Я испытал огромное облегчение и не подумал его скрывать. Мало того, я просто засиял от
радости.
- Так это же здорово! - воскликнул я.
- Но, сынок,- продолжала мать,- я не хочу, чтобы ты в такой трудный период доставлял
мне хлопоты. Пожалуйста, остепенись.
- Хорошо,- сказал я.- Обещаю.
Несколько недель я не говорил матери об этом деле ни слова. Но однажды, когда мы
сидели за столом на кухне, я огорошил ее неожиданными словами: "Это был плохой
человек". Я не стал рассказывать ей о любовных письмах - она и без того была несчастна.
Но спустя годы во время уборки она все-таки нашла их. И не очень-то удивилась. 18
Некоторое время Терри пытался поддерживать с нами контакт, присылая мне открытки на
день рождения и тому подобное. Однажды от него пришел конверт со стодолларовой
купюрой внутри. Я отдал его матери и сказал: "Не могла бы ты отослать ему эти деньги
обратно? Мне они не нужны". В конце концов я написал ему письмо, где, среди прочего,
посетовал, что не могу изменить фамилию, которую он дал мне. Я доступно объяснил ему,
что не хочу больше знаться ни с ним, ни с его семейством. После разрыва с Терри мы с
матерью значительно сблизились. Думаю, первое время она тяжело переживала
случившееся, а когда люди несчастны, они не принадлежат себе. Но когда развод стал
свершившимся фактом, мама очень быстро переменилась. Она как-то расслабилась,
словно сбросила с плеч тяжелую ношу. Правда, при этом она взвалила на себя другое
бремя, бремя матери-одиночки, но к этому ей было уже не привыкать. Следующие пять
лет мать оставалась одна.
Я изо всех сил старался быть хорошим сыном. Я хотел, чтобы она чувствовала, что на
меня можно положиться. Я лазил на крышу, чтобы развесить там для нее рождественские
гирлянды. А если я иногда угонял соседские машины, чтобы покататься. Что ж, это было
не большое преступление, без жертв. Когда она приходила с работы домой, мы вместе
ужинали и, выключив телевизор, разговаривали. Она учила меня ужинать при свечах,
прививала хорошие манеры. Приготовив что-нибудь на скорую руку, она зажигала свечи
и рассказывала мне о прожитом дне. Иногда разговор заходил о том, как тяжело ей
приходится на работе, где, по ее мнению, ее недооценивали, потому что она была всего
лишь секретаршей.
- А почему бы тебе не уйти оттуда? - спрашивал я.
- Нет, сынок, уходить нельзя,- отвечала она.- Надо пробиваться.
Иногда одного взгляда мне было вполне достаточно, чтобы понять, что день у нее был
особенно тяжелый. И если я слушал в такой момент пластинки (а любил я что потяжелее -
"Guns’n Roses", например), то сразу выключал этот грохот и, сказав: "Мама, это для тебя",
включал "Kenny G"; что, поверьте, было с моей стороны большой жертвой.
Я пытался морально поддерживать ее, потому что она столько для меня делала. По
мелочам. Каждую субботу она стирала и гладила пять рубашек, чтобы каждый день я мог
ходить в школу в свежей. Она знала, как много я тренируюсь и как голоден бываю после
школы, поэтому каждый день оставляла в холодильнике горшок приготовленного ею
соуса для спагетти, чтобы я мог перекусить в ожидании ужина. Она научила меня варить
макароны и проверять их на готовность, бросая макаронину в стену.
К тому времени я уже сам начал зарабатывать. В 1987 году, когда мне было пятнадцать, я
выступил в состязании триатлонистов в Лейк-Лэвоне, где участвовали значительно более
опытные спортсмены. Я занял тридцать второе место, буквально шокировав других
участников и зрителей, которые не могли поверить, что 15-летний подросток способен
выдержать такое испытание. На меня обратила внимание и освещавшая гонку пресса.
Тогда я сказал репортеру: "Думаю, что через несколько лет я поднимусь к вершине, а лет
через десять стану самым лучшим". Мои друзья, Стив Льюис в том числе, сочли мои
слова бахвальством. (В следующем году я финишировал пятым.)
В триатлоне платили хорошие деньги. Мой бумажник нежданно-негаданно стал
пополняться призовыми чеками, и я старался участвовать во всех соревнованиях, которые
только мог найти. Большинство состязаний имели строгие возрастные ограничения -
участвовать в них можно было лишь с 16 лет,- поэтому в заявках на участие я указывал19
липовую дату рождения. В профессиональных состязаниях я, конечно, пока не побеждал,
но в первую пятерку попадал раз за разом. Другие спортсмены звали меня Юниором. Но
не думайте, что все это давалось мне легко. В одном из первых профессиональных
соревнований по триатлону я по неопытности допустил серьезную ошибку: плохо поел
перед состязанием, ограничившись двумя булками с корицей и двумя стаканами кока-
колы. В итоге я "сдох" - не хватило энергии. Я первым вышел из воды, первым соскочил с
велосипеда, но на последнем этапе, во время бега, силы кончились. Мать, уже привыкшая
видеть меня в числе лидеров, ждала у финишной черты и не могла понять, куда я
запропастился. Не выдержав, она пошла навстречу и встретила меня на дистанции. Я едва
держался на ногах.
- Ну давай, ты же можешь,- принялась уговаривать она.
- Я выдохся,- сказал я.- Нет никаких сил.
- Понимаю,- сказала она,- Но сходить с дистанции все равно нельзя. Даже если тебе
придется идти к финишу шагом.
И я дошел шагом. Я начал обретать известность и среди местных велогонщиков. По
вторникам на образующей петлю вокруг пустующего поля старой дороге они проводили
кольцевые шоссейные гонки. Эти состязания были очень популярны среди серьезных
велосипедных клубов местного масштаба и собирали довольно большую толпу
болельщиков. Я выступал за клуб, спонсируемый владельцем велосипедного магазина
"Richardson Bike Mart" Хойтом, и мама купила мне ящик для инструментов, чтобы я мог
держать там все велосипедные запчасти и принадлежности. Она говорит, что до сих пор
помнит, как я крутил петлю за петлей вокруг поля, обгоняя других ребят. Мама не могла
нарадоваться, видя мою силу. А я был готов крутить педали из последних сил, чтобы
завоевать приз, даже если он составлял несчастные 100 долларов.
В велоспорте гонки различаются по категориям, в зависимости от степени мастерства
участников: в гонках 1-й категории участвуют самые сильные спортсмены, а в гонках 4-й
- начинающие. Естественно, в первое время я состязался в 4-й категории, но мне очень
хотелось подняться выше. Чтобы попасть на соревнования более высокой категории,
нужно было показать результаты, выиграть определенное количество гонок. Но я был
слишком нетерпелив и уговорил организаторов допустить меня к участию в гонке 3-й
категории, где выступали велосипедисты постарше и поопытнее. Организаторы сказали
мне: "Хорошо, но только не выигрывай". Дескать, если я привлеку к себе слишком много
внимания, может подняться шум из-за того, что мне позволили обойти требования,
касавшиеся перехода в другую категорию.
Я выиграл. Не смог сдержаться. Обошел всех. Разгорелся спор, что со мной делать. Кто-то
предлагал меня дисквалифицировать. Но поступили наоборот - меня "повысили".
Случилось так, что все четверо гонщиков 1-й категории, местные герои, выступали за
команду Хойта, и я начал тренироваться с ними - 16-летний пацан с солидными
мужчинами под тридцать.
Став в триатлоне "новичком года" общенационального масштаба, я понял, что мое
будущее - в спорте. Я зарабатывал примерно 20 тысяч долларов в год и завел целую
картотеку деловых знакомств. Мне нужны были спонсоры, которые брали бы на себя мои
авиаперелеты на соревнования и прочие расходы. Мать говорила мне: "Послушай, Лэнс,
если тебе суждено чего-то достичь, ты достигнешь этого своими силами, потому что
никто за тебя этого не сделает". 20
Мать была моим лучшим другом и самым надежным союзником. Она организовывала и
стимулировала меня, придавала мне энергии. "Если не будешь выкладываться на 110
процентов, успеха не будет",- внушала она мне.
Она привнесла в мои тренировки свой организационный талант. "Послушай, я не знаю,
что тебе нужно,- говорила она.- Поэтому сядь и подумай, все ли ты собрал, чтобы не
получилось так, что ты прибудешь на место и обнаружишь, что чего-то не хватает". Я
гордился ею, и мы были очень похожи; мы понимали друг друга с полуслова, так что нам
не приходилось много говорить. Мы просто читали мысли друг друга. Она всегда
находила возможность купить мне велосипед новейшей модели или дополнительные
аксессуары. У нее, кстати, до сих пор хранятся замененные мною педали и прочие детали,
потому что они стоили так дорого, что у матери не хватало духу выбросить их.
Мы и на соревнования ездили вместе – на 10-километровые забеги и состязания по
триатлону. Мы уже начали думать, что я мог бы стать олимпийцем. Счастливый
серебряный доллар был по-прежнему при мне, и на этот раз мать подарила мне брелок с
цифрами "1988" - годом следующих летних Олимпийских игр.
Каждый день после школы я совершал 10-километровую пробежку, а потом садился на
велосипед и весь вечер тренировался. На этих тренировках я научился любить Техас.
Природа его, при всем своем унылом однообразии, прекрасна. Едешь по проселкам среди
обширных пастбищ и хлопковых полей - и видишь вокруг лишь водонапорные башни,
зерновые элеваторы и полуразрушенные сараи. Трава вся выедена скотом, а земля похожа
на то, что остается на дне давно не мытой кофейной чашки. Иногда взору открываются
холмистые цветочные луга и одинокие мескитовые деревья самых причудливых форм. Но
большей частью техасская природа – это просто желто-бурого цвета прерия, где лишь
время от времени попадаются автозаправочные станции, а так – всюду поля, поля, поля,
поросшие бурой травой или засеянные хлопком. Плоско, пусто – и ветрено. Даллас
вообще считается одним из самых ветреных городов. Но меня это вполне устраивало.
Сопротивление силы воздуха.
Однажды на дороге меня сшиб грузовик. К тому времени я уже знал символику среднего
пальца и показал его водителю. Тот резко остановился, швырнул в меня пустую канистру
и погнался за мной. Я побежал, бросив свой "Mercier" на обочине. Разъяренный водитель
растоптал его. Но когда он уезжал, я запомнил его номер. Мама подала на шофера в суд -
и выиграла. Взамен покореженного она купила мне новый велосипед, "Raleigh" с
гоночными колесами.
Тогда на велосипеде у меня еще не было одометра, поэтому, когда мне нужно было знать
протяженность маршрута, матери приходилось проезжать его на машине. Когда бы я ни
просил ее измерить расстояние, она безропотно садилась в машину и ехала за мной, даже
если дело было к ночи. Это для меня 50 лишних километров не крюк, но для женщины,
которая только что измученная вернулась с работы, это было не так легко. Но она не
жаловалась.
Мы с матерью были предельно откровенны друг с другом. Она доверяла мне полностью.
Я делал, что хотел, и, интересно отметить, что бы ни делал, всегда ей рассказывал. Я
никогда ее не обманывал. Если мне хотелось подольше погулять, никто меня не
останавливал. В то время как большинству детей приходилось убегать на вечерние
прогулки тайком, я выходил через парадную дверь. 21
Возможно, я несколько злоупотреблял ее доверием. Я был гиперактивным ребенком и
легко мог попасть в беду. В Плано хватает широких бульваров и полей, так и
заманивающих в неприятности подростка на велосипеде или за рулем автомобиля. Я
носился по городским проспектам, увертываясь от машин и проскакивая светофоры, и
доезжал таким образом до самого центра Далласа. Мне нравилось кататься по городу с
интенсивным движением - это было настоящим испытанием.
Мой новый и такой красивый "Raleigh" оставался у меня очень недолго - вскоре я
искорежил его и чуть не погиб сам. Это случилось во время одной из таких поездок по
городу, когда я пытался угнаться за светофорами. Мне удалось проехать на зеленый свет
пять светофоров подряд, но, когда я подъезжал к гигантскому перекрестку двух
шестиполосных магистралей, зеленый свет сменился желтым. Я решил проскочить - как
проскакивал всегда... до этого случая.
Я уже пересек три полосы, когда загорелся красный. Пересекая четвертую полосу, я краем
глаза увидел женщину в "Ford Bronco". Она меня не видела, поэтому нажала на газ - и
врезалась в меня. Я полетел головой вперед через дорогу. Шлема у меня не было. Я
приземлился на голову и откатился к тротуару.
Я был один и к тому же без документов. Я попытался подняться. Но меня уже окружила
толпа, и кто-то сказал: "Нет-нет, не шевелись!" Так я лежал и ждал "скорую помощь", а
дама, сбившая меня, тряслась в истерике. Прибывшая машина "скорой помощи" отвезла
меня в больницу. Я был в состоянии назвать номер домашнего телефона, и они позвонили
матери, которая тоже впала в истерику. У меня диагностировали сотрясение мозга и
наложили на голову и на ногу с зияющей раной несколько швов, а на вывихнутое колено -
шину. Что же касается велосипеда, то он превратился в груду металлолома.
Я объяснил лечившему меня врачу, что готовлюсь к соревнованию по триатлону, которое
должно пройти через шесть дней в Луисвилле. Доктор ответил: "И думать об этом нечего.
Ты не сможешь ничем заниматься три недели. Ни бегать, ни даже ходить".
Больницу я покинул на следующий день, прихрамывая, морщась от боли и с горечью
думая о предстоящем периоде бездействия. Но, посидев пару дней дома, я ужасно
заскучал и пошел немного поиграть в гольф, несмотря на шину на ноге. Движение
наполнило меня бодрящей энергией. Я снял шину с ноги. "Не так уж все и плохо",-
подумалось мне.
На четвертый день я уже забыл о происшествии. Самочувствие было отличное. Я
записался на участие в соревновании и сообщил об этом матери:
- Я буду участвовать.
Она сказала лишь:
- Хорошо.
Я позвонил другу и попросил у него велосипед. Потом отправился в ванную и снял с ноги
швы. На голове швы я решил оставить, поскольку они все равно будут прикрыты
купальной шапочкой. Потом я прорезал дыры в обуви, чтобы не натирало рану на ноге.
На следующий день рано утром я уже стоял на линии старта. Из воды я вышел первым.
Первым спрыгнул с велосипеда. В беге на 10 километров финишировал третьим. Днем22
позже в местной газете вышла большая статья о том, как меня сбила машина и как это не
помешало мне занять третье место. Неделю спустя мы с матерью получили письмо от
доктора. "Не могу поверить",- писал он.
Ничто, казалось, не могло заставить меня сбавить темп. Я люблю скорость во всех ее
проявлениях, и еще в подростковом возрасте воспылал страстью к скоростным
автомобилям. На призовые, полученные на соревнованиях по триатлону, я первым делом
купил себе подержанный красный "Fiat", на котором гонял по Плано - без прав.
Однажды, будучи уже в 11-м классе, я проявил настоящее мастерство в области вождения,
которым мои друзья восхищаются до сих пор. С несколькими одноклассниками я ехал по
двухрядной улице, когда на нашем пути оказались два каких-то тихохода.
Я нетерпеливо нажал на педаль газа. Мой "Fiat" проскочил между впереди идущими
машинами. Проскочил впритирку; щель между машинами была такова, что можно было
протянуть руку и сунуть палец в раскрытые от изумления рты других водителей.
Я выезжал на машине по вечерам, что без сопровождения взрослых было запрещено. Как-
то под Рождество я подрабатывал в магазине игрушек "Toys ‘n Us", помогая клиентам
донести покупки до машины. Стив Льюис нашел похожую работу в "Target". Мы оба
работали в вечернюю смену, поэтому наши родители позволяли нам добираться до места
на машинах. Зря они нам позволяли. Мы со Стивом устраивали гонки, выжимая на
городских улицах до 130-140 километров в час.
У Стива был "Pontiac Trans Am", а я к тому времени сменил "Fiat" на "Camaro" IROC Z28 -
это была не машина, а зверь. Я был уже в том возрасте, когда машина для меня значила
больше, чем что-либо другое. Джим Хойт помог мне купить ее, подписав документы о
покупке в кредит, и я выплачивал все ежемесячные взносы и страховку. Это была
скоростная машина, и время от времени по вечерам мы выезжали на длинный прямой
участок Форест-лейн, где при ограничении скорости в 70 километров в час мы
разгонялись до 180-190.
У меня было два круга друзей: товарищи по школе, с которыми я кутил, и друзья -
спортсмены - велогонщики, бегуны и триатлеты, многие из которых были уже зрелыми
мужчинами. Со стороны школьных товарищей, занимавших более высокое социальное
положение, существовал определенный прессинг, но тягаться с ними по стилю жизни мы
с матерью все равно не могли, поэтому даже не пытались. В то время как другие дети
разъезжали на дорогих машинах, подаренных родителями, я ездил на том, что купил за
свои кровные.
И все-таки временами я чувствовал себя изгоем. Я был парнем, который занимается не
тем спортом и носит одежду не тех фирм, что большинство. Кто-то из моих приятелей
как-то сказал мне: "Я бы на твоем месте постеснялся носить эти шорты с лайкрой". Я
лишь пожал плечами. В обществе существовал неписаный дресс-код: все "приличные"
люди должны были ходить в униформе с лейблом "Polo". Может, они и не догадывались
об этом, но их одежда была именно униформой. Одинаковые брюки, обувь, ремни,
бумажники, головные уборы. В общем, полное единообразие - и я был категорически
против.
Как-то осенью, уже заканчивая школу, я принял участие в важной юниорской велогонке
на время в Мориарти, штат Нью-Мексико. Условия гонки были идеальные, чтобы
показать отличное время: 19 километров по прямой, ровной дороге при очень слабом23
ветре. Маршрут пролегал по шоссе, и мимо то и дело проносились грузовики, обдавая нас
волной горячего воздуха. Молодые гонщики ехали туда бить рекорды и заявить о себе.
Стоял сентябрь, но в Техасе было еще жарко, поэтому я много вещей не брал. Утром в
день гонки я встал в 6:00 и отправился на тренировку. Меня обдало холодной свежестью
горного воздуха. Все, что было на мне из одежды,- это лишь шорты и гоночная майка с
короткими рукавами. Проехав пять минут, я буквально окоченел от холода и понял, что
долго так не выдержу. Я вернулся в номер.
- Мама, на улице так холодно, что я не могу ехать. Мне нужна куртка или что-нибудь
такое.
Мы порылись в нашем багаже, но ни одной теплой вещи не нашли. Я ничего с собой не
привез. Я оказался совершенно неподготовлен - вел себя как последний любитель.
Мама сказала:
- Возьми хотя бы мою ветровку.
Она вытащила из сумки свою маленькую розовую курточку. Я уже говорил вам, какой
невысокой и худенькой была моя мать. Куртка выглядела как снятая с детской куклы.
- Я возьму ее,- сказал я.
Так я замерз.
Я отправился на тренировку. Рукава куртки едва доходили мне до локтей, и она вообще
была мне мала, но я не снимал ее все 45 минут разминки. В ней же я прибыл в зону старта.
В гонке на время чрезвычайно важно быть разогретым, потому что, когда говорят:
"Марш!", у тебя нет времени на раскачку, ты должен быть готов стартовать и мчаться изо
всех сил все 19 километров. Но мне было холодно даже в куртке.
В отчаянии я сказал:
- Мама, заведи машину и включи печку на полную мощность.
Она завела машину, включила печку. Я влез в салон.
- Скажешь, когда подойдет мое время стартовать,- сказал я матери. Так я разогревался
перед стартом.
Наконец подошла моя очередь. Я вылез из машины и сел в седло. Подъехал к линии
старта - и в путь. Тогда я улучшил рекорд трассы на 45 секунд.
Те вещи, которые были важны для жителей Плано, для меня начинали иметь все меньше и
меньше значения. Школа и праздные развлечения отошли на второй план. Главным была
только моя цель - стать спортсменом мирового класса. Обладание домиком у дороги
рядом с сельским магазином не отвечало моим амбициям. У меня была скоростная
машина и в бумажнике водились деньги, и все это пришло благодаря победам в спорте, в
котором никто из моих товарищей по школе ничего не понимал и которым совершенно не
интересовался. 24
Мои тренировочные заезды становились все более продолжительными. Иногда мы
компанией отправлялись в турпоход или покататься на озере на водных лыжах, и если все
возвращались оттуда на машинах, то я в полном одиночестве ехал домой на велосипеде.
Однажды после такого турпохода мне пришлось ехать домой почти 100 километров - от
самого Тексома.
Даже учителя в школе, казалось, не понимали, чем я занимаюсь. Во время второго
семестра в выпускном классе Федерация велоспорта США пригласила меня приехать в
Колорадо-Спрингс на сбор юниорской национальной команды, а потом отправиться на
первые в моей жизни международные соревнования - юниорский чемпионат мира 1990
года в Москве. Они, видно, прослышали о моем выступлении в Нью-Мексико.
Но администрация школы возражала. У них была строгая политика: никаких
неоправданных отлучек. Вы скажете, что моя поездка в Москву принесла бы школе
известность и что она должна была бы гордиться тем, что один из ее выпускников в
перспективе может стать участником Олимпийских игр, но они так не считали.
Впрочем, я все равно поехал в Колорадо-Спрингс, а потом - и в Москву. Для уровня
юниорского чемпионата я был еще дилетантом; я был сгустком сырой энергии, но не имел
представления о тактике и не умел рассчитывать темп. Несколько кругов я лидировал, а
потом увял, растратив силы в слишком ранней атаке. Тем не менее на федерацию
впечатление мне произвести удалось, а русский тренер всем говорил, что я самый лучший
юный гонщик, каких он видел за годы своей карьеры.
Я был в отъезде шесть недель. Вернувшись в марте, я узнал, что из-за пропущенных
уроков мне были выставлены сплошные нули. Комиссия из шести администраторов
школы пригласила на встречу меня и мою мать, и нам было сказано, что, если я в
ближайшие недели не ликвидирую задолженность по всем предметам, мне не выдадут
аттестат. Мы с мамой были ошеломлены.
- Но я никак не успею сделать это за столь короткое время,- сказал я им.
Разжалобить их не удалось.
- Но ты ведь не пасуешь перед трудностями,- язвительно произнес один из членов
комиссии.
Я в упор посмотрел на них. Я прекрасно понимал, что, если бы я играл в футбол, носил
рубашку-поло и мои родители были членами загородного клуба Аос-Риоса, отношение ко
мне было бы совсем другим.
- Заседание окончено,- сказал я.
Мы с матерью встали и ушли. У нас уже были оплачены участие в официальной
церемонии и на выпускном балу, куплен академический костюм - мантия с головным
убором. Мама сказала мне: "Оставайся в школе до окончания уроков, а я все устрою
раньше, чем ты вернешься домой".
Она вернулась к себе в офис и обзвонила все частные школы Далласа, какие только нашла
в телефонном справочнике. Она просила, чтобы они приняли меня, а потом признавалась,
что не в состоянии платить за обучение, так не возьмут ли они меня бесплатно? "Он25
Достарыңызбен бөлісу: |