Первая в тенетах перекати-поле
жүктеу/скачать 1.02 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- ПРОЩАЛЬНАЯ ПЕСНЯ
- Примечания
4. ВОРОНОЙНа рассвете первым поднялся на ноги гарнизон Оренбургской крепости. Раньше, может быть, проснулись и начали перекликаться только птицы в тальниках вдоль Урала и Сакмара. Как только из-за линии горизонта показался багровый диск солнца, громыхнула самая большая пушка первого бастиона крепости. Эхо выстрела заметалось меж речных берегов. Это был сигнал, означавший начало торжеств. И весь город ожил. Возбужденные голоса, ржанье лошадей, грохот окованных колес на булыжной мостовой слились с перезвоном малых и гулом басовитых церковных колоколов. За рекой, на лугу, где развернутся основные события этого дня, многие и ночью, видимо, не спали. Дымок от костров, тлеющих около юрт, стелется по земле. Участники торжеств постепенно занимают указанные им распорядителями места. На площадке у полосы кустарников стоят в один ряд юрты кумысоделов, и они уже выставляют кадки с кумысом. Старик Суюндук из Аллагула поставил свою юрту в середину ряда. Сообразил: если встанешь в самом начале, люди, оценивающие твой напиток, вкус его, пройдя весь ряд, забудут; если встанешь в конце, они уже напробуются кумыса у других и вкус твоего не почувствуют, — так что лучше всего стоять в середине. Старик стоит, засучив рукава, перекинув через плечо вышитое полотенце. Две жены Суюндука суетятся, выполняя его распоряжения. Перед юртой выставлен начищенный до блеска кумган с теплой водой и медный тазик, — пожалуйста, если желаете, можете ополоснуть руки, женщины вам польют. Все больше народа прибывает с городского берега Урала на луговой. По краю праздничного майдана проскакал отряд казаков с саблями наголо, клинки ослепительно блестели в лучах утреннего солнца. Следом ровными рядами промаршировали воспитанники кадетского корпуса. Наверно, не было зрителя, который не залюбовался бы их стройными фигурами, одинаковой у всех нарядной одеждой. Когда солнце поднялось, как принято говорить, на высоту копья, знатные люди разместились на крытых помостах, сооруженных под деревьями. Все взгляды обратились к ним. — Смотри, вон губернатор! Сам Перовский! И жену привез. Платье-то у нее какое! Под подолом человек пять-шесть могут уместиться. — А где же царь? — Наверно, рядом с губернатором. — Ай-хай, губернатор не сел бы первым. Перовский, видишь, сидит, а тот, который рядом, стоит. Не может быть, чтоб царь... — Ах-ах, где ж тогда царь? — Нет его. Праздник начался, а его нет. — Ну, нет так нет... Пока одни рассуждали таким образом и пытались выяснить, «кто такой вон тот, а кто этот», возле юрты, поставленной по соседству с Суюндуковой, какой-то весельчак, успевший захмелеть от кумыса, заиграл на курае плясовую мелодию, а другой зачастил, притоптывая: Я жил — не тужил, Со славой дружил, Государю Александру Двадцать лет прослужил. — Эвон кого вспомнил! Теперь про царя Николая надо петь, дуралей! — Ничего! Давай сыпь, что есть! Кое-кто из собравшихся здесь уже готов был пуститься в пляс, но прибежал их староста, остудил пыл развеселившихся раньше времени сородичей: мол, того и гляди казак с нагайкой прискачет, научит вас, неразумных, уважать порядок. Тут гарнизонный оркестр, расположившийся рядом с помостом, где сидело начальство, заиграл бравурный марш. Поодаль от него в ожидании своей очереди настраивал скрипки цыганский оркестр. Праздник набирал силу, разгоралось веселье. И только в одном месте — возле устья Сакмара — царило тревожное ожидание. Сюда съехались родственники башкир, взятых два дня назад в заложники. Биктимир-кантон, сопровождаемый казаками, разошелся вовсю: в непокорных аулах было взято не двадцать пять, как приказал Перовский, а сто двадцать заложников, главным образом стариков, людей почитаемых. Их близкие сделали почти невозможное: отыскали в долине Сурени Насира и уговорили выставить на скачки его Вороного. Нелегко это далось, но внял Насир мольбе сородичей. Все почему-то были уверены, что только его конь может обойти скакуна, которого выставит атаман казаков. Вороной сейчас спокойно стоял на привязи. Его волнистая грива была подстрижена, хвост укорочен, и вновь он предстал стройным красавцем с точеными ногами и гибкой шеей, не знавшей хомута. Насир решил выступить на нем сам. Он понимал, что вероятней всего примет участие в скачках в последний раз: его схватят, любимца отнимут. Ему советовали не выступать самому, можно же подобрать хорошего наездника даже среди мальчишек. Но он стоял на своем. Пусть все увидят, что он не трус, готов ради освобождения заложников пожертвовать своей свободой. В Вороном он уверен как в самом себе и знает его характер лучше, чем кто-либо другой. Насир подошел к Вороному, прижался щекой к его шее, погладил любимца по спине, как бы заранее прощаясь с ним. В глазах Насира стояли слезы. К собравшимся возле устья Сакмара прискакал вестник — скоро начнутся скачки. Все двинулись к рощице, примыкающей к майдану, где проходили торжества. Решили на глаза начальства пока не показываться, а то еще пришлют казаков, чтобы схватили Насира и отняли Вороного. Участники скачек со стороны башкир поставили перед распорядителями условие: выпустят своего лучшего коня лишь в последнем заезде вместе со скакуном генерал-майора. Об этом тут же было сообщено генерал-губернатору и его окружению. Тимашев, сидевший рядом с Перовским, вскочил в возбуждении: — Вороной здесь! Я же говорил!.. — Не надо горячиться, — сказал Перовский. — Примем их условие. ...И вот последний заезд. Родственники заложников, затаив дыхание, следили за Насиром. Он спокойно подъехал к стартовой черте, поставил своего коня в один ряд с остальными скакунами. Тимашев, узнав Вороного, опять возбудился. Ну, теперь он жеребца не упустит! Его люди уже наготове: как только кончится заезд, Вороной вновь окажется в его руках. Раздался звон колокола, и скакуны рванулись вперед. Майдан зашумел. Азартные выкрики, предсказания, споры. К середине первого круга определились фавориты, три скакуна оторвались от остальных. Башкиры подбадривают криками Насира. А он припал к гриве Вороного, слился с ним и, может быть, шепчет ему: не подведи, родной! Вороной несется стремительно, и вот уж на голову опередил скакуна, выставленного генерал-майором. Волнение среди зрителей нарастает, и один из них, старый сэсэн***+, со слезами на глазах слагает песню: Лети вперед, лети, наш вороной, Ты ветром мог бы облететь весь мир, Так вырви же победу, дорогой, Спасая жизнь ста двадцати башкир! На втором кругу Вороной вырвался вперед на корпус. Наездник генеральского скакуна пустил в дело плетку. Бесполезно. А Вороной будто копытами земли не касается — летит. Башкиры начали радостно подбрасывать в воздух тюбетейки, кушаки. На последнем кругу Вороной опережал соперника уже на два корпуса. Все, он — первый! Насир проехал еще один круг рысью, дал коню немного остыть и направился было к своим землякам, но тут окружили его конные казаки, один из них, спешившись, взял Вороного под уздцы, повел к помосту, где сидел генерал-губернатор. Туда же хлынул народ, башкиры, оттеснив казаков, сняли Насира с седла, принялись качать его. В этот суматошный момент и был осуществлен замысел Тимашева: казаки отвели Вороного в сторонку, а затем и вовсе увели куда-то. Спустя некоторое время делегация от башкир обратилась к генерал-губернатору с просьбой отдать, как было условлено, приказ об освобождении заложников. Перовский пообещал сделать это, но делегаты на слово ему не поверили, попросили приказ на бумаге, чтобы показать ее народу. Перовский пошел и на это. Адъютант подготовил письменный приказ, губернатор его подписал. Насира пока не трогали. Он стоял среди земляков с чувством исполненного долга. Родственники и близкие заложников благодарили его со слезами радости на глазах, иные целовали полу его камзола. Рядом собрались егеты, готовые в случае необходимости постоять за него. После скачек интерес к празднику стал остывать. За схватками силачей, состязаниями бегунов и лучников следили уже не все. Генерал-губернатор, сев с супругой в коляску, выехал на майдан. Останавливаясь в местах, где толпился народ, он кидал горстями серебряные и медные монеты. Не только ребятишки, но и взрослые, толкаясь, подбирали их. Это была одна из любимых забав Перовского. Впрочем, можно усмотреть за этим и тонкий расчет. Счастливец, разжившийся серебряной монетой, от радости, что называется, макушкой небо задевает, — вернувшись домой, он будет рассказывать всем, какой у них щедрый и добрый губернатор. Вскоре Перовский отбыл в город, и тотчас место, где стоял Насир, окружили конные казаки, к нему подошел жандарм и объявил, что он арестован. Егеты, стоявшие рядом, напряглись, готовы были кинуться в схватку, чтобы отбить его, но Насир предупредительно вскинул руку: — Разойдитесь! Мир без меня не перевернется, конец света не наступит. Земле нашей еще понадобятся отважные егеты... Он давно уже мог затеряться в толпе и скрыться, но не скрылся — скитальческой жизнью был сыт по горло. И сейчас он не мог поставить сородичей под удар, навлечь на них новые беды. Он предпочитал отвечать за себя сам. ПРОЩАЛЬНАЯ ПЕСНЯ(Эпилог) Вечером этого же дня Егор Николаевич Тимашев устроил в своем оренбургском доме званый ужин. Среди гостей сидел и Биктимир-кантон, приглашенный в знак благодарности за оказанную им услугу — взятие заложников, что позволило Егору Николаевичу осуществить его замысел и вернуть себе племенного жеребца. Он был в прекрасном настроении: честь его восстановлена, вор — в тюрьме. Все испортил приехавший из Ташлов и крутившийся тут же приказчик Жирников. Кто-то сообщил ему, а он — хозяину, да по дурости слишком громко: жеребца-то выкравший его негодяй, оказывается, кастрировал. Тимашев даже позеленел со злости. Не будет от Вороного потомства, не будет взлелеянной в мечтах новой породы... Один из гостей, уже крепко подвыпивший казачий офицер, подошел к Егору Николаевичу, сжал руку в огромный, чуть ли не с ковш, кулак, предложил: — Хочешь, атаман, пойду и размозжу этому вору башку? Тимашев досадливо отмахнулся от него. А Насир в это время сидел в камере оренбургской тюрьмы, обнесенной высокой каменной стеной. На следующий день ему предъявили обвинение в конокрадстве и дезертирстве с целью уклонения от кордонной службы. О том, что Насир причастен к событиям в Тузтюбе, здесь не знали, ведь числился он там под чужим именем. Но и предъявленных обвинений было вполне достаточно, чтобы на всю оставшуюся жизнь упечь его в Сибирь, на каторгу. Поскольку башкиры, так же, как и казаки, принадлежали к военному сословию, уклонение их от воинской службы рассматривалось как преступление, равнозначное покушению на устои государства. Имперские власти издавна проводили по отношению к непокорным, многажды восстававшим башкирам жесткую, а временами и беспредельно жестокую политику. В описываемую пору среди башкир уже не было прежнего единства. Начальники кантонов, польстившись на блескучие медали, навешиваемые им на грудь, на богатство и почести, обеспечиваемые высокими должностями, превратились в самодовольных прислужников правительства. А если так, если известнейшие в обществе люди перестают отличать белое от черного, праведное от неправедного, общество теряется, в нем начинается разброд, брат, как говорится, не узнает брата, — о каком уж тут единстве может идти речь. Тем не менее и при таких обстоятельствах возникали в башкирских кантонах очаги мятежа, люди в борьбе за справедливость сплачивались хотя бы в пределах отдельных селений, что, естественно, беспокоило власть имущих. Весть о том, что Насир Газибеков ради спасения заложников пожертвовал своей свободой, быстро достигла не только берегов Юшатыра и Куюргазов, но и разнеслась по долинам Большого Ика и Сакмара. Насир предстал мучеником во имя общего счастья, следовательно — героем. Это могло усилить брожение в народе, породить новые очаги смуты. В Оренбурге озаботились тем, чтобы развенчать героя. Участь Насира была предрешена, приговор вынесен еще до ареста, но имперская Фемида умела разыгрывать показное правосудие. Насира судили открытым судом, нашлось у обвинения достаточно и свидетелей, и доказательств его вины. Насир, готовый ко всему, — Сибири все равно не миновать, — молчал, думая лишь об одном: как бы не придавила эта беда еще и его жену и детей. Издревле существует обычай исполнять последнее желание осужденного на смерть. Хотя Насира приговорили не к смертной казни, а к пожизненной каторге, власти нашли, что обычай этот применим и в данном случае. Насир, когда его спросили о последнем желании, ответил, что хотел бы проститься с Вороным, и получил отказ: конь принадлежит помещику Тимашеву, о чем свидетельствует купчая, приобщенная к делу. Тогда Насир попросил дать ему перед отправлением на каторгу возможность проститься с родным аулом, спеть перед сородичами прощальную песню. Это ему неожиданно разрешили. Пусть, решили власти, народ увидит его под конвоем, в кандалах, подавленным и жалким — это послужит уроком для других. Осужденного повезли в Аллагул в телеге, рядом сидели два жандарма, сзади следовал отряд вооруженных казаков. День стоял ясный — один из последних дней бабушкиного солнцепека, или, сказать по-русски, бабьего лета. Тополя и осокори уже сбросили листву, лишь тальники и вязы вдоль Юшатыра не успели пожелтеть. Небо сияло, и как-то не вязалась с этим скорчившаяся в телеге фигура человека со скованными руками и ногами, с побледневшим в темнице лицом. Телегу остановили на базарной площади Аллагула, весь аул, уже знавший, что привезут Насира, собрался здесь, приехал народ и из Давлеткула. Мужчины стояли впереди, женщины испуганно жались за их спинами. На площади не было никакого помоста, поэтому Насира поставили на груду бревен, заготовленных для строительства мечети. Рядом с ним встал судебный исполнитель. Этот рыжеусый громкоголосый человек прочитал приговор губернского суда. Народ зашумел, но, видя, что осужденный держится спокойно, тоже успокоился. Насир выразил желание спеть землякам на прощанье, в толпе зашмыгали носами, а он запел, несколько переиначив, песню, которую в Тузтюбе услышал от него Алтынбай: Купец Мажит торгует в Аллагуле, Живет себе, богатство не тая. Я скромно жил, и кто бы мог подумать, Что пропадет головушка моя... Начало песни взволновало собравшихся на площади. Кое-кто воспринял ее как раскаяние Насира в своих поступках, а он между тем продолжал: Но коль судьбой мне долгий век отпущен, Когда-нибудь — открыто говорю — Я, возвратясь сюда, в места родные, Гнездо Тимаш-бояра разорю! Волнение на площади усилилось, из задних рядов послышался пронзительный женский голос: — Эй, мужчины, что вы стоите? Есть у вас душа или нет? Вызвольте его! Казаки, услышав имя Тимаш, тут же плотным кольцом окружили Насира, обнажили сабли. Осужденного вновь посадили на телегу. — Родные мои, земляки, дети мои, прощайте! Это был звучный голос Насира. Его прощальная песня врезалась в память народа, живет поныне.
Перевод с башкирского Марселя Гафурова. * В связи с отнесением башкир к военному сословию в Башкирии в 1798 году было введено административно-территориальное деление на кантоны (отменено в 1865 году). Юрт — низовое подразделение кантона, ответственное в пределах волости за снаряжение и отправки мужчин на воинскую службу. Юрты возглавлялись старшинами, утвержденными генерал-губернатором. (Здесь и далее прим. переводчика). ** Казы — колбаса, набиваемая самыми нежными частями конины и, в частности, тающими во рту кусочками сала с холки коня. Предназначается для длительного хранения. *** Корзаш — ровесник, сотрапезник, современник. **** Кумган — высокий сосуд с носиком, как у чайника, предназначенный для омовения. ***** Корот — кислая творожная масса. ****** Мырза — братишка, обращение к младшему по возрасту.
**)) Зиндан — место заточения, тюрьма. ***)) Кустым — братишка, обращение к младшему по возрасту. ****)) Кайнеш — младший родственник мужа. *****)) Баурхак — сваренные в масле мелкие кусочки теста. ******)) Байбися — жена бая. *))) Хотя словесная конструкция «чиновник особых поручений» несколько режет наш слух, но именно так называлась должность, которую занимал В. И. Даль. **))) Жуз — родоплеменное объединение, или орда. Казахи (киргиз-кайсаки) до присоединения их к России были объединены в три самостоятельные орды, которые возглавлялись ханами. ***))) Идиома «крыша соломой крыта» означает, что незнакомый вам человек понимает язык, на котором вы говорите. ****))) Казахи называли башкир истяками. *****))) Заметим, что башкирский и казахский языки родственны, их носители могут легко освоить язык друг друга, могут и говорить, общаясь каждый на своем языке. ******))) Алабай — собачья кличка, ставшая синонимом слова «собака». *+ Усерган — одно из башкирских племен, слившихся в единый народ. **+ Аймак — союз родственных семей. ***+ Сэсэн — певец-импровизатор, сказитель. жүктеу/скачать 1.02 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|