Новая постиндустриальная волна на Западе
жүктеу/скачать 2.88 Mb.
|
| Между тем деньги, конечно, играют роль, но — исключая меньшинство рода человеческого и тех, у кого их попросту нет, — роль не решающую. Учителя [как правило] идут учить детей не потому, что это занятие приносит им золотые горы, хотя это не означает, что они довольны своими весьма скромными доходами и не считают, что их ответственный труд заслуживает большего вознаграждения. Однако деньги, сколь бы они ни были необходимыми, не являются для них мерилом успеха.
Однажды мне довелось вести занятия в смешанной по составу группе, куда входили бизнесмены, госслужащие, учителя и медсестры; все они хотели познакомиться с некоторыми пусть сомнительными, но модными теориями управления. Я дал им задание провести несколько дней в самых разных организациях, где работали их товарищи по группе. Бизнесмены обычно возвращались изумленными. «С такой мотивацией к труду мы никогда не сталкивались в наших собственных компаниях — эти люди работают за копейки», — говорили они. Странно. Неужели эти люди никогда раньше не встречали актеров, художников, учителей и медсестер? Видимо, нет. Я полагаю, что большинство из нас знает о существовании вещей, которые важнее денег. Как давным-давно заметил еще Аристотель, «богатство — отнюдь не то благо, которое мы ищем, оно лишь средство достижения чего-то еще. И коль скоро это так, удовольствия, добродетель или почести с большим основанием могут рассматриваться как благо, поскольку их жаждут ради них самих». Мы можем согласиться с Аристотелем, у которого была скучная привычка подчеркивать очевидное, однако немалая часть мира, в котором мы живем, говорит на языке денег. Нынче даже в школах и добровольных организациях подводят финансовые итоги. Сегодня приоритетная задача — уложиться в бюджет. Без денег мы чувствуем себя беспомощными. Нам кажется, что денег всегда не хватает и не мешало бы иметь их побольше — чтобы потратить, отложить или отдать ближним. В нашем обществе деньги стали общим знаменателем, а повышение благосостояния — наипервейшей задачей, о которой объявляет любое правительство, приходя к власти. Деньги, кроме того, остаются единственным критерием, принимаемым в расчет в ВВП — этой своеобразной табели о рангах для государств. Если какой-либо продукт или вид деятельности не имеют денежного выражения, они и не учитываются в нем. За неимением лучшего средство превратилось в цель, и в конце концов деньги заслонили все прочее. Отчасти мы сами так считаем, отчасти политики полагают, что мы так думаем, убеждая нас, что, если мы отдадим за них свой голос, количество фунтовых или долларовых купюр в наших кошельках увеличится. Однако в западном мире все сильнее ощущается, что такие представления не соответствуют действительности. Мы стали пленниками собственной риторики, сложенного нами мифа о деньгах. Однако не исключено, что голод большой никак не связан с голодом малым, а представляет собой нечто совсем иное. Деньги, скорее всего, необходимое, но не достаточное условие счастья, а если так, то большее их количество не сделает вашу жизнь счастливее, если вы уже достаточно обеспечены материально. Если в вашем доме и так тепло, то от повышения температуры уютнее вам все равно не станет, хотя определенное количество тепла необходимо всем живущим в холодном климате. Такой подход может оказаться неприятной неожиданностью для правительств и экономистов, поскольку означает, что у роста существуют пределы — на этот раз не физические или экологические, а психологические и философские, справляться с которыми куда труднее. Как понравиться народу, если обещания дать больше хлеба по меньшей цене увлекают не всех? Между тем экономический рост возможен лишь при условии, что большинство людей постоянно требует хлеба, и только хлеба. Хуже того, философия рынка, который обеспечивает высокое качество хлеба при низкой цене и является основным принципом капитализма, уже подает тревожные сигналы. Ни Адам Смит, ни (за редким исключением) его последователи не считали, что задачи государства следует полностью отдать на откуп рынку. Начать с того, что функционирование рыночной системы регламентировано законами и механизмами, проводящими их в жизнь. Никто ведь всерьез не считает, что полицией и судами должны руководить частные коммерческие предприятия. Тем не менее, мода на приватизацию предполагает, что рыночная философия должна быть внедрена во все без исключения сферы жизни. В этом подходе скрыта опасность извращения наших целей. Коммерческие предприятия живут и умирают по воле рынка. Это отличный механизм, автоматически подающий сигнал о том, где наметилась нехватка, а где есть ненужные излишки. Он, со всеми присущими ему побудительными и сдерживающими факторами, является стимулом изобретательности и отражением стремления к совершенствованию, хотя многие не выдерживают этой гонки. Срок жизни даже крупных корпораций редко превышает сорок лет, а многие компании начинают деградировать намного раньше. В то же время школы, больницы и социальные учреждения нельзя закрыть, даже если они работают неэффективно, поскольку заменить их бывает нечем. В отличие от успешно действующих компаний, лучшие школы не могут расширяться до бесконечности, ибо в таком случае качество преподавания в них почти наверняка снизится. Следовательно, если поместить такие организации в рыночные условия, то лучшие из них станут средними, а худшие окажутся еще хуже. Теперь оставим организации и подумаем об индивидууме. Рынок не заинтересован в продуктах, затраты на производство которых больше получаемых от них доходов, или в клиентах, расходы на обслуживание которых превышают выручку. Если бы общество жило, руководствуясь строгой рыночной логикой, следовало бы увольнять людей, не имеющих знаний и умения, чтобы своим трудом произвести добавленную стоимость, достаточную для покрытия своего прожиточного минимума. И что тогда, вывозить их из страны? Казнить? Принцип страхования, в соответствии с которым гражданам всех демократических государств прямо и косвенно гарантируется медицинское обслуживание, не должен был бы, если следовать чисто рыночной логике, распространяться на людей, страдающих тяжелыми болезнями, требующими дорогостоящего лечения. Однако разве нужно поэтому отказывать в помощи больным СПИДом или лечить стариков в последнюю очередь? Если бы общественный транспорт не был сферой государственного регулирования, поезда и автобусы не стали бы ходить в отдаленные уголки либо проезд туда стоил бы слишком дорого. Рыночные принципы не срабатывают там, где слишком большими оказываются альтернативные социальные издержки. Я не отрицаю важной роли товарных отношений в любом развитом обществе. Возведение принципов действия городского рынка до уровня ключевой экономической концепции — одно из самых продуктивных достижений в истории цивилизации. Однако мы не должны быть идолопоклонниками. У рынка есть свои пределы, свои непредвиденные последствия. Он представляет собой лишь механизм, а не философию. Рыночные законы срабатывают не везде. В частности, они не действуют там, где результат не имеет денежного выражения, где предложение ограничено или действует распределительная система. Неясно, например, как оценивать работу тюрем, отчасти потому, что мы еще не решили — является ли их задачей наказание, превентивная функция или реабилитация заключенных. До тех пор пока мы не определим цель, нельзя оценить и итог. Без четкого определения искомых результатов любая рыночная стратегия в управлении исправительными учреждениями будет сосредоточена на том, что поддается измерению: расходах на содержание заключенных. Но конкуренция, основанная на критерии меньших затрат, не гарантирует наилучших результатов. Тот же аргумент применим к большинству социальных институтов. Когда нельзя измерить результат, конкуренция идет по линии уменьшения расходов, однако самая дешевая школа или больница еще не обязательно лучшая. Популярный, но дефицитный товар создает монопольную ситуацию, о которой мечтают поставщики и от которой страдают покупатели. При этом существование некоторых монополий является неизбежным, поскольку дублирование таких объектов, как трубопровод, линия электропередачи или занимающаяся исследованиями клиника, привело бы к неоправданным расходам. Стоимость привлекаемых дополнительных ресурсов перевесила бы потенциальную выгоду от наличия конкуренции. В таких ситуациях главную роль играет регулирующий орган, призванный обеспечить, чтобы данный объект был доступен всем желающим по разумной цене. Ничем не ограниченный рынок здесь не сработает. Однако регулирующие органы не всеведущи и не всезнающи. Принадлежащая им самим монополия на власть и так не всегда используется честно. Трудность состоит в том, что необходимо определиться, где можно дать свободу действий рыночным отношениям, а где они могут нанести ущерб. Здесь требуется трезвый анализ, а не слепое поклонение. <...> На заре горбачевской перестройки, когда первые советские менеджеры приезжали на стажировку в Лондонскую школу бизнеса, кое-кто шутил, что русские слышали о затратах и ценах, но не знают, что эти два понятия связаны между собой. Позднее я понял, то же самое можно сказать о наших собственных государственных службах — больницах, школах, коммунальном хозяйстве и т.д. Рынок хорош тем, что увязывает цену с затратами, но он срабатывает лишь тогда, когда покупатель знает цены и имеет возможность выбора. Переведя государственные учреждения на рыночные рельсы, мы будем иметь частные монополии до тех пор, пока не появится альтернативное предложение, а государственное регулирование, сколь бы решительно и умно его ни проводили, не может заменить потребителю свободу выбора. Другая крайность — предлагать пользователю бесплатные услуги, как, например, делает это Британская национальная служба здравоохранения, но при этом поощрять конкуренцию врачей и больниц на искусственно созданном внутреннем рынке. В таком случае свободный выбор подменяется решением бюрократа. Любой бизнес, ставящий собственные интересы выше интересов клиента, ущербен. Рынок — великое изобретение, но работает он лишь тогда, когда дает покупателю информацию о ценах и предоставляет ему возможность выбора. Уберите одну из этих двух составляющих, и в конце концов вы будете обслуживать бюрократа, а не клиента. <...> Рынок работает на покупателя, однако тот не всегда желает и получает лучшее, даже при одинаковой цене. Когда на английском телевидении появятся 230 каналов вместо 5 нынешних и между ними начнется конкуренция, качество программ неминуемо ухудшится, поскольку большее количество телекомпаний начнет оспаривать прежнюю сумму рекламных денег. В Великобритании дипломы вузов подразделяются на степени: первую, вторую и третью. Предполагается, что система проверок поддерживает общий критерий качества образования, однако вузы борются за студентов, и соблазн применять менее строгие критерии и выдавать большее количество дипломов первой степени для того, чтобы привлечь большее число лучших студентов, силен, и, по общему мнению, далеко не всем удается его избежать. В 1967 году в Соединенном Королевстве было два курса, присваивавших степень магистра в области управления бизнесом. Тридцать лет спустя их стало уже сто двадцать. Ясно, что качество подготовки различается, а степень присваивается одна и та же. В этой области существует два рынка. Первичный — потенциальные студенты, которые хотят, чтобы курс был как можно короче, лишь бы печать в дипломе была соответствующей. Субъекты вторичного рынка — работодатели — не всегда могут сделать правильный выбор, ориентируясь в первую очередь на репутацию заведения. Существует искушение сократить и уплотнить курс, чтобы сделать его более привлекательным для потенциальных студентов, не нарушая при этом интересов конечных потребителей их знаний. <...> В теории рынок все приводит к общей норме. В конечном счете все стремится к тому, чтобы сравняться с лучшим или самым дешевым. Однако в действительности дело обстоит иначе: рынки некоторых продуктов — компьютерных программ, фильмов, юридических услуг — сегодня расширились настолько, что «победитель получает все», по меткому выражению Роберта Фрэнка и Филипа Кука, озаглавивших так свою книгу. Как отмечают эти авторы, высококлассные профессионалы, будь то теннисисты, юристы или писатели, могут зарабатывать во много раз больше, чем люди этой же профессии, лишь немного уступающие им или не столь широко разрекламированные Похоже, что чем шире рынок, тем выше вознаграждение удачливых игроков, будь то отдельные лица или корпорации. Организация бизнес-семинаров стала сегодня международным делом. И где бы они ни проводились — в Катаре, Сиднее или Фениксе, — организаторы хотят видеть в качестве лекторов одних и тех же известных личностей. Без них, считают они, мероприятие не будет иметь международного значения и не привлечет желаемую аудиторию. Эти знаменитости могут назначать свою цену, хотя во многих случаях лекции, которые они читают, ни по содержанию, ни по стилю не лучше тех, что могли бы прочитать многие из менее известных специалистов. Умение рекламировать свое имя становится не менее важным, чем профессиональные качества, однако любая рекламная кампания обходится дорого. Тем временем затраты, а следовательно, и стоимость участия в мероприятиях продолжают расти. В теории, повышение расценок способствует появлению новичков, которые предлагают более низкие цены, но рынок профессионалов ориентируется в первую очередь на престиж, который тем выше, чем выше стоимость оказываемых услуг, поэтому сбивание цен не приветствуется. В результате мы имеем рынок столь же нереальный, сколь и нечестный. Бизнес-семинары могут в один прекрасный день стать настолько дорогими, что их попросту перестанут организовывать, однако это не коснется других высокооплачиваемых профессий. Когда на карту поставлена жизнь или свобода, кто не заплатит максимально возможную цену за услуги лучшего адвоката в округе? Но как узнать, кто лучший? Гонорар — один из надежных показателей. В этом случае старое уравнение, увязывающее цену с качеством поставляемого товара, не действует. Даже если мы, заплатив втрое дороже, получаем лишь на десять процентов больше товаров или услуг, мы выберем самый дорогой вариант, какой сможем себе позволить, поскольку хотим получить эти дополнительные десять процентов, сколько бы это ни стоило. Однако сверхзаработки для немногих и гроши для остальных — отнюдь не то, что призван обеспечить рынок, даже если потребитель готов нести неимоверные расходы. Рынком игнорируется все, что не имеет стоимостного выражения. Самый яркий пример — окружающая среда. Воздух не имеет цены, мы пользуемся им бесплатно и загрязняем его в большинстве случаев безнаказанно. Так же мы относимся и к водным ресурсам. То, что никому не принадлежит, не имеет стоимостного выражения и не может быть включено ни в один расчет. Выход, очевидно, состоит в том, чтобы определить цену природных ресурсов путем установления налога на их использование или как минимум на нанесение им ущерба, но на практике такую политику осуществить сложно. Некоторые вещи не бесплатны, но поскольку цена за их ежедневное использование не установлена, они кажутся бесплатными. Одним из примеров могут служить дороги. В Британии пользование ими в основном бесплатно, за исключением нескольких мостов, за проезд по которым взимается сбор. Разумеется, содержание дорог финансируется за счет множества налогов на транспортные средства и горючее, но непосредственно за пользование ими мы не платим и поэтому не знаем, во сколько обходится стране, да и нам самим, каждая поездка. Путешествие по железной дороге, где за каждую лишнюю милю нужно платить, кажется дороже, чем поездка на то же расстояние на автомобиле, хотя если учесть все косвенные расходы, то зачастую более дорогостоящей оказывается автомобильная поездка. Однако средний гражданин не может сравнить цены, в результате чего рынок не срабатывает. Многие люди стали бы реже пользоваться автомобилями, если бы знали, во сколько им это обходится на самом деле. Чтобы решить эту проблему, необходимо поставить автомобильные и железные дороги в равные условия, или сделав и те, и другие бесплатными, или оплачивая каждую милю поездки. Неоплачиваемая работа по дому является еще одним ярким примером того, что рынок игнорирует не имеющий цены товар. Поскольку за домашнюю работу не полагается денежного вознаграждения, родители испытывают соблазн предложить свои услуги на оплачиваемом рынке труда и нанять прислугу для выполнения работы, которую им пришлось бы делать бесплатно. Возможно, что на обычной работе получаешь большее удовлетворение, но я подозреваю, что, если бы был найден способ платить родителям за работу по дому, многие из них решили бы уделять ей больше времени. Правда, лично я не хотел бы, чтобы мне платили за воспитание моих детей. Это обесценило бы время и любовь, которые я им дарю. Точно так же я не хочу, чтобы мне платили за работу в добровольных организациях: часто большее удовольствие доставляет отдавать, а не получать. С другой стороны, если живешь в условиях рынка, всегда подвергаешься искушению следовать его законам. Вещи, не имеющие стоимости, либо не поддаются оценке, как, например, забота о собственных детях, либо ничего не стоят, потому что никто не хочет платить за них. Поэтому неудивительно, что чаще всего благотворительной деятельностью занимаются те, у кого есть оплачиваемая работа, а не безработные, пенсионеры и домохозяйки, как логично бы было предположить. Если чья-либо работа ничего не стоит на рынке оплачиваемого труда, то бессмысленно предлагать ее в качестве подарка на рынке труда бесплатного. Мы не можем организовать любую работу на рыночной основе. Даже если бы я хотел получать деньги за воспитание детей, кто станет мне за это платить? Что мы могли бы сделать, так это шире признать, что безвозмездный труд жизненно важен для общества. Нет никаких значимых причин, по которым нельзя было бы включить его оценочную стоимость в статистику ВВП, коль скоро это действительно валовой внутренний продукт. То, что не просчитано, в расчет не принимается, однако рыночная цена не должна быть единственным количественно оцениваемым параметром. Игнорируя то, что по определению не поддается оценке, рынок может извратить наши ценности. <...> Если бы вы оказались один на необитаемом острове, вам не нужны были бы деньги и рынки, вы бы не ощущали и их отсутствия. Однако жить в одиночестве, не имея рядом никого, с кем можно себя сравнить, очень трудно. Именно из этого и происходит конкуренция. Она дает основу для сравнения, позволяя нам узнать, что значит быть умным, надежным, хорошо готовить или быстро бегать. Смысл этих слов выявляется только благодаря сравнению. Конкуренция, таким образом, является важнейшей частью любой [социальной] системы, и действие ее не измеряется в денежных знаках. <...> Побывав в Венгрии в те времена, когда она еще была государством с централизованно планируемой экономикой, я спросил, зачем в сравнительно небольшой стране необходимо иметь два завода по производству удобрений, если в этой отрасли промышленности крупные предприятия обладают серьезными преимуществами. «Все очень просто, — ответили мне, — если бы у нас был только один завод, мы должны были бы устанавливать стандарты централизованно, а мы не знаем, сколько стоят удобрения. Поэтому было построено два завода, которые, конкурируя друг с другом, сами определяют для себя нормы и стандарты». Конкуренция генерирует энергию, награждает победителей и наказывает проигравших. Поэтому она служит горючим для экономики. В 1992 году Билл Клинтон обещал, что основанная на конкуренции экономика обеспечит «хорошую работу за хорошую зарплату». С тех пор американская экономика стала гораздо более конкурентоспособной, хотя до этого проигрывала Японии. Растет экс- порт, прибыли достигли небывалых высот. Было создано множество новых рабочих мест — гораздо больше, чем во всех европейских странах вместе взятых. К сожалению, лишь половина из них может быть названа «хорошими» во всех смыслах этого слова. Конкуренция предполагает, что Америка становится богаче, но при этом некоторые американцы становятся гораздо богаче других, а кое-кто и беднеет. Производительность не всем приносит одинаковые блага. Отчасти по этой причине Европа не так агрессивно стремилась к конкуренции, как Америка, и не смогла создать новые рабочие места. Из каждых 100 рабочих мест, существовавших в Европе в 1975 году, сейчас осталось только 96. В Америке на каждые 100 рабочих мест, существовавших в 1975 году, сегодня приходится 156. С другой стороны, разрыв между десятью процентами самых богатых и самых бедных семей в Америке вдвое выше, чем в Европе. <...> Мы не можем с уверенностью сказать, что плоды конкуренции — экономический рост и богатство — делают людей довольными и счастливыми. В Японии, на Тайване и в городах Америки темп жизни очень напряженный; пешеходы там движутся быстро, тогда как медленнее всего ходят индонезийцы. В странах с быстро растущей экономикой выше процент самоубийств, а автомобилисты ведут'себя на дорогах более агрессивно. Я помню, как мой первый преподаватель экономики, работающий сейчас в Америке выходец из Центральной Европы, Нобелевский лауреат, задумчиво говорил, что всегда предпочитал жить в странах, где экономика на спаде, потому что обеденный перерыв там гораздо длиннее. Только вот в таких странах не было спроса на его работу. <...> Можно оспаривать значение, которое придается в капиталистической системе деньгам и рынкам, но вряд ли кто-либо станет подвергать сомнению один из основных результатов развития рыночной экономики — экономически эффективное общество. Экономическая эффективность не есть худшая цель в мире. Оставим в стороне вопрос о том, кому достаются деньги. Когда система работает исправно, в выигрыше оказываются все. Возможно, политикам следовало бы придавать этой идее большее значение в своих программах. Россия еще не стала таким обществом, поэтому трудно жить в этой стране. В гостинице в Санкт-Петербурге я попросил портье дать мне телефонную книгу, чтобы узнать нужный номер. Девушка ответила, что телефонной книги не существует. «В городе семь миллионов населения, — сказала она, — разве можно напечатать все телефоны?» Через год-два окажется, что очень даже можно. Экономическая эффективность и ее результаты — наиболее очевидные плоды капитализма, конкуренции и рынка. Обилие товаров, высокое качество услуг, низкие цены и большая надежность делают жизнь удобной и легкой. Эти плоды должны были бы с лихвой компенсировать любой перекос в системе. Чаще всего так и бывает, но есть реальная опасность того, что наше стремление к экономической эффективности само создаст перекосы. Мы можем так увлечься рационализацией производства, что забудем о первоначальной цели предприятия. Рентабельность не всегда есть синоним разумности. Электронная и голосовая почта — замечательные помощники делового человека, позволяющие быстро и легко установить сообщение между людьми. В самом деле, они действуют настолько эффективно, что глава одной крупной консалтинговой фирмы как-то пожаловался, что ее сотрудники тратят массу времени на прослушивание, чтение и ответы на поступающие сообщения и совсем перестали думать. Эффективно? Да. Разумно? Не уверен. Недавно я обнаружил, что нажатием кнопок на телефонном аппарате можно забронировать билет в кино, выбрать нужную дату, сеанс, место и цену, оставить свой номер телефона и все реквизиты банковских карточек, получить через голосовое устройство компьютера подтверждение этих данных, а потом пойти в кино, вставить карточку в машину, получить билет — и все это без участия человека. На меня произвел впечатление уровень автоматизации этого процесса, вот только кнопки пришлось нажимать долго, а звонок оказался междугородным. Эффективно с точки зрения кинотеатра, но не очень удобно для меня самого. Правда, в конце концов я получил то, что хотел. А ведь часто, когда я звоню в больницу или на какую-нибудь фирму и меня просят нажать на ту или иную кнопку, я или не получаю ответа на свой вопрос, или слышу автоответчик. Могу представить, что в один прекрасный день, придя на прием к врачу, мы будем общаться с заменившим его компьютером. Может быть, и рационально уменьшить количество визитов на биржу труда, которое нужно совершить молодому безработному, чтобы получать пособие, но при отсутствии личных контактов уже ничто не будет стимулировать его к более энергичному поиску работы. Наше общение было бы более эффективно, будь оно менее рационализировано. жүктеу/скачать 2.88 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|