632
надписях — имеют популярность, которой они обязаны, разумеется, не «рациональным
непринужденным разговором»...
Различают герменевтическую практику и ее дисциплинирование путем изучения чистой техники
— последнее может означать в данном случае социальную технику или критический мотив,—
чтобы в ней всегда действующий в истории фактор детерминировался и осознанием понимания.
Существенный поворот обратно заключается в том, что разумное всегда развивает некоторую
силу убеждения, содействующую образованию новых убеждений. Я совсем не возражаю против
того, что если хотят понять, то должны стремиться несколько отдалиться от собственного мнения
о предмете. Тот, кто хочет понимать, не нуждается в том, чтобы подтверждать то, что он уже
понимает. И однако, я считаю, что герменевтический опыт учит нас, что такое усилие эффективно
лишь в ограниченной мере. То, что понимают, постоянно говорит само за себя. На этом покоится
все богатство герменевтического универсума, который открыт всему понятному. Включаясь во
всю широту своей деятельности в игру, понимающий вынужден ставить на карту собственные
предрассудки. Успехи рефлексии должны возрастать из практики, и только из одной практики.
Мир опыта филолога и его «бытие и текст», который я выдвигал на передний план, в
действительности являются лишь отрывком и методическим полем иллюстраций гер-
меневтического опыта, который вплетен в целое человеческой практики. В связи с этим
понимание написанного особенно важно, но является все же запоздалым и потому вторичным
феноменом. В действительности герменевтический опыт простирается так далеко, как вообще
далеко простирается готовность к разговору разумного существа. Я сожалею о непризнании того
факта, что эту область герменевтика разделяет с риторикой — область убедительных аргументов
(а не логически принуждающих). Это область практики и гуманности вообще, проблемы которых
находятся не там, где имеет значение власть «железных заключений», которым нужно
подчиняться без обсуждений, но и не там, конечно, где эмансипирующая рефлексия верна своему
«контрафактическому соглашению», а там, куда следует приходить путем разумного обдумывания
спорного вопроса. Здесь уместны красноречие и искусство аргументации (и его молчаливое отра-
жение — осмысленное совещание с самим собой). Если красноречие претендует на аффекты —
как это было ясно с древних времен,— то оно, однако, никак не выпадает
Достарыңызбен бөлісу: |