Николай Гумилев память

верхушки ольхи,

Но часть было видно отлично отсюда

Сквозь гнёзда грачей

и деревьев верхи.

Как шли вдоль запруды

ослы и верблюды,

Могли хорошо разглядеть пастухи.

поклонимся чуду,

– Сказали они, запахнув кожухи.
От шарканья по снегу

сделалось жарко.

По яркой поляне листами слюды

Вели за хибарку босые следы.

На эти следы, как на пламя огарка,

Ворчали овчарки при свете звезды.

И кто-то с навьюженной

снежной гряды

Всё время незримо

входил в их ряды.

Собаки брели, озираясь с опаской,

И жались к подпаску, и ждали беды.
По той же дороге,

чрез эту же местность

Шло несколько ангелов

в гуще толпы.

Незримыми делала их бестелесность

Но шаг оставлял отпечаток стопы.

Светало. Означились кедров стволы.

– А кто вы такие? – спросила Мария.

– Мы племя пастушье и неба послы,

Пришли вознести вам обоим хвалы.

– Всем вместе нельзя.

Подождите у входа.
Средь серой, как пепел,

предутренней мглы

Топтались погонщики и овцеводы,

Ругались со всадниками пешеходы,

У выдолбленной водопойной колоды

Ревели верблюды, лягались ослы.

Светало. Рассвет,

как пылинки золы,

Последние звёзды

сметал с небосвода.

И только волхвов

из несметного сброда

Впустила Мария в отверстье скалы.
Он спал, весь сияющий,

в яслях из дуба,

Как месяца луч в углубленье дупла.

Ему заменяли овчинную шубу

Ослиные губы и ноздри вола.
Стояли в тени,

словно в сумраке хлева,

Шептались, едва подбирая слова.

Вдруг кто-то в потёмках,

немного налево

От яслей рукой отодвинул волхва,

И тот оглянулся: с порога на деву,

Как гостья,

смотрела звезда Рождества

Булат Окуджава

ПОЛНОЧНЫЙ ТРОЛЛЕЙБУС
Когда мне невмочь пересилить беду,

когда подступает отчаянье,

я в синий троллейбус сажусь на ходу,

в последний,

в случайный.
Полночный троллейбус, по улице мчи,

верши по бульварам круженье,

чтоб всех подобрать, потерпевших в ночи

крушенье,

крушенье.
Полночный троллейбус, мне дверь отвори!

Я знаю, как в зябкую полночь

твои пассажиры - матросы твои -

приходят

я к ним прикасался плечами...

Как много, представьте себе, доброты

в молчанье,

в молчанье.
Полночный троллейбус плывет по Москве,

Москва, как река, затухает,

и боль, что скворчонком стучала в виске,

стихает,

И прозрачен асфальт, как в реке вода.

Ах, Арбат, мой Арбат,

ты — мое призвание.

Ты — и радость моя, и моя беда.
Пешеходы твои — люди невеликие,

каблуками стучат — по делам спешат.

Ах, Арбат, мой Арбат,

ты — моя религия,

мостовые твои подо мной лежат.
От любови твоей вовсе не излечишься,

сорок тысяч других мостовых любя.

Ах, Арбат, мой Арбат,

ты — мое отечество,

никогда до конца не пройти тебя.

Я ПИШУ ИСТОРИЧЕСКИЙ РОМАН
В. Аксенову
В склянке темного стекла

из-под импортного пива

роза красная цвела

гордо и неторопливо.

Исторический роман

сочинял я понемногу,

пробиваясь как в туман

от пролога к эпилогу.

было вымысла в избытке,

и из собственной судьбы

я выдергивал по нитке.

В путь героев снаряжал,

наводил о прошлом справки

и поручиком в отставке

сам себя воображал.

Замысел - еще не точка.

Дайте дописать роман

до последнего листочка.

И пока еще жива

роза красная в бутылке,

дайте выкрикнуть слова,

что давно лежат в копилке:

Каждый слышит, как он дышит.

Как он дышит, так и пишет,

не стараясь угодить...

Так природа захотела.

Почему?

Для чего?

Не нам судить.
ПЕСЕНКА О ЛЕНЬКЕ КОРОЛЕВЕ

Б. Федорову

где пары танцевали, пыля,

все ребята уважали очень Леньку Королёва

и присвоили ему званье Короля.

станет худо и вообще не повезет,

он протянет ему свою царственную руку,

свою верную руку, - и спасет.

Разорвали на рассвете тишину,

наш Король, как король, он кепчонку, как корону,

набекрень, и пошел на войну.

да некому оплакать его жизнь,

потому что тот Король был один (уж извините),

королевой не успел обзавестись.

(по делам или так, погулять),

всё мне чудится, что вот за ближайшим поворотом

Короля повстречаю опять.

не для Леньки сырая земля,

потому что (виноват), но я Москвы не представляю

Без такого, как он, короля.

Ю. Васильеву

Живописцы, окуните ваши кисти

в суету дворов арбатских и в зарю,

чтобы были ваши кисти, словно листья,

словно листья, словно листья к ноябрю.

по традиции забытой городской,

нарисуйте и прилежно и с любовью,

как с любовью мы проходим по Тверской.

Пусть начнется, что еще не началось.

Вы рисуйте, вы рисуйте, вам зачтется...

Что гадать нам: удалось - не удалось?

наше лето, нашу зиму и весну...

Ничего, что мы чужие. Вы рисуйте!

Я потом, что непонятно, объясню.

Пока Земля еще вертится, пока еще ярок свет,

Господи, дай же Ты каждому, чего у него нет:

Мудрому дай голову, трусливому дай коня,

Дай счастливому денег... И не забудь про меня.

Пока Земля еще вертится, Господи, - Твоя власть! -

Дай рвущемуся к власти навластвоваться власть,

Дай передышку щедрому хоть до исхода дня.

Каину дай раскаянье... И не забудь про меня.
Я знаю: Ты все умеешь, Я верую в мудрость Твою,

Как верит солдат убитый, что он проживает в раю,

Как верит каждое ухо тихим речам Твоим,

Как веруем и мы сами, не ведая, что творим!

Пока Земля еще вертится, И это ей странно самой,

Пока еще хватает времени и огня,

Дай же Ты всем понемногу... И не забудь про меня.

Исп.: Булат Окуджава

Поднявший меч на наш союз

достоин будет худшей кары,

и я за жизнь его тогда

не дам и ломаной гитары.

Как вожделенно жаждет век

нащупать брешь у нас в цепочке...

Возьмемся за руки, друзья,

чтоб не пропасть поодиночке.

и слишком ненадежных истин,

не дожидаясь похвалы,

мы перья белые почистим.

Пока безумный наш султан

сулит нам дальнюю дорогу,

возьмемся за руки, друзья,

возьмемся за руки, ей-богу.

хлеб дармовой не нас поманит,

и рай настанет не для нас,

зато Офелия помянет.

нам отправляться понемногу,

возьмемся за руки, друзья,

возьмемся за руки, ей-богу.

Исп.: Булат Окуджава

Былое нельзя воротить, и печалиться не о чем,

у каждой эпохи свои подрастают леса...

А всё-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеичем

поужинать в "Яр" заскочить хоть на четверть часа.

Машины нас ждут, и ракеты уносят нас вдаль...

А всё-таки жаль, что в Москве больше нету извозчиков,

хотя б одного, и не будет отныне... А жаль.

разумный свой век, многоопытный век свой любя...

А всё-таки жаль, что кумиры нам снятся по-прежнему

и мы до сих пор все холопами числим себя.

мы всё обрели: и надежную пристань, и свет...

А всё-таки жаль — иногда над победами нашими

встают пьедесталы, которые выше побед.

Железное мужество, сила и стойкость во всём...

Но если бы ты в наши слёзы однажды поверила,

ни нам, ни тебе не пришлось бы грустить о былом.

И вдруг замечаю: у самых Арбатских ворот

извозчик стоит, Александр Сергеич прогуливается...

Ах, нынче, наверное, что-нибудь произойдёт.

Булат Окуджава

сохраняла видимость твердого порядка:

Цезарь был на месте, соратники рядом,

жизнь была прекрасна, судя по докладам.

А критики скажут, что слово "соратник" - не римская деталь,

что эта ошибка всю песенку смысла лишает...

Может быть, может быть, может и не римская - не жаль,

мне это совсем не мешает, а даже меня возвышает.

ели что придется, напивались гадко,

а с похмелья каждый на рассол был падок -

видимо, не знали, что у них упадок.

А критики скажут, что слово "рассол", мол, не римская деталь,

что эта ошибка всю песенку смысла лишает...

Может быть, может быть, может и не римская - не жаль,

мне это совсем не мешает, а даже меня возвышает.

снились постоянно то скатка, то схватка:

то они - в атаке, то они - в окопе,

то вдруг - на Памире, а то вдруг - в Европе.

А критики скажут, что "скатка", представьте, не римская деталь,

что эта ошибка, представьте, всю песенку смысла лишает...

Может быть, может быть, может и не римская - не жаль,

мне это совсем не мешает, а даже меня возвышает.

только им, красавицам, доставалось сладко -

все пути открыты перед ихним взором:

хочешь - на работу, а хочешь - на форум.

А критики хором: "Ах, "форум", ах, "форум" - вот римская деталь!

Одно лишь словечко - а песенку как украшает!

Может быть, может быть, может и римская - а жаль...

Мне это немного мешает и замысел мой разрушает.

вот оно святое наше воинство.

Протяни ему свою ладонь,

За него, за него,

За него не страшно и в огонь.

Лик его высок и удивителен.

Посвяти ему свой краткий век.

Может, и не станешь победителем,

Но зато, но зато,

Но зато умрешь, как человек.

ко мне мой старый друг не ходит,

а ходят в мелкой суете

разнообразные не те.

И он

не с теми ходит где-то

и наш раздор необъясним,

и оба мучимся мы с ним.

Со мною вот что происходит:

совсем не та ко мне приходит,

мне руки на плечи кладёт

и у другой меня крадёт.

А той -

кому на плечи руки класть?

Та,

у которой я украден,

Не сразу этим же ответит,

а будет жить с собой в борьбе

и неосознанно наметит

кого-то дальнего себе.

О, сколько

нервных

и недужных,

дружб ненужных!

Куда от этого я денусь?!

О, кто-нибудь,

приди,

нарушь

и разобщённость

близких душ!

1957
Свадьбы

О, свадьбы в дни военные!

Обманчивый уют,

слова неоткровенные

о том, что не убьют...

Дорогой зимней, снежною,

сквозь ветер, бьющий зло,

лечу на свадьбу спешную

в соседнее село.

Походочкой расслабленной,

с челочкой на лбу

вхожу,

плясун прославленный,

Наряженный,

взволнованный,

среди друзей,

родных,

сидит мобилизованный

Сидит

А через пару дней

шинель наденет серую,

на фронт поедет в ней.

Землей чужой,

не местною,

с винтовкою пойдет,

под пулею немецкою,

быть может, упадет.

В стакане брага пенная,

но пить ее невмочь.

Быть может, ночь их первая -

последняя их ночь.

Глядит он опечаленно

и - болью всей души

мне через стол отчаянно:

"А ну давай, пляши!"

Забыли все о выпитом,

все смотрят на меня,

и вот иду я с вывертом,

подковками звеня.

То выдам дробь,

то по полу

носки проволоку.

Свищу,

в ладоши хлопаю,

Летят по стенкам лозунги,

что Гитлеру капут,

а у невесты

слезыньки

горючие

Уже я измочаленный,

уже едва дышу...

"Пляши!.."-

кричат отчаянно,

и я опять пляшу...

Ступни как деревянные,

когда вернусь домой,

но с новой свадьбы

пьяные

Едва отпущен матерью,

на свадьбы вновь гляжу

и вновь у самой скатерти

вприсядочку хожу.

Невесте горько плачется,

стоят в слезах друзья.

Мне страшно.

Мне не пляшется,

но не плясать -

нельзя.

1955
Окно выходит в белые деревья.

Он очень долго смотрит на деревья

и очень долго мел крошит в руке.

Ведь это просто -

правила деленья!

А он забыл их -

правила деленья!

Забыл -

правила деленья!

Ошибка!

Да!

Мы все сидим сегодня по-другому,

и слушаем и смотрим по-другому,

да и нельзя сейчас не по-другому,

и нам подсказка в этом не нужна.

Ушла жена профессора из дому.

Не знаем мы,

куда ушла из дому,

не знаем,

отчего ушла из дому,

а знаем только, что ушла она.

В костюме и немодном и неновом,-

как и всегда, немодном и неновом,-

да, как всегда, немодном и неновом,-

спускается профессор в гардероб.

Он долго по карманам ищет номер:

"Ну что такое?

Где же этот номер?

А может быть,

не брал у вас я номер?

Куда он делся?-

Трет рукою лоб.-

Ах, вот он!..

Что ж,

Не спорьте, тетя Маша,

я старею.

И что уж тут поделаешь -

старею..."

Мы слышим -

дверь внизу скрипит за ним.

Окно выходит в белые деревья,

в большие и красивые деревья,

но мы сейчас глядим не на деревья,

мы молча на профессора глядим.

Уходит он,

сутулый,

неумелый,

под снегом,

мягко падающим в тишь.

Уже и сам он,

как деревья,

белый,

да,

совершенно белый,

еще немного -

и настолько белый,

что среди них

его не разглядишь.

1955
Андрей Вознесенский

Гойя (1959)
Я - Гойя!

Глазницы воронок мне выклевал ворон,

слетая на поле нагое.
Я - Горе.
Я - голос

Войны, городов головни

на снегу сорок первого года.
Я - Голод.
Я - горло

Повешенной бабы, чье тело, как колокол,

било над площадью голой...
Я - Гойя!
О, грозди

Возмездья! Взвил залпом на Запад -

я пепел незваного гостя!

И в мемориальное небо вбил крепкие звезды -

Как гвозди.
Я - Гойя.
Параболическая баллада (1959)
Судьба, как ракета, летит по параболе

Обычно — во мраке и реже — по радуге.

Жил огненно-рыжий художник Гоген,

Богема, а в прошлом — торговый агент.

Чтоб в Лувр королевский попасть

из Монмартра,

Он

дал

Унесся, забыв сумасшествие денег,

Кудахтанье жен, духоту академий.

Он преодолел

тяготенье земное.

Жрецы гоготали за кружкой пивною:

«Прямая — короче, парабола — круче,

Не лучше ль скопировать райские кущи?»

А он уносился ракетой ревущей

Сквозь ветер, срывающий фалды и уши.

И в Лувр он попал не сквозь главный порог —

Параболой

гневно

пробив потолок!

Червяк — через щель, человек — по параболе.

Жила-была девочка рядом в квартале.

Мы с нею учились, зачеты сдавали.

Куда ж я уехал!

И черт меня нес

Меж грузных тбилисских двусмысленных звезд!

Прости мне дурацкую эту параболу.

Простывшие плечики в черном парадном...

О, как ты звенела во мраке Вселенной

Упруго и прямо — как прутик антенны!

А я все лечу,

приземляясь по ним —

Земным и озябшим твоим позывным.

Как трудно дается нам эта парабола!..

Сметая каноны, прогнозы, параграфы,

Несутся искусство, любовь и история —

По параболической траектории!

В Сибирь уезжает он нынешней ночью.

А может быть, все же прямая — короче?

в кальсонах цвета промокашки.

Но, как воздушные шары,

над ним горят

Антимиры!

И в них магический, как демон,

Вселенной правит, возлежит

Антибукашкин, академик

и щупает Лоллобриджид.

Но грезятся Антибукашкину

виденья цвета промокашки.

Да здравствуют Антимиры!

Фантасты - посреди муры.

Без глупых не было бы умных,

оазисов - без Каракумов.

Нет женщин - есть антимужчины,

в лесах ревут антимашины.

Есть соль земли. Есть сор земли.

Но сохнет сокол без змеи.

Люблю я критиков моих.

На шее одного из них,

благоуханна и гола,

сияет антиголова!..

...Я сплю с окошками открытыми,

а где-то свищет звездопад,

и небоскребы сталактитами

на брюхе глобуса висят.

И подо мной вниз головой,

вонзившись вилкой в шар земной,

беспечный, милый мотылек,

живешь ты, мой антимирок!

Зачем среди ночной поры

встречаются антимиры?

Зачем они вдвоем сидят

и в телевизоры глядят?

Им не понять и пары фраз.

Их первый раз - последний раз!

Сидят, забывши про бонтон,

ведь будут мучиться потом!

И уши красные горят,

как будто бабочки сидят...

...Знакомый лектор мне вчера

сказал: «Антимиры? Мура!»

Я сплю, ворочаюсь спросонок,

наверно, прав научный хмырь.

Мой кот, как радиоприемник,

зеленым глазом ловит мир.
Есть русская интеллигенция...
Есть русская интеллигенция.

Вы думали — нет? Есть.

Не масса индифферентная,

а совесть страны и честь.

Есть в Рихтере и Аверинцеве

земских врачей черты —

постольку интеллигенция,

постольку они честны.

«Нет пороков в своем отечестве».

Не уважаю лесть.

Есть пороки в моем отечестве,

зато и пророки есть.

Такие, как вне коррозии,

ноздрей петербуржской вздет,

Николай Александрович Козырев —

небесный интеллигент.

Он не замечает карманников.

Явился он в мир стереть

второй закон термодинамики

и с ним тепловую смерть.

Когда он читает лекции,

над кафедрой, бритый весь —

он истой интеллигенции

указующий в небо перст.

Воюет с извечной дурью,

для подвига рождена,

отечественная литература —

отечественная война.

Какое призванье лестное

служить ей, отдавши честь:

«Есть, русская интеллигенция!

Есть!»
Ностальгия по настоящему (1976)

но я чувствую жесточайшую

не по прошлому ностальгию —

ностальгию по настоящему.

Будто послушник хочет к господу,

ну а доступ лишь к настоятелю —

так и я умоляю доступа

без посредников к настоящему.

Будто сделал я что-то чуждое,

или даже не я — другие.

Упаду на поляну — чувствую

по живой земле ностальгию.

Нас с тобой никто не расколет.

Но когда тебя обнимаю —

обнимаю с такой тоскою,

будто кто-то тебя отнимает.

Одиночества не искупит

в сад распахнутая столярка.

Я тоскую не по искусству,

задыхаюсь по настоящему.

Когда слышу тирады подленькие

оступившегося товарища,

я ищу не подобья — подлинника,

по нему грущу, настоящему.

Все из пластика, даже рубища.

Надоело жить очерково.

Нас с тобою не будет в будущем,

а церковка...

И когда мне хохочет в рожу

идиотствующая мафия,

говорю: «Идиоты — в прошлом.

В настоящем рост понимания».

Хлещет черная вода из крана,

хлещет рыжая, настоявшаяся,

хлещет ржавая вода из крана.

Я дождусь — пойдет настоящая.

Что прошло, то прошло. К лучшему.

Но прикусываю, как тайну,

ностальгию по-настоящему.

Что настанет. Да не застану.

За упокой Высоцкого Владимира

коленопреклоненная Москва,

разгладивши битловки, заводила

его потусторонние слова.
Владимир умер в 2 часа.

И бездыханно

стояли серые глаза,

как два стакана.

пустой утехой,

резинкой врезались трусы,

разит аптекой.

отпетый...

Ушел твой ангел в небеси

обедать.
Володька,

если горлом кровь,

Володька,

когда от умных докторов

воротит,

в отлете,

кричит за тридевять земель:

"Володя!"

как богомаз мастеровой,

чуть выпив,

шел популярней, чем Пеле,

с беспечной челкой на челе,

носил гитару на плече,

как пару нимбов.

(Один для матери - большой,

золотенький,

под ним для мальчика - меньшой...)

Володя!..
За этот голос с хрипотцой,

дрожь сводит,

отравленная хлеб-соль

мелодий,

да не походишь.

Отныне вечный выходной.

Спи, русской песни крепостной -

свободен.
О златоустом блатаре

рыдай, Россия!

Какое время на дворе -

таков мессия.

Евангелья.

И Воскрешающий сказал:

"Закрыть едальники!"

под маскою,

врачи произвели реа-

нимацию.
Ввернули серые твои,

как в новоселье.

Сказали: 'Топай. Чти ГАИ.

Пой веселее".
Вернулась снова жизнь в тебя.

И ты, отудобев,

нам говоришь: "Вы все - туда.

А я - оттуда!.."

Козыри - крести.

Высоцкий воскресе.

Воистину воскресе!