П. П. Гулак артемовський
жүктеу/скачать 1.36 Mb.
|
| 1,—
Хоче танцювати. Ой я б, тату, не дуже Тих медів бажала, Коли ж мати... байдуже! «Пий, дочко!» — сказала. «Та пий,— каже,— поки п'ється! Нехай легко там ікнеться — І батькові, і дитині, І в господі всій родині! Хай цибулю батько лупить, А нам капшук з скрині цупить Та в Полтаву надсилає, Поки мати тут гуляє! Скачи ж, дочко!.. мати скаче: Нехай дома батько плаче!..» 31 декабря 1855 г, Харьков ЗАПРОШЕННЯ НА ВЕЧІР З ТАНЦЯМИ ВОЛОДИМИРУ АЛ-ЧУ ПР-МУ З СІМ'ЄЮ Володьку, не казись!.. Поб'ю! Послухай раду ти мою! Коли не преш зо мною в сварку, Так ти схопи своїх, Олену й Варку, Та надвечір поки й чухрай До нас на збіжень, ось, бач, чай, Моя стара й дочка сказали, Що будуть кобзи і цимбали Дівчатам натщесерце грать І хлопцям голод проганять. А ти шепни Олені й Варці, Що я од жінки вкрав калганної по чарці Та деякий таки й киурятини шматок. Заберемось собі в куток, Згадаємо свою родину Та й гукнемо, вони ж нехай ковтають слину!
[Харків] МОЇЙ ЖІНЦІ
Скачи, мати, серед хати, Підтикай запаску! Шахрай нитки і півмітки За шинкарську ласку. Хай сусідки папослідки Дивляться й регочуть: Поморгають, покивають Та й пересокочуть. Круглий, мати, щоб всім знати, Поки ще з півжмені Бряжчить бідних шагів мідних В батьківській кишені! А не стане — він достане: Се його вже діло. Через кладки без оглядки Махай у шинк сміло! А не вірять, а не мірять Набір у шиночку — Сунь очіпок, застав діток, Скинь плахту й сорочку!.. Все то бридні, все то злидні: Згине й наживеться; А мед, пиво (тож-то й диво!) Тільки й пить, як п'ється!..
ДО ЛЮБКИ
Нащо ти, Любочко, козацьке серце сушиш?.. Чого, як молода та кізочка в бору, Що чи ногами лист сухенький заворушить, Чи вітерець шепне, чи жовна там кору На липі подовбе, чи ящірка зелена Зашелестить в кущі — вона, мов тороплена, Шукає матері, дрижить, втіка... Ой чом же, Любко, ти жахливая така?.. Чи зуздриш, то й дрижиш; себе й мене лякаєш! Чи я до тебе — ти, як від мари, втікаєш!.. Та я ж не вовк, не звір та й не медвідь-бортняк З Литви: вподобав я не з тим твою уроду, Щоб долею вертіть твоєю сяк і так І славу накликать на тебе та пригоду!.. Та й час би дівчині дівоцькеє гадать: Не вік же ягоді на гілці червоніти, Не вік при матері і дівці дівовать... Ой час теляточко від матки одлучити!.. 16 марта 1856 г. УПАДОК ВЕКА Печально я гляжу на наше поколенье.
Як подивлюсь на хист теперішніх людців, На витребеньки їх... Та що з ними мороки!.. То, далебі, дрючок отак би і вхопив, Та й ну їх лупцьовать, замірків, на всі боки! Яка пожива з їх?.. Як з цапа молока!.. Учора — байдики, сьогодні — перелоги; Косить — живіт болить, жать — спека, бач, така, До церкви — ніс набряк, попухли литки й ноги! І кат їх батька зна, над чим таким важким Дихтовні животи вони понадривали? Сказать би, не в примір, приміром би таким, Що над горілкою — так ні! не коштували. Та й де їм, вишкваркам, горілку ту круглять, Як їх батьки колись та їх діди кругляли!.. Не вспіють квартою в ротах пополоскать,— Вже й по-індичому в шинку заґерґотали! З похмілля нудяться, їдять за горобця, Об Семені дрижать, об Петрі — зранку мліють, А схопить трясця: «Гвалт!.. покличте панотця — Хай сповіда!..» Притьмом конають і дубіють! Та й без пропасниці — не скілько з їх добра, І кращих не в примір кладуть у домовині! Худобоньки — дасть біг!., ні хати, ні двора, В Великдень — без штанів, в різдво — в старій свитині! Та ще й яка на їх одежина стирчить!.. Як звізди на небі — на латці латка сяє; Сорочка — решето, очкур пірнув в живіт, Манаття з-під матні, мов злодій, виглядає. І що за пляшкою придбали їх батьки,— Вони потверезу протринькали і натще; Не з'їли, не спили, та все, небораки, На хмари дивлячись, здихають важче й важче! Ледачий з їх москаль та й миршавий козак! Чи трапиться стрілять...— пшик порох на пановці!.. Уже й злякалися! беркиць... об землю ряк! «Хто в бога вірує,— кричать,— рятуйте, хлопці!» І все обридло їм, і все їм не в користь; Тут не вередить їм, а там друге завадить; Полизкають борщу, ковтнуть галушок з шість,— Уже й кородяться, що й бабка не порадить. І марно як жили, так марно і помруть, Як ті на яблуні червиві скороспілки, Що рано відцвіли та рано й опадуть, Ніхто по їх душі та й не лизне горілки! І років через сто на цвинтар прийде внук, Де грішні кості їх в одну копицю сперли, Поверне череп їх, та в лоб ногою стук, Та й скаже: «Як жили, так дурнями і вмерли!»
СЫНУ МОЕМУ1 при посылке ему в С.-Петербург делового портфеля Колись було, Та вже давно — Аж за Богдана Хміля, Аби папір, Черкай на спір!.. Писалось без портхвіля. Тепер інак, Та й мудро так: Вся сила, бач, в портхвілях! За те ж не лай І вибачай, Що пишуть, мов з похмілля! Воно й не див! Бо розум жив Тогді в старій хатинці, Тепер зійшов, Жить перейшов В мальованім будинці!
ПЕРЕЛОЖЕНИЕ ПСАЛМА 125 К тебе возведох очи мои, живущему на небеси и проч. До тебе, господи, що там живеш на небі, Звертаю очі я в пригоді і в потребі. Як наймит з панських рук рятунку й ласки жде, Або як наймичка прохать до пані йде, Щоб запобігла їй чим в нуждочці, небозі, — Так ми шукаємо добра й підмоги в бозі. Ой, змилуйсь, господи! та змилуйся ж на нас! Бо ворог дошкуля до сліз під інший час; А гірш од всіх чваньки нам допекли ті пишні. Що тільки, бач, вони святі, а ми всі грішні. 18 ноября 1857 г. Харьков ПЕРЕЛОЖЕНИЕ ПСАЛМА 132 Се что добро или что красно, но еже жити братии вкупе и проч. Нема вже й кращої людської в світі долі! Як вкупці братики живуть по божій волі, Так миро дороге лиснить на голові, По Аароновій стікає бороді І капа на його одежу саєтову, Так аермонськая, сказать, приміром, к слову, Роса паде в горах Сіонських з мокрих хмар, Так і на їх росить із неба Божий дар. А з ним щасливеє життя й благословення, І буде вік в честі їх у людей імення. 7 декабря 1857 г. Харьков ДО ВАРКИ
Ну, дядино Варко! Прийшлось було шпарко: Таке напало, Опановало, Що притьмом згинуть І ноги одкинуть! Груди підперло, Нутро замерло; Очі — цибульки, На носі бурульки, А з носа... крий боже! Що й сказать не гоже: Знай, хлюпа і плюска, Мов в калюжі гуска! А в пельці ж то, в пельці! Неначе в бутельці; Зашпунтовало, Замуцьовало, Що ні ковтнути, Ані дихнути! Так тебе скрутить,— Аж баньки помутить,— А в роті бридко, Що й плямкнуть гидко: Приміром, вівці Стояли на днівці!.. Язик — мов з сириці, На язиці печериці... Така нудота, Шо й вмерти б охота! А тіло мліє, В очах жовтіє, І млосно, і нудно, І так якось чудно: Все б то на воміти... От жінка й діти Голосять: «Тату! Покличмо в хату Варку, то, може, Трохи поможе!» Покликали Варку, Піднесли їй чарку: Вона ж як погляне. «Се,— каже,— погане! Се, бач, од пристріту! Подай воду гріту!» Подали водиці І кухоль з полиці. Звернула до сходу, Подула на воду. Перехрестилась І помолилась; І над водою — Кив головою! Кивала-кивала, Шептала-шептала, Подивилась в вічі, І сплюнувши тричі, Та й бурх солі в склянку, Мабуть, з хвиліжанку!1 «Випий же,—каже,— Жінка дьогтем змаже». Випив, скривився, Трохи не скрутився! Бридка од одмінка! От шмарує жінка; Вона ж ялозить, А тут морозить; А піт підо мною Ропа ропою! Я зціплю зуби — Трусяться губи... Тут — гульк! — надо мною Нічною добою Скоїлось диво — З сирівцю пиво! От я й оклигав! А то б проплигав По пеклу довгенько... Ну, дядино-ненько! Воно за сю ласку Дав би й на запаску, Та грошей не маю, Хіба заспіваю. А ти, кобзарю, Заграй про Варю! Пісня Ой не вода клубком крутить В криниці й шумує. То вдівонька сльози губить І гірко жалкує. Ой дарма тій воді литься З повної криниці, Як нікому в ній напиться Свіжої водиці. Нащо й слізки вдові лити, Коли той вже в небі, Що вмів сльози осушити В незгоді й потребі? Ой не горлиця ж на дубі В діброві воркує,— То вдова по мужі любім Стогне і горює. Не воркуй же ти, горленько, Так смутно на гілці,— Не почує твій друженько, Захоплений в сілці! Плакала й ти, Варю, вволю: Мертвим сліз не треба; Тепер дбай на дітську долю. А долі жди з неба!
ПЕРЕЛОЖЕНИЕ ПСАЛМА 139 Изми мя, господи, от человека лукава; от мужа неправедна избави мя. 0, вирви, господи, мене з рук чоловіка, Що шарпає мене, мов горлицю шульпіка! І од лукавого мене ти слобони, Бо в серці щось лихе задумують вони І гострять на мене свої, мов стріли, зуби; Шукають, де ступлю, вони моєї згуби. Язик їх — патока, а думка не така — Отрута лютая, ще гірш от мишака. О! визволи мене од хитрих ворогів, Що підо мною день і ніч копають рів! Бач, притрусили, як тенета, квіточками! Бач, під моїми, як капкан, стирчить ногами, І, мов тим пліточкам, принаду на гачках Розставили вони скрізь на моїх стежках! От в смутку я й кажу; ти, госпідь мій, надія, Рятуй! бо до землі моя приклякла шия! Ти ж боронив мене, за мене скрізь знайшовсь, Як з ворогами я за честь твою боровсь. Не попусти й тепер мене ти в вражі руки, Бо так роз'юшаться, що наберусь я муки! А що ті брехуни на мене там несуть,— На їх же голови ті кривди і спадуть. Із неба угілля спаде і злих попалить, І янгол кари їх на дно до пекла звалить. Та вже не пановать на світі брехунам, Не здобровать і злим, що допікають нам. Хоч присягнуть,— їм суд у господа недовгий, Всяк одбере своє: зобидчик, пан і вбогий. Прославить же тебе правдивий чоловік, І перед лицем твоїм в раю жив буде ввік. 7 декабря 1858 г. Харьков РОСІЙСЬКІ ПОЕЗІЇ
ОСЛЕПЛЕНИЕ СМЕРТНЫХ (Вольный перевод из Ж.-В. Руссо) Да звуки струн моих всю тварь возбудят бренну, И глас мой да пройдет от края в край вселенну! Владыки царств земных! Забудьте ваш престол. Внемлите мой глагол. И вы, их скипетрам покорные языки! Отверзите ваш слух на истины велики: Я с гусльми соединю священну песнь мою, — И бренность воспою. Да умолчит земля — и брань стихий ревущих!.. Я правду возвещу судеб времян грядущих; Небесный огнь мой дух и весь состав потряс, — Внемлите грозный глас. Гордясь величием и негой упоенпый, Очаровательной мечтою ослепленный, Несчастный человек меж пропастей и скал Храм счастья основал. Стремя свой шумный бег средь роскоши пучины Он свой корабль ведет на нитке паутины,— И слабый персти червь на крепость червьих сил Надежду возложил! Но се — гремит уж гром!.. о страшное мгновенье! О грозный час суда и совести явленье! Когда средь замыслов — вселенну всю попрать — Предстанет смерть, как тать! Предстанет — и сего виновного счастливца, Наперсника утех и роскоши любимца, За чашей, в коей скрыт его злодейства яд, Повергнут в мрачный ад! Ответствуйте мне днесь, вельможи и владыки! Вы, сильные земли, народны коим клики Сопровождали в честь кровавый фимиам, Несомый лести в храм. Ответствуйте: к чему послужат в ту годину Стяжанья, пышный блеск, хвалы которым вину, Как в жертву идолу, вы все спешили несть: Стыд, веру, бога, честь? Друзья, льстецы, рабы, наперсники и кровны, Все, все тогда вотще!.. Кто в день сей, страха полный, Дерзнет искупа мзду представить судии За злы дела свои? Как?.. окрест вас лежат там тысячи героев, На ратном поприще увядших среди боев, На лоне отческом, в чертогах у царей, В руках у палачей... Лежат... вы зрите их, и в слепоте безумной, Несясь на вихре зол среди пучины шумной, Не зрите, что уж смерть, простря к вам алчну длань, Ждет жизни вашей в дань. Так, так!.. Все, всякая плоть, дышуща в вселенной, Должна прейти сей праг: смиренный и надменный, Царь, раб, богат, убог, невежда и мудрец Увидит свой конец. Уж окрест вашего болезненного ложа Толпы льстецов, в душе стяжанья ваши множа И алчный преклонив свой к персти вашей слух, Ваш числят жизни дух. Вам чуждые сердца чертог ваш населяют, И труд ваш с жадностью, как враны, пожирают, И изглаждают с стен там ваши имена И горды письмена. И что ж осталось вам от пышных сих трофеев? Гроб мрачный — храмина и добрых и злодеев,— Где вас и ваших титл досель гремевший звон Покроет вечный стон! Как кедры в облаках главы свои скрывают, И рев громов, и шум вкруг бури презирают, Так горды смертные с презором внемлют глас. Трубящ им — смерти час. Но се уже лежит при корени секира! И древо, бывшее всего виденьем мира, Со треском заскрипев и весь потрясши свет, Гиены в пещь впадет. Отвергнув правды суд и мудрости заветы И внемля пагубны льстецов своих советы, Они изгладили навек с сердец своїх Мысль страшных истин сих. Ревнуя лишь скотам в неистовом хотенье — Закон их есть алчба, корысть и вожделенье, И, сосредоточив рай лишь в настоящем свой, Чтут будущность мечтой. Уже стоят они на страшной той стремине, С которой, пав стремглав, погрязнут в бед пучине, И шумом своего паденья в вечный ад Злодеев устрашат... Там, там погрязнут те деянья громки, Которы поздние грядущих лет потомки Вспомянут так, как мор и мщение небес С проклятьем, с током слез. Там, там померкнет блеск их титл и крепкой мочи, Власть похищенная и имя в вечной ночи, Изгибы те ума, коварных коих ков Точил невинных кровь. Протекша счастья их плачевны вспоминанья Орудьем будут мук и страшного терзанья,— И чаша полная утехи, нег, забав Лишь морем их отрав. Уже исполнилось творца долготерпенье. Уж правосудья зрю весов я преклоненьё, И сих злодеев, зрю гиены во устах, У фурий1 злых в когтях. Не бойтесь, правые, не бойтесь сильных силы! Их беспредельну власть стеснят врата могилы; И руку алчную, простерту слабых снесть, Сожмет холодна персть. Хотя бы к небесам и вознесла судьбина, Различья нет меж вас; лишь разность в том едина, Что в вечности, как их, не ждет вас приговор И адских мук позор. Пусть изощряют здесь они великость в злобе И вас в пыли гнетут; но в мрачном смерти гробе Они, равно как все, прах злых своих костей Положат в снедь червей. Не бойтеся руки гнетущей слаба, сира; Хотя б рука была Аттилы иль Надира2: Тиран ваш на земле, ваш мститель в небесах,— Тиран падет во прах!
МУЧЕНИЕ САТАНЫ ПРИ ВОЗЗРЕНИИ НА ЭДЕМ (Вольный перевод из Милътвнова «Потерянного рая») — Земля, земля,— вопил он в ярости терзаний,— Орудье мук моих и всех моих желаний! Чертог достойнейший одних богов навек, Но в коем поселен тварь низка — человек; О ты, из рук творца исшедшая второю, Второю временем,— но перва красотою! Жилище райское, вместилище чудес, Земля — вина моих и бед и вечных слез Какая бездна звезд вокруг тебя пылает, И рабски гордую главу твою венчает! Увы! Сей чудный блеск сверкающих огней Несносен, нестерпим есть для моих очей: Он для тебя лиет жизнь, радость и отраду, Меня ж терзает он и жжет, подобно аду. Сей свод — украшенный лазурной синевой И в беспредельности простертый над тобой — Простерт лишь для тебя враждебной мне рукою; Тебя, как пеленой, повиет он собою. Вокруг тебя тьмы тем грядущих там лампад Возженны движутся, вратятся без преград. И каждая звезда меж звезд сих миллионов, Служа тебе рабой, гордится сим законом. Возру ль я на тебя, на верх твоих полей? Какой я встречу вид во всей красе своей Там зрю смеющихся юдоли и равнины, Повешенные там над безднами стремнины, Венчанны молнией хребты высоких гор, А там, пленяющи бесплотных самих взор, Пригорки злачные, покрыты муравой И вечною лобзаемы весною; Пещеры, дышущи прохладою и сном, Клонящиесь кусты над кротким ручейком, Развесисты леса и рощицы кудрявы, Меж коих по местам лужайки величавы; Цветущей ризою одеянны луга; Ключей кристальный ток, лучисты берега; Озера зеркальны, спокойны коих воды; Рек чистые струи, громады волн морских; Или, на раменах носящие своїх Дым облачный и мглу обильную дождями, И силой спорящи с ветрами и громами — Там скалы гордые — и весь природы чин! О сколько б счастья мне принес ваш вид один, Очаровательный, блестящий красотою, Коль счастье было бы досель моей судьбою! Но для меня его в вселенной боле нет: Все, все в ней сатану к отчаянью влечет. И, чтоб уврачевать болезнь моих терзаний, Потребен новый ряд мне злодеяний. О ад! О пламенный бездонный океан! Вотще, снедаемый моих свирепством ран, Из бездны вырвался я, пламенем палящей: Я море огненно ношу в груди горящей... Где скроюсь от него? И в безднах, и в водах Я буду жечься им, и в самых небесах! Спокойства не найдет нигде сей дух надменный, Когда не вооружусь я на царя вселенной. Сей зримый мною мир — моих орудье мук — Есть превосходнейшее его творенье рук... Сей человек — мой враг, над всем превознесенный,— Есть образ творческий — в твореньи отличенный... Коль так: накажем же сугубо бога их, Который мог создать столь мудро обоих!.. Мой жребий слишком лют, и слишком я страдаю, Коль бремени сего ни с кем не разделяю. Накажем же — и пусть все на меня падет — Судьба всех жертв моих и с ними целый свет; Пускай тогда число ужаснейших мучений Превысит надо мной всю меру преступлений: Испив, но не один, сих чашу мук до дна, Отраду в муках сих обрящет сатана. Да гибнет человек — творенье ненавистно, Предмет моей алчбы, вина моих всех бед. О бог! О человек! О мир! О солнца свет! Исчезните навек для моего покоя: Я всех поставил вас стрелам моим метою, Я всем вам в ярости и мести вздвигнул брань, И всех вас требую моей я злобе в дань Да всю поглотит тварь ничтожность довременна, Из коей воззвана на зло мне вся вселенна! За зло, терпимо мной, мы злом заплатим им За лютость мук моих мученьем отомстим!.. Разрушься все,— пади в ночь вечну мрачной бездны И бог, и человек, и мир, и круги звездны; И в вечном хаосе погрязнувших вещей, В котором я ищу отрад душе моей, Один лишь сатана вовек да существует И на развалинах вселенной торжествует!
НЕДОВЕРЧИВОСТЬ (Подражательный перевод из Делиля) Ты видишь ли сего несчастнейшего в мире, Которому тиран Сицилии на пире Пред чашею златой с пенящимся вином С улыбкой руку жмет за дружеским столом? Трепещет грудь его... чело его, ланиты То смертной бледностью, то краскою покрыты, Притворству изменив, как будто говорят, Что внутрь души его гнездится целый ад, Что дружество сие и сладкие беседы Лишь ставят сеть ему — готовят смерть иль беды. Борясь с сомненьем сим, несчастна жертва мук,— Подъемлет чашу он с дрожаньем страшным рук, К синеющим губам с насилием подносит, То после, отклонив, опять со страхом просит От чаши роковой его освободить: Он хочет тысячью благих причин прикрыть Извет свой, и боязнь, и робкие сомненья, Подозревая всех, страшится подозренья... Воззри: блуждающий он всюду мещет взгляд — И в каждом блюде зрит себе сокрытый яд; Меж тысячью сих яств избранных, утонченных, Богиней роскоши и вкусом подслащенных, Он тщетно силится хотя одну из них Поднесть к устам своим: один уж запах их Всю внутренность его волнует, подымает, Отравою дышит и смертью угрожает. Толпы наперсников, ласкателей, друзей Спешат наперерыв из ревности своей Изречь у ног его любви обеты вечны И клятвой чувствия запечатлеть сердечны. Но он к обетам сим, ко гласу дружбы глух: Его смущенный ум и развлеченный слух С предмета на предмет с боязнью пролетает, И в каждом из друзей врага он встретить чает; Он слышит в похвалах злодейский заговор, И в слове «дружество» — свой смертный приговор. В чертогах гордых, где все блеском ослепляет И к сладким чувствиям желанья призывает, Где изобилие, с искусством съединясь, Оскабя взор, к нему манит его всяк час,— Сидит, величием отвсюду окруженный, Но в думы мрачные, в догадки погруженный: То исступленный вдруг бросается назад, То вдруг, остановясь, кидает дикий вигляд На стены вкруг, огнем и златом освещенны, На своды, в хрусталях волшебно отраженны... Он мещет взор — и мнит с трепещущей душей, Что каждое из сих сверкание огней Есть острый над его висящей меч главою Иль в грудь направленный невидимой рукою... Вот недоверчивость! Вот слабые черты Ее терзания и адской черноты! Таков есть вид ее при торжествах и пире! — Он гнусен в рубище, он жалок и в порфире. Но это ли одно!.. Дыханье уст ея И в самый нектар желчь сомнения лия, И сладость райского блаженства отравляет: Она против себя ж кинжал свой изощряет, Ничтожным призракам дарует существо И облекает тень пустую в вещество. Творя из ничего всечасно бедства новы, Во всем зрит замыслы и вредоносны ковы, Случайность слабая, минутные мечты Для ней суть точные погибели черты,— И непорочные душевны помышленья Вменяются от ней в злодейски преступленья. Все, все ее страшит — и тысячи химер, Рожденных ею же, надутых выше мер, То шествию ее преграды поставляют, То бездну гибели под нею изрывают. Так некогда в глуши обширнейших лесов Безумны смертные страшились злых богов И с трепетом в груди перун тот обожали, Который собственны их руки созидали. Какой божественный, какой священный глас Сильнее трогает и поражает нас,— Когда не дружбы глас, сладчайший и природный, Взывающий ко всем: что каждый нам подобный На чувства нашея любви, на помощь сил Священные права с дыханьем получил? Какую всех живей мы чувствуем потребу, Котору в нас влиять угодно было небу,— Когда не нужду жить в сообществе людей И жребий наш делить со жребием друзей, С восторгом их сливать восторг души усердной, На вздох их отвечать слезой нелицемерной,— И в каждой сей слезе, в грудь друга пролитой, Источник счастья зреть, живящий нас собой? Один лишь ты, один внутри твоей утробы, Жегомый пламенем тебе присущей злобы, Один лишь ты лишен отрады той навек, Котору в дружестве находит человек. Тебе лишь одному неведома бесценна Цена доверия, толико вожделенна. Напрасна тайна та, котору ты сокрыл Внутрь сердца твоего и долго так хранил, Напрасно тайна та тебя обременяет И за предел души исторгнуться желает, В какую нежну грудь ее ты излиешь? Каких друзей и где друзей себе найдешь? Друзей?.. Тебе ль любить!.. В твоей душе тиранской В яд претворяется любви источник райский. Из трав, носящих яд, пчела готовит мед — И сладость горести сим медом придает. Ты — черный яд и желчь из меда составляешь И чашу сладостей отравой растворяешь. Твой мрачный злобы дух и в дружестве святом Предвидит ненависть, тебе грозящу злом; Твоя ревнивая любовь тебя снедает, Из подозрения в терзанья повергает, И демон мстительный, тебе гоняясь вслед, Всю связь и узы все твои с природой рвет, Нет боле для тебя родных, собратий кровных, Ты чужд сих сладких чувств, чувств братних и сыновних, Нет боле для тебя усердных сограждан — Меж ними ты живешь, но злоба, твой тиран, Меж ними и тобой преграды поставляет: И для тебя навек все в свете умирает... Взгляни!.. ты в нем один! Беги ж в ущелья гор, Куда бы не проник твоих собратьев взор, Где дух твой, мучимый безумьем исступленья, Лишь к богу одному питал бы подозренья; Где в страшном зрится всебезмолвьи вещество И с смертью борется бесплодно естество,— Там бытие свое ты разделяй с скалами Или с подобными тебе же существами! Сокройся — и не льстись зреть смертных никогда, Которых вид тебя приводит в страх всегда; Ты мертв уж для всего: в груди твоей биенье Не сколько жизни знак, сколь страха ощущенье, Не столько хладный труп под гробовой доской Ужасен для людей, как образ твой живой. Любовь, и дружество, и нежно вспоминанье И в самом гробе с тем делят существованье; Ты в жизни дружества сладчайших чувств лишен, И гроб не будет твой слезою орошен!.. Твой гроб?.. Но чья рука, водима сожаленьем, Твой хладный прах предаст гробнице в сохраненье? Несчастный!.. Может быть, средь дебрей, иль степей, Иль на распутий падешь ты без людей. Быть может, стая псов, снедаемых алчбою, Нашед твой смрадный труп, завоет над тобою, И средь безмолвия, в глубокой тьме ночной, Сей ужасающий, пронзительный сей вой Надгробный будет гимн над ненавистным прахом... И путник трепетный, объятый смертным страхом, Один свидетелем лишь будет сцены сей — Как праведно казнен враг бога и людей. [1818] АТРЕЙ И ФИЕСТ
Действующие лица: Атрей, царь Аргосский. Фиест, царь Миценский, брат Атреев. Плисфен, сын Фиеста, мнимый сын Атрея. Феодамия, дочь Фиеста. Еврисфен, наперсник Атреев. Алкимедон, начальник флота. Фессандр, друг Плисфена. Леонида, наперсница Феодамии. Свита Атреева, телохранители. Действие происходит в Халциде, главном городе острова Эвбеи, в чертогах Атреевых. ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ ЯВЛЕНИЕ I Атрей, Еврисфен, Алкимедон, телохранители. Атрей Итак, отрадный луч надежд отмстить злодею Возник в душе моей с возникнувшей зарею! Ветр, скованный досель враждебной мне рукой, Ярится уже в волнах, и, согласись со мной, Врагов моих всех средств к спокойствию лишает, И гром мой, кажется, в их сердце направляет. Уж праздность воина отселе не страшит, Чтоб славу дел его затмил бездейства стыд. Ступай, Алкимедон, пусть мощный флот Атрея Готовится отплыть от берегов Эвбеи, Сам рок завистливый способствует сему. Вели начальникам и воинству всему Готовым быть. ЯВЛЕНИЕ II Атрей, Еврисфен, телохранители. Атрей
А вы явитесь здесь с Плисфеном, Я буду ждать его в сем месте с Еврисфеном. ЯВЛЕНИЕ III Атрей, Еврисфен Атрей
Итак, настал сей день, желанный столько лет: О, сколько в грудь он мне надежд кровавых льёт! Фиеста злобного убежище — Афины — Почувствуют отсель всю лютость злой судьбины: Мой сын, орудие всех замыслов моих, Готов несть огнь и смерть к степам кичливым их. Еврисфен Ужель на место всей пощады для Фиеста И в самой Аттике ему нет боле места? Ах, если, государь, союз родства святый Для брата и тебя есть призрак лишь пустый, То чем же лучше ты насытить можешь мщенье, Как варварски продлив злых братних дней теченье? Гнетомый бедствами, пусть чувствует навек, Что жизнью мстит ему, коль жизни не пресек. Так!.. мучь врага, но пусть он в муках существует: Коль скоро в гробе враг, ты слаб, он торжествует. Атрей
Кто? я? я пощажу или позволю жить?.. Нет! жизнь не для него, коль я решаюсь мстить. Хотя б он муки все испил злодейств в награду, Он скрыться от меня прибег бы разве к аду... Но дух мой мстительный и там бы гнал его С надеждой — вновь терзать мне изверга сего. Злодей... он честь мою затмил своей любовью, И честь мою омыть могу одной лишь кровью. Кто оскорбленья стыд преклонен вдруг простить. Тот чужд иль мужества, иль власти стыд отмстить. Для ярости моей преграды нет меж нами, Хотя б, сражаясь с ним, сразился я с богами. Зевс-мститель дал мне жизнь: я б меней это знал, Коль меньше б сладости в отмщении вкушал. Так! мщением дыша, дышу я утешеньем, И коль я славен чем, так верь, не сожаленьем. Итак, престань па мысль кровь гнусну приводить: Фиест в живых... сего довольно, чтоб разить. Примеры знаю я его коварств жестоких, И гнев мой потушат его крови потоки. Пусть в муках он своих винит лишь сам себя: Ужель кровь родственна падет и на меня? Любовью подлою сей изверг упоенный, Не первый ли попрал он крови дол священный? О, если б громы днесь послушны были мне, Я б смерть ему нашел в перунах, не в войне. Еврисфен Я ж думал, что сей гнев, пришедши к ослабленью, Чрез двадцать лет предал Фиеста уж забвенью. Атрей
Нет, нет! скажи, что я род казней всех прошел, Пока чрез столько лет смерть варвару нашел. Я изверга щадил, чтоб растерзать лютее, Ты вострепещешь, казнь узнав всех казней злее... Тебе известен яд мук сердца моего, Проникни ж лучше в мрак глубоких тайн его. Я с сердцем тайны все раскрыть тебе намерен,— Хоть я их крыл досель, но знаю, что ты верен. Ты помнишь, Еврисфен, день страшный, роковой, Сопрягщий жребий мой с Эропиной судьбой. Ах, сколько сей союз венчал надежд бесценных! Но брак едва свершен у олтарей священных, Как вдруг я был лишен драгой супруги сей... Кем? братнею рукой, у тех же олтарей! Ты зрел, какой душа свирепостью терзалась, Едва ль любовь моя с тем бешенством равнялась. Мицена знает то; развалины ея Потомству возвестят, как мстить умею я! Нет! никогда супруг, обманутый так сильно, Невинных кровь не лил столь зверски, столь обильно. Таким-то наконец путем одних смертей Эропу в власть свою опять привел Атрей! Хотя же новый брак, а боле мщенье то же, Велели мне с иной делить супрежне ложе, Но вид Эропиной небесной красоты Супруги новой сей затмил во мне черты. Душа моя одной Эропой вновь сгорала, Но, злобна... не меня, Фиеста обожала! И знаешь ли ты плод, венчавший их союз? Нет? Знай же, что Плисфен есть плод сих гнусных уз. Еврисфен Что слышу?.. Небо!.. Как? Плисфен непобедимый? Как? трона твоего наследник, всеми чтимый?.. Как, государь! твой сын?.. Атрей Так, он, о Еврисфен! Он — славный тот герой и, словом, тот Плисфен, Которого мой двор чтит братством Менелая И Агамемнона, отцом меня считая. Ты зрел, к чему меня дух бешенства привел, Когда преступну мать казнить я восхотел. Ах! для чего тот яд, моей служивший злобе, Не скрыл любви моей с изменницей во гробе? Но тщетно злобную отравы огнь сжигал, К Фиесту страсти жар и в муках сих пылал, Доколе смертный хлад в ее простерся жилах. Ах, вспомнить и теперь об этом я не в силах: Короче, вот черты тиранки моея, Я их с душой исторг из рук друзей ея.
«Драгой Фиест! в сие мгновенье я страдаю: Нас варвар разлучил, с ним жизнь моя есть ад. Атрей убийца мой... с восторгом выпиваю Рукой злодейскою мне поднесенный яд. Спасай Плисфена жизнь, на жертву обреченнуг Несчастных наших уз несчастный он есть плод. Пусть некогда отцу на мысль он приведет Мать, за любовь к тебе злодейски умерщвленну». Суди ж, какой успех обет ее имел: Вдруг сына и письмо схватить я повелел... Я задушить хотел чудовище в рожденьи, Но я усыновил его в жестоком мщеньи. С тех пор, ужасный ков решась к концу привесть, Велел его в чертог мой тайно перенесть, Тогда ж от новые царицы сын родился И я, назвав его Плисфеном, ободрился. Мой точный сын был скрыт и ложным заменен, И после я его злым роком был лишен. Под сим-то именем он знаем у народа, И смерть постигла всех, кто корень знал в нем рода. Вверяя тайну ту богам лишь и себе, Я в первый раз открыл — и первому тебе. С сей тайной для тебя и цель та стала явна, К которой я веду Плисфена уж издавна; И если рок не спас его невинных дней,— То — знак, что должен он быть жертвою моей. Еврисфен
Как, государь! чрез гнев, которому внимаешь, Отцеубийству ты Плисфена обрекаешь? Атрей Так, так; хочу, чтоб плод столь гнусной мне любви Мой гнев здесь потушил в изменничьей крови. Пускай сей мнимый сын моей полезной злобе Меч мщенья погрузит в родительской утробе, Пусть с смертию Фиест, узнав свою напасть, Узнает в ней свой плод, венчавший подлу страсть. Хочу, чтоб и Плисфен, пронзив сего злодея, Увидел в нем отца,— познал бы месть Атрея. И чтоб сыновня кровь, пролита после мной, Слилась с отцовскою дымящейся струей. Фиесту мстить само мне небо позволяет, Мой гнев его ж плодом распутств его карает: Злодейством был рожден сей князь несчастный в свете Так пусть злодейство же обоих жизнь прервет. Фиест в беспечности: он мнит, что ум Атрея Весь занят властию лишь острова Эвбеи. Нет, изверг!.. Я пристал к брегам сим для того, Чтоб лучше тайну скрыть от взора твоего. Все мщенью моему в Афинах уж послушно И действует давно со мной единодушно. Их царь, как раб, стращась свирепства моего, Лишь силится прикрыть честь сана своего. Как только у Афин мой грозный флаг повеет И варвара цепьми Атрей сковать успеет, Так мне обещано, мой флот мне в том залог, За сына ж смерть с отцом я сам поклясться мог. Еврисфен
О царь мой! ах, карай ты в брате сем кичливость, Но в сыне пощади заслуги и невинность. Атрей Нет!.. сын сей крови, все привыкшей попирать, Не преминет свой род злодейством оправдать, И как теперь черты в нем матери блистают, Так некогда отца в нем буйства запылают. От кровосмесника какого ждать плода?.. Я сам Фиеста чтил как брата иногда; Он обманул меня, обманет сын и боле. К тому ж, он мнит воссесть в Аргосе на престоле, Сыновние права вручают скиптр ему... И мне в нем отказать потомству моему!.. Как?.. вместо мщения Фиесту за коварства, Его сын будет царь, мои ж сыны без царства!.. Один мой гнев длит жизнь исчадия сего: Пора, чтоб сей же гнев пресек и дни его, Пора, чтоб кровь его, как жертва искупленья, Была ценою мне за дней его мгновенья. Пусть одобрят иль нет цель умышлений сих, Мне ж сладко кровь пролить соперников моих.
К ЦЕНЗОРИНУ Donorem pateras, grataque nommodus ets.
жүктеу/скачать 1.36 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|