Обольщения для достижения

Искусство очаровывать

Слова «очарование», «чары» связаны в нашем представлении с магическими заклинаниями. Чаровник в полной мере оправдывает эти ассоциации, он наделен какой-то непостижимой способностью завладеть вниманием окружающих настолько, что люди теряют способность ясно рассуждать. А секрет этого заключается в том, чтобы воздействовать на те точки, которые хуже всего удается контролировать: на человеческое эго, тщеславие, самолюбие. Как сказал Бенджамин Дизраэли, «рассказывайте собеседнику о нем самом, и он будет слушать вас часами». Такая линия поведения ни в коем случае не должна бросаться в глаза: деликатность и такт — характерные свойства всякого Чаровника. Итак, объекту не следует видеть уловки Чаровника, у него не должно быть никаких подозрений, он просто купается во внимании, возможно, даже избыточном. Чаровник подобен мощному лучу света, который не направлен прямо на объект, не бьет в глаза, а обволакивает приятным мерцающим сиянием.

Выдающиеся Чаровники

В 1874 году к власти пришла партия консерваторов, а ее лидер, семидесятилетний Бенджамин Дизраэли, сделался премьер-министром. Протокол его вступления в эту должность требовал, чтобы он явился во дворец для знакомства с королевой, которой в то время было пятьдесят пять. Трудно было вообразить себе двух более не похожих друг на друга людей: Дизраэли, еврей по рождению, по английским стандартам обладал слишком смуглой кожей и экзотической внешностью, в молодые годы он был настоящим денди, одевался элегантно, даже щегольски, и пописывал повести — готические или романтические, которые даже пользовались популярностью среди читателей. Что же до королевы, то она держалась строго и официально, отличалась простотой вкусов и упорством, граничащим с упрямством. Все советовали Дизраэли: чтобы угодить ей, он должен обуздать свою природную экстравагантность. Он, однако, пренебрег благоразумными советами и предстал перед королевой в том виде, в каком счел нужным. Галантно опустившись на одно колено, он взял ее руку и поцеловал со словами: «Приношу клятву верности добрейшей госпоже». Дизраэли пообещал, что приложит все усилия, чтобы своим трудом воплотить в жизнь мечты и чаяния Виктории. Он так пылко восхвалял ее достоинства, что она зарделась, и — не странно ли? — он вовсе не показался ей ни смешным, ни нелепым. Ничего обидного в его поведении королева также не усмотрела, напротив, после их встречи вышла из зала с улыбкой. Может, попытаться дать шанс этому странному человеку, размышляла она и тешила подождать, что последует за их первой встречей.

Вскоре Виктория начала получать от Дизраэли отчеты о парламентских дебатах, сообщения на политические темы и тому подобное, и они вовсе не походили на то, что писали другие министры. Он обращался к ней «Волшебная Королева», а различных недругов монархии наделял всевозможными зашифрованными именами, порой довольно грубыми, его сообщения были щедро пересыпаны сплетнями и слухами. В записке о новом канцлере казначейства Дизраэли писал: «Рост его превышает шесть футов четыре дюйма и объем соответствующий, поначалу никто попросту не способен осознать его истинных размеров, примерно так же дело обстоит с собором Святого Петра в Риме. Однако со слогом его роднят не только стати, но и дальновидность». Фамильный стиль министра граничил с неуважением, но королева была очарована. Она жадно прочитывала его отчеты, и ее интерес к политике, почти незаметно для нее самой, возрождался.

В начале их общения Дизраэли прислал королеве в подарок все написанные им повести. Виктория в ответ подарила ему единственную книгу, которую написала она: «Дневник нашей жизни в Шотландии». С тех пор он использовал в своих письмах и разговорах выражение «мы, писатели». Королева светилась гордостью. Она как-то подслушала, как он расточает ей похвалы в разговоре с кем-то: он говорил, что по глубине мысли, здравому смыслу и остроте женской интуиции она не уступает Елизавете I. Редко случалось, чтобы он не согласился с нею. Во время заседаний с другими министрами он вдруг резко поворачивался к ней, спрашивая совета. В 1875 году, когда Дизраэли подвернулась возможность приобрести Суэцкий канал у погрязшего в долгах египетского правителя, он представил это королеве как результат осуществления ее собственных замыслов касательно экспансии Британской империи. Незаметно для самой королевы ее доверие крепло не по дням, а по часам.

Однажды Виктория послала премьер-министру цветы. Вскоре он ответил на это проявление милости, послав ей примулы, цветы настолько обычные, что можно было бы обидеться, получив такой букет. Вот только к его подарку была приложена записка: «Из всех цветов дольше всех сохраняет свою красоту милая примула». Дизраэли окутывал Викторию сказочной дымкой, атмосферой, в которой каждое слово казалось метафорой, а простота цветка, конечно, символизировала не только королеву, но также и взаимоотношения между двумя главами государства. Виктория попалась на приманку: вскоре примулы стали ее любимыми цветами. По сути дела, все, что теперь делал Дизраэли, получало одобрение королевы. Она позволяла ему сидеть в ее присутствии—неслыханная привилегия. Ежегодно в феврале, в день св. Валентина, они посылали друг другу записки. Королева расспрашивала, что делал и говорил Дизраэли на балу, а однажды приревновала, когда ей показалось, что премьер-министр уделяет слишком много внимания Евгении, императрице Германии. Придворные диву давались, не понимая, что сталось с той суровой и сухой женщиной, которую они знали,— теперь она вела себя, как влюбленная девочка-подросток.

В 1876 году Дизраэли провел в парламенте билль, провозглашающий королеву Викторию королевой-императрицей. Королеву это тронуло чрезвычайно. Движимая благодарностью и своеобразной любовью, она возвысила еврея до пэрства, пожаловав ему титул графа Беконсфилд и тем самым осуществив мечту его жизни.

Дизраэли обратился сразу к двум подавляемым аспектам личности Виктории: к ее неуверенности в себе и сексуальности. Он обладал виртуозным умением тешить человеческое эго. Как заметила одна английская принцесса: «Однажды на званом обеде мне пришлось беседовать с мистером Гладстоном, и я уходила с мыслью, что он — самый умный мужчина Англии. Но, пообщавшись с мистером Дизраэли, я почувствовала, что я — самая умная женщина Англии». Дизраэли околдовывал тонко, деликатно, создавая настроение легкости и веселья, особенно в отношении политики. Когда бдительность королевы ослабла, он немного изменил настрой, привнеся в отношения чуть больше теплоты и человечности, чуть больше проникновенности и капельку чувственности — последнее, разумеется, ни в коем случае не подразумевало открытого флирта. Дизраэли помог Виктории почувствовать себя желанной женщиной и талантливой, одаренной правительницей государства. Могла ли она устоять? Могла ли отказать ему в чем-то?

Наша личность зачастую формируется под влиянием того, как к нам относятся окружающие, если наши родители или супруги в обращении с нами назидательны или суровы, мы, вольно или невольно, отвечаем тем же. Старайтесь, однако, не совершать ошибки, принимая внешние характеристики человека за его истинную сущность, ибо те черты, что мы можем разглядеть на поверхности, едва ли отражают ее, скорее, это отражение тех людей, с которыми он особенно часто общается, или же фасад, за которым скрывается его противоположность. Под маской грубого неотесанного мужлана может скрываться существо, жаждущее душевного тепла; скованный, пресный и суховатый на вид тип в действительности, возможно, сражается с рвущимися наружу эмоциями. В этом и есть ключ очарования — обнаружить и проявить что в человеке подавлено или скрыто.

Потакая королеве, превратившись в источник положительных эмоций для нее, Дизраэли сумел смягчить женщину, которая с детства росла жесткой и несгибаемой. Потворство — мощнейший инструмент обольщения: трудно, почти невозможно сердиться того, кто согласен с любым вашим словом, с вашими вкусами и мнениями. Чаровники нередко выглядят более слабыми по сравнению со своим объектом, но в конечном итоге они оказываются более сильной стороной, поскольку коварно лишают жертву способности оказывать сопротивление.

Через несколько месяцев после кончины Мэри Гарримана уговорили побывать на одном из приемов в Вашингтоне. Там он повстречал свою старинную знакомую, Памелу Черчилль, которую знавал еще во времена Второй мировой войны, в Лондоне, где он находился в качестве специального советника президента Франклина Д. Рузвельта. Памела — ей тогда шел двадцать второй год — была замужем за сыном Уинстона Черчилля, Рэндолфом. Без сомнения, в городе можно было найти женщин красивее, однако общество ни одной из них не доставляло Гарриману столько удовольствия: она с таким вниманием слушала его, так сосредоточенно вникала в его проблемы! Памела подружилась с его дочерью (одного с ней возраста), они стали чаще встречаться, и всегда ее вид действовал на него умиротворяюще. Мэри оставалась в Штатах, а Рэндолф находился в армии, и вот, пока на Лондон падали бомбы, у Аверелла и Памелы начался роман. Много лет после войны, уже разъехавшись, они поддерживали связь друг с другом: он узнал о том, что ее брак развалился, а потом — о бесконечной череде ее романов и интрижек с самыми богатыми плейбоями Европы. Но он не видел ее с тех пор, как вернулся в Америку и к жене. И вот удивительное совпадение — надо же было буквально натолкнуться на нее в такой нелегкий момент его жизни!

На приеме Памела вытянула Гарримана из его раковины, смеялась его остротам, втянула в разговор-воспоминание о Лондоне в те славные военные деньки. Он чувствовал, как к нему возвращаются былые силы, словно это он сейчас очаровывал ее. Прошло несколько дней, и она навестила его в одном из его загородных домов. Гарриман — один из самых состоятельных людей в мире — никогда не купался в роскоши, он и Мэри вели спартанскую жизнь. Памела никак это не прокомментировала, но, когда она пригласила его к себе, он не мог не заметить разницы. Все в ее жилище было ярким, красочным, казалось, что и вся ее жизнь пронизана светом — повсюду цветы, великолепное постельное белье, чудесная еда (казалось, ей все известно о его любимых блюдах). Для него не была секретом ее репутация — ее называли куртизанкой,— и он отдавал себе отчет, что ее может интересовать его богатство. Но ее общество воодушевляло его, придавало сил, так что через два месяца после первой встречи они стали мужем и женой.

Памела на этом не остановилась. Она убедила мужа передать коллекцию живописи, которую собирала Мэри, в дар Национальной галерее. Она уговаривала его, что деньги нужно тратить на трастовый фонд для ее сына Уинстона, новые дома, ремонт и переоборудование старых. Подход Памелы отличался тонкостью и терпением, ей каким-то образом удалось добиться, что он делал все, чего она хотела, но он и сам получал от этого удовольствие. Спустя несколько лет в жизни Гарримана не осталось почти никаких следов Мэри. Все меньше времени уделял он детям и внукам. Казалось, он переживает вторую молодость.

У вашингтонских политиков и их жен появление Памелы поначалу вызывало сильное предубеждение. Они-то ее видели насквозь, против них ее чары были бессильны — или, по крайней мере, они так полагали. И все же они принимали приглашения на вечера и приемы, которые она частенько устраивала. Они оправдывались перед собой тем, что не пойти неудобно и что им, как представителям власти, необходимо присутствовать. Все на ее вечерах было тщательно, до мелочей продумано, на них царил, приятная, умиротворяющая атмосфера. Никто не чувствовал себя обойденным вниманием: далеко не самые важные персоны неожиданно для себя оказывались втянутыми в оживленный разговор с Памелой, раскрываясь навстречу ее внимательному взгляду и живому интересу. Благодаря ей каждый чувствовал себя значительным и сильным. После приема человек получал от нее записку или небольшой сувенир, часто с намеком на что-то, о чем у них накануне шла речь. Жены по-прежнему звали ее куртизанкой и намного медленнее меняли свое отношение. Мужчины находили ее не только привлекательной, но и полезной — ее многочисленные знакомства по всему миру были для них просто неоценимы. Ей удавалось вовремя свести их именно с тем человеком, который был необходим, причем для этого не требовалось просить, достаточно было легкого намека в разговоре. Вечера у Гарриманов приобрели к тому же еще и значение мероприятий по сбору денежных средств для партии демократов. В непринужденной обстановке, которую создавала Памела, в приподнятом настроении, с осознанием собственной значительности — это ощущение также давала им она — гости опустошали свои кошельки почти машинально, даже не особенно вдумываясь в то, что делают. Именно это, надо заметить, с удовольствием проделывали все мужчины в ее жизни.

В 1986 году Гарриман умер. К тому времени состояние у Памелы было громадное и положение в обществе вполне твердое, так что она не нуждалась в новом муже. В 1993 году она стала послом США во Франции и вновь без труда использовала свое личное обаяние, на этот раз в сфере политической дипломатии. Скончалась она в 1997 году, на восьмом десятке, продолжая работать до конца жизни.

Мир полон людей, зацикленных на себе. Когда мы общаемся с ними, для нас не секрет, что вектор взаимоотношений всегда направлен в их сторону, что определяющее значение имеют их комплексы, их нужды, их потребность во внимании. Это вызывает ответную реакцию, усиливая наши собственные эгоистические тенденции: защищаясь, мы закрываемся, наращивая собственный панцирь. Этот синдром делает нас еще более беззащитными при встрече с Чаровниками. Во-первых, они почти не говорят о себе, это придает им таинственность и заставляет забыть о том, что их возможности ограниченны. Во-вторых, нам кажется, что мы им интересны, и их внимание так восхитительно, что мы расслабляемся и раскрываемся для них. И наконец, с Чаровниками приятно общаться. Самые несимпатичные человеческие черты — нытье, постоянные жалобы, недовольство окружающими — им не присущи. Они, кажется, точно знают, чем и как вам угодить. Всепроникающее тепло этих людей не имеет отношения к сексу, оно бесполо. (Вы можете утверждать, что Чаровница-гейша просто сексуальна, а не очаровательна, секрет ее притягательности, однако, не в сексуальных услугах, а в той удивительной застенчивой внимательности, которой она одаривает.) У нас происходит неизбежное привыкание — и появляется зависимость. Эта зависимость и представляет собой источник власти Чаровника.

Люди, наделенные физической красотой и играющие на этом, всячески подчеркивающие свою сексуальность, как правило, в итоге власти лишаются: цвет молодости выцветает, рядом оказывается кто-то более юный и красивый, да и вообще красота без таланта общения, без такта и обходительности попросту утомительна для окружающих — она может надоесть. Но никогда людям не надоест чувство, что их оценили высоко и по достоинству. Научитесь той власти, достичь которой можно, дав другому человеку почувствовать себя звездой. Ключ в данном случае — придайте размытость проявлениям своей сексуальности. Откровенный призыв должно сменить неясное, манящее волнение, возникающее в процессе легкого флирта. Такая фоновая, невыраженная сексуальность притягательна и никогда не может быть удовлетворена полностью и до конца.
3. В декабре 1936 года Чан Кайши, лидер китайских националистов, был захвачен своими собственными соратниками — военными, возмущенными его решением: вместо того, чтобы сражаться с японцами, вторгшимися на территорию Китая, он продолжал гражданскую войну против коммунистической армии Мао Цзэдуна. Заговорщики не видели в Мао особенной угрозы — Чану уже почти удалось уничтожить коммунистов. На самом деле они считали, что следует объединиться с коммунистами против общего внешнего врага — это, на их взгляд, было единственным истинно патриотическим решением. Захватывая в плен Чана, заговорщики полагали, что им удастся уговорить его изменить мнение, но он оказался упрямцем. Поскольку Чан был единственным препятствием к организации объединенного антияпонского фронта, то его намеревались казнить или выдать коммунистам.

Итак, Чан Кайши находился в тюрьме, предполагая самое худшее. Так прошло много дней, а затем ему нанес визит Чжоу Эньлай — бывший друг, а теперь один из коммунистических вождей. Вежливо и уважительно Чжоу Эньлай приводил доводы в пользу объединения: коммунисты и националисты против Японии. Чан поначалу даже не вслушивался в его аргументы — он страстно ненавидел коммунистов — и пришел в ярость. Подписать соглашение в такой ситуации, кричал он, крайне унизительно, он потеряет лицо и утратит авторитет в войсках. Такое невозможно даже обсуждать, пусть уж лучше сразу убьют его, если это необходимо!

Чжоу Эньлай, слушая его, улыбался и изредка вставлял слово. Когда Чан наконец выдохся, тот сказал, что ему понятна забота лидера националистов о своей чести, но что сейчас дело чести для них обоих заключается в том, чтобы забыть о своих разногласиях в амбициях и сразиться с захватчиком. Чан Кайши мог бы возглавить объединенную армию. В заключение Чжоу Эньлай сказал, что ни при каких обстоятельствах не позволил бы ни коммунистам, ни кому-либо другому казнить такого великого человека, как Чан. Главу гоминьдана поразили и растрогали эти слова.

На другой день Чан Кайши в сопровождении охранников-коммунистов возвратился к себе в штаб на одном из самолетов собственной армии. Очевидно, Чжоу Эньлай пошел на этот шаг, ни с кем не посоветовавшись, и другие коммунистические лидеры, угнав о случившемся, пришли в негодование. Чжоу Эньлай должен был принудить Чана сражаться с японцами, в противном же случае казнить. То, что он просто отпустил его на волю, не поставив никаких условий, считали они, вершина трусости, и Чжоу должен заплатить за свое малодушие. Чжоу Эньлай, однако, ничего не отвечал — он выжидал. Спустя несколько месяцев Чан Кайши подписал соглашение, по которому гражданская война приостанавливалась и гоминьдановцы объединялись с коммунистами в борьбе против Японии. Казалось, он пришел к такому решению самостоятельно, и его армия с уважением приняла это — военные не сомневались в его мотивах.

Совместными усилиями интервенты были выдворены из страны. Но армия коммунистов, которую до того Чан Кайши практически уничтожил, за время совместных действий набрала силу. Стоило японцам уйти, как коммунисты повернули оружие против националистов, и в 1949 году тем пришлось отступить с материкового Китая на остров Формоза, ныне Тайвань.

Одержав победу, Мао отправился с визитом в Советский Союз. Хозяйство Китая находилось в чудовищном состоянии, отчаянно нуждалось в помощи, но Сталин осторожничал, он поучал Мао, объясняя, как много было допущено ошибок. Мао возражал, спорил. Сталин решил проучить выскочку: Китай не получит ничего. Обстановка накалилась. Мао срочно послал за Чжоу Эньлаем, и тот прибыл на другой же день, немедленно приступив к исполнению обязанностей.

Во время долгих переговоров Чжоу Эньлай демонстрировал как ему нравится напиток хозяев — водка. Он вообще не спорил он признал, что Китай действительно совершил немало ошибок что следует многому поучиться у более опытных советских друзей. «Товарищ Сталин,— сказал он,— мы стали первой крупной азиатской страной, которая присоединилась к социалистическому лагерю под вашим руководством». Чжоу Эньлай приехал, подготовив множество аккуратно вычерченных диаграмм и таблиц, зная, что русским нравятся такие вещи. Сталин потеплел, расположился к нему. Переговоры продолжались, и через несколько дней после приезда руководителя Государственного административного совета КНР две партии подписали договор о взаимопомощи — договор неизмеримо более выгодный для китайской, нежели для советской стороны.

В 1959 году Китай снова оказался в трудной ситуации. Большой скачок, задуманный Мао как попытка молниеносной технической революции в Китае, с треском провалился. В народе росло возмущение: люди голодали, а бюрократы в Пекине роскошествовали. Многие официальные лица Пекина, в их числе и Чжоу Эньлай, вернулись в свои родные места, пытаясь навести порядок. Большинству удалось это сделать путем подкупа — точнее, обещаниями всякого рода благ,— но Чжоу действовал иначе: он отправился на кладбище, где покоились его предки, и попросил, сняв надгробия, закопать гробы поглубже. Теперь эту землю можно было обрабатывать и использовать для выращивания хлеба и другой пищи. С точки зрения конфуцианства (а Чжоу Эньлай был примерным последователем Конфуция) это было кощунством, но всем была понятна идея: Чжоу Эньлай хотел пострадать лично. Каждому было чем пожертвовать, даже вождю. Его жест имел громадное символическое значение.

Когда Чжоу Эньлай умер в 1976 году, члены китайского правительства были поражены неожиданным проявлением неофициальной, стихийной народной скорби. Они не могли понять, как человек, по роду своей деятельности остававшийся в тени мог снискать такое восторженное отношение народных масс, такую преданность.
Пленение Чан Кайши оказалось поворотным пунктом в ходе гражданской войны. Расправа над ним могла иметь катастрофические последствия: именно Чан объединял армию националистов, без него она могла развалиться на отдельные группировки окончательно открыв японцам доступ в страну. Невозможно быт и принудить Чана к подписанию соглашения: в этом случае он выглядел бы трусом в глазах своих соратников, не стал бы соблюдать условия соглашения и постарался бы при первом же случае отомстить за свое унижение. Чжоу Эньлай понимал, что казнью узника или принуждением можно только ожесточить неприятелей, что может привести к непредсказуемым и самым тяжелым последствиям. С другой стороны, такое оружие, как очарование, — это прекрасный инструмент управления, который позволяет вам одержать победу, не возбуждая при этом у противника желания отомстить.

Чжоу Эньлай виртуозно сыграл с Чаном: продемонстрировал уважение, сыграл приниженность и дал ему испытать гамму переживаний, от страха расправы до внезапного облегчения, когда его выпустили на свободу. Генерал получил шанс сохранить достоинство. Чжоу Эньлай знал наверняка: такой подход смягчит его и заронит мысль о том, что коммунисты в конце концов не так уж плохи и можно согласиться на их предложение, так что это не будет выглядеть как проявление слабости с его стороны, особенно после проявленной им в заключении несгибаемой твердости. Ту же тактику Чжоу Эньлай применял в любой ситуации: изображать робкого, покорного, приниженного. Велика важность, если это помогает в итоге получить желаемое: время, чтобы оправиться от гражданской войны, подписанный договор, доброе отношение народа.

Время — мощнейшее оружие, которым вы располагаете. Сохраняйте невозмутимость, помните о дальней цели — и вам не сможет противостоять ни один человек, ни даже целая армия. А очарование — лучший способ играть со временем, расширяя свои возможности в любой ситуации. Очаровывая, вы можете смутить врага и вынудить его отступить, но при этом вы выиграете пространство для психологического маневра, для выработки эффективного плана действий. Ключ в том, чтобы вызвать бурные эмоции у объекта, самому оставаясь при этом невозмутимым. Люди могут испытывать чувство благодарности или счастья, умиляться, сердиться — не имеет значения что именно, пока это не кончилось. Чувства, обуревающие человека, отвлекают его, обивают с толка. Дайте им то, чего они хотят: разбудите в них себялюбие, позвольте почувствовать свое превосходство над вами. Когда ребенок хватает со стола острый нож, не пытайтесь вырвать его, сохраняйте спокойствие, предложите ему конфетку, и ребенок бросит нож, чтобы взять более соблазнительный предмет, предложенный вами.

Символ: Зеркало. Ваше поведение, ваш настрой — зеркало для окружающих. Глядя на вас, они видят самих себя: свои ценности, вкусы, даже свои изъяны. Их роман длиной в целую жизнь — роман с собственным, отражением — уютный и убаюкивающий, только подкормите его. Они никогда не заметят того, кто стоит позади зеркала.

Возможные опасности

С опасностями, грозящими Чаровнику в политике, справиться труднее: из-за своего примиренческого, изворотливого, гибкого подхода к политике вы неизбежно наживете врагов в лице несгибаемых. Политическим обольстителям, например Биллу Клинтону и Генри Киссинджеру, часто удавалось переиграть самых твердолобых своих оппонентов с помощью личного обаяния, но они физически не могли успеть повсюду и присутствовать одновременно в нескольких местах. Многие члены английского парламента считали Дизраэли увертливым соглашателем, при личном общении его подкупающая манера заставляла отказаться от таких подозрений, но не мог же он поговорить с глазу на глаз со всеми парламентариями кряду. В трудные времена, когда люди мечтают об основательности и твердости, политический Чаровник может оказаться в опасности.

Главное — верно рассчитать время. Чаровникам необходимо точно понимать, когда лучше лечь на дно, а когда настает подходящий момент для того, чтобы можно было примените свои дипломатические таланты. Их гибкость известна, однако порой приходится быть настолько гибким, чтобы проявить несгибаемость. Чжоу Эньлай, этот законченный хамелеон, мог, если требовалось, изображать непреклонного коммуниста. Ни в коем случае не становитесь рабом собственных чар, умейте управлять ими, включать и выключать по своей воле.