Владимир Высоцкий - Татуировка

Не делили мы тебя и не ласкали

А что любили - так это позади, -

Я ношу в душе твой светлый образ, Валя,

А Алеша выколол твой образ на груди.
И в тот день, когда прощались на вокзале,

Я тебя до гроба помнить обещал, -

Я сказал: "Я не забуду в жизни Вали!"

"А я - тем более!" - мне Леша отвечал.

И кому трудней - попробуй разбери:

У него - твой профиль выколот снаружи,

А у меня - душа исколота внутри.

Пусть слова мои тебя не оскорбят, -

Я прошу, чтоб Леха расстегнул рубаху,

И гляжу, гляжу часами на тебя.

Он беду мою искусством поборол:

Он скопировал тебя с груди у Леши

И на грудь мою твой профиль наколол.

Но ты мне ближе и роднее оттого,

Что моя - верней, твоя - татуировка

Много лучше и красивей, чем его!

Лукоморья больше нет,

От дубов простыл и след, -

Дуб годится на паркет -

так ведь нет:

Выходили из избы

Здоровенные жлобы -

Порубили все дубы

на гробы.
Ты уймись, уймись, тоска

У меня в груди!

Это - только присказка,

Сказка - впереди.

На куриных на ногах,

Но явился всем на страх

вертопрах, -

Добрый молодец он был -

Бабку Ведьму подпоил,

Ратный подвиг совершил,

дом спалил.

Порешили, что зазря

Берегли они царя

и моря, -

Каждый взял себе надел -

Кур завел - и в ем сидел,

Охраняя свой удел

не у дел.

Дядька ихний сделал сруб,

С окружающими туп

стал и груб, -

И ругался день деньской

Бывший дядька их морской,

Хоть имел участок свой

под Москвой.

Как направо - так поет,

Как налево - так загнет

анекдот, -

Но, ученый сукин сын,

Цепь златую снес в торгсин,

И на выручку - один -

в магазин.

Получил он гонорар, -

В Лукоморье перегар -

на гектар!

Но хватил его удар, -

Чтоб избегнуть больших кар,

Кот диктует про татар

мемуар.
И Русалка - вот дела! -

Честь недолго берегла -

И однажды, как могла,

родила, -

Тридцать три же мужука

Не желают знать сынка, -

Пусть считается пока -

сын полка.
Как-то раз один Колдун -

Врун, болтун и хохотун -

Предложил ей как знаток

дамских струн:

Мол, Русалка, все пойму

И с дитем тебя возьму, -

И пошла она к ему

как в тюрьму.

Лукоморский первый вор -

Он давно Людмилу спер, -

ох хитер!

Ловко пользуется, тать,

Тем, что может он летать:

Зазеваешься - он хвать! -

и тикать.

Сдан в музей в запрошлый год -

Любознательный народ

так и прет!

Без опаски старый хрыч

Баб ворует, хнычь не хнычь, -

Ох, скорей ему накличь

паралич!
Нету мочи, нету сил, -

Леший как-то недопил -

Лешачиху свою бил

и вопил:

"Дай рубля, прибью а то, -

Я добытчик али кто?!

А не дашь - тады пропью

долото!"
"Я ли ягод не носил?! -

Снова Леший голосил. -

А коры по сколько кил

приносил!

Надрывался - издаля,

Все твоей забавы для, -

Ты ж жалеешь мне рубля -

ах ты тля!"

Дичи всякой - нету ей:

Понаехало за ей

егерей...

В общем, значит, не секрет:

Лукоморья больше нет, -

Все, про что писал поэт,

это - бред.

Душу мне не рань!

Раз уж это присказка -

Значит, сказка - дрянь.

Рвусь из сил - и из всех сухожилий,

Но сегодня - опять как вчера:

Обложили меня, обложили -

Гонят весело на номера!
Из-за елей хлопочут двустволки -

Там охотники прячутся в тень, -

На снегу кувыркаются волки,

Превратившись в живую мишень.

На серых хищников, матерых и щенков!

Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,

Кровь на снегу - и пятна красные флажков.

Егеря - но не дрогнет рука, -

Оградив нам свободу флажками,

Бьют уверенно, наверняка.

Видно, в детстве - слепые щенки -

Мы, волчата, сосали волчицу

И всосали: нельзя за флажки!

На серых хищников, матерых и щенков!

Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,

Кровь на снегу - и пятна красные флажков.

Почему же, вожак, - дай ответ -

Мы затравленно мчимся на выстрел

И не пробуем - через запрет?!

Вот кончается время мое:

Тот, которому я предназначен,

Улыбнулся - и поднял ружье.

На серых хищников, матерых и щенков!

Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,

Кровь на снегу - и пятна красные флажков.

За флажки, - жажда жизни сильней!

Только сзади я с радостью слышал

Удивленные крики людей.

Но сегодня не так, как вчера:

Обложили меня, обложили -

Но остались ни с чем егеря!

На серых хищников, матерых и щенков!

Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,

Кровь на снегу - и пятна красные флажков.

От жизни никогда не устаю.

Я не люблю любое время года,

Когда веселых песен не пою.

В восторженность не верю, и еще -

Когда чужой мои читает письма,

Заглядывая мне через плечо.

Или когда прервали разговор.

Я не люблю, когда стреляют в спину,

Я также против выстрелов в упор.

Червей сомненья, почестей иглу,

Или - когда все время против шерсти,

Или - когда железом по стеклу.

Уж лучше пусть откажут тормоза.

Досадно мне, что слово "честь" забыто

И что в чести наветы за глаза.

Нет жалости во мне, и неспроста:

Я не люблю насилье и бессилье, -

Вот только жаль распятого Христа.

Обидно мне, когда невинных бьют.

Я не люблю, когда мне лезут в душу,

Тем более - когда в нее плюют.

На них мильон меняют по рублю,

Пусть впереди большие перемены -

Я это никогда не полюблю!

Кто сказал: "Все сгорело дотла,

Больше в землю не бросите семя!"?

Кто сказал, что Земля умерла?

Нет, она затаилась на время!
Материнства не взять у Земли,

Не отнять, как не вычерпать моря.

Кто поверил, что Землю сожгли?

Нет, она почернела от горя.

И воронки - как раны зияют.

Обнаженные нервы Земли

Неземное страдание знают.

Не записывай Землю в калеки!

Кто сказал, что Земля не поет,

Что она замолчала навеки?!

Изо всех своих ран, из отдушин,

Ведь Земля - это наша душа, -

Сапогами не вытоптать душу!

Нет, она затаилась на время...

От границы мы Землю вертели назад -

Было дело сначала, -

Но обратно ее закрутил наш комбат,

Оттолкнувшись ногой от Урала.
Наконец-то нам дали приказ наступать,

Отбирать наши пяди и крохи, -

Но мы помним, как солнце отправилось вспять

И едва не зашло на востоке.

Понапрасну цветы теребя, -

Мы толкаем ее сапогами -

От себя, от себя!

Жмется к скалам отара.

Ось земную мы сдвинули без рычага,

Изменив направление удара.

Судный день - это сказки для старших, -

Просто Землю вращают куда захотят,

Наши сменные роты на марше.

Кочки тискаем - зло, не любя,

И коленями Землю толкаем -

От себя, от себя!

Руки кверху поднявших.

Всем живым ощутимая польза от тел:

Как прикрытье используем павших.

Где настигнет - в упор или с тыла?

Кто-то там, впереди, навалился на дот -

И Земля на мгновенье застыла.

Мимоходом по мертвым скорбя, -

Шар земной я вращаю локтями -

От себя, от себя!

Принял пулю на вдохе, -

Но на запад, на запад ползет батальон,

Чтобы солнце взошло на востоке.

Но глаза закрываем на запах.

Нынче по небу солнце нормально идет,

Потому что мы рвемся на запад.

Как на свадьбе росу пригубя,

Землю тянем зубами за стебли -

На себя! От себя!

Я только малость объясню в стихе,

На все я не имею полномочий...

Я был зачат, как нужно, во грехе, -

В поту и нервах первой брачной ночи.
Я знал, что отрываясь от земли, -

Чем выше мы, тем жестче и суровей.

Я шел спокойно прямо в короли

И вел себя наследным принцем крови.

Я не бывал внакладе и в уроне.

Мои друзья по школе и мечу

Служили мне, как их отцы - короне.

И с легкостью слова бросал на ветер -

Мне верили и так, как главарю,

Все высокопоставленные дети.

Как оспою, болело время нами.

Я спал на кожах, мясо ел с ножа

И злую лошадь мучил стременами.

Клеймо на лбу мне рок с рожденья выжег,

И я пьянел среди чеканных сбруй.

Был терпелив к насилью слов и книжек.

А тайный взгляд, когда он зол и горек,

Умел скрывать, воспитанный шутом.

Шут мертв теперь: "Аминь!" Бедняга! Йорик!

Наград, добычи, славы, привилегий.

Вдруг стало жаль мне мертвого пажа...

Я объезжал зеленые побеги.

Возненавидел и борзых, и гончих,

Я от подранка гнал коня назад

И плетью бил загонщиков и ловчих.

Все больше походили на бесчинства.

В проточных водах по ночам, тайком

Я отмывался от дневного свинства.

Я прозевал домашние интриги.

Не нравился мне век и люди в нем

Не нравились. И я зарылся в книги.

Все постигал: недвижность и движенье.

Но толка нет от мыслей и наук,

Когда повсюду им опроверженье.

Нить Ариадны оказалась схемой.

Я бился над вопросом "быть, не быть",

Как над неразрешимою дилеммой.

В него мы стрелы мечем - в сито просо,

Отсеивая призрачный ответ

От вычурного этого вопроса.

Пошел на зов, - сомненья крались с тылу,

Груз тяжких дум наверх меня тянул,

А крылья плоти вниз влекли, в могилу.

Едва застыв, он начал расползаться.

Я пролил кровь, как все, и - как они,

Я не сумел от мести отказаться.

Офелия! Я тленья не приемлю.

Но я себя убийством уравнял

С тем, с кем я лег в одну и ту же землю.

Я наплевал на Датскую корону.

Но в их глазах - за трон я глотку рвал

И убивал соперника по трону.

В рожденьи смерть проглядывает косо.

А мы все ставим каверзный ответ

И не находим нужного вопроса.

Я при жизни был рослым и стройным,

Не боялся ни слова, ни пули

И в привычные рамки не лез, -

Но с тех пор, как считаюсь покойным,

Охромили меня и согнули,

К пьедесталу прибив "Ахиллес".
Не стряхнуть мне гранитного мяса

И не вытащить из постамента

Ахиллесову эту пяту,

И железные ребра каркаса

Мертво схвачены слоем цемента, -

Только судороги по хребту.

Нате смерьте! -

Я не знал, что подвергнусь суженью

После смерти, -

Но в обычные рамки я всажен -

На спор вбили,

А косую неровную сажень -

Распрямили.

Живо маску посмертную сняли

Расторопные члены семьи, -

И не знаю, кто их надоумил, -

Только с гипса вчистую стесали

Азиатские скулы мои.

И считал я, что мне не грозило

Оказаться всех мертвых мертвей, -

Но поверхность на слепке лоснилась,

И могильною скукой сквозило

Из беззубой улыбки моей.

В пасти палец,

Подходившие с меркой обычной -

Опасались, -

Но по снятии маски посмертной -

Тут же в ванной -

Гробовщик подошел ко мне с меркой

Деревянной...

Как венец моего исправленья -

Крепко сбитый литой монумент

При огромном скопленье народа

Открывали под бодрое пенье, -

Под мое - с намагниченных лент.

Из динамиков хлынули звуки,

С крыш ударил направленный свет, -

Мой отчаяньем сорванный голос

Современные средства науки

Превратили в приятный фальцет.

Все там будем! -

Я орал в то же время кастратом

В уши людям.

Саван сдернули - как я обужен, -

Нате смерьте! -

Неужели такой я вам нужен

После смерти?!

Я решил: как во времени оном -

Не пройтись ли, по плитам звеня? -

И шарахнулись толпы в проулки,

Когда вырвал я ногу со стоном

И осыпались камни с меня.

Но и падая - вылез из кожи,

Дотянулся железной клюкой, -

И, когда уже грохнулся наземь,

Из разодранных рупоров все же

Прохрипел я похоже: "Живой!"

И сломало,

Но торчат мои острые скулы

Из металла!

Не сумел я, как было угодно -

Шито-крыто.

Я, напротив, - ушел всенародно

Из гранита.

Кто-то высмотрел плод, что неспел, неспел,

Потрусили за ствол - он упал, упал...

Вот вам песня о том, кто не спел, не спел,

И что голос имел - не узнал, не узнал.
Может, были с судьбой нелады, нелады,

И со случаем плохи дела, дела,

А тугая струна на лады, на лады

С незаметным изъяном легла.

Но не допел ее не до...

И никого не вдохновил...

Собака лаяла, а кот

Мышей ловил...

А он шутил - недошутил,

Недораспробовал вино

И даже недопригубил.

Неуверенно и не спеша,

Словно капельки пота из пор,

Из-под кожи сочилась душа.

Еле-еле, едва приступил.

Лишь чуть-чуть осмотрелся в игре,

И судья еще счет не открыл.

Но не добрался он, не до...

Не докопался до глубин,

И ту, которая ОДНА

Не долюбил, не долюбил!

Что он спешил - недоспешил?

Осталось недорешено,

Все то, что он недорешил.

Он был чистого слога слуга,

Он писал ей стихи на снегу, -

К сожалению, тают снега.

И свобода писать на снегу.

И большие снежинки, и град

Он губами хватал на бегу.

Он не добрался и не до...

Не долетел, не доскакал,

А звездный знак его - Телец -

Холодный Млечный Путь лакал.

Когда секунд недостает, -

Недостающее звено -

И недолет, и недолет.

И вам смешно, и даже мне.

Конь на скаку и птица влет, -

По чьей вине, по чьей вине?

I. Погоня

Во хмелю слегка

Лесом правил я.

Не устал пока, -

Пел за здравие.

А умел я петь

Песни вздорные:

"Как любил я вас,

Очи черные..."
То плелись, то неслись, то трусили рысцой.

И болотную слизь конь швырял мне в лицо.

Только я проглочу вместе с грязью слюну,

Штоф у горла скручу - и опять затяну:

Как любил я вас..."

Но - прикончил я

То, что впрок припас.

Головой тряхнул,

Чтоб слетела блажь,

И вокруг взглянул -

И присвистнул аж:

Кони прядут ушами, назад подают.

Где просвет, где прогал - не видать ни рожна!

Колют иглы меня, до костей достают.

Выручай же, брат!

Ты куда, родной, -

Почему назад?!

Дождь - как яд с ветвей -

Недобром пропах.

Пристяжной моей

Волк нырнул под пах.

Ведь погибель пришла, а бежать - не суметь, -

Из колоды моей утащили туза,

Да такого туза, без которого - смерть!

"Побери вас прах!..." -

А коней пока

Подгоняет страх.

Шевелю кнутом -

Бью крученые

И ору притом:

"Очи черные!.."

Бубенцы плясовую играют с дуги.

Ах вы кони мои, погублю же я вас, -

Выносите, друзья, выносите, враги!

Даже хмель иссяк.

Мы на кряж крутой -

На одних осях,

В хлопьях пены мы -

Струи в кряж лились, -

Отдышались, отхрипели

Да откашлялись.

Поклонился в копыта, до самой земли,

Сбросил с воза манатки, повел в поводу...

Спаси бог вас, лошадки, что целым иду!

Что за дом притих,

Погружен во мрак,

На семи лихих

Продувных ветрах,

Всеми окнами

Обратясь в овраг,

А воротами -

На проезжий тракт?
Ох, устал я, устал, - а лошадок распряг.

Эй, живой кто-нибудь, выходи, помоги!

Никого, - только тень промелькнула в сенях,

Да стервятник спустился и сузил круги.

Все равно в кабак,

А народишко -

Каждый третий - враг.

Своротят скулу,

Гость непрошенный!

Образа в углу -

И те перекошены.

Кто-то песню стонал и гитару терзал,

И припадочный малый - придурок и вор -

Мне тайком из-под скатерти нож показал.

Что за дом такой,

Почему - во тьме,

Как барак чумной?

Свет лампад погас,

Воздух вылился...

Али жить у вас

Разучилися?

Кто хозяином здесь? - напоил бы вином".

А в ответ мне: "Видать, был ты долго в пути -

И людей позабыл, - мы всегда так живем!

Век - на щавеле,

Скисли душами,

Опрыщавели,

Да еще вином

Много тешились, -

Разоряли дом,

Дрались, вешались".

Укажите мне край, где светло от лампад.

Укажите мне место, какое искал, -

Где поют, а не стонут, где пол не покат".

Не слыхали мы,

Долго жить впотьмах

Привыкали мы.

Испокону мы -

В зле да шепоте,

Под иконами

В черной копоти".

Я, башку очертя гнал, забросивши кнут,

Куда кони несли да глядели глаза,

И где люди живут, и - как люди живут.

Жизнь кидала меня - не докинула.

Может, спел про вас неумело я,

Очи черные, скатерть белая?!

Час зачатья я помню неточно, -

Значит, память моя - однобока, -

Но зачат я был ночью, порочно

И явился на свет не до срока.
Я рождался не в муках, не в злобе, -

Девять месяцев - это не лет!

Первый срок отбывал я в утробе, -

Ничего там хорошего нет.

Что плюнули, да дунули,

Что вдруг мои родители

Зачать меня задумали -

Теперь - почти былинные,

Когда срока огромные

Брели в этапы длинные.

А многих - даже ранее, -

А вот живет же братия -

Моя честна компания!

Слова, строченьки милые, слова!..

В первый раз получил я свободу

По указу от тридцать восьмого.

Отыгрался бы на подлеце!

Но родился, и жил я, и выжил, -

Дом на Первой Мещанской - в конце.

За перегородочкой

Соседушка с соседушкою

Баловались водочкой.

Система коридорная,

На тридцать восемь комнаток -

Всего одна уборная.

Не грела телогреечка,

Здесь я доподлинно узнал,

Почем она - копеечка.

И привыкла к ней мать понемногу,

И плевал я - здоровый трехлетка -

На воздушную эту тревогу!

И народ "зажигалки" тушил;

И, как малая фронту подмога -

Мой песок и дырявый кувшин.

Сквозь дыры крыш просеяно,

На Евдоким Кирилыча

И Гисю Моисеевну.

"Да без вести пропавшие!

Эх, Гиська, мы одна семья -

Вы тоже пострадавшие!

А значит - обрусевшие:

Мои - без вести павшие,

Твои - безвинно севшие".

Поживал - не забыт, не заброшен,

И дразнили меня: "Недоносок", -

Хоть и был я нормально доношен.

Пленных гонят - чего ж мы дрожим?!

Возвращались отцы наши, братья

По домам - по своим да чужим...

С драконами да змеями,

То у Попова Вовчика

Отец пришел с трофеями.

Трофейная Германия...

Пришла страна Лимония,

Сплошная Чемодания!

Погоны, словно цацки, я, -

А из эвакуации

Толпой валили штатские.

Похмелились - потом протрезвели.

И отплакали те, кто дождались,

Недождавшиеся - отревели.

Мы спросили - зачем? - он в ответ:

"Коридоры кончаются стенкой,

А тоннели - выводят на свет!"

Не слушал Витька с корешом -

Из коридора нашего

В тюремный коридор ушел.

Припрут к стене - откажется...

Прошел он коридорчиком -

И кончил "стенкой", кажется.

А что до нас касательно -

На жизнь засматривались мы

Уже самостоятельно.

"Толковищу" вели до кровянки, -

А в подвалах и полуподвалах

Ребятишкам хотелось под танки.

В "ремеслухе" - живи не тужи:

Ни дерзнуть, ни рискнуть, - но рискнули

Из напильников делать ножи.

От никотина черные,

По рукоятки легкие

Трехцветные наборные...

Сопливые острожники -

На стройке немцы пленные

На хлеб меняли ножики.

В "пристенок" с крохоборами, -

И вот ушли романтики

Из подворотен ворами.

Ни соседей, ни бога не труся,

Жизнь закончила миллионершей -

Пересветова тетя Маруся.

И она там втихую пила...

А упала она - возле двери, -

Некрасиво так, зло умерла.

Не выдержала этого

Богатенькая тетенька

Маруся Пересветова.

Заглянет кто - расстроится.

Особенно обидело

Богатство - метростроевца.

"У вас носы не вытерты,

А я, за что я воевал?!" -

И разные эпитеты.

Было дело - и цены снижали,

И текли куда надо каналы,

И в конце куда надо впадали.

До ледовых широт поднялись,

Потому что из тех коридоров,

Им казалось, сподручнее - вниз.