Первая 5 серая лавина кайзера 5 часть вторая 130 трагедия под сольдау 130 часть третья 306 отхлынувшая волна 306

НАДЕЖДЫ, АНГЛИЧАНЕ И ЗАГОВОР

— Я рад вас видеть, господин министр, — говорит Жоффр садясь, — и, понятно, самым добросовестным образом удовлетворю вашу законную любознательность.

— Скажите, генерал, — спрашивает Мильеран, — действительно ли так катастрофически скверно обстоят дела, как об этом говорят в Париже?

— Нам в данный момент, действительно, очень трудно, но парижские слухи, как всякие слухи, конечно, преувеличены. Там, у вас, например, только и говорят, что командование ничего не делает, армия только и знает, что отступает, а между тем я могу вам со всей убедительностью заявить, что, по моему мнению, худшее миновало. Из стадии действительной паники мы вышли на путь планомерной войны и, надеюсь, будущее покажет, что те меры, которые мы приняли, окажутся в нашу пользу.

— Что же вы предприняли, конкретно говоря?

— Вот копия приказа от 25 числа, с которым вы, может быть, еще не успели ознакомиться. — Жоффр протягивает развернутую папку с подшитыми бумагами. — Этот приказ подтверждает мое утверждение, что наши операции стали систематическими.

Мильеран бегло просматривает приказ и с легким вздохом откладывает папку в сторону.

— Я желал бы, чтоб ваши расчеты оправдались, генерал, — говорит он, — но этот приказ, увы, пока только теория. События на фронте могут опять все перевернуть.

— Я этого не отрицаю, господин министр, но факт налицо: каждая армия, каждый полк теперь знает, к чему он должен стремиться и что, отступая, он исполняет задуманный маневр верховного командования. Это уже очень много значит для морали войск. Затем, если вы желаете не теории, а практики, то я могу вам сказать, что время, потраченное на первый период отступления, все-таки не ушло бесполезно. Потери, понесенные частями, были пополнены. Произведена частичная перегруппировка боевых сил, как, например, переброска войск с нашего правого крыла на левое. Кавалерийская связь между армиями значительно усилена, и так далее.

Мильеран:

— Я не хочу входить в обсуждения принятых вами мер, генерал, но желал бы указать на то, что постоянное отступление полно опасностей. Я указываю в данном случай на нервность гражданского населения. Кроме того мы отдаем неприятелю все новые и новые территории, которые, по иронии судьбы, являются самыми богатыми и плодородными провинциями Франции. Затем мы знаем, что на этих территориях разыгрывается совершенно та же трагедия, что и на территории оккупированной немцами Бельгии, которые, — это общеизвестно, — не щадят ни имущества, ни жизни граждан. Мне кажется, что немцы сознательно стараются придать войне невыносимый и ужасный для гражданского населения характер. Это делается из желания быстро и решительно покончить с войной вообще. Но это второстепенные соображения. Главное же, что меня озабочивает, это то, что Париж, столица и сердце Франции, может оказаться вскоре в зоне военных операций.

Жоффр кивает.

— К вашим словам, г-н министр, я могу прибавить больше: известно, что Франция обладает несравненными военными традициями. Общепризнан также факт, что французский солдат, являющийся буквально ремесленником побед, (Жоффр улыбается), не имеет себе равного, как в смысле развития, так и в храбрости и в энергии. Наравне с этим часто приходится слышать, что французскому солдату не хватает выдержки и терпения, и что он вряд ли может выносить без увиливаний угнетающие, ослабляющие и, по внешней видимости, безнадежные, продолжительные отступления. Вот почему у вас в Париже люди боятся, что армия, потрясенная в самом начале неудачами, развалится раньше, чем достигнет берегов Сены.

— Надо полагать, что на это делается и главная ставка немцев?

Жоффр:

— Мне кажется. Но я знаю солдат, как отец знает своих любимых сыновей, и преисполнен веры в них. В то время, как мы методически осуществляем свой план, Мольтке, делающий одну из ставок на слабость французского солдата, готовит себе поражение.

— Тогда я не был командующим армиями Франции. Всякий главнокомандующий должен быть оптимистом, иначе он погиб. Но если вас не удовлетворяет мое утверждение относительно Мольтке, я могу прибавить следующее: немцы достигли больших успехов на западном фронте, но в восточной Пруссии они получили столь жестокий удар, что их «Оберкомандо Ахт» решило спешно эвакуировать все территории восточнее Вислы! Победы русских объясняются тем, что их армия мобилизовалась скорее, чем немецкая. Мне известно, между прочим, что Мольтке ужасно взволнован событиями на восточном фронте и хочет сделать все от него зависящее, чтобы не позволить казакам добраться до самой колыбели прусской монархии. Поверьте, господин министр, у Мольтке такие же заботы, как и у нас. Берлинское население волнуется и сплетничает не меньше, чем парижское.

Мильеран в первый раз за всю беседу улыбается тоже и спрашивает:

— Правда ли, что немцы перевозят уже на русский фронта войска, снятые с нашего?

Жоффр:

— Да, два дня тому назад они отобрали корпус от Бюлова и один от третьей армии Хаузена. Их армия теперь вообще не так сильна, как в начале наступления. Сопротивляющиеся бельгийцы притягивают к себе два корпуса, а полтора корпуса заняты осадой Мобежа. В то время, как я усиливаю свой левый фланг и создаю там целую новую армию под командой Монури, немцы снимают войска со своего правого крыла целыми корпусами!

— Видите ли, 26 августа, днем позже после отправки на русский фронте двух корпусов, они нанесли англичанам ужасный ударь под Ле Като. Это обстоятельство, невидимому, дало Мольтке абсолютную уверенность в победе. Насколько мне известно, сегодня он отдаете приказ, организующий триумфальный марш немцев на Париж!

Мильеран чувствует, что вместе со словами Жоффра в его душу закрадывается чувство надежды и уверенности в успехе. Он с облегчением вздыхает и закуриваете коротенькую сигару, но его хорошее самочувствие кратковременно.

Начальник штаба передает Жоффру телеграфную ленту. Жоффр пробегает лиловые буквы юза и, сжав губы, передает ленту Мильерану.

— Вот что доставляет мне действительные заботы! — с горечью говорить он.

Мильеран внимательно прочитываете телеграмму и видит, что маршал Френч вовсе не намерен слушаться приказа Жоффра задержаться на линии Амьен — Ла — Фэр и там окопаться, а отходит дальше, в направлении Нейона. В телеграмме значится также, что англичане предприняли подобное отступление потому, что на подступах к Перонн появилась германская кавалерия...

— Это ужасно, — сокрушенно замечает Вертело, начальник штаба, указывая на карту.

Жоффр просит Мильерана подойти к стене и показывает: Перонн находится на огромном расстоянии от Ама.

— Трудно, — говорит Жоффр, — работать с армией, которая отказывается исполнять приказы и отступает, едва только на горизонте показывается неприятель...

Вертело открываете дверь и зовет ординарца.

— Попробуйте получить соединение с Перонном, — приказывает он и, обращаясь к Мильерану, прибавляет. — Сейчас мы узнаем, занят ли Перонн немцами.

Мильеран садится у одного из столов, а Жоффр ходит по комнате, как раздраженный лев. Вертело тихим голосом, словно боясь помешать мыслям главнокомандующего, посвящает Мильерана в то, что ему ведать надлежит на посту военного министра.

На столе Жоффра гудит телефонный вызов. Быстро повернувшись, главнокомандующий берет трубку сам.

— Что? Перонн? Мэрия? Позовите мэра.

Жоффр передает трубку Вертело и, горько улыбаясь, обращается к Мильерану.

— Вот вам и немцы в Перонне, господин министр!!!

Мильеран поражен. Немцев в Перонне нет, а Френч, — союзник, отступает. Немного растерявшись, он трет рукой подбородок, поглядывая то на Жоффра, то на говорящего с мэром Перонна, Вертело. Входит Белэн.

— Мосье ле министр...

Мильеран пожимает вошедшему генералу руку.

— Я вижу у вас много бумаг, генерал. Работа?

— Да, в этот час у нас обычно совещание.

— Надеюсь, я не помешаю?

— Наоборот, — вмешивается Жоффр, — я очень прошу вас остаться, мы не переговорили еще и о половине того, что надо решить.

Вертело кладет трубку и подходит к столу, и с этого момента начинается час, который глубоко врезался в воспоминания Мильерана, — час, во время которого решалась судьба родины, судьба войны, победы или поражения.

Три генерала, — Жоффр, Вертело и Белэн, — стоят против него по другую сторону стола. Между ними и министром карты, карандаши, фишки и масштабные линейки. Жоффр говорит теперь совсем другим тоном, резким, немного неприятным и непривычным для вежливого парламентария. Он говорит, что необыкновенные поступки англичан, может быть, вынудят его изменить выработанный им план, что его намерение было и остается задержаться, по крайней мере, на Марне, если поведение англичан не позволит удержаться на предусмотренной линии Амьен — Ла Фер — Реймс. Немцы появились не с востока, а, описав большую дугу, с севера, и поэтому решительный бой был бы выгоднее всего на Марне. Там и местность подходящая, и река обладает такими берегами и течением, которые, несомненно, затруднят немцам переправу. Однако, в таком случае большим неудобством является — Париж! Конечно, верховное командование попытается произвести искусное вмешательство, сконцентрирует севернее Парижа сильные группы войск и постарается смять правое крыло немцев, но удастся ли этот маневр и, самое главное, удастся ли поднять дух войск на высоту, необходимую для успешного наступления, — вот вопрос, который всецело зависит от каприза судьбы.

Мильеран слушает с большим вниманием и рискует осторожным вопросом:

— Скажите, генерал, а нельзя ли было бы произвести атаку на немцев, исходя из нынешних позиций?

— Конечно, — г-н министр. Приказы даже уже отданы, — заявляет Вертело. — Армия Ланрезака, которая находится между Ла Фером и Реймсом, должна произвести сильный удар, но эта атака будет фронтовой, — я хотел бы выразиться — примитивной. Сомневаюсь, будет ли она удачной, но мы этим маневром надеемся облегчить остальным армиям отступление.

Жоффр делает паузу и, после минутного колебания, продолжает:

— Надо быть откровенным. Я должен предупредить вас, г-н министр: у меня очень большие сомнения, удастся ли вообще задержаться на Марне. В таком случае решительный бой разыграется на plateau neotral, к юго-востоку от Парижа.

Мильеран:

— Это было бы ужасно.

Жоффр:

— Да, но у нас имеется еще одна надежда.

— Русские наступают очень быстро. Если Мольтке будет и дальше столь беспокоиться за судьбу Восточной Пруссии, то ему придется и в дальнейшем перебрасывать войска с запада на восток, и тогда наступление на Париж, безусловно, должно приостановиться.

Мильеран барабанит пальцами по столу:

— А если ваша надежда не оправдается, если бой придется дать на Центральном Плато, что будет с Парижем? С правительством Франции?

Жоффр невольно опускает глаза и говорит тихо, но уверенно:

— Правительство, во всяком случае, не может оставаться в Париже. Ни под каким видом. Оно должно работать в спокойной обстановке, вдали от слухов и брожений населения. Каким бы ни было положение на фронте, Париж слишком близок к нему.

Мильеран встает и начинает в задумчивости прохаживаться, заложив руки за спину. Гнетущая тишина воцаряется в комнате, и из-за окон ясно слышно, как о булыжники стучат сапоги редко проходящих солдат и раздается гул моторов. Вернувшись к столу, Мильеран начинает внимательно рассматривать баночку с тушью и крутить ее за пробку.

— Но представляете ли вы, г. г. генералы, какое ужасное и в то же время угнетающее впечатление произведет на население внезапный отъезд правительства? — спрашиваете он, переводя взор с одного генерала на другого. — Знаете ли вы, что это может иметь очень печальные последствия для всей страны?

Громким голосом вмешивается Жоффр:

— Мнимое геройство работающего у самого фронта правительства неуместно. Дело ваших политиков и дипломатов приготовить приемлемые объяснения отъезда и подготовить к этому шагу общественное мнение. Если вы согласны со мной, г-н министр, что спокойная обстановка для работы правительства лучше, то примите на себя это, признаюсь, трудное задание.

Мильеран утвердительно кивает и, поставив на место баночку с тушью, говорит:

— Спорить на эту тему было бы неразумным. Но для облегчения моей задачи, не могли бы вы, г-н главнокомандующий, дать мне общие указания для моей работы в Париже? Я хочу, чтобы между мной и вами существовала полная согласованность.

— Конечно! Bo-первых, я не стал бы говорить о том, что упоминалось в этой комнате, ни с кем, кроме генерала Гальени. Если депутаты и население узнают истинную правду, они истолкуют ее превратно и раздуют и без того уже существующую панику. Никому ни слова, г-н министр! В Париже болтают слишком много, а у немцев ужасно длинные уши, которыми они, к счастью, не всегда умело пользуются. Итак: Гальени, и больше никто.

Глубоко за полночь продолжается совещание трех генералов и военного министра. Когда Мильеран покидает здание школы, он впервые физически чувствует всю тяжесть военной обстановки. Ему хочется спать, он истощен морально и физически, но у подъезда ждет автомобиль, который должен унести министра с предельной скоростью в столицу.

Генералы прощаются молча. Три ладони взлетают к лакированным козырькам под золотым галунами кэпи. Парные часовые, как статуи, стоят по бокам двери, вскинув в салюте лебели, часовые, такие странные в своей устаревшей форме, в добротных синих шинелях с полами, отвернутыми над коленями красных панталон.

Хлопает дверца. Скрежещут рычаги скоростей.

— До свидания, господа, и... желаю удачи!

— До свидания и счастливого пути, г-н министр.

Часовые не знают, что в этот час закончился разговор, который решил судьбу их родины.