Областной научно-методический центр культуры и повышения квалификации

В то же время общеизвестно, что обряд трупосожжения являлся классическим именно для индоевропейцев и сохранялся у них до начала II тыс. н.э., а на территории Индостана практикуется и по сей день. Именно с погребальным костром у арийцев связаны те обычаи, о кото­рых Э.Тэйлор писал следующее: «Арийцы дают поразительные приме­ры обряда погребальных человеческих жертвоприношений, притом в самой жестокой форме. Предания о них сохранились как в истории, так и в мифах, которые передают не менее верно нравы прошлого. Рассказ о троянских пленниках, поверженных вместе с лошадьми и собаками на погребальный костер Патрокла, об Эвадне, бросающейся на костер мужа, и рассказ Павзания о самоубийстве трех мессинских вдов служат памятниками этих обрядов у греков. В скандинавских мифах Бальдер сжигается со своим пажем, лошадью и седлом, Брунгильда ложится на костер возле любимого ею Сигурда, мужчины и девушки следуют за ними в подземное царство. Галлы во времена Цезаря сжигали при торжествен­ных похоронах все, что было дорого покойному – животных, любимых его рабов и клиентов. Древние рассказы о славянском язычестве опи­сывают сжигание умерших с одеждой и оружием, с лошадьми и собака­ми, с верными слугами и женами. По словам св. Бонифация, венды так строго соблюдают супружеские обеты, что жены часто отказываются переживать мужей. Великим уважением пользуется женщина, убиваю­щая себя собственноручно, чтобы быть сожженной на одном костре со своим мужем» ²⁰⁷. Р.Б.Пандей говорит о том, что в древний период у индийцев существовал обычай самосожжения вдов, и что вместе с те­лом покойного сжигали дары, состоящие из пищи, оружия, одежды и домашних животных. Но впоследствии этот обычай был отменен, и вдова должна была просто подняться на погребальный костер, который не был еще зажжен, и лечь слева от мужа. После чего возглавляющий похоронную процессию уводил ее со словами: «Встань, женщина, ты лежишь рядом с безжизненным, иди в мир живых...» ²⁰⁸. Хотя Р.Б.Пандей отме­чает, что вплоть до нашего времени «обычай сати (самосожжения вдов) никогда полностью не исчезал и позднее снова ожил у некоторых пле­мен и родов» ²⁰⁹.

Таким образом, сохранившие на севере Восточной Европы вплоть до конца X–XI вв. обряд трупосожжения народы были, судя по всему, индоевропейцами, считавшими, что «принесение человека в жертву огню – наиболее приятное для него (жертвоприношение) так как изве­стно (из вед)» ²¹⁰.

Даже в современном севернорусском похоронном обряде сохра­нился ряд элементов, близких по форме и значению к зафиксирован­ным Ведами. Так, и в Индии, и на Русском Севере похоронную процессию обычно возглавляет старший сын покойного. В Индии по древнему обычаю человек, возглавляющий процессию, несет в руке факел, зажженный от домашнего очага ²¹¹. В Белозерье (Вологодская обл.) перед тем, как выносить покойника, три раза обходят дом против солнца с углями, оставшимися в кадиле и зажженной свечой. Впереди похорон­ной процессии также несут кринку с раскаленными углями из кадила. В Олонецкой губернии, как отмечал Д.К.Зеленин, этот горшок с углями переворачивают на засыпанной могиле ²¹². Стоит вспомнить, что обрядовое засыпание могильной ямы раскаленными углями археологически прослежено еще в захоронениях Верхнего Палеолита (XXVтыс. до н.э.) в могильнике Сунгиря (Владимирская область). Как в Индии, так и на Русском Севере считалось, что хоронить человека надо утром, до 12 часов дня. Очень важным представляется такое, отмеченное еще Э.Тэйлором обстоятельство, что на Севере Европы обычай вести корову в погребальной процессии удержался до 70-х годов XIX в. ²¹³ Д.К.Зеле­нин сообщает о наличии такого обычая в начале XX в. в Курской губер­нии, где «любимых животных умершего покрывают дерюгой и ведут пе­ред гробом или позади него» ²¹⁴.

Р.Б.Пандей пишет, что «очень важное место в похоронной про­цессии в древности занимало животное, называемое анустарани, или раджгави, – «царственная корова» (которая могла быть заменена ко­зой)... Корова или коза служили для руководства и помощи покойному в пути, как показывает само их имя вайтарани, или анустарани, – «пере­носящая», «сопровождающая» ²¹⁵. Согласно «Древнеиндийским домаш­ним обрядам» после похорон их участники «должны воздерживаться от всякого выражения горя... Считается, что «если слез слишком много, они жгут покойного» ²¹⁶. Д.К.Зеленин отмечает, что у русских лишь в немногих местах сохранился обычай заканчивать погребение и помин­ки веселыми песнями, у русских Орловской, Вятской и Курской губ., у украинцев Киевской губ. ²¹⁷

В начале 90-х годов XX века Г.П.Парадовская в д. Степшинский починок Вологодской области записала рассказ Надежды Алексеевны Павловой (1924 г. р.) о том, что: «Отца сестренка сказала: «Умру я, так когда меня похороните, потанцуйте у меня на могилке».

На русском Севере участники похорон обливаются в бане водой после возвращения с кладбища и якобы делают это для того, чтобы не испытывать тоски по покойному ²¹⁸. В Белозерском районе Вологодской обл. в 80-е годы XX в. после выноса тела в доме все моют, а могильщи­ки, вернувшись с похорон, обязательно моются в бане. В древнеиндийской обрядности после возвращения с похорон совершается церемония «удакакарма», когда «все родственники покойного до седьмого или де­сятого колена совершают омовение в ближайшей реке и тем самым очи­щаются» ²¹⁹. Причем, что интересно, согласно Д.К.Зеленину, северно-руссы «трут себе могильной землей грудь, насыпают эту землю себе за пазуху и в карманы, кладут в воду, которой обливаются после похорон в бане ²²⁰, а в древнеиндийской традиции, согласно Р.Б.Пандея, «многие авторитеты предписывают, чтобы (перед омовением в реке – С.Ж.) волосы были распущенные и тело посыпано пылью» ²²¹. После «удака-кармы» на землю бросают зерна вареного риса и горох для ворон. Р.Б.Пандей пишет, что: «Это напоминает первобытное верование, соглас­но которому мертвые изображаются, как птицы» ²²². В восточ­нославянской традиции также есть «один вид поминовения усопших, возможно, наиболее древний: на могилах, иногда на перекрестках до­рог, рассыпают зерно для птиц, что можно связать с распространенным представлением о душе как о птице» ²²³.

Как отмечает Д.К.Зеленин: «У севернорусских при выносе по­койника позади процессии идет женщина с банным веником, выметает пол до самого порога и разбрызгивает вокруг себя воду» ²²⁴. В древнеин­дийской традиции ветками заметают следы быка, который идет в про­цессии ²²⁵. И, наконец общеизвестно, что в славянской обрядовой прак­тике первые поминки по покойному после похоронных совершаются на девятый день со дня смерти. Но согласно древнеиндийским представле­ниям со дня кремации до девятого дня восстанавливается в новом качестве тело умершего и в девятый день «все тело покойного счита­лось воссозданным» ²²⁶.

Ситуация, аналогичная похоронной и свадебной, сложилась и в родильно-крестильной обрядности. Так, Р.Б.Пандей отмечает, что в Древней Индии беременной женщине давали какую-то траву, читая сле­дующие строки:

«Растения, у кого Небо-отец,

Земля-мать, (а) Океан был корень

Божественные травы да помогут тебе,

Чтобы ты обрела сына».

(Атхарваведа, HI. 23) ²²⁷
На Русском Севере, в частности в Вологодской области, еще до недавнего времени женщины, собирая в купальскую ночь лечебные тра­вы, повторяли следующие слова:

«Небо-батя (или тятя), Земля-мати,

Помогите траву рвати (или брати),

Матушка Вода, Дай добра!

Матушка Трава, дай добра!».
Мы знаем, что Иванов день был одним из древнейших дохристи­анских праздников, торжественно отмечавшихся практически у всех народов Европы. Связанный с летним солнцестоянием, он делил год еще в ведическую пору на две половины, о которых в Махабхарате говорится:

«Божественный день-ночь (сутки) – это год,

Он также делится на две части:

Ночь – это путь (солнца) на юг,

День – это путь на север» ²²⁸.

Б.Л.Смирнов, комментируя этот текст, пишет: «Время движе­ния Солнца на юг считается темной половиной года; умерший в это вре­мя подлежит возврату. Движение Солнца к северу (от зимнего до летне­го солнцестояния) «светлой половиной», умерший в это время не возвращается» ²²⁹. Причем, согласно идее трех нитей (гун), трех на­чал – святости, страстности и злобы (незнания), соответствен­но светлой, красной и темной карме люди разделялись в своих по­смертных судьбах:

«Темные направляются в преисподнюю,

Красные (раджас) – к человеческому (существованию),

Светлые в мир богов уходят,

Причастные счастливой доле.

В силу исключительной злобности (они)

Попадают в звериные лона,

В силу праведных-неправедных (дел) – в человеческие.

А в силу праведных – в божеские (лона)» ²³⁰.

«Хто не прийде на Купала дивицця,

Той не буде до вику женицця!» ²³⁴.
И купальские обряды, и купальские травы связаны с символикой продолжения рода. Вероятно, отсюда берет начало и древнеиндийский обычай давать беременным женщинам особые травы, способствующие (по их представлениям) успешному деторождению, в сопровождении заговора, практически идентичному тому, что повторяют на Русском Севере и сегодня. Одним из обрядов, совершаемых беременными жен­щинами (в начале третьего месяца беременности) в Древней Индии, было омовение на траве, которая, судя по всему, обеспечивала защиту от вредоносной магии ²³⁵.

Очень интересное предписание, касающееся беременных жен­щин, есть в «Падма-Пуране» (V, 7) – они «не должны сидеть на мура­вейнике» ²³⁶. Вероятно, возможность подобной ситуации (сидения на му­равейнике) предполагалась каким-то обрядом. Во всяком случае в свадебной обрядности востока Вологодской области свекровь, встре­чая молодую в своем доме, говорит: «Любите мою молодицу, по коро­вушек водите, на муравьище не садите». Поскольку рожали «во дворе у коровы», то, вероятно, просьба водить молодицу «по корову­шек» являлась пожеланием скорейших родов, а «сажание на мура­вьище» было связано с каким-то экстремальным обрядом, проводи­мым над бесплодными женщинами.

Мы уже отмечали ранее, что в севернорусской обрядности коро­вы, солома и покойник взаимосвязаны. Так как роды всегда ставят жен­щину на грань между жизнью и смертью, то местом их, как правило, становилось помещение, связанное со смертью, с культом мертвых (хлев, баня и т.д.). Интересно, что в древнеиндийской традиции женщина рожала обязательно в юго-западной стороне дома, т.е. в помеще­ниях, связанных со смертью. А.А.Васигин подчеркивает, что: «Север­ную и восточную стороны света индийцы вообще считали священными и счастливыми, южную (сторона, посвященная предкам, царство смер­ти) и западную (сторона заката) – предвещающими смерть и несчас­тье» ²³⁷.

В случае тяжелых родов восточные славяне вообще и северно-руссы в частности прибегали еще в 30-х годах нашего века к таким ма­гическим средствам, как развязывание всех узлов в доме ²³⁸. В древнеин­дийской традиции в подобной ситуации брахман также развязывал все узлы в доме ²³⁹.

Д.К.Зеленин в «Восточнославянской этнографии» отмечал, что: «Роженица, отчасти и ребенок, повитуха и даже муж роженицы, также, как и само помещение, в котором происходят роды, считаются нечис­тыми, эта нечистота, однако, не столько физическая, сколько духов­ная» ²⁴⁰. Причем роженица считалась нечистой в течение 9 дней после родов. На девятый день проводился обряд, снимавший с нее нечистоту. В древней Индии мать и новорожденный в течение 9 дней считались ритуально нечистыми, и огонь, горевший при родах, также был нечист. Поэтому на десятый день его гасили и применяли обычный домашний огонь, т.к. мать и детя считались к этому дню очищенными. Имя ново­рожденному также не давалось ранее десятого дня, «когда проходил пе­риод ритуальной нечистоты и особой опасности для ребенка со стороны злых демонов и колдунов» ²⁴¹.

В русской традиции было принято начинать с шестимесячного возраста кормить ребенка гречневой кашей с молоком и особым куша­ньем из ржаного хлеба, сваренного маленькими кусочками в воде, т.е. твердой пищей ²⁴². Согласно древнеиндийских законов, «церемония кор­мления пусть совершается на шестом месяце со дня рождения... пусть кормят ребенка на шестом месяце легкой и подходящей пищей, которая представляет собой рисовую кашу с молоком» ²⁴³.

Д.К.Зеленин отмечает, что «Севернорусы и белорусы не стригут ребенку ногти, пока ему не исполнится год, иначе он может стать во­ром. До года не стригут также и волосы, даже если волосы стали очень длинными и мешают ребенку смотреть. Если не соблюдать эти правила, то, по народным представлениям, ребенку можно «отрезать язык», т.е. ему будет трудно научиться говорить» ²⁴⁴. Он же указывает, что белору­сы впервые стригут детей на третьем году жизни. Перед первой стриж­кой у русских крестная мать дарила своему крестнику новую рубашку, т.е. «на ребенка одновременно надевали новую одежду». Д.К.Зеленин отмечает, что в былые времена княжеских детей стригли в 2–4 года, а иногда и на седьмом году», когда мальчика впервые сажали на коня» ²⁴⁵. Интересно, что до недавнего времени сохранялся обычай первые сре­занные волосы засовывать в коровий навоз якобы для того, чтобы у ре­бенка волосы были густыми и «кудреватыми». Иногда считали, что за­катывание волос в навоз, как и сажание ребенка для первой стрижки на овчину мехом наружу, необходимо для того, чтобы в дальнейшем он жил долго и был богатым.

Р.Б.Пандей, говоря о древнеиндийской обрядности, отмечает, что ритуальная первая стрижка волос у ребенка упоминается в Атхарваведе и уже в ведийский период такая стрижка была религиозной церемо­нией, которая совершалась от года до окончания третьего года для всех дваждырожденных. Правда, иногда этот обряд совершался на пятом или даже седьмом году. По законам Ману ритуальная стрижка исполнялась обязательно во время северного пути солнца, т.е. с 22 декабря по 22 июня и только в дневное время. Перед началом первой стрижки мать купала ребенка и надевала на него новую, не разу не стиранную одежду. Остриженные волосы закатывали в коровий навоз и прятали в коров­нике или бросали в водоем ²⁴⁶, т.к. «вода и коровий навоз, с точки зрения индийцев, обладали ритуально очищающей силой» ²⁴⁷.

Таким образом, мы можем еще раз подчеркнуть, что, несмотря на тот факт, что обычай ритуальной стрижки был широко распространен у различных индоевропейских народов, аналогии в древнеиндийском и восточнославянском ритуале, даже в мельчайших деталях, поразитель­ные. Зачастую трудно объяснить некоторые представления, обряды и т.д., бытующие у русских, без привлечения древнеиндийского «ключа». Так, например, одна из болезней новорожденных называется у северно-руссов «собачьей немочью» или «собачьей старостью» (рахит). Но по­чему данная болезнь связывается с собаками? Возможно, объяснение этому следует искать в ведической традиции, связывающей бога смерти Яму с собаками, его постоянными спутниками. Именно в образе собак являлись посланцы бога смерти – демоны Куркура и Сисара новорож­денным и приносили им «собачью болезнь» – рахит или эпилепсию. Всвязи с этим отец покрывал ребенка