СНОВА КОМАНДА: «КОРПУСУ ПОВЕРНУТЬ НАЗАД!»

МЫ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ РАЗГОВАРИВАЕМ С ЛОРИШЕМ

Весь день от Вердена до Парижа гремят орудия, рвутся шрапнели и гранаты, падают убитыми и ранеными десятки тысяч людей. Глинистая земля словно кипит, горизонт затянут пеленой порохового дыма, весь воздух пропитан запахом серы и крови. Сотни полков, тысячи батальонов бросаются друг на друга в штыки; но, не добежав, залегают и рассыпаются оглушительным треском миллионов выстрелов. Горы снарядов и расстрелянных гильз будут собраны после битвы на Марне, — вагонами, поездами, посланы обратно на фабрики для переработки расплавления, набивки... Еще большие горы поломанного оружия, разбитых лафетов, орудийных тел, пробитых щитов посыпятся в жерла плавильных печей, чтобы стать новыми пушками, новыми пулеметами и винтовками. И после того, как все эти горы будут убраны и увезены в тыл, на поле битвы на Марне останется 90 000 маленьких холмиков, под которыми будут спать вечным сном убитые германские и французские солдаты и офицеры.

Поговорим с одним из уцелевших, нам уже знакомым обер-лейтенантом Лоришем, дравшимся против армии Монури:

— Вдруг скачет капитан, — рассказывает он про день восьмого сентября, — слезает, бросает поводья на руки вестового.

— Обер-лейтенант Лориш! — приказывает он. — Разверните первые два отделения на 150 метров и примкните к третьей роте.

Капитан отводит меня в сторону и, указывая направление, говорить:

— Когда вы перевалите через эту высоту, то, по всей вероятности, окажетесь под огнем, — тихо говорит он. — Будут потери, но это не должно вас останавливать, сегодня мы, во что бы то ни стало, должны идти только вперед!

— Слушаюсь, господин капитан.

Оцепенение и усталость немедленно проходят. Надвигающаяся опасность предстоящего боя подтягивает нервы. Моя стрелковая цепь быстро продвигается вперед.

На вершине холма лопаются первые гранаты. Нам уже знаком их пламенный взмет, грохот разрыва, дыхание жара, вой и визг осколков.

— Вперед!

Сзади, спереди и вокруг нас разлетается тяжелая сталь, прыгают комья земли, мгновенно вырастают дымящиеся воронки, но мы пробираемся сквозь эту свистопляску и вскоре, у Этавиньи, выходим на пологий спуск.

На некоторое время мы в безопасности. Выемка дороги делит холм на две равные половины.

— Ложись!

Вынимаю бинокль. Едва только успеваю прильнуть глазами к окулярам, как в 20–80 шагах от нас, с ужасающим треском и грохотом, взрывается целый букет гранат. Мои люди шарахаются в сторону.

К нам пробирается капитан. Делает вместе со мной наблюдения. Вслед за ним появляется ординарец.

— Приказ по батальону, хэрр капитен! Ваша часть идет вперед, не обращая внимания на потери.

Капитан отвечает только:

— Да... тут ничем не поможешь...

Я слышу крики упавших духом солдат, но моя команда подхлестывает их. Мы идем снова вперед по местности, по которой, как дождь, сыпятся гранаты.

Внезапно — тишина. Неприятельская артиллерия перестала стрелять. Мы делаем перебежку, и теперь нас прикрывает от неприятельского ружейного огня удачная складка местности.

Первые убитые французы. Один в агонии вгрызся зубами в землю. У другого из разжимающейся восковой руки на наших глазах выскальзывает винтовка и с бряцанием падает на траву.

Кричат раненые:

— Пить, пить! Воды!

Некоторые из моих ребят отдают им свои фляги.

Дальше. Широкая дорога дугой бежит по холму. Шоссе Аси-Бец. Мы опять притаиваемся к выемке.

Теперь нас больше. Ко мне присоединяется остаток взвода, а из другого присылают несколько звеньев для пополнения.

Снова:

Мы получаем полную порцию страха.

Залегли. На брюквенном поле.

— Тзи-у! Тзи-у! — визжат пули.

Наши винтовки грохочут. Можно хорошо различить разницу в тоне наших и французских выстрелов. Наши бьют крепким, резким ударом, французские лебели щелкают, как бичи.

Вскрик. Стоны. Гул артиллерии.

Взметывается земля. Здесь. Там. Прямо перед нами. Крики команды. Опять стоны.

Мы кое-как вскарабкались поближе к вершине холма. Слева, где естественные прикрытия это позволяли, наши солдаты уже на вершине.

Но, кажется, их обходят?

Все равно. Вокруг меня брызжут землей бесчисленные гранаты, и цепи сильно поредели.

Теперь огонь плещет нам прямо в лицо, но неприятеля мы не видим. Положение чертовское. Я решаю исправить его отчаянной перебежкой. Уже отдана команда, как сзади набегает новая группа солдат, посланных из резерва.

— Приказ капитана: не двигаться дальше!

— Невозможно! Не могу же я здесь оставаться!

Новый вскрик. Это повален один из новоприбывших, который не нашел себе места в сомкнувшейся стрелковой цепи. Новое удовольствие! Раненый начинает кричать так, что выматывает всю душу.

— Это Карл Мендель, господин лейтенант, — говорит соседний солдат.

Тзи-у! Тзи-у!

Одна пуля визжит на волосок от моей фуражки. Раненый Мендель вскрикивает с новой силой.

— Ему еще раз попало, господин лейтенант.

Нет, здесь оставаться нельзя.

— Вста-ать! Вперед, бегом, — ма-арш!

Что такое?

Приказ вернуться.

Повсюду вокруг нас клубятся белые облачка шрапнелей. Сначала над гребнем холма, затем все ближе и ближе. Вот они висят уже над соседней ротой. Мои люди испуганно кричат. Нужно быстрое решение. На пол-оборота влево видны два громадных омета соломы. За ними, поросшая ивой, тянется не то канава, не то дорога. Какая-то жидкая цепь уже лежит там.

Туда.

— Марш-марш!

Это звучит, как спасение. Каждый бежит, сколько сил хватает. Бросаемся на землю за ометами. Отдышались. Затем, или согнувшись в три погибели, или ползком на брюхе добираемся до канавы и валимся в нее.

Взводы перестраиваются заново. Каждый унтер-офицер получает по 15–20 человек.

И вот, с нашей стороны начинается оживленный ружейный огонь, по неприятелю, который прекрасно виден, по его наспех вырытым окопам, по врагу, до которого каких-нибудь 400 метров. Офицеры и фельдфебели берут винтовки своих убитых соседей.

Посреди воя гранат и визга пуль у меня мелькает мысль:

— Где капитан?

Спрашиваю нескольких людей.

— Он ранен. Лежит позади нас.

Другой знает больше:

— Он был ранен в руку и делал себе перевязку. В это время ему попало в грудь и убило.

Печальная весть. Из недели в неделю жили мы вместе, привыкли друг к другу, — а вот теперь он мертв... Славный парень, — еще сутки тому назад он был душой маленького торжества...

Но много думать некогда. Мы представляем из себя прекрасную цель, и пройдет немного времени, как нас нащупает неприятельская артиллерия.

Назад?

Нет! Я не отступлю! Вот бы пойти вперед, хотя бы это стоило жизни! В таких положениях всякое движение легче, чем неподвижность.

Наш противник кусается. Двое его пулеметчиков подползли чуть ли не вплотную и косят нас слева. Мои люди становятся беспокойными. Меня забирает злоба.

Вице-фельдфебель, лежащий рядом со мной, сжимает кулак:

— Надо идти вперед, господин лейтенант. Мы уж доберемся до них.

Слева от нас какие-то солдаты бросаются вперед. Мое решение созрело.

— Вста-ать! Вперед! Марш-марш!

Я бегу сам, но за мной следуют лишь немногие.

Что я? Поспешил? Поняли ли меня мои люди? Может быть, нет?

— В прикрытие!

Я не успел пробежать много. Хочу позвать остальных Поворачиваю голову. Вскрикиваю:

— А!

* * *
Вечером того же дня Гальени знает, что обход Клука не удался, армия Монури от наступления должна перейти к оборонительной тактике, и снова надо думать об обороне Парижа страшно утомленными и потрепанными войсками.

Тяжело на душе у Гальени. Из военачальника, который был уверен в победе над врагом в открытом поле, он превратился в генерала, которому остается погибнуть вместе с Парижем, если города не удастся отстоять.

Вся надежда теперь на англичан. Если они успели ворваться в брешь между первой и второй германскими армиями, то Клук из победителя превратится в побежденного, и весь немецкий фронт покатится тогда назад...

«Я могу лишь с трудом выразить ту безграничную тяжесть, которая легла на меня, ту ответственность, которая угнетает. Великая схватка на всем фронте до сих пор не пришла к разрешению. В данный момент дело идет об оправдании тех жертв, которые были до сих пор принесены, или бесцельном уничтожении их результатов. Было бы ужасным, если бы они не принесли решительный успех... Напряжение последних дней, отсутствие известий из отдаленных армий, сознание, что все поставлено на карту, превосходит человеческие силы.

Ужасные трудности нашего положения часто стоят передо мной как черная, кажущаяся непроницаемой, стена. Сегодня вечером с фронта получены более успокоительные известия. Дай Бог, чтобы нашими слитыми воедино войсками мы добились успеха. Гвардейский корпус снова вынес тяжелый бой, — он растаял почти до половины своего состава.

Тяжелое выпало время, и те жертвы, которые потребовала до сих пор война, будут приноситься и в дальнейшем. Весь мир сговорился против нас и выглядит так, как будто бы все нации желают только одного: уничтожения Германии. Те немногие государства, которые остались нейтральными, относятся к нам недоброжелательно. У Германии больше нет друзей, она живет одиноко, предоставленная сама себе.

От сегодняшних событий зависит, останемся ли мы здесь. Во всяком случае пробудем тут не долго. Кайзер должен ехать во внутрь Франции; он должен быть там же, где находится его армия...»