Программа и тезисы докладов и научных сообщений второй международной научной конференции Владивосток 2012

Изучение документов дает основание для вывода о том, что независимо от политических режимов, таможня пыталась стоять на страже государственных интересов – противодействовать расхищению имущества, скопившегося на таможенных складах; пресекать в условиях всеобщего безвластия на границе незаконное перемещение товаров (контрабанду), идя ради этого на компромисс с командованием японского оккупационного корпуса. Другое дело, что смысл самого понятия «интересы государства» в условиях Гражданской войны был деформирован, да и в самой таможне шло противостояние «белых» и «красных», приобретавшее иногда весьма резкие формы. Заметим, что сохранившиеся в фондах таможенных учреждений документы позволяют проследить судьбы дальневосточных таможенников, руководителей таможенных учреждений, профессионалов высокого класса, которые пытались быть «вне политики». Ярким примером такой является личность первого управляющего Владивостокской таможней Александра Валериановича Волныцевича-Сидоровича, последовательно возглавлявшего таможенные ведомства в правительстве Колчака, Дальневосточной республики, одного из первых руководителей Дальневосточного таможенного округа Советской России.

isitt@uvic.ca

The Canadians saw no combat in the Russian Far East. Faced with divisions among the Allied powers, as well as the robust Partizan movement in Primorye and “up country” along the Trans-Siberian Railroad in Siberia, the Canadian government refused to authorize the movement of the main body of troops to the Kolchak government’s capital city in Omsk. Earlier, a small contingent of 55 Canadians had travelled the 6000-kilometre distance from “Vladi” to Omsk, to prepare for the arrival of the main body of troops and to provide support for the White and Allied armies that were battling the Red Army on the Ural Front. However, shortly after the main body of troops had reached Vladivostok in January 1919, the Canadian government decided to cancel the mission and begin preparations for the troops’ evacuation from Russia. It took several months to organize ships to bring the Canadians home, with the Advance Party in Omsk being reinforced by occasional supply trains before returning to Vladivostok in April 1919, as Kolchak’s power peaked then receded in the interior of Russia.

In the intervening months, the Canadians “did nothing” in Vladivostok, by their own account [2]. They performed guard duty at the Canadian barracks at Gornostai Bay and Vtoraya Ryechka and mingled with the local Chinese, Korean, and White Russian population. They assisted with the training of White Russian officers at the British-led officers’ training school on Russian Island. And they undertook a range of recreational activities in and around Vladivostok during their leisure time: playing hockey, soccer, boxing, and other sports at the barracks; hiking or riding the tram into the city; visiting markets, restaurants, cinemas, and cafes along Svetlanskaya; exploring the ramparts, beaches, and hills surrounding the barracks and city; and frequenting sex-trade workers at the notorious spot known as Kopek Hill.

Canada’s Siberian Expedition included a humanitarian component, consisting of a six-member Canadian Red Cross Mission that provided support to the Allied armies and provided limited humanitarian relief to the local White Russian and émigré population. There was also an economic component, the five-member Canadian-Siberian Economic Commission, formed by the Government of Canada and intended to restore financial stability in Russia and encourage trade in grain, timber, minerals, and manufactured goods between Russia and Canada. However, the chaos of revolution and civil war stymied the hopes of the commission. While a Royal Bank of Canada branch opened briefly in Vladivostok, its operations never extended beyond managing the payroll of the Canadians troops. The branch closed permanently in the summer of 1919 as the Commission wound up its operations.

The only incident approaching combat was the short-lived deployment of 200 Canadians as part of the 1000-strong inter-Allied force that converged on the town of Shkotovo in April 1919 to repel a Partizan advance. However, when the Canadians reached the town, the Partizans had dispersed into the hills between Shkotovo and the Suchan Valley, symptomatic of the irregular guerrilla tactics waged by the Partizan movement in Primorye during the Russian Civil War.

The Canadians evacuated Vladivostok on four ships between April and June 1919. Before leaving, they commemorated a monument, carved by a Czech soldier, at the Marine Cemetery on the wooded hillside near the head of Golden Horn Bay –the final resting place of 14 Canadian soldiers who died in Russia. Most died of disease and one, the only Canadian officer to die in Russia, took his own life on the Gornostai Road amid fears of a Partizan uprising in Vladivostok in March 1919.

In the years that followed, Canada forgot its Siberian Expedition, as the remaining Allied armies evacuated Russia and Soviet power extended to the Pacific coast. Hot and cold wars severed Vladivostok from Canada and the wider world. Canada and its Allies had been defeated in the Russian Far East, and they quietly proceeded to forget this history.
Selected List of Sources and Literature
1. Beattie, Steuart. “Canadian Intervention in Russia, 1918-1919.” MA thesis, McGill University, 1957.

2. “Doing Nothing Vladivostok,” Siberian Sapper newspaper, 8 February 1919, Library and Archives of Canada, Record Group 9, Department of Militia and Defence fonds, series III, Siberian Expeditionary Force records, vol. 363, file 119.

3. Library and Archives of Canada, Record Group 20, Department of Trade and Commerce fonds, vol. 1369, file 21916 (vol. 1), “Canadian Economic Commission in Siberia.”

4. Isitt, Benjamin, From Victoria to Vladivostok: Canada’s Siberian Expedition, 1917-19. Vancouver: University of British Columbia Press, 2010.

5. MacLaren, Roy. Canadians in Russia. Toronto: Macmillan, 1976.

6. Swettenham, John. Allied Intervention in Russia, 1918-19. Toronto: Ryerson Press, 1967.

На фоне активизации восточно-азиатской политики в России (в конце XX – начале XXI вв.) последовала естественная актуализация понятия «мета-культуры» в рамках научного оборота. Этому способствовали процессы формирования геокультуры, как важной части глобализации.

Научный интерес был усилен объективной причиной, которая вытекает из признания российского профессионального музыкального образования, как культурного достояния Отечества, выступающего в процессах интеграции ДВ России с АТР. Позиционирование российского музыкального образования, конечно же, не входит в число экономических ресурсов в интеграционных процессах, однако, оно способно выполнять одну из функций культурной политики в качестве культурного образца, символа, ценностей и смысла.

Данное исследование, обращенное к вопросам международного сотрудничества музыкальных образовательных учреждений Дальнего Востока России с АТР, выдвигает аспект значимости дальневосточного музыкального профессионального образования в диалоге между странами.

На рубеже XX-XXI вв. с началом развития международной концертно-просветительской деятельности со стороны двух творческих вузов региона - Дальневосточной государственной академии искусств (ДВГАИ) и Хабаровского государственного института искусству и культуры (ХГИИК) широко развернулась работа в научно-исследовательском направлении. Эти вузы внесли значительный вклад в изучении специфики культуры и искусства Дальнего Востока России и стран Азиатско-Тихоокеанского региона.

Особую роль в осуществлении стратегии укрепления России в геокультурном пространстве АТР сыграл выход высших музыкальных учебных заведений Дальнего Востока на рынок образовательных услуг. Удобное геополитическое положение дальневосточных вузов России позволило в кратчайшие сроки наладить взаимовыгодные контракты с учебными заведениями стран АТР (Китая, Японии, Республики Корея, Вьетнама и др.).

В данном исследовании важен его метакультурный аспект, поскольку концертно-просветительская деятельность дальневосточных музыкальных образовательных учреждений воплощает идеи метакультурного принципа в диалоге – принципа «Дара».

Не смотря на приобретённый опыт международных взаимоотношений, проблема взаимопонимания между русскими и восточно-азиатскими музыкантами остаётся открытой. Эти проблемы возникают, как на организационном, образовательном уровнях, так и на культурно-национальном. Чаще всего, опыт передачи знаний у преподавателей для иностранных студентов приобретался по мере накопления «проб» и «ошибок» [2]. Барьер во взаимопонимании возникает не столько цивилизационного характера, сколько музыкального. То есть проблемы возникают при существенных расхождениях в музыкальном понимании друг друга.

Открытие иностранных отделений в дальневосточных творческих колледжах и вузах положило начало развитию нового и перспективного направления в музыкальном профессиональном образовании международного уровня. Работа с иностранцами дала неоценимый опыт передачи знаний и умений представителям другой культуры и цивилизации, а взамен - русским педагогам музыкального образования открылись новые перспективы для совершенствования и развития своего мастерства.

Список источников и литературы

1. 
   Айзенштадт С.А. Фортепианная культура Китая и музыкальное мышление Востока // Культура Дальнего Востока России и стран АТР: Восток – Запад. – Владивосток: Изд. ТГЭУ, 2005. – С. 205-207 и др.
   
2. 
   Бондарь М.В. Метакультурный подход в осмыслении развития международного сотрудничества музыкальных образовательных учреждений ДВ России и стран АТР/ Бондарь М.В. // Этносоциум, 2012. – № 2 (44). – С.57-62.
   
3. 
   Громыко Ю.В. Век мета: современные деятельностные представления о социальной практике и общественном развитии. – М., 2006. – 600 с.
   
4. 
   Мо Че Нам. Композиторская школа России и ее применение в подготовке специалистов в вузах Республики Корея: Автореф. дисс. канд. пед. наук - М., 2003. – 22 с.
   
5. 
   Интервью автора с С.А. Айзенштадтом, кандидатом искусствоведения, профессором, Заслуженным артистом РФ (23.08.2011 г.)
   
6. 
   Ячин С.Е. Состояние метакультуры. – Владивосток: Дальнаука, 2010. – 268 с.
   
7. 
   Ячин С.Е. Метакультурные основания межкультурного диалога в условиях глобализации // Россия в метакультурном диалоге со странами АТР: сб. науч. ст. – Владивосток, 2009. – С. 9– 29
   

Изучение вопроса эволюции двусторонних отношений в области рыбной промышленности в системе русско-японских отношений является одной из важнейших проблем в истории Дальневосточного региона. На примере ее деятельности можно проследить важнейшие государственно-политические интересы, связанные с ускоренным освоением тихоокеанского побережья в период после Гражданской войны.

Процесс формирования отрасли и ее последующая деятельность проходили под влиянием общих для России и специфических для Дальнего Востока факторов. В то же время на развитие отраслив рассматриваемый период оказали влияние низкая хозяйственная освоенность и заселенность дальневосточной территории, географическое положение края в зоне Тихого океана, страны тихоокеанского бассейна всегда проявляли обостренный интерес к состоянию российского рыбного хозяйства.

После Гражданской войны Япония усилила свое политическое влияние в регионе, захватила ряд тихоокеанских рынков. Но ее дальнейший расцвет был приостановлен усиливавшимся влиянием на Тихом океане Англии и США, которые вернулись в этот регион после первой мировой войны.

В этих условиях японское правительство меняет тактику по отношению к России: от военной оккупации русского Дальнего Востока Япония переходит к политике «мирного экономического внедрения в хозяйство региона». И одним из основных вопросов, как с экономической, так и с политической точки зрения в советско-японских отношениях оставался вопрос о рыболовстве в дальневосточных водах.

Факты говорят практически о безграничном засилье японского рыбного промысла на Дальнем Востоке. Советское правительство приняло ряд мер для восстановления рыбного хозяйства на Дальнем Востоке, организации рыболовного надзора и охраны рыбных ресурсов. Японские промышленники вначале пытались игнорировать постановление правительства РСФСР, сохранить «свободный лов» в российских территориальных водах, получить признание за ними права продолжать эксплуатацию, как прежде, рыбных промыслов.

Наступивший новый рыболовный сезон 1923 г. поставил перед японскими рыбаками задачу найти пути соглашения с советскими рыболовными органами об условиях совместного рыболовства в тихоокеанских водах. В связи с этим с апреля 1923 г. одновременно с переговорами об установлении дипломатических отношений между СССР и Японией А. А. Иоффе по поручению правительства вел с Каваками Тисихито и переговоры о дальнейшем существовании японского рыболовства в наших территориальных водах.

Переговоры продолжались месяц; на 12 заседаниях был рассмотрен довольно-таки широкий круг вопросов, среди которых можно выделить такие, как вопрос об ответственности за николаевские события 1920 г., о международных отношениях, включая продолжение действия русско-японской рыболовной конвенции 1907 г., о задолженности рыбопромышленников и др.

Переговоры не имели каких-либо положительных результатов, и только 21 мая в Токио удалось достичь соглашения о статусе рыболовства в советских водах. На основе соглашения во Владивостоке на базе управления «Дальрыба» была создана Комиссия по определению задолженности японских рыбопромышленников за 1921-1922 гг.

1 августа комиссия начала работу, но заседания проходили очень трудно, так как японская сторона всячески пыталась отклонить советские требования по оплате штрафов за нарушения эксплуатации водных ресурсов, а также из-за допущенных японцами нарушений правил рыболовства и основных условий, установленных при эксплуатации морских промыслов.

Японских арендаторов волновало решение вопроса о рыболовных торгах в 1923 г., т. к. они понимали, что уже не будет допущено бесконтрольное рыболовство, тем более часть из них задолжала нашей страны 36 млн. иен. Как складывались взаимоотношения на торгах 1923 г., отмечает в своем докладе уполномоченный Наркомпрода РСФСР и Главрыбы Ф. А. Андрианов: «Прежде всего, они [японские рыбопромышленники] заявили о нежелании выступать на торгах, так как намеревались взять оптом необходимое им количество участков на сумму по соглашению». Это заявление поддержано японским консулом во Владивостоке. Однако желание японцев удовлетворено не было.

За несколько дней до торгов представители японских рыбаков явились в управление «Дальрыба» и заявили о своем желании участвовать в торгах, но высказывали ряд сомнений, в частности, что оценка участков будет высока. В конце концов соглашение состоялось в том, что 253 участка будут расценены не больше, чем в 1150 тыс. руб. По окончании торгов японские предприниматели заарендовали 323 действующих рыболовных участка. На долю японского капитала пришлось 62 % общей суммы от арендованных участков, а на русский частный — только 10 %, госпромышленности - 8 % и артелей — 4 %.

Дальнейшее развитие рыболовные, отношения получили после 20 января 1925 г., когда в Пекине советским послом Л. М. Караханом и послом Японии Кенкичи Иошизавой была подписана «Конвенция об основных принципах взаимоотношений между Союзом Советских Социалистических Республик и Японией». В конвенции в 3-й главе было оговорено, что правительства «приступят к пересмотру рыболовной конвенции 1907 г., приняв во внимание те перемены, которые могли иметь место в общих условиях со времени заключения указанной рыболовной конвенции». Заключение конвенции способствовало установлению более тесных торговых и хозяйственных связей между Японией и СССР на Дальнем Востоке, более широкому проникновению на международный рынок русской рыбопродукции.

По новой конвенции оставались тот же порядок проведения торгов на рыболовные участки, те же платежи и налоги, что и в 1923-1924 гг. В связи с этим японские арендаторы продолжали чувствовать себя достаточно уверенно в советских дальневосточных водах.

Таким образом, во время действия рыболовной конвенции 1925 года, в годы новой экономической политики на Дальнем Востоке Япония продолжала оставаться серьезным участником в разработке и потреблении рыбных богатств Тихоокеанского бассейна.

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА И ИНТЕРВЕНЦИЯ В ЛИТЕРАТУРНОМ НАСЛЕДИИ М.А.БУЛГАКОВА

Булгакова О.В.

Институт истории Украины НАН Украины,

г. Киев

hbulgakovao@ukr.net
М.А.Булгаков (1891-1940 гг.) – писатель, сквозь творчество которого красной нитью проходит тема Гражданской войны. Это связано с тем, что М.А.Булгаков был непосредственным свидетелем и участником событий 1917-1920 годов. Биографии и становлению М.А.Булгакова, как писателя, посвящены работы Л.М.Яновской и др. Важным источником также являются дневники Е.С.Булгаковой – музы писателя. Белое движение в Украине (1917-1920 гг.) рассматривается в работах украинского историка Виктора Крупины.

М.А.Булгаков родился в Украине, в Киеве, который он очень любил, красоту которого не раз воспевал в своих произведениях. Здесь прошли его детство, учеба в Университете Святого Владимира. Отсюда весной 1916 г. он уехал на Юго-Западный фронт – добровольцем Красного Креста [5; с.27]. Киев он посещал в 1917 г. В период гетманства П.Скоропадского 1918 г. М.А.Булгаков находился в Киеве. Осенью 1919 г. он покидает Киев и едет в Ростов-на-Дону [5; с.44].

Наиболее ярко, по нашему мнению, тема Гражданской войны представлена в двух произведениях автора: романе «Белая гвардия» и пьесе «Бег». Мы будем рассматривать их с точки зрения логической завершенности. Так, как действие романа повествуют о событиях 1918-1919 гг. в Украине, которая стала ареной жесткого противостояния различных политических сил. А в пьесе «Бег» речь идет о событиях связанных с 1920-1921 гг. и эмиграцией белых сил из Крыма.

Оставим литературоведам анализ самих этих произведений. О том, что в «Белой гвардии» очень ярко прослеживается автобиографическая линия, уже упоминалось биографами М.А.Булгакова. И дом Турбиных, и уклад жизни, и семейные ценности и образ Алексея Турбина – все это напоминает самого М.А.Булгакова. Будучи свидетелем того, что происходило в Киеве в 1918-1919 гг., автор показывает нам семью военных интеллигентов на фоне событий Гражданской войны.

«Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй…» – этими словами начинается роман [2; с.26].

Как утверждает украинский исследователь белого движения Виктор Крупина, на январь 1918 г. в Киеве насчитывалось от 15 до 40 тысяч российских офицеров. 26 января 1918 г. в Киев ворвались войска Муравьева. Жертвами большевистского террора стали от 2 до 5 тысяч офицеров бывшей российской армии [4; с. 72]. В Украине в этот период находилось около 100 тысяч офицеров бывшей российской армии. В период гетманства П.Скоропадского положение офицеров улучшилось, благодаря отношению к ним гетмана [4; с.82]. Открыто негативно относились Турбины к политике украинизации, которую проводил гетман. Следует отметить, что все украинские власти представителями офицерства воспринимались негативно.

События в романе повествуют о том, что на смену П.Скоропадскому в Киев пришли части С.Петлюры. «… Немцы оставляют Украину. Значит, значит – одним бежать, а другим встречать новых, удивительных, незваных гостей в Городе. И, стало быть, кому-то придется умирать. Те, кто бегут, те умирать не будут, кто же будет умирать?...» [2; с.82]. Ворвавшись в Киев, петлюровцы арестовали около 2 тысяч защитников Киева, офицерство и генералитет были отправлены в тюрьму… Офицеры, которые добровольно сдавались, расстреливались [4; с.93].

Семья Турбиных остается в городе, несмотря на меняющуюся власть, они продолжают оставаться оплотом своих собственных ценностей и пытаются не пускать в свой мир все лихолетья, которые несет с собой противостояние 1917-1920 годов. Они верны себе и своим идеалам. Алексей Турбин – образ написанный с самого писателя, которого, как врача мобилизовали 5 раз, разные правительства. Так, 13 декабря 1918 г. М.А.Булгаков был мобилизован в войска гетмана (и прослужил в них сутки), был мобилизован также петлюровцами (прослужил 2 дня) и наконец, в сентябре 1919 г. был мобилизован А.Деникиным [5; с.43].

Роман начинается описанием 1918 г., «но 1919 был еще страшнее» говорит нам автор почти в конце романа [2; с.277]. И далее следует описание убийства на мосту, как символа жестокой правды о братоубийственном противостоянии. Автор заканчивает роман словами: «… Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. … а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле. Нет ни одного человека, который бы этого не знал. Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?» [2; с.284].

Пьеса «Бег» повествует о событиях, происходивших с октября 1920 г. по осень 1921 г. Она написана в 1926-1928 годах и была любимым произведением М.А.Булгакова. В ней отражена судьба офицерства и интеллигенции покидавших Родину, а также крах «белой» идеи. В мае 1928 г. пьеса была запрещена.

13-15 ноября 1920 г. были эвакуированы остатки белогвардейцев из Крыма. На 126 лодках полуостров оставили 145 693 человека [4; с.162]. Именно этот исторический период описывается в пьесе. Отступление «белых» сил, их эмиграция в Константинополь. За ярким образом генерала Р.Хлудова в пьесе – генерал Я.Слащов, известный своей жестокостью. Самого автора критиковали за возвеличивание и прославление эмиграции и белых генералов. Тут наряду с поражением белых показана также жизнь на чужбине, тоска по Родине, размышления о причинах поражения белого движения, желание вернуться.

На фоне Гражданской войны автор через своих литературных героев раскрывает нам судьбу представителей офицерства и интеллигенции. Так, в разговоре начальника контрразведки Тихого и приват-доцента С. Голубкова, Тихий говорит – «Эх, русские интеллигенты! Если бы вы пожелали осмыслить все, что происходит, мы бы, вероятно, не сидели с вами в этих гнусных стенах в Севастополе. Очень возможно, что мы были бы с вами в Петербурге, вспоминали бы наш университет!…» [3; с.115]. По нашему мнению, именно этот диалог раскрывает отношение самого автора к тому, что интеллигенция также несет ответственность за все происходящее, и не может оставаться в стороне. «Куда мы, зачем бежали?» спрашивает в финале пьесы Серафима у Голубкова… Я хочу увидеть снег… … Мы доберемся, мы вернемся, в это время пойдет снег… – отвечает ей Голубков [3; с.167].

Итак, тема Гражданской войны наиболее отчетливо прослеживается в романе «Белая гвардия» и пьесе «Бег». М.А. Булгаков был свидетелем событий Гражданской войны, оттого так правдиво описаны им события 1917-1920 гг., его герои их настроения и переживания. Любовь, честь, самопожертвование, вера, доброта, трусость, предательство, ненависть и вся палитра качеств которая свойственна людям независимо от эпох, показана автором на фоне войны. Нам кажется, что именно эти произведения можно наряду с историческими источниками использовать в написании работ посвященных событиям 1917-1920 годов. Безусловно, в них есть литературный вымысел, но также в них есть портрет эпохи и образ интеллигенции – ее гуманизм, настроения, чаяния, рефлексии, мысли и поступки.