Первая до и после я хочу умереть в столетнем возрасте, с американским флагом на спине и звездой Техаса

Несколько успокоившись, я прошел в свой кабинет и начал обзванивать всех тех, кому,

как мне казалось, нужно было немедленно сообщить о случившемся. Я позвонил своему

другу и товарищу по команде "Motorola" Кевину Ливингстону, который в это время

участвовал в гонках в Европе. Кевин был для меня как младший брат; мы были так

близки, что на следующий сезон даже планировали вместе снять квартиру в Европе. Ранее

я уговорил его переехать жить в Остин, чтобы мы могли вместе потренироваться.

Дозвонившись до него в Италии, я был все еще как в дурном сне.

- Мне нужно кое-что сказать тебе. У меня плохие вести.

- Что, гонку проиграл?

- У меня рак.

Я хотел объяснить Кевину, что я чувствовал и как мне не терпелось его увидеть, но он

жил в одной квартире с тремя членами национальной сборной США, а их я посвящать в

свои проблемы не хотел. Поэтому нам пришлось общаться как заговорщикам.

- Ты знаешь,- сказал я.

- Да, я знаю,- ответил он.

На этом наш разговор закончился. Уже на следующий день Кевин вылетел домой.

Затем я дозвонился Барту Нэгсу, наверное своему самому давнему и лучшему другу в

Остине бывшему велосипедисту, работавшему в недавно созданной компьютерной фирме.

Я нашел его на рабочем месте - он, как всегда, работал допоздна

- Барт, у меня рак яичка,- сказал я ему.

Барт помолчал, не зная, что сказать, но потом нашелся:

- Лэнс, сейчас с раком творят чудеса, и я уверен, что все закончится благополучно.

- Не уверен,- сказал я.- Я сижу один дома и дрожу от страха.

Барт ввел в свой компьютер поисковую строчку и начал выводить на экран и на принтер

все, что было известно об этой болезни. Распечатка получилась сантиметров 30 толщиной.

Он нашел всевозможные сведения о клинических испытаниях научных исследованиях,

вариантах лечения, потом собрал это все и привез ко мне домой. Ему предстояло рано

утром ехать в Орландо со своей невестой Барбарой, но он все-таки нашел время заехать ко

мне, чтобы сказать, как он любит меня, и вручить все добытые им материалы.

Один за другим стали прибывать друзья и родные. Получив мое сообщение на пейджер,

приехала Лайза. Она занималась в библиотеке, и от шока у нее был стеклянный взгляд.

Затем приехал Билл Степлтон со своей женой Лорой. Билл работал в одной из остинских

адвокатских контор, и я выбрал его своим агентом за преданность. Этот выпускник

Университета штата Техас казался несколько медлительным, но в прежние годы он был49

спортсменом, членом олимпийской сборной по плаванию и сохранил атлетическое

телосложение. С его приходом я зациклился на своем почти неизбежном завершении

карьеры.

- С гонками покончено,- сказал я,- и агент мне больше не понадобится.

- Лэнс, давай не будем забегать вперед. Сейчас об этом не время думать,- ответил Билл.-

Ты ведь не знаешь, что все это значит и что из этого выйдет

- Ты не понимаешь, Билл. Мне больше не нужен агент. У меня больше не будет никаких

контрактов.

- Хорошо, но я здесь не как твой агент. Я здесь Как твой друг. Могу я чем-нибудь помочь

тебе?

Это был один из тех моментов, когда все в моем восприятии сместилось. При чем здесь

- Можешь. Привези мою мать из аэропорта,- сказал я.

Билл и Лора тут же поднялись с дивана и поехали в аэропорт. Я был только рад, что мне

самому не пришлось встречать маму, потому что, увидев Билла, она снова залилась

слезами. "Как такое могло случиться? - говорила она Биллу и Лоре.- Что с нами будет?"

Но пока они ехали из аэропорта до моего дома, она сумела взять себя в руки. В ней от

рождения не было ни грамма жалости к себе, и, переступив порог моего дома, она снова

была сильной. Я встретил ее в гостиной и крепко обнял.

- Все будет хорошо,- сказала она мне на ухо.- Нас так просто не возьмешь. Нам слишком

многое пришлось пережить, и с нас хватит. На этот раз ничего плохого не случится.

Нечего даже и думать.

Мы оба поплакали друг у друга на плече, но недолго, потому что нам слишком многое

надо было обсудить. Я рассказал матери и друзьям, какой диагноз мне поставил доктор

Ривс. Нужно решить некоторые вопросы и принять кое-какие решения, а времени

осталось мало, потому что на 7 утра запланирована операция. Я достал рентгеновские

снимки, которые привез от доктора Ривса, и показал их всем. На них хорошо были видны

опухоли, плававшие в моих легких подобно белым мячикам для гольфа.

Я попросил собравшихся держать мою болезнь в тайне, пока у меня не появится время

рассказать о ней спонсорам и товарищам по команде. Пока я разговаривал с матерью,

Билл позвонил в больницу и попросил соблюдать конфиденциальность в отношении

моего диагноза и зарегистрировать меня в больнице под вымышленным именем.

Разумеется, я обязан был рассказать о случившемся своим спонсорам, фирмам "Nike",

"Giro", "Oakley" и "Milton-Bradley", а также организации "Cofidis", и созвать пресс-

конференцию. Но прежде я должен был сообщить об этом людям, которые были особенно

близки мне,- Очу, Крису и товарищам по команде,- а они в большинстве своем были

разбросаны по разным странам и до них трудно было дозвониться.

Люди реагировали на новость по-разному. Кто-то начинал заикаться, кто-то пытался

успокоить меня, но всех моих друзей объединяло желание как можно скорее приехать ко

мне в Остин. Оч был дома, в Висконсине. Когда я дозвонился до него, он ужинал, и его

реакция была весьма своеобразной - в ней был весь Оч. 50

- Вы сидите? - спросил я.

- Что такое?

- У меня рак.

- Так. И что это значит?

- Это значит, что у меня рак яичка и завтра меня оперируют.

- Хорошо, я подумаю об этом,- спокойно произнес Оч.- Увидимся завтра.

Наконец подошло время ложиться спать. Забавно, но спал я в ту ночь очень крепко. Я

вошел в состояние абсолютного покоя, словно готовился к важному состязанию. Если мне

предстояла большая гонка, я всегда старался как следует отоспаться, и на этот раз

поступил так же. На каком-то подсознательном уровне я хотел быть в абсолютном пике

формы, чтобы достойно встретить то, что ждало меня в предстоявшие дни.

Наутро я прибыл в больницу к 5 часам. Я приехал на своей машине - мама сидела рядом -

в мешковатом тренировочном костюме и прошел через главный вход, чтобы начать жизнь

пациента. Сначала мне предстояло пройти ряд стандартных тестов вроде магнитно-

резонансной томографии (МРТ) и анализа крови. У меня была слабая надежда, что после

всех этих анализов врачи скажут мне, что они ошиблись и моя болезнь не столь уж

серьезна. Но эти слова так и не прозвучали.

Мне еще не приходилось надолго ложиться в больницу - я всегда слишком спешил

отбросить прочь костыли и сам удалял у себя швы, поэтому не знал даже о таких вещах,

как регистрация, и не захватил бумажник. Я посмотрел на мать - и она тут же взяла на

себя всю бумажную работу. Пока я сдавал анализы, она заполняла необходимые

формуляры.

Операция вместе с необходимыми послеоперационными процедурами продлилась около

трех часов, и эти часы показались моей матери вечностью. Она сидела в моей больничной

палате с Биллом Стэплтоном и ждала, когда меня привезут. Зашел доктор Ривс и сказал,

что все прошло удачно и опухоль удалили без всяких проблем. Потом прибыл Оч. Верный

своему слову, он сел на первый же утренний рейс до Остина. Пока меня держали в

хирургическом отделении, мама посвятила Оча в ситуацию. Она решила для себя, что у

меня все будет хорошо,- словно для этого было достаточно одной ее воли.

Наконец меня привезли в палату. Голова еще кружилась после наркоза, но я был в

сознании и мог поговорить с Очем, склонившимся над моей постелью. "Я одолею эту

штуку, что бы это ни было",- сказал я ему.

Мать осталась со мной на ночь, прикорнув на диване. Спали оба плохо. Перенесенная

операция отзывалась сильной болью. Хирургический шов был длинным и глубоким, к

тому же располагался в очень нежном месте, поэтому при каждом моем шевелении мама

вскакивала с дивана и подходила ко мне, чтобы удостовериться, что я в порядке. Я был

прикован к капельнице, и, когда мне надо было в туалет, она помогала мне подняться с

койки и везла за мной всю конструкцию, пока я ковылял через палату, а потом помогала

снова улечься в постель. Матрац был с пластиковым покрытием, и я сильно потел.

Каждые пару часов я просыпался и обнаруживал, что простыни совершенно мокрые.

Мама меняла белье и обтирала меня. 51

На следующее утро доктор Юман принес мне первые результаты патологического

исследования и анализа крови. Я все еще цеплялся за мысль о том, что рак мог оказаться

не таким уж серьезным, как все думали, но доктор Юман разубедил меня. Он сказал, что

биопсия и анализ крови свидетельствуют о стремительном распространении рака. Это

было типично для рака яичка: он поднимается по кровеносным сосудам в лимфатические

узлы, и его следы уже обнаружены у меня в животе.

В течение суток после первоначального диагноза я узнал о тестикулярном раке все, что

можно было узнать. Я знал, что онкологи различают три стадии этой болезни: на первой

стадии раковая опухоль сосредоточена в яичках и прогноз для пациента превосходный; на

второй стадии рак перемещается в лимфатические узлы брюшной полости; а на третьей

поражает жизненно важные органы, в частности легкие. Тесты показывали, что у меня

был рак третьей стадии; фактически в моем организме были три его формы, самая

злокачественная из которых - хориокарцинома, чрезвычайно агрессивная, переносимая

кровью разновидность, которую очень трудно остановить.

Мне сказали, что к химиотерапии приступят через неделю - с помощью катетера,

имплантированного в грудь,- и продлится она три месяца. Мне потребуется так часто

брать кровь на анализ и так много лекарств вводить внутривенно, что вместо стандартных

игл гораздо практичнее использовать катетер. Вздыбливаясь под кожей, катетер выглядел

пугающе, а разрез на груди казался таким неестественным - как будто жабры. Была еще

одна проблема, требующая обсуждения: я, по крайней мере на какое-то время, был

обречен на стерильность. До начала первого сеанса химиотерапии, запланированного

через неделю, доктор Юман посоветовал мне заблаговременно сдать на хранение как

можно больше спермы. Вопрос о стерильности раньше не всплывал и застал меня

врасплох. Юман пояснил, что после химиотерапии способность иметь детей

восстанавливается не у всех пациентов: исследования показывали, что в течение года в

норму приходят примерно 50 процентов больных. В двух часах езды, в Сан-Антонио, был

банк спермы, и Юман посоветовал мне отправиться туда.

Вечером накануне выписки из больницы мать сходила в онкологическое отделение и

получила все принадлежности для моего катетера, рецепты на противорвотные препараты

и дополнительную литературу, посвященную раку яичек.

Если вы никогда не бывали в онкологическом отделении больницы, позвольте сказать

вам: приятного там мало. Дожидаясь, пока ей принесут необходимые материалы, мать

увидела больных, завернутых в простыни, лишенных волос, оплетенных трубками от

капельниц, бледных и смертельно изможденных. Получив необходимые принадлежности

и литературу, она сложила все в широкую полотняную сумку, которая превратилась у нее

в походную противораковую аптечку, и вернулась ко мне в палату.

- Сынок,- сказала она,- я хочу предупредить тебя, что, когда ты отправишься туда на

лечение, тебя ждет малоприятное зрелище. Но помни одно: все эти люди попали туда по

той же причине, что и ты,- чтобы выздороветь.

А потом она отвезла меня домой.

В субботу утром я проснулся рано. В ванной посмотрел в зеркало - и от неожиданности

вскрикнул. Катетер был закупорен огромным кровяным сгустком, вся грудь распухла и

была покрыта спекшейся кровью. Когда я вернулся в спальню, Лайза онемела от ужаса.

Крикнул матери: "Мама, можешь подойти?!" Она прибежала в комнату и осмотрела

катетер. Не паникуя, она намочила тряпочку, спокойно вытерла кровь, после чего52

позвонила в больницу. Медсестра объяснила ей, что в закупорке катетера нет ничего

необычного, и рассказала, что нужно сделать, чтобы избежать инфекции. Но зрелище

было ужасное.

Повесив трубку, мать помчалась в аптеку и вернулась с пакетами бактерицидного

пластыря, сиявшими белизной в полумраке спальне. Она налепила пластырь на катетер,

что чрезвычайно развеселило нас с Лайзой. Затем она позвонила доктору Юману.

- Катетер был закупорен. Я почистила его, но... может быть, его следовало бы достать?

- Ничего пока не делайте,- ответил Юман,-потому что я решил сдвинуть первый сеанс

химиотерапии на более раннее время. Начнем лечение в понедельник в час дня.

- А почему? - спросила мать.

Я взял трубку. Доктор Юман объяснил, что более детальное исследование ткани и крови

вызывает большую тревогу. Рак в своем развитии за последние сутки дал резкий скачок.

Онкологи отслеживают прогресс болезни с помощью так называемых маркеров крови:

измеряя уровень содержащихся в крови различных белков, таких как человеческий

хорионический гонадотропин (ХГЧ) и альфафетопротеин (АФП), можно определить

степень развития рака в моем организме. У меня эти показатели за минувший день

выросли. Рак не просто распространяется, он галопирует, поэтому Юман уже и мысли не

допускает, чтобы откладывать начало химиотерапии. Начинать лечение нужно

немедленно, потому что при такой скорости развития рака каждый день на счету.

Совершенно упав духом, я повесил трубку. Но тосковать времени не было; у меня

оставался только один шанс успеть сдать свою сперму в Сан-Антонио - ехать туда

сегодня. "Как это грустно", - сказал я матери.

В Сан-Антонио я ехал в тягостном настроении. Единственное, что несколько сняло

напряжение, был приезд Кевина Ливингстона, который для моральной поддержки поехал

со мной. Я был рад видеть его. У него открытое лицо и живые голубые глаза под

стрижеными черными волосами, и было такое чувство, будто он вот-вот рассмеется. С

ним трудно быть в плохом настроении. За рулем сидел еще один помощник - молодой

человек по имени Корд Шифлет, сын моего друга архитектора Дэвида Шифлета,

вызвавшийся отвезти нас.

Я долго сидел молча, и одна тревожная мысль сменяла другую. У меня был только один

шанс сохранить свою сперму. Может статься, что у меня никогда не будет детей. В

понедельник мне предстоит первый сеанс химиотерапии. Как я перенесу его?

Наконец мы приехали. Корд, Кевин и моя мать остались в холле, а меня медсестра отвела

в специальную комнату. Кевин выдавил из себя не совсем приличную шутку, чтобы

несколько разрядить атмосферу.

- Эй, Лэнс, тебе журнальчик не нужен? - сказал он. В ответ я лишь вяло улыбнулся.

Мне предложили сесть в откидывающееся кресло. Освещение было тусклое. "Для

создания должной атмосферы",- догадался я. На столике высилась стопка - да! - журналов.

Порно - увидел я, проникшись отвращением. Я откинулся в кресле и тяжело вздохнул,

едва не плача. Меня мучила боль. След от операции был прямо над пахом и переходил на

живот. После шока, вызванного диагнозом, я был в полном эмоциональном упадке, а53

теперь от меня ждут эрекции? Да разве такое возможно?! Лежа в кресле, я думал: "Совсем

не так я себе все это представлял". Зачатие ребенка должно происходить в порыве страсти

и надежды, а не быть следствием исполненной тоски и отчаяния процедуры,

осуществляемой в полном одиночестве.

Я хотел стать отцом - очень хотел,- но всегда полагал, что это должно случиться, когда ты

влюблен. В мои двадцать с небольшим у меня было много романтических связей. Я какое-

то время встречался с девушкой, но через несколько месяцев мне это надоедало, следовал

разрыв, и все начиналось сначала. Я встречался с одноклассницей, потом с голландской

манекенщицей, но ни одна любовная связь не длилась больше года. Мои товарищи по

команде в шутку называли меня "экспрессом" - за ту скорость, с которой я менял

подружек. Я не был женат, не был связан какими-то обязательствами и потому в этом

отношении особенно не переживал. С Лайзой Шиле, однако, ситуация была другая. К

тому времени, когда у меня выявили рак, мы стали очень близки. Она была очень умной и

серьезной девушкой, всецело поглощенной учебой в Университете штата Техас, и я уже

начинал задумываться о том, чтобы жениться на ней и завести детей. Я не был уверен, что

наших отношений хватит надолго, но хотел жениться и стать лучшим отцом, чем те, что

до сих пор попадались в моей жизни.

Теперь у меня не было выбора, и закрыв глаза, я сделал то, что должен был сделать.

Когда я вышел, мама и друзья сидели молча. Позже я узнал, что, пока они ждали меня,

мать почти сердито сказала им: "Послушайте, мальчики, когда он выйдет, я не хочу

услышать от вас ни слова. Ни единого слова!" Она понимала меня. Понимала, что это был

один из самых тяжелых моментов в моей жизни, и никакие шутки тут были не уместны.

Сделав дело, я вручил пузырек врачу. Корд и Кевин молчали. Я торопливо заполнил

какие-то бумаги и сказал медсестрам, что остальную необходимую информацию вышлю

позже. Я хотел поскорее выбраться оттуда. Но когда мы выходили, врач остановил меня.

- Очень низкое число сперматозоидов,- сказал он.

Врач объяснил, что моя сперма содержала лишь треть положенного количества

сперматозоидов. Похоже, что рак уже поразил мою репродуктивную систему. А теперь

свою дань возьмет и химиотерапия.

Обратный путь был еще тоскливее, чем дорога туда. Я даже не помню, останавливались

ли мы перекусить. Я рассказал Кевину и Корду о журналах. "Вы представляете, они дают

все это свободно смотреть!". Кевин и Корд были великолепны; они вели себя так, словно

ничего особенного не произошло, не было ничего, чего следовало бы стесняться,-

обычная, пусть и болезненная, но необходимая процедура. Я оценил их деликатность и

перенял их стиль; после этого я уже не стеснялся своей болезни.

Выходные я провел на диване, отходя от операции. Разрез болел, от наркоза мутило. Я

лежал и смотрел футбол; мать готовила еду, а потом мы читали все подряд о раке. "Все

перелопатили", как выразилась мать. Между сеансами чтения мы обсуждали перспективы.

"Как мы выберемся из этого?" - спрашивал я. Мы вели себя так, словно можно было

каким-то образом разработать и осуществить план победы над этой напастью,- в чем мы

практиковались в былые годы. 54

Всю первую неделю мама бегала по аптекам, приводила в порядок мою историю болезни,

рыскала по книжным магазинам в поисках новых материалов по раку и планировала мой

распорядок.

Она купила мне блокнот, чтобы я вел дневник, и книгу для посетителей, чтобы

фиксировать, кто меня навещал. Для моих друзей она составила график посещений,

чтобы, с одной стороны, они не толпились вокруг меня, а с другой - чтобы я никогда не

чувствовал себя одиноким и у меня не было времени впадать в депрессию.

Мама также расчертила календарь на ближайшие три месяца, чтобы отмечать в нем

проведенные сеансы химиотерапии, и составила список лекарств с указанием времени

приема каждого. Она взяла на себя роль своего рода менеджера. Ее оружием были

цветные карандаши, таблицы и графики. Она была твердо убеждена, что хорошая

организация и знания помогут лечению болезни.

Она договорилась о встрече с диетологом. Я слез с дивана, и мы поехали к нему. Диетолог

дал свои рекомендации насчет борьбы с раком и список продуктов, совместимых с

лекарствами, применяемыми при химиотерапии: побольше курятины, брокколи, никакого

сыра и прочих жиров, как можно больше витамина С - он поможет бороться с токсинами,

образующимися в организме при химиотерапии. Мать сразу же начала варить мне

огромные порции брокколи.

Но за всей этой почти маниакальной активностью матери было видно, насколько ей

тяжело. Когда она разговаривала со своими родными по телефону, я слышал, как дрожит

ее голос, поэтому она вообще перестала звонить, когда я был поблизости.

Она старалась не показывать мне, как сильно переживает, но я знал, что вечерами она

уходит в свою спальню и плачет.

В понедельник утром настало время выйти на публику. Я созвал пресс-конференцию и

объявил, что заболел и в велогонках участвовать не буду. С моей стороны на пресс-

конференции присутствовали Билл, Лайза, мама и несколько спонсоров. По телемосту

новость сообщили также европейским журналистам. На связь вышли и представители

"Cofidis", членом которой я планировал стать в следующем сезоне. Комнату заполонили

корреспонденты с камерами, и я выступил с заранее подготовленной речью. Когда я

произнес слово "рак", среди присутствующих пронесся ропот, и я хорошо видел

удивление и недоверие на лицах репортеров и операторов. Представитель "Cofidis" по

телефону вмешался в разговор: они обещали мне полную поддержку, чтобы я мог

вылечиться и вернуться в велоспорт.

- Я исполнен решимости победить эту болезнь,- сказал я в заключение, - И я выиграю.

В тот же день я вошел в еще одно непримечательное медицинское здание из красного

кирпича, чтобы пройти первый сеанс химиотерапии. Меня поразило, насколько

неформальной была там обстановка: небольшая комната для ожидания с несколькими

откидными креслами и всех мастей стульями, кофейным столиком и телевизором. Похоже

было на гостиную. Такое чувство, что попал на какую-то вечеринку, если бы не одно "но"

- все собравшиеся были с капельницами.

Доктор Юман пояснил, что стандартным средством лекарственной терапии при раке

яичек является так называемый ВЕР, коктейль из трех препаратов - блеомицина,

этопозида и цисплатина - и что все эти вещества настолько вредны, что медсестры при55

работе с ними используют противорадиационную защиту. Самым важным компонентом

был цисплатин, который на самом деле является производной платины и который впервые

при лечении рака яичек стал применять доктор Лоренс Эйнхорн, работавший в

медицинском центре в Университете штата Индиана в Индианаполисе. До сделанного

Эйнхорном открытия рак яичек считался практически неизлечимым, фатальным -

двадцатью пятью годами ранее от него умер, среди прочих, известный футболист Брайан

Пикколо, игравший за "Chicago Bears". Зато первый человек, которого Эйнхорн лечил

платиной, школьный учитель из Индианаполиса, был до сих пор жив.

Если бы я жил 20 лет назад, то умер бы в течение шести месяцев, объяснил мне Юман.

Большинство людей полагают, что Пикколо умер от рака легких, но начиналось все с рака

яичка, и спасти его не смогли. Он умер в 1970 году в возрасте двадцати шести лет. После

этого был открыт цисплатин, ставший панацеей от рака яичек, и первый пациент

Эйнхорна, учитель из Индианаполиса, вылечился и живет уже больше двадцати лет - на

каждый его день рождения организуется большая вечеринка, куда неизменно приглашают