Охотникъ на львовъ повѣсть

Дикая фантазія продолжалась почти до утра. Во время нея опытные абиссинскіе охотники свѣжевали льва и снимали его драгоцѣнную шкуру.

Коля долго стоялъ, глядя на дикую пляску, потомъ ушелъ в хижину и легъ на альгу. Но заснуть не могъ. Все слушалъ пѣсни, крики, топотъ ногъ пляшущихъ людей и, казалось, различалъ среди множества голосовъ лихой, задушевный, ликующій голосъ Мантыка.

У ЦЪЛИ

Куда тамъ! Едва стало свѣтать — не Мантыкъ, а Коля крѣпко спалъ и Мантыкъ его будилъ.

— Вставай, Коля. Надо идти, пока свѣжо. Путь для тебя нелегкій. Къ вечеру надо быть у креста.

Мантыкъ, свѣжій, бодрый, сильный, только что умывшійся холодною водою, стоялъ надъ Колей.

Въ углу хижины Маріамъ заготовляла корзину съ инжирою, мясомъ и большою гомбою тэджа.

Солнце пробралось сквозь щели двери и золотило ея сѣровато-бѣлую рубашку.

Коля вскочилъ. Онъ былъ здоровъ и окрѣпъ. Онъ живо обулся и подбѣжалъ къ Маріамъ, протягивая ей руку. Маріамъ стыдливо потупила глаза и смущенно подала свою маленькую ручку съ блѣдно-розовою ладонью и тонкими, длинными пальцами.

— Благодарю! Благодарю васъ! — воскликнулъ Коля.

— О! гэта! — она подняла на Колю свои прекрасные темные глаза.

— Чѣмъ я заплачу вамъ?... Я самъ. пока, бѣдный и ничего не имѣющій.

Слезы ясными алмазами заиграли на глазахъ Маріамъ.

— Зачѣмъ меня обижаешь, гэта! — сказала тихо дѣвушка. — Развѣ помочь ближнему не есть величайшее счастіе?

Коля ничего не сказалъ. Онъ нѣсколько мгновеній стоялъ, не спуская глазъ съ дѣвушки. А она опять потупила глаза и смотрѣла въ землю. Она была совершенно спокойна. Ни одна складка на ея красиво подобранной длинной рубашкѣ не колыхалась.

Точно какой-то другой міръ открылся передъ Колей. Міръ чистой христіанской любви. Міръ, гдѣ добро дѣлаютъ, не потому что это выгодно, не по формулѣ: «живи и жить давай другимъ», а по завѣту Христа, гдѣ самую жизнь готовы отдать за ближняго.

— Идемъ, — зычно, отъ околицы крикнулъ Мантыкъ. Коля выпустилъ руку дѣвушки изъ своей руки и не

подумалъ, какъ обыкновенно: «бабскія нѣжности». Онъ сдѣлалъ шагъ къ двери, Маріамъ его удержала.

— Гэта! — услышалъ онъ ея милый и слабый голосокъ. — Гэта!

Коля обернулся. Маріамъ подавала ему корзину съ провизіей.

— Путь далекъ, — сказала она. — Тебѣ надо будетъ подкрѣпить свои силы.

Коля взялъ ея руку и поднесъ къ губамъ. Маріамъ застыдилась, выхватила у него свою руку и, закрывъ ею лицо, убѣжала за занавѣску.

Коля съ корзиной въ рукахъ вышелъ изъ хижины.

Въ свѣтѣ яснаго дня стояли старый геразмачъ Банти, нѣсколько ашкеровъ и съ ними Мантыкъ. Мантыкъ, горячо поясняя свои слова жестами, что-то разсказывалъ Банти. Старый воинъ его внимательно слушалъ. Суровая складка лежала у него между бровей, какъ у стараго льва. Геразмачъ былъ по-домашнему, въ бѣлой рубашкѣ и темной шерстяной шали.

Когда Коля подошелъ къ Мантыку, старый геразмачъ сказалъ:

— Это дѣло бѣлаго съ бѣлыми... Мы не можемъ его судить. Онъ по-иному сказалъ.

— Но вѣдь ты, гэта, видишь, что никакой левъ не растерзалъ москова Николая?

— Это все равно. Это не мое, а ихъ дѣло.

— О чемъ вы говорите? — спросилъ Коля.

— Все о томъ же. О твоемъ миломъ англичанинѣ.

— Ну?

Мантыкъ махнулъ съ досадою рукою и сталъ прощаться съ Банти.

Геразмачъ со слугами проводилъ Мантыка и Колю за церковь, вывелъ на тропинку и, показавъ на синѣвшія вдали невысокія горы, сказалъ:

— Минабелла!

До полудня Коля шелъ бодро. Мантыкъ увлекалъ его. Онъ шелъ такъ легко, свободной, совсѣмъ абиссинской походкой. Наступилъ на сухую мимозовую иглу, пріостановился, выдернулъ иглу изъ замозолившейся пятки и сказалъ не безъ гордости.

— Совсѣмъ габеша *) сталъ.

*) Абиссинецъ.

— Двѣнадцать львовъ, милый Коля, это не фунтъ изюма! Это, можетъ быть, и годъ, и больше пройдетъ, пока я двѣнадцать осилю.... Ну за то, подумай?! Двѣнадцать золотыхъ цѣпочекъ, — ты видалъ у Банти двѣ, въ вершокъ длиною, каждая, въ ушахъ... А у меня — по шести въ каждомъ ухѣ будетъ. Какова картина! И мы съ Галиной такъ по рю де ля Пэ, а еще лучше въ Москвѣ по Кузнецкому мосту! Лопнетъ народъ отъ удивленія! А?

Мантыкъ срывался опять на воспоминанія, какъ пугалъ привидѣніемъ пароходъ....

— Ты знаешь, когда праздникъ-то у васъ былъ, а я выходилъ. Слушаю... А какъ запѣлъ ты — и совсѣмъ позабылъ осторожность, вылѣзъ наружу. Чуть меня не залопали.

Въ полдень завтракали тѣми запасами, что такъ заботливо приготовила Маріамъ.

A послѣ завтрака и пошло. Тэджъ ли стараго геразмача оказался слишкомъ крѣпкимъ и ударилъ Колѣ въ ноги, или недостаточно онъ окрѣпъ для большого перехода, или волненіе отъ приближенія къ цѣли его лишило силъ, но онъ едва плелся за Мантыкомъ.

— Мантыкъ! — жалобно говорилъ онъ, — Мантыкъ! не дойду я... Не могу я больше... Ноги, какъ не свои.

— Будемъ пѣть, Коля! Мужайся. Запѣвай нашу любимую добровольческую «Алексѣевскую» :

— Пусть свищутъ пули, пусть льется кровь,

Пусть смерть несутъ гранаты, —

слабымъ голосомъ началъ Коля, и Мантыкъ пристроился къ нему вторымъ голосомъ:

— Мы смѣло двинемся впередъ,

Мы — Русскіе солдаты!

Они шли рядомъ. У Мантыка на лѣвомъ плечѣ, по охотничьи, было надѣто его ружье, его гордость — штуцеръ-экспрессъ. Сумка съ припасомъ висѣла на боку, шаму скрутилъ и одѣлъ по-солдатски, какъ скатку. Онъ шелъ твердымъ ровнымъ шагомъ подъ пѣсню и пѣлъ легко и свободно.

— Въ насъ кровь отцовъ богатырей,

И дѣло наше право, Сумѣемъ честь мы отстоять Иль умереть со славой?!

Теперь уже Коля ему подтягивалъ слабѣющимъ голосомъ. Мантыкъ этого не замѣчалъ. Орлинымъ взоромъ смотрѣлъ онъ на близкія горы и поднимался на нихъ легко и свободно.

— Не плачь о насъ, святая Русь,

Не надо слезъ.... Не надо! Молись о павшихъ и живыхъ — Молитва намъ награда!

Мантыкъ пѣлъ и грезилъ. Думалъ о томъ великомъ днѣ, когда пойдетъ онъ спасать Россію отъ ига коммунистовъ. Онъ видѣлъ себя то лежащимъ въ цѣпи и мѣтко стрѣляющимъ, то съ ручною гранатою въ рукахъ кидающимся въ окопы, то лежащимъ на полѣ сраженія съ тяжелою, смертельною раною въ груди. И отъ того пѣсня его звучала съ особымъ смысломъ и, какъ ни тяжело было идти Колѣ, онъ плелся за Мантыкомъ.

— Не плачьте, матери, отцы,

Бодритесь, жены, дѣти, Для блага Родины святой

Забудемъ все на свѣтѣ!

— Мантыкъ! — не могу я... Дай хоть присѣсть на минуту. Голова кружится, — молилъ Коля.

Мантыкъ схватилъ Колю подъ руку и, увлекая его за собою, вдохновенно пѣлъ:

— Впередъ-же дружно, на врага,

Впередъ! полки лихіе! Господь за насъ — мы побѣдимъ!

Да здравствуетъ Россія!

—Мантыкъ! оставь меня.... Брось... я не могу больше. Коля опустился на землю.

— Коля! Да мы у цѣли... Вотъ онъ и крестъ....

Коля поднялъ голову. Его лицо было блѣдно. Со лба текли крупныя капли холоднаго пота.

— Гдѣ?... Гдѣ крестъ?... — тихо прошепталъ онъ.

— Да вотъ онъ... — Мантыкъ былъ смущенъ. — Вотъ термитскій муравейникъ... двойной, какъ двусвѣчникъ молочай... Сѣрые камни.... Тутъ и крестъ.

Мантыкъ растерянно оглянулся. Онъ былъ увѣренъ, что вѣрно привелъ Колю на то мѣсто, гдѣ онъ видалъ крестъ, но креста тамъ не было.

АЛЛО!.. АЛЛО!

Солнце спускалось къ лиловымъ, прозрачнымъ въ вечерней дымкѣ горамъ. Тѣни становились длиннѣе. Тропинка, съ которой сошли Мантыкъ и Коля, поднималась круто въ гору. Кругомъ была сбитая, помятая, сухая прошлогодняя трава, колючій, низкій кустарникъ, тутъ и тамъ торчалъ темнозеленый пушистый можжевельникъ и молочай съ двойнымъ стволомъ стоялъ прямой, точно дикирій *).

*) Двусвѣчникъ.

Коля поднялся на ноги и слѣдилъ за Мантыкомъ. Мантыкъ снялъ съ плеча ружье и, опираясь на него, оглядывалъ мѣстность. Онъ провелъ ладонью по лбу.

— Погоди, Коля... Дай сообразить... Ты не помнишь, какъ тамъ написано на пергаментѣ?

— На югъ отъ креста, — тихо сказалъ Коля. — Ниже Минабеллы.... Пять шаговъ.....

— Да, вѣрно.... Я не ошибся.... Ниже Минабеллы... Вонъ на горѣ дымъ видать — тамъ Минабелла.

Мантыкъ внимательно осмотрѣлся кругомъ.

— Крестъ былъ тутъ. Я самъ его видѣлъ. Между этимъ молочаемъ и тѣмъ можжевельникомъ.

Онъ бросился вверхъ.

— Коля! — крикнулъ онъ. — Пропало все! Они были тутъ! Проклятые твои англичане!

Коля вскарабкался за Мантыкомъ.

Кругомъ была страшная дичь. Камни, кусты, травы, рытвины, колючки, ползучки, все переплелось, сбилось, мѣшало идти, хватало за поясъ, цѣпляло за одежду. Тамъ, гдѣ стоялъ Мантыкъ, трава была примята. Кустъ можжевельника надломленъ.

Здѣсь, какъ собака ищейка, ползалъ на колѣняхъ въ густой травѣ Мантыкъ.

— Здѣсь они были.... Гляди — слѣды сапогъ, подбитыхъ гвоздями. Слѣды босыхъ ногъ.... Видишь.

Коля ничего не видалъ. Земля была покрыта травой и усмотрѣть между ея сухими стволами слѣды людей могъ только зоркій глазъ Мантыка.

— Вотъ гдѣ былъ крестъ, — крикнулъ вдругъ Мантыкъ.

Между камней торчали почернѣвшіе обломки доски. Разломъ былъ свѣжій. Сѣрыя щепочки лежали на землѣ.

— Ты понимаешь, что они сдѣлали? Они сломали крестъ. Они унесли его... Вотъ видишь, гдѣ тащили — кусты поломаны.

Мантыкъ шелъ по слѣду и вдругъ остановился, сдвинулъ свою малиновую шапочку и истово перекрестился. Коля, забывъ усталость и превозмогая боль натруженныхъ ногъ, поднялся къ нему.

Въ травѣ лежалъ сломанный восьмиконечный деревянный крестъ, сбитый изъ широкихъ досокъ.

Что обозначалъ этотъ крестъ дяди Пети? Былъ онъ намогильнымъ крестомъ, поставленнымъ на мѣстѣ погребенія дяди Пети по его указанію, или самъ дядя Петя поставилъ его въ этомъ пустынномъ и глухомъ мѣстѣ, чтобы указать мѣсто клада — кто могъ на это отвѣтить?

Мантыкъ посмотрѣлъ на солнце.

— Еще успѣемъ, — прошепталъ онъ.

— Что ты думаешь дѣлать? — спросилъ Коля.

— Снесемъ крестъ на его мѣсто и поставимъ. Ты поддержишь его. Я посмотрю, куда упадетъ отъ него тѣнь и найдемъ, если не кладъ — они навѣрно взяли его, то мѣсто клада. Берись снизу, тебѣ легче будетъ нести.

Но крестъ былъ не тяжелъ, и Мантыкъ съ Колей легко снесли его и поставили по старому излому. Коля поддерживалъ его, а Мантыкъ смотрѣлъ, какъ росла тѣнь отъ креста, упадая въ самую гущу перебитыхъ травъ.

Тѣнь отъ креста медленно ползла внизъ. Мантыкъ отмѣчалъ ея грани кусками наломаннаго имъ молочая.

Тѣнь точно дрогнула и исчезла. Солнце спустилось за горы. Въ долинѣ погасло золотое марево и закружился тамъ, все густѣя, лиловый туманъ.

Пять шаговъ отъ тѣни....

Передъ Мантыкомъ была глубокая, свѣже разрытая яма. Красноватая земля, камни, щебень, трава и сучья кустовъ валялись вокругъ.

— Коля! — крикнулъ Мантыкъ. — Положи крестъ, иди сюда.

Коля спустился къ Мантыку.

— Видишь! — прошепталъ Мантыкъ. — Но, погоди! Я найду правду, я отыщу негодяевъ, я дойду до самого негуса, а этого дѣла такъ не оставлю.

Коля, поникнувъ головою, стоялъ рядомъ съ Мантыкомъ. Ночь надвигалась на нихъ. Густѣли тѣни въ долинѣ. Неподалеку раздался визгливый лай шакала и, точно отвѣчая ему, справа, кто-то слабо и жалобно крикнулъ:

— Алло!.. Алло!..
XX

НОВАЯ ЗАДАЧА

Нѣсколько мгновеній Мантыкъ и Коля стояли неподвижно. Страхъ приковалъ ихъ къ землѣ. Коля чувствовалъ, какъ у него подъ высокимъ пробковымъ шлемомъ шевелились волосы. Онъ схватился обѣими руками за Мантыка. Мантыкъ рѣзкимъ движеніемъ сдвинулъ чалму на затылокъ и снялъ съ плеча ружье. Но опять все было тихо.

Шелестѣлъ сухими травами набѣгавшій на горы вечерній теплый вѣтеръ.

И снова, слабѣя и замирая, съ какою-то тоскливою надеждой, раздался крикъ: —Алло!., алло!

Коля дрожалъ мелкою дрожью. Уже не духъ ли то дяди Пети взывалъ изъ потревоженной могилы? Все могло быть въ этомъ ужасномъ дикомъ мѣстѣ. Ночь надвигалась. Луна еще не взошла, и призракомъ казался поломанный Мантыкомъ молочай.

Мантыкъ выхватилъ свой большой охотничій ножъ и сунулъ его Колѣ въ руку. Онъ сталъ продираться сквозь кусты и траву по направленію крика.

Коля, дрожа, шелъ за Мантыкомъ. Онъ не могъ оставаться одинъ.

Уже трудно были различимы предметы. Гора стояла, какъ черная стѣна. Мантыкъ остановился и прислушался. Мертвая долила тишина.

— Это гдѣ-то здѣсь, — прошепталъ Мантыкъ. Колѣ показалось, что голосъ Мантыка дрожалъ.

— Съ нами крестная сила! — громко сказалъ Мантыкъ и широко перекрестился. — Не навожденіе же это?

— Духъ дяди Пети, — едва слышно сказалъ Коля.

— Э! пустое, —сердито крикнулъ Мантыкъ и быстро сдѣлалъ шаговъ десять внизъ.

Между камней, кустовъ и травъ были прогалины. Небольшое, сравнительно ровное — такимъ, по крайней мѣрѣ, казалось оно, — мѣсто образовало какъ бы террасу. Какой-то длинный бѣлый предметъ чуть намѣчался на ней.

Коля упалъ на колѣни. Ему почудилось, что это тѣло дяди Пети въ саванѣ, вынутое изъ гроба. Мантыкъ быстро подошелъ къ бѣлому предмету, нагнулся, зажегъ спичку и освѣтилъ имъ его.

— Коля! — крикнулъ онъ. — Это твой англичанинъ. Да иди же!., не бойся... Онъ раненъ. Рубашка въ крови. Но руки теплыя.

Коля, дрожа, подошелъ къ Мантыку.

Мантыкъ еще зажегъ спичку и освѣтилъ ею лицо лежавшаго на землѣ человѣка. Коля бросился къ нему и припалъ къ блѣдному лицу.

— Мистеръ Стайнлей?! — крикнулъ Коля.

Тѣнь пробѣжала по лицу американца. Чуть двинулись пальцы. Раздался слабый стонъ. Мистеръ Стайнлей тяжело вздохнулъ и замолкъ.

— Что же намъ дѣлать! что дѣлать! — сказалъ въ отчаяніи Коля, умоляюще глядя на Мантыка.

— Нда! — сказалъ Мантыкъ...., вотъ такъ исторія съ географіей! Разгадай-ка такую загадку. Это что же... Тотъ самый... Негодяй-то? Или другой... хорошій?

— Это хорошій.... милый.... это мой американецъ... Мистеръ Стайнлей...

— Н-да, — повторилъ Мантыкъ — Положеніе не важное. Мужчина большой и тяжелый. Рана, видимо, нелегкая, если даже не смертельная, значитъ, — волочить не приходится. Ты ослабѣлъ и мы вдвоемъ его не донесемъ. Нужны носилки, врачи... Надо отнести прежде всего въ деревню.

— Сейчасъ? — спросилъ Коля.

— Да. Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.

— Такъ пойдемъ же за людьми.

— Идти вдвоемъ, Коля, намъ не годится. Американецъ твой раненъ очень серьезно. Тутъ могутъ быть всякіе звѣри. Я не говорю уже про шакаловъ, но гіена можетъ набѣжать, а то и та самая львица, которую я видалъ. Какъ же его оставить? Ночь... звѣрь кругомъ рыщетъ. Его разорвутъ за ночь. Самъ Богъ привелъ насъ сюда, чтобы спасти его.

— Что же съ нимъ случилось? Кто его могъ ранить?..

— Это Коля — потомъ... потомъ... Когда устроимъ его. Теперь надо спасать его. Иди въ Минабеллу къ деревенскому «шуму», зови носилыциковъ, неси сюда альгу и тряпки. Какъ жалко, что мои Либэхъ и Али отправлены мною со львиными шкурами въ Аддисъ-Абебу. Они бы это мигомъ сдѣлали. Но ихъ нѣтъ... Надо кому-нибудь идти.

— Мантыкъ, — со слезами въ голосѣ сказалъ Коля, — я не могу идти.... Я боюсь...

— Чего же бояться? Я тебѣ дамъ свое ружье. Съ нимъ ничего съ тобою не случится.

— Мантыкъ! Я не найду дорогу въ Минабеллу. Темень какая!

— Да, это, брать, не Парижъ!— сквозь зубы пробурчалъ Мантыкъ. — Но выхода нѣтъ. Одинъ идетъ, другой остается караулить американца.

— Я не найду деревню, — прошепталъ Коля.

— Ладно. Бери ружье и стереги американца. Я живо обернусь назадъ.

Мантыкъ взялъ отъ Коли ножъ и далъ ему свое драгоцѣнное ружье. Не безъ душевной внутренней борьбы онъ далъ его. Мало ли что могло случиться съ Колей въ его отсутствіе? Никому не довѣрялъ своего ружья Мантыкъ. Спалъ всегда съ нимъ. Но помнилъ завѣтъ солдатскій Селиверста Селиверстовича: «самъ погибай, а товарища выручай!» — и рѣшился на жертву. Да вѣдь такъ же навѣрно, поступилъ бы и тотъ, — знаменитый Мантыкъ, уральскій казакъ изъ Раимскаго укрѣпленія, истребитель тигровъ!!..

Мантыкъ исчезъ во тьмѣ, точно растворился во мракѣ ночи. Неслышно стало его шаговъ. Коля сидѣлъ съ ружьемъ въ рукахъ у головы мистера Стайнлея. Онъ былъ такъ растерянъ, что не зналъ, что дѣлать. Мистеръ Стайнлей лежалъ тихо, какъ мертвый.

Въ темномъ небѣ сильно вызвѣздило и неопредѣленный странный свѣтъ отъ звѣздъ сдѣлалъ видными предметы. Уже различалъ Коля черную извилистую грань горъ на фонѣ неба. Можжевельники казались косматыми звѣрями, неподвижно обступившими Колю.

Пустыня оживала. Начиналась въ ней обычная и, будто, тревожная ночная жизнь.

Мышь шуршала въ травѣ. Какая-то птичка прыгала тамъ, и ея мѣрные прыжки казались осторожными крадущимися шагами крупнаго звѣря. Коля настораживался, взводилъ курки и всматривался тревожно туда, гдѣ по сухой травѣ кто-то мѣрно шлепалъ... Ждалъ... Льва? Гіену?..

Холодныя струйки страха бѣжали по его спинѣ. Волосы шевелились подъ шлемомъ и быстро билось сердце.

Изъ-за горъ точно проткнулась луна. Бросила робкія, неясныя жидкія тѣни, потомъ тѣни окрѣпли, засинѣли, все стало видно шаговъ на сто кругомъ и все стало необычно въ серебряномъ свѣтѣ луны. Блѣдное лицо Стайнлея стало страшнымъ. Рѣзкія тѣни легли на глаза и на ротъ.

Гдѣ-то совсѣмъ близко завизжали и завыли шакалы. Коля вспомнилъ, что шакалъ не придетъ, если левъ подлѣ, Коля вспомнилъ и то, что говорилъ Мантыкъ: — «всякій звѣрь живого человѣка боится». И Коля заставилъ себя выйти изъ оцѣпенѣнія и пошевельнулся.

«А если пѣть?» — подумалъ онъ.

Робко запѣлъ:

— Гори костеръ, дымись отрадный Башлыкъ и бурку осуши...

Чуть дрогнули рѣсницы на сомкнутыхъ вѣкахъ мистера Стайнлея. Разжался тонкій ротъ.

— Коля... вы? — прошепталъ американецъ.

Коля позабылъ страхъ. Онъ припалъ къ американцу, осторожно охватилъ обѣими руками его голову и приподнялъ ее.

— Мистеръ Стайнлей! Я, Коля, съ вами.

— Пить, — прошепталъ американецъ. Абиссинская гомба съ тэджемъ, данная Маріамъ, ви

сѣла на ремнѣ черезъ плечо Коли. Въ ней еще оставалось немного влаги. Коля подставилъ горлышко къ губамъ мистера Стайнлея и сталъ его поить. Американецъ сдѣлалъ нѣсколько жадныхъ глотковъ. и тяжело вздохнулъ.

— Коля, — прошепталъ онъ, силясь что-то вспомнить. Глубокая складка легла между его бровей? — Ножъ....

Замолчалъ.

— Какой ножъ.... Гдѣ ножъ?.. — спросилъ Коля, оглядываясь.

— Отыщите... и спрячьте ножъ... Чтобы не видали...

И, взглянувъ, замолкъ, и лежалъ тихо, почти не дыша.

Опять страхъ нашелъ на Колю. Положивъ голову мистера Стайнлея къ себѣ на колѣни, Коля сидѣлъ неподвижно и сумбурно неслись въ головѣ мысли. То читалъ молитвы, путая слова, сбиваясь съ одной на другую, перебивалъ молитвы воспоминаніями, просилъ мамочку заступиться за него, вспомнить его, проклиналъ себя за свою поѣздку въ Абиссинію, потомъ вдругъ мысли, молитвы, все исчезло изъ головы. Ничего въ ней не было, и тогда было страшнѣе всего.

Медленно, медленно шло время. Незамѣтно подымалась луна и короче становились синія тѣни. И страхъ то уходилъ, то съ двойною силою овладѣвалъ Колею.

ПО ПРИКАЗУ НЕГУСА!

Гдѣ-то далеко дружно залаяли собаки. Ихъ лай показался Колѣ спасительнымъ. Онъ осторожно переложилъ голову мистера Стайнлея на землю и прислушался.

Лай не смолкалъ. Коля всталъ, оперся на ружье и ждалъ. Собаки заливались наверху, въ деревнѣ. Теперь Колѣ стало легче, онъ даже прошелся шага на три по площади.

А время такъ медленно шло! Цѣлая вѣчность, казалось Колѣ, прошла, а луна все висѣла на томъ же мѣстѣ, и тени были все такія же короткія.

Теперь Коля слушалъ во всю... Онъ уже не обращалъ вниманія на близкіе шумы, на мышиную бѣготню въ травѣ, на прыжки какихъ-то невѣдэмыхъ птичекъ — его слухъ былъ далеко впереди, на скатѣ горы, возлѣ деревни. Ему казалось, что онъ долженъ услышать шумъ людей издалека, отъ самой деревни, и испугался и обрадовался, когда совсѣмъ близко отъ себя услышалъ говоръ и шорохъ шаговъ и бодро крикнулъ Мантыкъ:

— Коля!.. Коль.... Кооль... гдѣ ты?

— Я здѣсь, — крикнулъ Коля, и удивился, какъ слабъ и глухъ былъ его голосъ.

Люди шли по разсѣлинѣ, и потому долго не были видны. Они показались сразу, съ бумажными фонарями, прыгавшими въ травѣ, какъ громадные свѣтляки. Съ шумнымъ говоромъ толпа абиссинскихъ ашкеровъ наполнила террасу. Шесть рослыхъ галласовъ принесли альгу. На нее осторожно положили мистера Стайнлея и понесли въ гору. За ними шли Мантыкъ и Коля, позабывшій и страхи и усталость и теперь озабоченный положеніемъ мистера Стайнлея.

«Шумъ» Минабеллы принялъ горячее участіе въ американца. Для него очистили лучшую хижину. «Шумъ», старый солдатъ, видавшій виды, осторожно раздѣлъ мистера Стайнлея и осмотрѣлъ его рану. Ее омыли и кое-какъ забинтовали. Мистеръ Стайнлей слегка стоналъ, но не приходилъ въ себя. Онъ, видно, много потерялъ крови.

— Рана, — сказалъ «шумъ», обращаясь къ Мантыку и Колѣ — не отъ когтей или зубовъ звѣря. Рана нанесена ножомъ. И намъ надо узнать, кто осмѣлился въ пустынѣ напасть на бѣлаго? Какъ очутился онъ тамъ? Что онъ тамъ дѣлалъ?.. Почему на немъ нѣтъ никакого оружія? Это все важно знать для Афанегуса... Ибо пустыня не европейскій городъ. Въ ней нельзя безнаказанно убить человѣка. Я попрошу васъ остаться пока въ деревнѣ и ждать рѣшенія негуса.

«Шумъ» отправилъ молодого баламбараса съ ашкерами на то мѣсто, гдѣ былъ найденъ мистеръ Стайнлей, другого пожилого ашкера отправилъ съ бумагой въ Гадабурка къ геразмачу Банти, съ просьбою по телефону переговорить съ Аддисъ-Абебой и получить оттуда указанія. Колю и Мантыка допросили каждаго отдѣльно, кто они и что дѣлаютъ въ Абиссиніи.

Про Мантыка «шумъ» уже слышалъ, да и видѣлъ его нѣсколько дней тому назадъ, когда Мантыкъ былъ въ Минабеллѣ, слышалъ «шумъ» и про Инглезовъ. Къ Мантыку онъ отнесся исключительно хорошо, какъ къ храброму охотнику на львовъ и оставилъ его на свободѣ, Колю же попросилъ не отлучаться изъ хижины, которую отвелъ для него и на просьбу Коли быть при мистерѣ Стайнлеѣ, такъ какъ никто не говорить, кромѣ него, по-англійски, отвѣтилъ рѣшительнымъ отказомъ.

Такъ прошелъ для Коли томительный день въ грязной, полной блохъ, абиссинской хижинѣ. Два ашкера съ ружьями сидѣли у входа въ хижину. Это были «забанья» — часовые. Коля не придавалъ этому значенія. Совѣсть его была чиста. Это была формальность. Вѣроятно, допросятъ мистера Брамбля, узнаютъ, что Коля его слуга и Колю отпустятъ.

Но гдѣ былъ мистеръ Брамбль? Куда дѣвался его караванъ съ многочисленными слугами, мулами и верблюдами? Что скажетъ мистеръ Брамбль? И нѣтъ ли тутъ и его руки?...

Такія мысли волновали Колю. Онъ пробовалъ спрашивать своихъ «забанья», но черные ашкеры только скалили зубы на его вопросы и ничего не отвѣчали.

Впрочемъ, Коля не могъ жаловаться. Его хорошо, по-абиссински, конечно, накормили, дали ему довольно мягкую альгу, и Коля, измученный и тѣломъ и душою, заснулъ.

Однако, Коля спалъ не долго. Заботныя мысли разбудили его. Стало опять страшно. Тамъ, подлѣ креста, возлѣ раненаго мистера Стайнлея, сгоряча, Коля не отдавалъ себѣ отчета во всемъ происшедшемъ. Теперь, проснувшись, онъ все понялъ. И застоналъ отъ печали, сознавъ весь ужасъ своего положенія.

Кладъ дяди Пети кѣмъ-то взять. Кѣмъ? Можно легко догадаться. Конечно, мистеромъ Брамблемъ. Но, какую же роль игралъ во всемъ этомъ дѣлѣ мистеръ Стайнлей?! Почему онъ раненъ? Кто его ранилъ, обобралъ и бросилъ? Да живъ ли еще и самъ мистеръ Брамбль? Возможно, что абиссинцы, увидавъ кладъ, напали на англичанъ и прикончили ихъ. Или на нихъ напали дикіе жители этого пустыннаго плоскогорья — данакили.

Но что бы ни случилось, кто бы ни былъ виновникомъ всего этого — Коля ясно понялъ, что кладъ для него потерянъ. Нѣтъ цѣли и нѣтъ смысла въ его пребываніи въ Абиссиніи. Жертва его напрасна. Да и самъ онъ никакъ теперь не выберется изъ Абиссиніи. Въ оборванномъ платьѣ и сбитой обуви, безъ оружія и безъ денегъ, затерявшійся въ необъятныхъ степяхъ! Одинъ!