Поток как метафора — поток как реальность

Неразделимость сознания и мира в поздних работах Джемса

В 1904 году Джемс написал эссе под названием «Существует ли сознание?» (James, 1912). После многих лет борьбы с этой проблемой он отвечал: «нет» — по крайней мере не в качестве самостоятельной сущности с любыми уникально определяющими ее характеристиками, которые отделимы от того, чье это сознание, о чем оно и для чего. Между сознанием и миром нет никакой неустранимой двойственности. Скорее, они представляют собой разные организации одной и той же фундаментальной основы, или «сущности» — точка зрения, в высшей степени созвучная буддизму. По его словам, контраст между ними подобен противоположности между краской на палитре и краской, нанесенной на холст. Или, подобно тому как точка может одновременно присутствовать на двух линиях там, где они пересекаются, «суть» нашего бытия представляет собой точку пересечения субъективного ряда, исходящего из нашего телесного «здесь» и объективного ряда внешних фактов. Комната, в которой мы находимся, может быть и фактом сознания, и фактом мира, в зависимости от того, как мы ее «берем».

Значит вопрос, который оставляет нам Джемс, состоит в том, как мы теперь должны «брать» его эмпирические описания сознания. Является ли оно непрерывным течением или пульсацией от момента к моменту? Стал ли «поток» во всех его аспектах всего

лишь одной из многих физических метафор, которые в равной степени способны разъяснять наш опыт? Физический мир предлагает великое множество таких метафорических зеркал, так что знаменитая глава Джемса могла бы с тем же успехом называться «Ветры сознания», «Огонь сознания», «Алмазные мысли» и так далее. Сделало бы это все наше самопознание, в той степени, в какой оно должно основываться на природной метафоре, относительным и произвольным? Или, возможно, в потоке, по сравнению с другими метафорами, есть нечто такое, что не является произвольным, а отражает действительную организацию восприятия, соответствующую движущемуся физическому окружению. В конце концов, в эволюции наше развитие начиналось в жидкой, текучей среде, которая воссоздается для эмбриона млекопитающего. А теперь воздушные течения окружают нас точно так же организованной объемлющей средой (Schwenk, 1965). Вода, воздух и огонь, как основные метафоры для формальных качеств сознания, имеют общие для них всех свойства турбулентного потока, претерпевающего постоянные преобразования. Эти же самые свойства занимают центральное место в мифологии, философии и этимологиях слов для обозначения «ума» во всех языках, а теперь они стали основным объектом современной нелинейной динамики. Возможно, наше самоосознание и восприятие, которое оно реорганизует, структурированы на основе свойств потока, «зеркально отражающих» наиболее фундаментальные характеристики физической окружающей среды для живых, подвижных организмов. Если это так, то «поток» Джемса оказывается как самосоотносительной метафорой, так и зеркалом физической реальности, ближе всего соприкасающейся с миром жизни.

Метафора

Вико (Vico, 1744), вероятно, первым указал на видимую необходимость использования форм физической природы в качестве метафор для описания нашего собственного опыта. Он также обратил внимание на этимологическое происхождение сравнительно немногих слов во всех основных языках, которые используются исключительно для психологических обозначений (например, эмоция, тревога и счастье). Их первоначальное употребление относилось исключительно к физическим обозначаемым (соответственно,

физическое движение, безвыходное положение в узком ущелье и случай) и потому было метафорическим.

В рамках более когнитивной традиции, представление о том, что любое дифференцированное представление нашего опыта — личного и коллективного — будет основываться на в значительной степени невольном использовании физических процессов в качестве необходимых внешних зеркал для самооотнесения, разрабатывали, главным образом Соломон Эш (Asch, 1961), антрополог Клод Леви-Стросс (Levi-Strauss, 1969) и, как мы увидим, Юнг (1944) в своих работах об алхимии. Как указывали и Леви-Стросс и Юнг, это представляет анимизм туземных мифологий в совершенно ином и не примитивном свете. Они становятся систематическими организациями метафорического самосоотнесения, ключ к которому мы, вполне возможно, утратили. Эш показывает, что у нас не было бы адекватного словаря для самосознания без слов с «двоякой функцией», которые относятся как к физическим свойствам, так и к человеческому опыту. Мы говорим, что кто-то оказывается перед «тяжелым» решением, или называем кого-либо «глубоким» или «поверхностным», «ярким» или «жестким». Мы «вынашиваем» мысли и чувства «в» уме, «загораемся» надеждой, а понимание приходит к нам во «вспышке». «Глубинная» психология в поисках натуралистического объяснения нашей «глубочайшей» реальности говорит о «расколах» в первоначальной самости и их потенциальном «соединении». Арнхейм (1961) говорит то же самое о метафорических и, потому, перцептуа'льных основах любого самосоотнесения: «Глубина ума... по-английски называется словом, которое содержит латинский корень fundus, то есть, дно... Глубина — это не просто удобная метафора для описания психологического феномена, но единственно возможный способ самого представления этого понятия. Глубина ума немыслима без осознания физической глубины. Отсюда — образное качество любых теоретических высказываний». (Arnheim, 1969, р. 232).

Я полагаю, что именно первоначальная организация самосоотносительного познания в ситуации зеркального отражения между матерью и младенцем, распространяющаяся на межмодальную трансляцию размерностей восприятия, в конечном счете, позволяет нам определять эти более недоступные и абстрактные характеристики нашего опыта. Они отражаются во всех феноменах природы,

которые текут и пульсируют «внешне» так же, как мы «внутри». Облака, огонь в очаге и несущиеся горные потоки всегда были источником зачарованной сосредоточенности, в котором мы как будто находим самих себя. Это экстериоризированный вариант описанной Сильберером и Ван Дюзеном аутосимволической игры образов, отражающей наш текущий опыт в чувственно-образных структурах. Трудно представить себе, как можно было бы понимать когнитивные процессы, связанные с подобным метафорическим самосоотнесением, если не в качестве межмодального зрительно-кинестетического синтеза. То, что видится снаружи, резонирует с абстракно-выразительным кинестезисом внутри. Исходя из этого, становится понятнее, почему модели ума, общие для древней Греции и Индии (Onians, 1951), изображали то, что мы называем «сознанием», содержащимся не в мозге, а непосредственно в движущемся дыхании или текущей крови — поскольку они текут так же, как потоки воздуха и воды, в которых мы всегда находили наше сознание как поток.¹

Тут становится более понятным и увлечение Юнга алхимией. В своих поздних сочинениях — «Психология и алхимия» (1944), «Психология переноса» (1946) и «Mysterium Coniunctionis» (1963) — Юнг занимался поначалу приводящим в замешательство смешением своей собственной психологической терминологии с языком алхимии. Он рассматривал алхимию как метафорическую систему для систематического самоосознания, которая позволяет идти глубже «внутрь», чем более неопределенные абстракции современной психологии. Многие алхимики сами понимали процессы растворения, сублимации и смешения ртути и серы как химические аналогии воды и огня, а получающиеся в результате расширения, течения и застывания разнообразные формы — как духовное и медитативное предприятие личного преобразования. Для некоторых обретение философского камня не только требовало соответствующего очищения души алхимика, но в действительности рассматривалось как попытка воссоздания Антропоса — первоначального человеческого состояния до грехопадения Адама и Евы.

По мнению Юнга и Джеймса Хиллмана (Hillman, 1987), в этих операциях алхимика, по контрасту с нашим более концептуальным и отвлеченным психологическим языком, есть образная точность

психологического описания. Юнг утверждал, что алхимия была в той же мере зарождающейся системой психологии, как и прото-химией. Это делает понятным главный символ алхимического процесса — образ Уробороса в виде змеи, пожирающей саму себя; это яркое изображение преобразующего самосоотнесения сознания, достигаемого в качестве самоцели. Сходным образом, prima matter, подлежащую растворению в первоначальном nigredo, нередко описывали явно проективным образом, как включающую в себя такие вещества, как менструальная кровь, сперма, фекалии и эмбрионы животных. ЕЕ первоначальное растворение порой называли «сожжением саламандры» — этот образ напоминает метафоры филогенетической регрессии, связанные как с опытом ЛСД, так и с «триединым мозгом», о котором говорил Маклин.

Кроме того, алхимия не случайно была предшественником сегодняшнего интереса к нелинейной динамике. Алхимиков, как и некоторых современных исследователей теории хаоса, интересовало то, каким образом паттерны или константы формы, встречающиеся повсюду в природе, могут «самоорганизовываться» из пересекающихся потоков динамической турбулентности. Возьмите следующие алхимические наблюдения, цитируемые Юнгом и созвучные как нелинейной динамике, так и психологии надличностных и психоделических состояний:

Возьми достаточное количество обычной дождевой воды... храни ее в плотно закупоренных стеклянных бутылях по меньшей мере десять дней.<. помести ее в деревянный сосуд... и выставь на солнце около полудня в тайном или уединенном месте. Сделав это, возьми каплю освященного красного вина и дай ей упасть в воду, и ты тотчас увидишь на поверхности воды туман и густую тьму, какие были при первом творении. Затем капни две капли, и ты увидишь свет, исходящий из тьмы; после этого мало-помалу капай посередине каждой четверти часа сперва три, потом четыре, потом пять, потом шесть капель, и ты своими глазами увидишь, как вещи, одна за другой появляются... на поверхности воды, как Бог создавал все сущее в течение шести дней, и как это все происходило, и такие тайны, о которых не следует говорить вслух, и которые я тоже не властен открыть.

Говорят... что камню даются разные имена вследствие чудесного многообразия фигур, которые проявляются в ходе работы... подобно тому как мы порой воображаем в облаках или в огне странные очертания животных, рептилий или деревьев. Я обнаруживал сходные вещи... когда тело исчезает, то появляются иногда две ветви, иногда три или больше, а иногда и очертания рептилий (Jung, 1944, р. 235, 237).

Мы могли бы сказать, что теория хаоса, наряду с родственными исследованиями самоорганизации форм, представляет собой прямое историческое продолжение этих более ранних алхимических занятий, в ином случае совершенно не вписывающихся в нашу основную научную традицию. С точки зрения нелинейной динамики, алхимики были правы, утверждая, что они «присутствовали при творении». В этом смысле, их описания и образы привлекают внимание к эмерджентной самоорганизации тех же констант формы на всех уровнях физической реальности, которые в наше время снова стали объектом глубокого интереса. Кроме того, они иллюстрируют потоковую динамику сложного межмодального познавательного процесса, поскольку алхимик должен был кинестетически чувствовать то, что он видит. За всем этим, как тайна его очарования, скрывается текучая динамика оболочки потока, который является перцептуальным строем всех подвижных организмов.

Реальность

Становится очевидно, что характеристики течения и потока, которые Юнг приписывает самосоотносительному сознанию, а Гибсон — экологическому строю, это не просто произвольные метафоры. Асимметричные потоки, извилины и спирали относятся к числу наиболее фундаментальных констант формы, «самоорганизующихся» из динамики турбулентности на всех уровнях физической реальности. Между тем более симметричные формы, происходящие из взрывных «вспышек» и их более сдержанных проявлений в виде ветвистых или филигранных узоров, столь же распространены в природе (Stevens, 1974). Мы уже видели, что эти последние формы должны быть фундаментальными и для взрывного симметричного наплывания распознаваемых поверхностей при движении. Точно так же градиенты потока представляют собой

Уильям Джемс и поток сознания

211

важнейшие составляющие движущегося экологического строя Гиб-сона. Теперь мы можем пойти дальше и увидеть, в частности, что «поток», о котором говорили Джемс и Гибсон, непосредственно отражает принципы организации уровня физической реальности, наиболее близкого к чувственному жизненному пространству. Это можно видеть как в реальных чертах водных течений, как первоначальной экологической ниши всех чувствующих существ, так и в самих телесных формах подвижных чувствующих существ.

Имея в виду наблюдения Гибсона относительно расслоения тек-стурированных поверхностей при движении, интересно обнаруживать то же явление в самой физически текущей воде. Окружающее сопротивление, создаваемое берегами, создает обратное завихрение, называемое «ламинарным течением» (Schwenk, 1965). Здесь края текущего основного потока постоянно заворачивают по кругу назад и затем снова вперед — создавая обратные течения, столь увлекающие детей, которые наблюдают, казалось бы, парадоксальное движение палочки, плывущей вдоль края потока. Таким образом, любой текущий поток создает собственное расслоение, движущееся в обратном направлении, во многом подобно объемлющему строю Гибсона. Когда турбулентность, которая создается этими встречными потоками, обусловленными ламинарным течением, либо физическими препятствиями в потоке, достаточно велика, такие обратные завихрения приводят к образованию водоворотов или открытых воронок.

Это подводит нас к физическим формам примитивных подвижных организмов, непосредственно отражающим эту же динамику жидкости. Дарси Томпсон (Thompson, 1961), вероятно, первым показал, что простые организмы действительно похожи на динамику водоворотов, капель и всплесков. Например, капля чернил, падающая в воду, или капля масла, падающая в парафин, создают узоры, удивительно похожие на форму медузы (рис. 3), а мгновенные фотографии всплесков похожи на полипы (рис. 4). На рисунке 5 можно видеть, что струи окрашенной воды, впрыскиваемой в окружающую водную среду, создают узоры, тождественные основным формам растений и роста бутонов. Одноклеточная инфузория-трубач, закрепляющаяся на своем стебле, буквально принимает форму непрерывного водоворота (рис. 6), и тем самым точно соответствует форме обтекающих ее течений. Теодор Швенк (Schwenk, 1965) сделал следующий шаг, продемонстрировав, как

простые препятствия, помещаемые в текущей воде, создают в образующихся завихрениях устойчивые формы, которые выглядят удивительно похожими на организмы — нередко напоминая мечехвостов или кальмаров (рис. 7). Наиболее интересная картина, напоминающая формы простейших организмов, возникает, когда в середине текущего потока непосредственно друг за другом находятся источник восходящей струи воды и слив, по которому поступающая из источника вода снова уходит под поверхность. Образующаяся форма — замкнутое течение в более крупном потоке — поразительно напоминает живой организм и чрезвычайно чувствительна к изменениям в окружающем потоке (рис. 8).

Рис. 3. Капли жидкости и формы

медуз.

(Вверху) Падающие капли:

(б) сивушное масло в парафине. (Внизу) Различные медузопо-добные существа.

Из книги Дарси Томпсона «Рост и форма».

Уильям Джемс и поток сознания

213

Рис. 4. Всплески и полипы: (а, б) фазы всплеска; (в) полип-гидроид. Из книги «Рост и форма».

Рис. 5. Струи жидкости как органические формы. Из книги «Рост и форма».

Ранее мы находили перцептуальный шаблон для «вхождения в роль другого» в описанной Гибсоном проприолокации, отражаемой организму конкретным течением перцептуального объемлющего строя. Теперь мы, в свою очередь, обнаруживаем его более глубокое отражение в физическом «принятии формы строя», проявляющемся в самих формах тел подвижных чувствующих существ. Это

214

Феноменология сознания

«принятие формы другого» оказывается точным физическим аналогом взаимного отражения ламинарного «там» и проприоцептив-ного «здесь» в объемлющем строе Гибсона.

В воде поверхности форм, которые создаются текучими движениями, невероятно чувствительны. Но эта чувствительность не основывается на какой-либо нервной системе, [она] возникает чисто из взаимодействия сил... Несомненно, здесь Природа раскрывает одну из своих тайн, предвосхищая чувствительность в движениях течения, которым не нужна нервная система! Разве она не встраивает в вещество нервно-чувственных органов живых существ ту чувствительность, что уже присутствует в качестве функции в жидкостях? На примитивном уровне, амёба, обладающая чувствительной поверхностью тела, может служить примером принципов, действующих в эксперименте с восходящим источником и стоком. Она не застывает в неизменную форму, а остается в текучем, постоянно меняющемся жидком состоянии (Schwenk, 1965, р. 63).

Рис. 6. Трубач и водоворот. (Слева) Инфузория-трубач. Из книги Из книги Дарси Томпсона «Рост и форма». (Справа) Водоворот. Из книги Теодора Швенка «Восприимчивый хаос».

Когда в воде движутся объекты эллиптической формы, они создают в окружающей среде характерные контурные линии и завихрения, также весьма похожие на электромагнитные потоки. Пересечение этих контурных линий с действительными встречными течениями среды обусловливает уникальный рисунок интерференции как непосредственный физический аналог и первичный источник соединения объемлющего строя и проприоцепции у Гибсона. Мы могли бы сказать, что чувственное восприятие представляет собой более дифференцированный и еще более чувствительный

Рис. 7. (Слева) Вода, обтекающая пластину или брусок, препятствующий потоку. (Справа) Если вода обтекает неподвижную пластину, в ней возникает поверхность раздела. Из книги «Восприимчивый хаос».

Рис. 8. Органические формы в потоке воды. За счет взаимодействия источника восходящего потока, слива и прямого течения возникает замкнутая поверхность раздела. Из книги «Восприимчивый хаос».

вариант резонанса, уже отражающегося в формах тел простейших и их движениях. Подобно тому как мышление реорганизует и повторно утилизирует структуры восприятия, само восприятие явля-

216

Феноменология сознания

ется развитием динамики пересекающихся потоков его первичной окружающей оболочки физического течения. Объемлющий строй отражает воспринимающему его организму его положение, тогда как тело несет на себе прямой отпечаток физических принципов, которым наиболее непосредственно подчиняется и из которых происходит.

Существуют некоторые еще более специфические уровни, на которых мы можем прослеживать повсеместную распространенность течения и спиральных констант формы — во-первых, в органах, конечностях и пропорциях тела более сложных организмов, и во-вторых — как непосредственно отражающуюся в самоосведомленном сознании, — в некоторых принципах организации межличностных суждений и эстетической реакции.

По словам Швенка: «орган высшего животного можно считать застывшим движением (с. 49). Это справедливо для структуры полукруглых каналов уха (Schwenk, 1965), для формирования многих органов и конечностей в эмбриогенезе (Thom, 1975) и для спиральной структуры морских раковин и рогов антилопы (Thompson, 1961). Кроме того, многие из этих форм воплощают в себе соотношение «золотого сечения». Золотое сечение — это пропорция, обнаруживающаяся повсюду в органическом мире, для которого типичны асимметрия и нечетные числа; она основана на ряде Фибоначчи (1, 1, 2, 3, 5, 8, 13, 21...п), в котором отношение любых двух последовательных членов стремится к 0,62 при п —> ∞ . Эта «кривая жизни» (Cook, 1914) представляет пропорции роста последовательных веток деревьев, а также спиральной структуры сосновых шишек и морских раковин (Stevens, 1974). Она справедлива для соотношений частей тела и конечностей у большинства позвоночных. Золотое сечение обнаруживается в пропорциях последовательных частей тела живых существ от лягушек и рыб до костей человеческой руки (Doszi, 1981). Кроме того, оно проявляется в общих пропорциях того «идеального» тела взрослого человека, которое так восхищало художников эпохи Возрождения (Ghyka, 1946; Huntley, 1970).

На когнитивно-психологическом уровне было обнаружено, что золотое сечение характеризует отношение числа положительных межличностных суждений к общему числу (положительных и отрицательных) суждений (Benjafield & Adams-Webber, 1976; Adams-

Уильям Джемс и поток сознания

217

Webber, 1979; Adams-Webber, 1990). Интересно, что еще Фехнер обнаружил то же соотношение в исследовании выбора треугольников с точки зрения эстетического предпочтения. Лефевр (Lefeb-ге, 1990) заявил, что соотношение золотого сечения должно возникать в качестве средней пропорции из трехуровневой структуры когнитивной рефлексии (я знаю, что я знаю, что я знаю), в которой каждый уровень имеет равную (50 на 50) вероятность положительной или отрицательной оценки. Лефевр с коллегами (Lefebre, Le-febre, and Adams-Webber, 1990) успешно использовали такую трехъярусную модель для предсказания точных соотношений (совпадающих и не совпадающих с золотым сечением) положительных и отрицательных суждений людей и самих себя и других в разнообразных оценочных контекстах. Эта работа помогает выявить криволинейную математическую организацию межличностного суждения, в которой золотое сечение является лишь одним из возможных выражений.

Модель Лефевра также соответствует предложенным Мидом и Лэингом вариантам примата межличностной позиции для самосоотнесения: «Я (+-) знаю, что он (н—) знает, что я (н—) знаю х». Здесь предполагается, что личная рефлексия представляет собой ин-териоризированный вариант «вхождения в роль другого» по отношению к самому себе. В примерах Лэинга (цитируемых в главе 1) самосоотнесение должно циклически повторяться в три и пять фаз, причем пять фаз, вероятно, соответствуют практическому пределу нашей когнитивной способности. Эти циклы должны давать приближение к золотому сечению как в модели Лефевра, так и в ряду Фибоначчи. Соглашаясь с точкой зрения Лефевра, что золотое сечение и родственные ему соотношения имеют невербальную основу, обнаруживаясь как в геометриях зрительного предпочтения, так и в западных музыкальных интервалах, стоит вспомнить, что я отнес первое проявление этой трехуровневой рефлексивной структуры к игре отражения выражений лица между матерью и младенцем: «Я вижу, что ты видишь, что я вижу...» или «Я есть ты, будучи мной...».

В то время как золотое сечение и аналогичные асимметрии преобладают в натуралистических художественных традициях, сложные симметричные геометрические узоры являются межкультурной характеристикой духовного искусства (Seligman, 1976; Mal-raux, 1960), психоделических и медитативных визуализаций (Fi-

sher, 1975; Govinda, 1960) и описанных Юнгом (1950) спонтанных образов мандалы, часто переживаемых людьми во времена серьезных перемен в жизни и личного кризиса. В общем и целом, спонтанная игра зрительных образов в презентативных состояниях следует логике одновременности и симметрии, конденсирующей множественные смыслы в единые выразительные формы, по контрасту с биполярными асимметриями, лежащими в основе языка. Понятно, что в культурах, имеющих натуралистическую ориентацию, вроде Древней Греции и Возрождения, искусство должно быть насыщено отношениями золотого сечения, хотя бы потому, что их занимало человеческое тело в действии.

Безусловно, нельзя утверждать, что золотое сечение каким-то образом представляет «кривую жизни», в то время как симметрия составляет суть всего неживого и кристаллического. В конце концов, золотое сечение обнаруживается в некоторых спиральных галактиках и определенных кристаллах (Pauling, 1989), и Дарси Томпсон подчеркивал, что в живой природе оно чаще всего встречается в застывших, «мертвых» остатках предшествующего роста, вроде рогов животных и структуры раковин.² В то же время очарование семантикой сложных геометрических симметрии занимает центральное место не только в духовном искусстве и галлюцинаторных видениях, но и в математике. По-видимому, мы обладаем двойной эстетикой, основанной на различно оцениваемых отражениях внутрь асимметричных потоков и пронизывающих их симметрично проявляющихся импульсов. Можно лишь сказать, что двойственные аспекты самого восприятия — прямое восприятие и распознавание — отражают асимметричные и симметричные константы формы, которые «самоорганизуются» как «внешний» физический мир. Спирали, извилины, симметрично расходящиеся взрывы и ветвления составляют саму «вещественную основу» физического мира, нервных связей и «внутреннего» восприятия.