на уровне индивидуальных хозяйств дополнялись аналогичными процессами на
уровне общины. А обратная «общинизация»
индивидуальных хозяйств,
определяемая сегментацией и рассеиванием собственности, отнюдь не
нарушала всеобщности процессов концентрации скота и в принципе не
препятствовала монополизации средств производства и системы материального
производства классом богатых скотовладельцев.
Поэтому мы
вправе говорить о том, что сама община включалась в сферу
влияния субъектов собственности, поскольку ее функционирование и
жизнедеятельность определялись процессами интеграции с хозяйством богатых
скотовладельцев. В результате этого община в
процессе производства
выступала в целостном единстве с хозяйствами зажиточных скотоводов,
которые функционировали как составные части единого социально-
экономического организма, возникшего вследствие
общности интересов и
потребности в интеграции имущественно дифференцированных агентов
экономического отношения.
Вместе с тем для окончательного вывода о монопольной собственности класса
богатых скотовладельцев на все элементы системы материального
производства
необходимо
проанализировать
реальное
социально-
экономическое положение массы непосредственных производителей. Тем
более, что в обычноправовом отношении трудящиеся индивиды выступали как
свободные люди, независимые от субъектов собственности. Проблема
собственности на
работников производства, как мы уже отмечали, нередко
упрощенно представляется в виде крепостничества или сословной
неполноценности (Владимирцов, 1934. С. 118, 158—164; Златкин, 1964;
Вяткин, 1947; Зиманов, 1958; Бижанов, 1969. С. 115—116 и др.).
Достарыңызбен бөлісу: