Первая до и после я хочу умереть в столетнем возрасте, с американским флагом на спине и звездой Техаса

неплохой мальчик,- умоляла она.- Наркотики не употребляет. Уверяю вас, он очень

способный".

К концу дня ей удалось найти частное учебное заведение, куда меня согласились принять

при условии, что я буду брать дополнительные уроки. Аттестат я получил вовремя. На

торжественной церемонии у всех моих новых одноклассников на головных уборах были

каштановые кисточки, а у меня - золотая, из Плано-Ист, но меня это нисколько не

смущало.

Что касается выпускного бала, то я решил провести его в своей прежней школе. Мы уже

заплатили за участие, и я не собирался отказываться от своего права. Я купил букетик

цветов для своей девушки, взял напрокат смокинг и арендовал лимузин. В тот вечер,

надев смокинг и повязав бабочку, я вдруг подумал: "Мама никогда не ездила на

лимузине".

Я хотел, чтобы она восполнила этот пробел в своей жизни. Как выразить матери все свои

чувства к ней и как отплатить за все, чем ты ей обязан?

Мать дала мне в жизни больше, чем мог бы дать любой учитель или отец, если бы он был,

и делала она это долгие трудные годы, годы, которые должны были казаться ей такими же

пустыми, как бурые поля Техаса. Она никогда не сдавалась, не беспокоилась о том, как

она выглядит со стороны, стиснув зубы доводила все до логического завершения; я мог

только мечтать о силе духа и стойкости моей матери, одинокой женщины с юным сыном и

маленькой зарплатой, которая не ждала за все свои тяготы и лишения никаких наград,

призов или лавров. Она находила утешение в своей материнской любви. Всякий раз, когда

она повторяла: "Превращай препятствия в благоприятные возможности, негатив - в

позитив", я понимал, что она говорила обо мне, о своей решимости во что бы то ни стало

вывести меня в люди.

- Надень свое выходное платье,- сказал я ей.

У моей мамы было чудесное платье, которое она именовала "выходным". Она надела его и

села в машину рядом со мной и моей подружкой, и мы катались по городу больше часа,

смеясь и провозглашая тосты за мое окончание школы, пока не подошло время бала.

Мама вновь обрела свое счастье в личной жизни. Когда мне было семнадцать, она

познакомилась с мужчиной по имени Джон Уоллинг, очень хорошим человеком, за

которого впоследствии вышла замуж. Мне нравился этот человек, с которым мы стали

хорошими друзьями, и я очень жалел, когда в 1998 году они разошлись.

Это забавно. Когда знакомые говорят: "Я на днях видел твоего отца", мне приходится

задумываться: "Кого именно они имеют в виду?" Это может оказаться любой из трех

мужчин, но своего "родного" отца я и в лицо не знаю, а о Терри далее говорить не хочу.

Случается, кто-то из Армстронгов пытается связаться со мной, как будто мы

родственники. Но мы не родственники, и я хочу, чтобы они уважали мои чувства на этот

счет. Моя семья - Мунихэмы. А что касается Армстронга, то эту фамилию я считаю своим

псевдонимом.

Я уверен, что Армстронги привели бы вам 50 тысяч доводов в пользу того, как мне нужен

отец и как много они для меня сделали. Но я не согласен. Все, что у меня есть, дала мне

мать. А им я не верю. 26

Несколько месяцев после окончания школы я оставался в Плано. Большинство моих

одноклассников по Плано-Ист поступили в университеты. Мой приятель Стив, например,

в 1993 году окончил Университет Северного Техаса. (Не так давно в Плано-Ист

проходила 10-я встреча выпускников. Меня не пригласили.)

Жизнь в Плано меня все более тяготила. Я участвовал в велогонках по всей стране как

член команды "Subaru-Montgomery", но понимал, что главные поля велосипедных

сражений находятся в Европе, и мне хотелось попасть туда. После того, как со мной

обошлись в выпускном классе, местное общество вызывало у меня еще большее

отвращение.

Я оказался в каком-то подвешенном состоянии. Мне негде было развернуться. На

соревнованиях местного масштаба я регулярно побеждал не только сверстников, но и

взрослых соперников – и в триатлоне, и в беге на 10 километров, и на вторничных

велогонках. В перерывах между соревнованиями я много времени проводил в магазине

Джима Хойта.

В юности Джим был неплохим велогонщиком, но в 19 лет его послали во Вьетнам, и он

два года отслужил там в пехоте, в тяжелейших условиях. Вернувшись домой, он мечтал

лишь о велоспорте. Чтобы заработать на жизнь, он открыл собственный веломагазин как

дилер компании "Schwinn". Многие годы Джим и его жена Ронда спонсировали юных

велосипедистов в окрестностях Далласа, обеспечивая их велосипедами и снаряжением и

выплачивая им стипендии. Джим верил в материальные стимулы. Он считал, что,

соревнуясь за деньги и бесплатное снаряжение, мы будем больше стараться и показывать

лучшие результаты. Весь последний год в школе, выступая за команду Джима Хойта, я

зарабатывал 500 долларов в месяц.

В глубине магазина у Джима был небольшой кабинет, где мы любили посидеть и

поговорить. Я не обращал внимания на увещевания школьного начальства или своих

отчимов, но к мнению Джима прислушивался. "У меня тяжелая работа,- говорил он,- но

мне нравится то место, которое я занял в жизни. Если ты судишь о людях по деньгам, то в

жизни тебе нужно еще очень многому научиться, потому что у меня есть друзья, которые

владеют собственными компаниями, и есть друзья, которые стригут газоны". Но Джим

был тоже не подарок; шутки с ним были плохи. И я уважал его характер.

Во время одной из вторничных гонок я вступил в спринтерскую дуэль с гонщиком,

который был несколько старше меня и которого я недолюбливал. Когда мы выехали на

финишную прямую, наши велосипеды сцепились. Мы пересекли финишную черту,

толкаясь, и оба упали на землю. Не поднимаясь, мы вцепились друг в друга и принялись

кататься в пыли. Наконец нас разняли, но я под всеобщий смех рвался продолжить драку.

Джима, однако, мое поведение отнюдь не развеселило: таких вещей он в своей команде не

допускал. Он подошел к моему велосипеду, поднял его и укатил.

Мне было очень жалко терять этот велосипед. Это был "Schwinn Paramount", который был

у меня на московском чемпионате и на котором я рассчитывал неделей позже участвовать

в многоэтапной велогонке. Немного выждав, я отправился к Джиму домой.

- Можно мне забрать велосипед? - спросил я.

- Нет,- ответил он.- Если хочешь поговорить, приходи завтра в магазин. 27

Я отстал. Он был раздражен до такой степени, что, казалось, готов был избить меня. И у

него была еще одна причина быть недовольным мной: он знал про мои автогонки на

"Camaro".

Несколькими днями позже он забрал у меня и машину. Я был вне себя. Я полностью

выплатил за нее кредит, около 5000 долларов. Но часть этих денег я получил в виде

стипендии, выступая за его команду. Однако тогда я плохо соображал, гнев помутил мой

рассудок. Когда тебе 17 лет и кто-то забирает у тебя "Camaro" IROC Z, то этот человек

становится твоим врагом. И я больше не ходил к Джиму. Я был слишком зол на него и

слишком его боялся.

Мы не общались несколько лет. В скором времени я уехал из города. После сборов в

Колорадо-Спрингс и юниорского чемпионата в Москве меня взяли в национальную

команду США, и мне позвонил новый руководитель сборной Крис Кармайкл. Крис был

наслышан обо мне, знал, что я очень силен, но не имею особого понятия о тактике гонок.

Крис сказал, что хотел бы подготовить новую группу молодых гонщиков. Этот вид спорта

переживал в Америке застой, и Крис искал свежие силы для его обновления. Он назвал

нескольких других молодых перспективных велосипедистов, таких как Бобби Джулич и

Джордж Хинкэйпи, и сказал, что хочет видеть среди них и меня. Как бы я отнесся к

поездке в Европу?

Настала пора выходить в люди. 28

Глава третья

Я НЕ ОСТАВЛЯЮ СВОЮ МАТЬ ЗА ДВЕРЬЮ

Жизнь велогонщика такова, что, прикованный к педалям велосипеда часы и сутки

напролет, ты пересекаешь целые континенты на скорости от 30 до 60 километров в час.

Ты на ходу хлещешь воду и сосешь леденцы, потому что твой организм в таком режиме

теряет за день 10-12 литров жидкости и сжигает 6000 килокалорий. Ты не можешь

остановиться даже по нужде или чтобы надеть плащ от дождя. Ничто не должно

прерывать скоростную шахматную партию, происходящую внутри плотной группы

велосипедистов, называемой пелотоном. Поэтому ты мокнешь под дождем, карабкаешься

на крутые склоны, виляешь по мокрому асфальту и трясешься по булыжнику, зная, что

достаточно одного неверного движения твоего нервного соседа, который слишком резко

нажмет на тормоза или слишком круто повернет руль, чтобы превратить твой велосипед в

кучу искореженного металла, а тебя в груду кровоточащей плоти.

Тогда я не знал, во что ввязался. Покинув дом в 18 лет, я представлял себе велогонки как

"садись в седло и крути педали". Ко мне с первых же дней приклеился ярлык выскочки, он

и впоследствии оставался со мной, быть может, незаслуженно. Я был очень молод, и мне

многому нужно было научиться. Я говорил и делал много такого, чего не следовало бы, но

выскочкой я никогда не был. Я был просто техасцем. "Тоrо de Texas", как именовала меня

испанская пресса.

Во время своей первой крупной международной гонки я делал все то, что мой тренер

говорил мне не делать. Это было на любительском чемпионате мира 1990 года в японском

городе Уцуномия. Гонка была на 185 километров с затяжным подъемом. Дело

усугублялось тем, что день был очень жаркий: около 35 градусов. Я выступал за

национальную команду США, которой руководил Крис Кармайкл, молодой веснушчатый

блондин, которого я тогда еще не очень хорошо знал - и не слишком внимательно слушал.

Крис дал мне строгие инструкции: большую часть гонки я должен был держаться в конце

основной группы и, прежде чем предпринимать какие-либо действия, ждать его сигнала.

Было слишком жарко, и трасса была слишком тяжелой, чтобы пытаться бездумно рваться

в лидеры и служить для остальных ветровым стеклом. Умнее было держаться до поры до

времени в тени и беречь силы.

- Я хочу, чтобы ты выжидал,- сказал мне Крис - И не вылезай вперед, там ветер.

Я кивнул и поехал на старт. В течение первого круга я делал то, что мне сказал тренер,

держась почти последним. Но долго сдерживаться не смог; мне хотелось проверить свои

ноги. Я начал выдвигаться вперед. На втором круге вышел в лидеры, и на очередной точке

контроля мой отрыв составлял уже 45 секунд. Проезжая мимо Криса, я взглянул на него.

Он отчаянно раскинул руки, словно говорил мне: "Что же ты делаешь?"

Я ухмыльнулся и помахал рукой с оттопыренными указательным пальцем и мизинцем -

"техасскими рогами". Мы их забодаем.

Крис принялся орать на весь штаб американской сборной: "Что он делает?!" 29

А что я делал? Я просто ехал. Это был ход, который впоследствии стал известен как

"классический ранний Армстронг": своевольная, преждевременная и очевидно

неблагоразумная атака. Я проехал в гордом одиночестве еще три круга, оторвавшись на

полторы минуты. Я был очень доволен собой, но жара взяла свое. Вскоре меня догнали

остальные гонщики. Оставалась еще половина дистанции, а я уже изнемогал. Я все еще

пытался держаться впереди, но сил уже не оставалось. Истерзанный жарой и подъемами, я

финишировал одиннадцатым.

Тем не менее, это был лучший результат, когда-либо показанный американцем на данной

трассе. И когда гонка завершилась, Крис был скорее доволен, чем рассержен. Вечером мы

пошли в бар отеля, чтобы выпить пива и пообщаться. Я не был уверен в своих чувствах к

Крису. Когда я только приехал из Плано, он разделил сборную на две группы и мне отвел

место в группе "В". Я еще не совсем простил ему это проявление пренебрежения. Мне

еще предстояло узнать, что его внешне неуважительная манера общения с лихвой

компенсировалась братской верностью и необычайной тренерской мудростью. В свое

время он участвовал в Олимпийских играх и был в одной команде с Грегом Ле-мондом.

Мы потягивали пиво и вспоминали события прошедшего дня, посмеиваясь над ними.

Вдруг Крис стал серьезным. Он поздравил меня с одиннадцатым местом и сказал, что ему

понравилось то, что он увидел.

- Ты не боялся проиграть,- сказал он.- Ты не отвлекался на дурацкие мысли типа "А вдруг

меня догонят?".

Я радостно внимал похвалам. Но Крис добавил:

- Разумеется, если бы ты понимал, что делаешь, и берег силы, ходил бы сейчас с медалью.

Вот тебе и раз. Я продемонстрировал лучший результат, когда-либо показанный

американцем до меня, а для Криса это было недостаточно хорошо. Фактически он

исподволь намекал мне, что я провалил гонку.

- Я серьезно,- продолжал он.- Ты мог выступить гораздо лучше. Уверен, что ты способен

стать мировым чемпионом. Но для этого надо еще много работать.

Крис объяснил мне, что лучшие гонщики мира, все эти Марко Пантани, Мигели

Индурайны, по силе и выносливости мне не уступают, а то и превосходят.

- То же самое можно сказать обо всех, с кем тебе предстоит соревноваться на этом уровне.

Так что обойти их можно лишь за счет тактики.

Мне предстояло научиться искусству велогонок, а как этому учиться, если не верхом на

велосипеде? В том году я провел вдали от родины, в заморских странах, 200 дней. Я

объездил всю Европу, потому что проверить свои силы ты можешь лишь непосредственно

на состязаниях. Только так ты можешь узнать, научился чему-нибудь или нет.

В Америке же я поселился в Остине, в холмистой части Техаса, на берегу озера,

окруженного скалами, заросшими темно-зеленой растительностью, и питаемого бурными

водами реки Колорадо. В Остине никого не волновало, в какой одежде я хожу и к какому

кругу принадлежу. Там вообще не встретишь двух одинаково одетых людей, а многие

местные богачи выглядят как бродяги. Этот город кажется созданным для молодежи, с

постоянно пополняемыми и обновляемыми рядами баров и музыкальных клубов на30

Шестой улице и забегаловками с мексиканской кухней, где разнообразия ради можно

вкусить чего-нибудь острого.

Это, ко всему прочему, отличный город для тренировок, с бесконечными велосипедными

дорожками и широкими трассами. Я снял небольшое бунгало близ кампуса Университета

штата Техас - не для учебы, конечно, а для тренировок.

Велогонки, как я узнал,- очень сложный, полный интриг и гораздо более командный вид

спорта, чем это выглядит со стороны. В этом спорте свой собственный язык,

составленный из разных европейских слов и фраз, а также собственная - и весьма

своеобразная - этика. В любой команде у каждого гонщика своя работа и каждый отвечает

за ту или иную часть гонки. Самые медлительные гонщики именуются "прислугой",

потому что им достается самая неблагодарная работа - "тащить" остальных на подъеме

("тащить" на велосипедном жаргоне означает закрывать собой остальных от ветра) и

защищать лидера команды в различных сложных ситуациях этапа. Лидер команды - это

главный гонщик, более других способный набрать скорость на финишном отрезке пути,

имея за спиной 250 километров. Начинал я "прислугой", но постепенно выбился на роль

лидера.

Я многое узнал о пелотоне - массивной группе гонщиков, где сосредоточена основная

масса участников. Зрителям она представляется (когда проезжает мимо) пестрым,

пульсирующим и жужжащим пятном, но внутри этого расплывчатого разноцветного

пятна ежесекундно происходят стычки рулями, локтями, коленями, международного

уровня интриги и сделки. Скорость пелотона варьируется. Когда все спокойно, эта толпа

движется со скоростью 30 километров в час; гонщики неторопливо крутят педали и

переговариваются. Бывает же, что от пелотона отрывается небольшая группа, и мы

ускоряемся до 60 километров в час. Внутри пелотона между соперниками постоянно

ведутся переговоры: ты протащи меня сегодня, я протащу тебя завтра. Уступи – и

заведешь себе друга. Разумеется, сделки, компрометирующие тебя или команду,

недопустимы, но, если можешь, помоги другому, и он отплатит тебе тем же.

Подобные взаимоотношения между спортсменами для начинающего гонщика могут быть

сложны и двусмысленны, а порой и вызывать проблемы, и в начале 1991 года я получил

на этот счет хороший, хотя и жестокий урок. Я планировал выступать в качестве

любителя до Олимпийских игр 1992 года в Барселоне, а потом перейти в профессионалы.

А тем временем на домашних соревнованиях я продолжал выступать за команду "Subaru-

Montgomery". То есть официально я был членом двух команд: на международной арене

выступал под флагом американской национальной команды, возглавляемой Крисом

Кармайклом, а на внутренних состязаниях - под эгидой "Subaru-Montgomery".

Во время зарубежного турне национальной сборной в течение 1991 года я принял участие,

среди прочего, и в престижной гонке "Сеттимана Бер-гамаска". Эта десятидневная гонка

проходит по дорогам Северной Италии и открыта как для любителей, так и для

профессионалов. Там участвовали некоторые из лучших велогонщиков мира. Никто из

американцев никогда эту гонку не выигрывал, но, руководимая Крисом, наша команда

была на подъеме, и нам казалось, что мы могли бы добиться успеха.

Была только одна проблема. Команда "Subaru-Montgomery" тоже участвовала в

состязании, и я в своей звездно-полосатой форме оказался соперником гонщиков, которых

привык считать своими товарищами по команде. 31

На первых этапах гонки общее лидерство захватил гонщик "Subaru-Montgomery" и мой

друг Нейт Риз. Но я тоже был в хорошей форме и шел за ним по пятам. Я ликовал. Мне

казалось, что лучше и быть не может: мы, друзья-соперники, возглавляем гонку. Но

руководитель команды "Subaru-Montgomery" так не считал. Ему не нравилось, что я

составляю конкуренцию Нейту, и он ясно дал мне это понять. В перерыве между этапами

он вызвал меня к себе. "Ты должен работать на Нейта",- сказал он. Я непонимающе

уставился на него. Неужели он действительно ждал от меня, что я возьму на себя роль

"прислуги" Нейта? Но он имел в виду именно это. "Не атакуй". Слова звучали как приказ.

После этого он прямо объяснил мне, что я обязан дать Нейту выиграть.

Я был всецело предан национальной команде. По сравнению с остальными командами мы

были как бедные родственники - разношерстная компания, приютившаяся в крошечном

отеле по трое в номере и не получавшая никаких денег. Наш бюджет был столь скуден,

что Крис каждый вечер мыл наши фляги ("бачки") из-под воды и использовал их снова и

снова, в то время как наши соперники из профессиональных команд, в том числе и

"Subaru-Montgomery", выбрасывали свои уже после однократного использования. Если бы

я выиграл "Сеттимана Бергамаска", это стало бы большой победой американского

велоспорта и государственной программы его развития. Но руководитель моей

профессиональной команды приказал не высовываться.

Я пошел к Крису и признался ему, что менеджер "Subaru-Montgomery" запрещает мне

особенно усердствовать. "Лэнс,- сказал мне Крис.- Эта гонка важна прежде всего для тебя

самого. Ты не можешь не атаковать. Это твоя гонка. Ты должен ее выиграть".

На следующий день я крутил педали как проклятый. Только представьте: пелотон из ста

человек начинает крутой подъем. Постепенно пятьдесят человек отстают, потом еще

двадцать, еще десять. Впереди остаются 15 - 20 гонщиков. Это гонка на истощение. Но ты

атакуешь, начинаешь ускорять темп. Те, кто не способен поддерживать такой темп, тоже

отстают. В этом, в общем-то, и состоит суть велогонок.

Но от меня ждали другого - я должен был обеспечить победу Нейту. Чем больше я думал

об этом, тем больше понимал, что об этом не может быть и речи. Я говорил себе: "Если он

достаточно силен, чтобы угнаться за мной,- пожалуйста. Но если он отстанет, я его ждать

не буду". Он отстал. И я ждать не стал.

На этом этапе я победил и надел желтую майку лидера. Нейт отстал от меня минут на

двадцать. Менеджер команды "Subaru-Montgomery" был в ярости и после этапа

набросился на меня и Криса.

- Что это ты делаешь? - спросил он у меня.

Крис встал на мою защиту.

- Это же велогонка,- сказал он. - В ней участвуют, чтобы победить.

Мы разошлись, но я был очень расстроен. С одной стороны, мне казалось, что менеджер

моей профессиональной команды предал меня, а с другой – я сам мучился чувством вины

из-за этого конфликта лояльности. Тем вечером мы с Крисом сели и поговорили по

душам.

- Послушай,- сказал мне Крис- Если тебе говорят, что ты не должен атаковать, значит,

ее не выигрывал. Если ты победишь в состязании с лучшими гонщиками мира, это станет

отличным трамплином для твоей карьеры. Кроме того, не забывай, что ты представляешь

национальную сборную Соединенных Штатов. Если ты не покажешь лучшее, на что

способен, как это будет выглядеть?

На мой взгляд, это должно было выглядеть хуже некуда: "Простите меня за то, что я

вышел в лидеры, я больше не буду - ведь я должен пропустить вперед другого парня,

потому что он профессионал". Я не мог пойти на это. Но меня тревожило, что

руководитель "Subaru-Montgomery" попытается злословием в мой адрес помешать моему

будущему в качестве профессионала.

Крис сказал:

- Не тревожься. Просто делай то, что считаешь правильным. Если ты выиграешь эту

гонку, в профессиональном спорте тебя примут с распростертыми объятиями.

Мне захотелось поговорить с матерью. Чтобы позвонить в Штаты, нужно было набрать

огромное количество цифр, но я наконец дозвонился.

- Как дела, сынок? - спросила мама.

Я объяснил ситуацию. Расстроенный, я говорил, заикаясь.

- Мама, я не знаю, что мне делать. Я в числе лидеров, но менеджер "Subaru" требует,

чтобы я помог победить Нейту Ризу.

Мать выслушала меня, а потом сказала:

- Лэнс, если ты чувствуешь, что можешь выиграть гонку,- выигрывай.

- Думаю, что могу.

- Тогда черт с ними. Выигрывай. Не давай ни кому запугать тебя. Пригни голову - и

вперед.

Montgomery", но и среди итальянских болельщиков "Subaru-Montgomery", которым так не

нравилось видеть впереди американца, что они сыпали на дорогу битое стекло и кнопки,

надеясь, что я проколю колеса. Но по мере приближения гонки к финишу итальянцы

стали относиться ко мне теплее, и на финишной черте уже приветствовали меня

радостными криками.

Я выиграл. Я сделал это, обеспечив американской команде победу в европейской гонке.

Наша команда была в экстазе, как и Крис. Когда я после награждения сошел с пьедестала,

Крис произнес слова, которые навсегда остались у меня в памяти:

- Однажды ты выиграешь "Тур де Франс". Велоспорт приносит молодому гонщику

больше разочарований, чем наград. После Олимпиады я, как и планировал, перешел в

профессионалы - и первую же гонку в новом качестве закончил последним.