Никколо Макиавелли. Государь: сочинения ocr: Ихтик

382

XVIII

После того как Вольтерра была потеряна, а затем почти тотчас же

возвращена, исчезли, казалось, какие бы то ни было причины для войны. Однако

честолюбие людское снова ее разожгло. В войне против герцога на стороне

Флоренции сражался Никколо Фортебраччо, сын одной из сестер Браччо из

Перуджи. После заключения мира флорентийцы отказались от его услуг, но когда

произошло отпадение Вольтерры, он еще держал свою военную ставку в Фучеккьо,

почему комиссары в действиях против Вольтерры и воспользовались услугами его

и его солдат. В свое время считалось, что мессер Ринальдо задумал вместе с

ним новую войну и сам побудил его напасть на Лукку под каким-нибудь

фальшивым предлогом, дав Никколо понять, что если он это сделает, то он,

Ринальдо, со своей стороны добьется от флорентийского правительства

объявления войны Лукке и назначения его главой войска. После усмирения

Вольтерры Никколо возвратился на свои квартиры в Фучеккьо и то ли под

влиянием мессера Ринальдо, то ли по личному побуждению, в ноябре 1429 года

занял с тремястами всадниками и тремястами пехотинцами Русти и Компито

принадлежавшие Лукке замки и, спустившись затем на равнину, завладел там

огромной военной добычей. Едва лишь известие об этом нападении

распространилось во Флоренции, как во всем городе стали собираться кучками

самые различные люди, причем большей частью все они требовали захвата Лукки.

В числе знатных граждан, придерживавшихся такого мнения, были сторонники

Медичи и на их стороне оказался также мессер Ринальдо, либо считавший, что

это будет выгодно для республики, либо движимый личным честолюбием -

надеждой на то, что всю честь победы припишут ему. Против войны был Никколо

да Уццано и его партия. Не верится даже, что в одном и том же городе могут

быть столь различные мнения насчет того - воевать или нет. Ибо те же самые

граждане и тот же самый народ, которые после десятилетнего мира осуждали

войну

383

против герцога Филиппо за свою свободу, теперь, когда они столько

потеряли и государство едва не погибло, требовали войны против Лукки с целью

лишить этот город его свободы. А с другой стороны, желавшие предыдущую войну

отвергали ту, которую Флоренция собиралась начать сейчас. Так меняются с

течением времени взгляды, до такой степени толпа всегда более склонна

хватать чужое добро, чем защищать свое, и легче возбуждается расчетом на

выигрыш, чем страхом потери. В утраты мы верим лишь тогда, когда они нас

настигают, а к добыче рвемся и тогда, когда она только маячит издалека.
Флорентийский народ так и загорелся надеждами от успехов, которые

одержал и одерживал Никколо Форте-браччо, а также от посланий правителей,

находившихся неподалеку от Лукки, ибо наместники Вико и Пешьи письменно

испрашивали у них разрешения принять сдавшиеся им крепости - ведь вскорости

Флоренция завладеет всеми землями Лукки. Вдобавок ко всему этому от

владетеля Лукки к флорентийцам прибыл посол с жалобами на действия Никколо и

с просьбой к Синьории не объявлять войны соседу, городу, никогда не

нарушавшему дружеских отношений с Флоренцией. Посол этот звался мессер Якопо

Вивиани. Незадолго до этих событий он был заключен владетелем Лукки Паоло

Гвиниджи в тюрьму за участие в заговоре против него. И хотя вина его была

доказана, Паоло простил мессера Якопо и в полном убеждении, что и тот забыл

обиду, доверился ему. Однако мессер Якопо помнил о грозившей ему тогда

опасности больше, чем об оказанной ему милости, и, прибыв во Флоренцию,

втайне поддерживал замыслы флорентийцев. Эта поддержка в сочетании с уже

возникшими надеждами на завоевание Лукки побудила Синьорию созвать совет из

четырехсот девяноста восьми граждан, перед лицом которого виднейшие деятели

республики стали обсуждать этот вопрос.

XIX

Как уже говорилось выше, одним из самых ярых сторонников захвата Лукки

являлся мессер Ринальдо. Он отметил в своей речи выгоду, какую можно было

извлечь из этого завоевания: благоприятность данного момента, поскольку

Лукка была как бы предоставлена Флоренции

384

в качестве военной добычи Венецией и герцогом, а папа, целиком занятый

делами Неаполитанского королевства, воспрепятствовать ничему не может.

Приобрести Лукку, добавил он, сейчас тем легче, что власть над ней захватил

один из ее же граждан и она утратила свою природную силу и былой пыл в

защите своей свободы, так что будет отдана в руки Флоренции либо народом,

чтобы прогнать тирана, либо тираном из страха перед народом. Напомнил он о

том, как досаждал нашей республике этот владетель, какую ненависть к ней

питает и какую опасность он будет для нас представлять, если герцог или папа

снова начнут воевать с Флоренцией. И закончил он свою речь заявлением, что

ни одно предприятие, начатое когда-либо флорентийским народом, не было легче

осуществимо, нужнее и справедливее.

Флоренция не предпринимала дела столь несправедливого, пагубного и чреватого

величайшими бедами. Прежде всего намереваются нанести удар гвельфскому

городу, неизменному другу Флоренции, всегда дававшему с опасностью для себя

приют флорентийским гвельфам, изгнанным из своего отечества. Никогда за всю

историю нашу не было примера, чтобы Лукка, когда она пользовалась свободой,

выступала против Флоренции: если кого-нибудь обвинять в этом, то лишь

угнетавших ее тиранов, таких, как Каструччо или теперь этот Паоло. Если бы

можно было воевать против тирана, не ведя военных действий против народа, -

это бы еще куда ни шло, но так как это невозможно, нельзя соглашаться на то,

чтобы отнимать у города, ранее бывшего нашим сторонником, его добро. Однако

живем мы в такое время, когда не очень-то обращают внимание на

справедливость и несправедливость, поэтому, оставив это в стороне, надо

рассуждать только с точки зрения интересов нашего государства. Впрочем,

полезным для отечества можно считать лишь то, что не порождает почти

немедленно какого-либо вреда. Так вот, нельзя понять, каким образом решаются

считать полезным предприятие, вредоносность которого очевидна, а польза

весьма сомнительна. Очевидный вред в данном случае - затраты на войну,

настолько существенные, что они могли бы отпугнуть даже государство, долгое

время жившее в мире, не говоря уже о Флоренции, только что пережившей долгую

и весь-