стали давать ему

только

375

бумагу с нарисованными на ней змеями, приговаривая, что таким способом

они из гвельфа превратят его в гибеллина. Вскорости он и умер с голоду.

XIII

Между тем граф Оддо вместе с Никколо Пиччинино вторгся в

Валь-ди-Ламона, чтобы склонить владетеля Фаенцы к союзу с Флоренцией или

хотя бы воспрепятствовать свободному передвижению Аньоло делла Пергола по

территории Романьи. Но долина эта являет собой такое превосходное

естественное укрепление, а жители ее столь воинственны, что графа Оддо

постигла там смерть, а Никколо Пиччинино был взят в плен и отвезен в Фаенцу.

Однако по воле фортуны, именно благодаря поражению своему, флорентийцы

добились того, чего, может быть, не дала бы им и победа. Ибо Никколо сумел

так подойти к владетелю Фаенцы и его матери, что убедил их заключить

дружеский договор с Флоренцией. По договору этому Никколо получил свободу,

однако сам он не последовал совету, который давал другим. Договариваясь с

республикой об условиях своего поступления к ней на службу, он либо нашел

условия недостаточно для себя подходящими, либо ему предложили со стороны

другие, более выгодные, - во всяком случае он внезапно покинул Ареццо, где

находилась его ставка, и отправился в Ломбардию, где и поступил на службу к

герцогу.
Измена эта испугала флорентийцев, и без того обескураженных всеми

постигшими их неудачами. Решив, что им одним тягот такой войны не вынести,

они отправили послов в Венецию, чтобы настоятельным образом уговорить

венецианцев воспрепятствовать, пока это еще возможно, усилению врага,

который, если дать ему время, окажется для них таким же гибельным, как и для

флорентийцев. В этом же самом убеждал венецианцев Франческо Карманьола,

человек, в то время почитавшийся одним из выдающихся полководцев, каковой

ранее состоял на службе у герцога, но затем с ним рассорился. Венецианцы же

колебались, не зная, насколько можно доверять Карманьоле, и не притворны ли

его враждебные чувства к герцогу. Покуда они пребывали в этих сомнениях,

герцог