ПОРОГИ. ДРЕВНИЕ О НИХ СВЕДЕНИЯ. СУДОХОДСТВО. КАНАЛЫ. СПОСОБ ПРОВОДИТЬ СУДА И ПЛОТЫ. СЕЛО ВОЛОШСКОЕ. ВСТРЕЧА. НЕНАСЫТЕЦ

Хотя Днепр зачастую любит менять свое русло, засыпая песком старое и прорывая себе новое, однако он это делает на местах привольных, а на порогах, нет никакого сомнения, он не изменился от сотворения мира, или вернее сказать, от потопа, в чем убеждает и нынешнее течение его в крутых берегах, в ином месте одетых гранитом, а в другом состоящих из цельных скал этого камня. Вот почему удивительно у Константина Багрянородного описание прохождения руссов чрез пороги. «Руссы, желавшие отправиться для торговли в Царьград, — говорит он, — собирались обыкновенно от Новгорода, Смоленска, Любеча, Чернигова, Вышгорода в Киев. Здесь, купив новые суда или однодревки, которые доставлялись в Киев кривичами и другими народами, обитавшими на север от этого города, руссы спускались вниз по Днепру до Вятичева. Тут оставались они до трех дней, пока все суда собирались к этому месту. Потом продолжали путь к Днепровским порогам. У первого порога руссы выходили из судов: порог этот был чрезмерно узок (!) и весьма опасен, по причине стремления воды, с которой она, ударяясь о камни, низвергалась с ужасным шумом, В этом месте назначенные люди шли по реке вброд и ощупывали босыми ногами те части дна речного, на которых находилось меньше камней. Нашедши такой более удобный проход, они извещали других руссов, которые должны были по назначенному им пути проводить суда, упираясь длинными шестами спереди, в средине и сзади, и таким образом почти перетаскивали, с величайшим трудом, свои лодки через русло этого первого порога. Потом все садились в однодревки и плыли по второму порогу, который был столь же опасен и затруднителен для прохода, как и первый, опять высаживали людей и поступали с судами, как прежде. Таким же точно образом руссы переходили и третий порог. У четвертого часть их вооружалась и находилась на страже, во все время перехода через этот порог, потому что печенеги обыкновенно здесь нападали на проезжавших и грабили их. Другая часть руссов выгружала товары, несла их на себе на расстоянии 6000 шагов, и вела скованных невольников. Остальные руссы тащили свои суда или несли их на плечах до того места, где уже можно было без опасности спустить их на воду. Тут они снова нагружали лодки, садились в них и плыли к пятому порогу, у которого должны были проводить суда так же точно, как при переезде через первый порог. Проехав это опасное место, они должны были переезжать потом чрез два остальные порога, из которых у шестого руссы принуждены были поступать точно так же... как у пятого, и наконец доплывали до Крарийского перевоза (нынешний Кичкас). В этом месте обыкновенно переезжали корсуняне, ездившие к русским, и печенеги, отправлявшиеся в Корсунь. Здесь также руссы должны были приготовляться к бою, потому что и тут нападали на них печенеги. Потом все челноки приставали к острову Св. Георгия (Хортица) и оставались некоторое время для приношения жертв, бросания жребия; гадания и пр.» (А Banduri, Imp. Orient. Т. F. pars II, Constantin. iibr. Const.

Porph. de admin. Imp. Cap. IX, p. 49 - 50. Венецианское издание).

Кто был на порогах, тот очень хорошо видит всю неестественность подобной переправы, потому что как стремление воды, в порогах, так и самое их положение, вероятно, нимало не изменилось до нашего времени. Несообразность эту заметил уже и Болтин, который, разбирая Леклеркову «Русскую историю», говорит между прочим и о нелепости перетаскивания барок рычагами через камни: «Полою водою, которая стоит там не менее двух месяцев. проходят чрез пороги нарочитой величины суда с грузом, без большой опасности. Не в другое, без сомнения, время флот Олегов и отправлен был, в рассуждении намеренного плавания и времени, к совершению оного потребного. К препровождению судов чрез пороги не сила потребна, а искусный лоцман, который бы умел управлять между каменьев судно, быстротою воды стремительно несомое. Когда же по неосторожности или по неискусству управляющего, приразится барка к камню или набежит на оный, тогда ни руки, ни рычаги не сильны будут спасти ее от разбития. Удивляюсь странному воображению их. Как можна перетаскивать через каменья барки, посреди быстрого течения воды в порогах? Какая человеческая сила может противостоять стремлению изливающихся с крутой покатости ярых волн? Да и как могут в такой быстроте стоять люди, коим ту барку рычагами на камни поднимать должно? Дело нестаточное, чудное и неслыханное». (Примечания на историю древней и нынешней России г. Леклерка, сочиненные генерал-майором Иваном Болтиным. 1788. Т. I, с. 66-67)

Что суда проходили чрез пороги — это факт, что они разгружались — и это не подвержено сомнению, но чтобы пешие люди босыми ногами отыскивали русло в порогах и опирались там шестами, мне кажется, это чистая фантазия. Пора уже очищать историю от некоторых плевел, вкравшихся в нее вследствие разных слабостей человеческих. Например, во многих сочинениях встречается известие, почерпнутое из Боплана, которое и привожу из описания последнего: «У Козаков есть обычай принимать в свои круги только того, кто проплывет все пороги против течения. (Описание Украины, соч. Боплана, перевод с французского, 1852, с. 21—22). И вслед же за этим автор очень наивно прибавляет: «следовательно, и я мог быть добрым козаком: впрочем только эту славу и приобрел я от сего путешествия».

Вероятно, существовало у Козаков какое-нибудь испытание в подобном роде для новичка, но невозможно, в этом случае верить Боплану на слово, хотя он и пишет, что сам совершил подобный подвиг. Проплыть все пороги против течения — значит сделать одному 65 верст, имея на пути 9 порогов, из которых Ненасытец, на протяжении версты, имеет более двух сажень падения и 12 уступов! Сколько же нужно дней для проплытия такого пространства против течения! В настоящее время это физически невозможно и нет основания думать, чтоб было возможно и во времена Боплана. Да и какой новичок в состоянии выказать свою удаль подобным образом, если для проведения судна через пороги, вниз, требуется от лоцмана превосходное знание местности, проворство и навык владеть стерном от лоцмана, с детства знакомого с порогами; если из этих природных лоцманов не каждый в состоянии управлять судном в порогах, — то каким же образом желающий поступить в запорожцы мог приобретать и этот навык, и знание фарватера, и высоту воды во всякое время года? Весною вода покрывает все почти камни, толчок о которые влечет за собою крушение судна. Но аспиранту, значит, предстоял труд гораздо значительнее, потому что следовало плыть против водопадов, хотя и весьма покатых, но тем не менее проносящихся версту в продолжении неполных трех минут, а иногда и скорее. Надо видеть падение воды в порогах, и тогда сама собою исчезает вера в подобные исторические свидетельства, повторяемые и считаемые добрыми людьми непреложною истиной. О весенней воде уже и говорить нечего, потому что Днепр в это время бушует в порогах, но и летом, в межень, нельзя проплыть против течения. Конечно, теперь можно взвести лодку по каналам, но каналы существуют весьма недавно, и гораздо позже, чем плыл Боплан, чем плыл Дмитрий Самозванец в одном историческом романе и позже чем даже Потемкин доказывал эту удаль, по сказанию одного почтенного историка. Я сам знавал многих стариков, которые рассказывали о личном удальстве подобного рода, но это были люди или не видавшие порогов, или в простоте души полагавшие, что слушатель никогда не увидит этой местности.

Имея в виду историческую несообразность, я не прежде приступил к ее опровержению, как после многочисленных расспросов у опытных лоцманов и у тех из припорожских жителей, которые славятся своим удальством и искусством. Единодушные ответы убедили меня, что невозможно проплыть всех порогов против течения, хотя бы в ином месте, в иную пору можно было пробираться по отмелям, но все-таки перетаскивая лодку. Один из самых искуснейших рыбаков в Ненасытце, доказывающий чудеса ловкости, а также несколько опытных лоцманов окончательно уверили меня, что разбираемое известие — сказка. Сколько же времени нужно на изучение местности! Да и настояла ли какая крайность каждому запорожцу в управлении челноком против течения, когда верный товарищ у него был конь, а на лодке гулял он лишь вниз по Днепру и на Черном море. По всем вероятиям, запорожцы, идя вверх, обносили свои суда по берегу, а спускались вниз по старому ходу, по которому и теперь идут их внуки. Не спорю, что удальство новичка козаки и испытывали в Гадючем или каком другом пороге, но на протяжении 65 верст и еще против течения — просто вопиющая несообразность. Когда уже вода очень низка, и в иных местах порога бывает сухо, то, конечно, можно там пробираться и пешком, но тогда плыть против течения еще труднее.

О переправе через пороги упоминается и в наших летописях, но говорится глухо, а это жаль, потому что сообщение подробностей указало бы нам о состоянии славянского судоходства в ту отдаленную эпоху. Не могли же ладьи быть без особенных лоцманов в порогах, а кто же были эти лоцманы? Где жили они, как учились плаванию среди опасных водопадов, когда по берегам Днепра кочевали печенеги, половцы? Походы Олега и Святослава и торговля по Днепру записаны в наших летописях; мы знаем, что печенеги убили Святослава у порогов, что в 1167 году половцы, пользуясь раздорами русских князей, заняли Днепровские пороги и так сильно начали теснить русских торговцев с Грециею, что князь Ростислав был вынужден выслать против них Владислава Ляха, с отрядом воинов, который и провел купцов чрез пороги (Ипатьевская летопись, с. 95). Но не имеем сведений современников о подробностях всего этого. Никакого нет сомнения, что суда шли тем же старым путем, каким идут и ныне с помощью хорошего лоцмана.

Императрица Екатерина II обратила внимание на важность водяного сообщения Днепром, и тогда же последовали попытки к улучшению пути через пороги. Государыня эта, предпринявшая путешествие по древнему Борисфену, не только собственными глазами видела пороги, о которых в Петербурге никто не имел понятия, но даже присутствовала при переправе своей флотилии через самый опасный порог, Ненасытец. Запорожец Корж (устное повествование) довольно подробно рассказывает об этом путешествии. Царские суда проводил каменский житель лоцман Полторацкий, который и был за то произведен в поручики и назначен атаманом учредившейся тогда общины днепровских лоцманов. Инженеру Де Волану поручено было устроить каналы, что и было исполнено Фалеевым на порогах: Кодацком, Сурском, Лоханском и Ненасытце. На первом и последнем порогах и теперь еще видны следы этих сооружений, и на первом можно даже проплыть в небольшом судне через Фалеевский канал, довольно хороший, но очень узкий. Фалеевские каналы не принесли никакой пользы. В 1826 году снова был поднят этот вопрос, и в 1855 разрешено улучшение пути через пороги. В настоящее время сооружены все каналы, стоящие казне, кажется, два миллиона, томившие казенных лоцманов изнурительными работами и, да позволено будет сказать, не приносящие той пользы, какой следовало ожидать от подобного рода построек.

Прежде я считаю необходимым рассказать, какие суда спускаются через пороги и что служит предметом торговли.

Исключая плоты, составляющие вместе и груз, и судно, товары сплавляются на судах следующего рода:

— барки длиною от 20 до 22 и даже до 24 сажень, шириною до 7 ½ саж. и вышиною 1 саж. ходят с осадкою от 2 до 21 ½ арш. и подымают груз до 50 т. пудов;

— барки, называемые брянками, длиною от 12 до 14 сажень, шириною от 3 ½ - 4 саж., вышиною до 5 арш. ходят с осадкою от 6 ½ – 7 четвертей и принимают груза от 6 до 7 т. пуд.;

— байдаки длиною от 15-21 саж., шириною от 2 до 4 саж., высотою от 1 ¾ - 2 арш. ходят с осадкою от l ½ - 1 ¾ арш. и подымают груз до 14 тыс. пуд. Нелепого устройства суда эти, более служащие для взводного судоходства, почти выводятся из употребления, изменившись в более удобную форму, т. е. в следующий вид:

— берлины длиною от 12-20 саж., шириною от 2 – 2 ½ саж., вышиною 2 арш., сидят с грузом от 1 – 1 ½ арш., и подымают груз до 8 тыс. пуд.

Самым главным предметом днепровской судоходной торговли должно считать лес, сплавляемый по этой реке сверху ко всем средним пристаням и преимущественно за пороги. Товар этот следует и плотами, и на различных судах, особенно если он уже обделан. Лесная торговля заслуживает внимания экономистов относительно той страшной дороговизны, с какою лес продаётся, например, в Херсоне. В своём месте я подробнее поговорю об этом. Через пороги идут также деготь, железо, канаты, чугун, стекло, конопляное семя; в меньшем количестве водка, солод, льняное семя, скипидар, хрусталь, бумага, стеариновые свечи, мед, цикорий; сплавляются и водоплавные мельницы с прибором, жерновые камни, повозки, сани.

При проекте устройства каналов на порогах было целью доставить возможность судам и при низкой воде безопасно проходить все 9 порогов, и тем самым дать большее развитие днепровскому судоходству. Нет сомнения, при этом имелась в виду и цель экономическая: доставить понизовью средства получать лес и дрова по ценам менее отяготительным. Расчистка порогов тянулась чрезвычайно медленно, и каналы, поглотившие миллионы и официально кажущиеся отличными, о которых наконец говорили очень много, осуществляют русскую пословицу: славны бубны за горами! Положение их постоянно у левого берега, казавшееся, может быть, полезным при соображениях, оказывается в действительности, как говорят практики, весьма неудобным собственно потому, что суда должны удаляться от фарватера, а в иных местах даже с трудом попадают в каналы. Последнее обстоятельство, я полагаю, неизвестно читателям ни одного периодического издания. Течение Днепра здесь склоняется на правую сторону. Весной, во время разлива, когда воды достаточно, барки идут старым казачьим и, разумеется, прежним славянским путем, и если только вверены опытному лоцману, благополучно достигают своей цели.

Летом, при упадке воды, большие суда не могут уже идти старым путем, и в такое-то время, казалось бы, каналы должны были исполнять свое назначение; но, к удивлению читателя, надо сказать правду, что тогда барки не могут спускаться через каналы. Первая и важная причина та, что сооружения эти удалены от фарватера; вторая, не менее важная, что они не везде достаточно углублены, а третья, что впереди их не расчищены камни. Но несправедливо было бы сказать, что каналы эти не приносят ровно никакой пользы: они полезны для беспрепятственного проезда, весною, когда еще немного прибыло воды или когда пошла она порядочно на убыль; по некоторым из них проходят барки, если уже в порогах мелко; и, наконец, летом при низкой воде они служат для прогонов плотов, перевязываемых, однако же, в торки, потому что большой плот пройти не может. Плоты, как известно, состоят из колод, связанных между собою и лежащих поперек.

В этом положении, при огромной длине, плоту невозможно проходить во многих местах в мелководье. Лоцманы придумати для этого средство: разобрав плот, они связывают несколько колод вдоль, и таким образом составляют юрок, отправляющийся вниз через пороги. Но в большую воду каналы бесполезны буквально, потому что тогда нет в них надобности и они удалены от фарватера.

Никакого нет сомнения, что читатель наконец вправе спросить меня: что же это за каналы, как они устроены? Постараюсь дать вам о них приблизительное понятие, но прежде полагаю нужным изъяснить, что такое порог. Представьте себе гряды камней, брошенные через реку от берега до берега в несколько рядов, один ниже другого, и вы будете иметь понятие о пороге. Стремясь вниз, вода с большою быстротою бросается сквозь промежутки этих каменьев и пенится с оглушающим шумом. В ином пороге ряды каменных гряд доходят до двенадцати. Между этими грядами есть, однако же, места, где судно может пройти свободно, и эти-то места называются Старим, или Козачим, ходом. Инженеры проектировали и исполнили расчистку камней, на 15 сажень ширины вдоль каждого порога, обставив ее по бокам каменными стенами и придав ей у входа боковые откосы, или крылья, с целью захватить как можно больше течения. Работы сами по себе очень хороши, но, как замечено выше, не вполне соответствуют цели своего назначения.

Сколько можно судить из рассказов торговцев, сплавляющих суда и лес через пороги, из мнений лоцманов и наконец по личному убеждению, кажется, безошибочно можно утверждать, что судоходство через пороги могло бы быть свободным и безопасным, если бы наука и искусство были приложены к пути, указанному самою природою. Оно и естественно: старым козачьим путем суда идут беспрепятственно, следовательно, стоило бы только суммы, брошенные на левом берегу, употребить на разработку старого пути и на расчистку некоторых опасных камней между порогами. Мне кажется даже, что на эти работы далеко не потребовалось бы тех денег, какие израсходованы на возведение настоящих сооружений. По расчистке старого пути не было бы препятствий для сплава в малую воду. Опасность крушений сводилась бы к редким, исключи тельным случаям, а торговля не только выиграла бы от этого, но, можно утвердительно сказать, — развилась бы в больших размерах, в особенности в настоящее время при имеющем открыться пароходстве в низовьях Днепра и при сооружении вблизи железной дороги. И говорить будет излишним, что весь край, лежащий ниже порогов, ощутил бы на себе влияние этого пути, получая вдвое дешевле такие важные предметы, как дрова, строительные материалы, дёготь, хозяйственные изделия и самое железо, которое у нас вообще необыкновенно дорого от дальней сухопутной перевозки, а в том краю дороже значительно, между тем как оно — в числе самых первых и необходимых потребностей. Но лес и дрова на юге доходят до цен баснословных, так что иногда серьезно можно задуматься: каким образом возможно благосостояние людей там, где какая-нибудь щепка продается чуть не на вес золота?

Многие мечтали об обводном канале, другие — о железной дороге от Каменки до Кичкаса, но те и другие мечты рушились: первое оттого, что сооружение обводного канала в кряже гранита невозможно, а второе оттого, что не окупились бы огромные издержки, требуемые для постройки железной дороги на такой неровной и овражистой местности. Казалось бы, удобнее всего, оставив каналы для сплава торков по низкой воде, расчистить старый козачий путь и, не мечтая о взводном судоходстве, довольствоваться сплавным, ибо вверх могут идти лишь предметы роскоши, тогда как вниз идут предметы первой потребности. Лесоразведение не получило еще гражданства в Новороссии, и хотя многие утверждают, что деревья не могут расти на той почве, однако здесь виною безлесья единственно — непредприимчивость. Между тем при малолюдстве, которое само по себе требует у хозяина огромных издержек на наём рабочих, надобно платить страшные цены за все, чего только не производит край, начиная от доски до гвоздя и до самого убогого окошечка в несчастную землянку. С учреждением постоянного свободного судоходства через пороги многие капиталы пришли бы в движение, и то, что запорожский житель платит нескольким монополистам за один лес, доставило бы ему средства иметь и деготь, и железо. Известно, что лесопромышленники берут за свой товар огромные проценты, перейдя пороги, хотя провод барки от Каменки им стоит небольшой суммы на наем лоцмана, прибавочных, переделку стерна и отгрузку товаров. Расходы эти так ничтожны в сравнении с ценностью груза, что едва ли составят 2%.

Суда, намеревающиеся спуститься за пороги, обыкновенно приходят в лоцманскую Каменку и предъявляют свои бумаги в контору, с требованием лоцмана. Атаман тотчас едет обмерять груз и, смотря по горизонту воды, иногда велит разгружать судно до известной степени, ибо по водомеру видно, с каким грузом можно беспрепятственно пройти в порогах. После этого он тщательно осматривает якоря, канаты, весла, а главное стерень, или стерно (руль), которое по большей части тут же и приделывается на место прежнего. Неуклюжее это орудие — единственное средство провести через пороги барку или берлину, в свою очередь нелепые и неуклюжие, да и наконец самое грациозное судно не может здесь пройти иначе как подобным стерном, состоящим из мачтового дерева, сажень в десять длины, к которому еще приделывается лопасть, или перо, сажени в четыре. В порогах бесполезен обыкновенный руль, который, ворочаясь у самой кормы, может дать только известное направление, но не может удержать его при быстроте порогового течения; кроме того, стерно и поворачивает сильнее, имея упор в нескольких саженях. На плотах находятся по два особенных руля, именуемых бабниками, на каждом конце.

На судно назначаются первостатейный лоцман и его помощник, и если рабочих мало, то хозяин обязан нанять несколько прибавочных. Иногда, в случае если лоцман еще молодой, ему придается дядя из опытных старых лоцманов, который, следя за действиями молодого товарища, помогает ему советами и учит некоторым уловкам, приобретенным во время многолетнего плавания. Сам лихой кормчий, молодой лоцман, всегда с уважением обращается к дяде и называет его по старому козацкому обычаю: батько. Перед отплытием из Каменки лоцман получает приказание, через какие пороги идти каналами, через какие старым ходом. Все лоцманы предпочитают старый козачий путь, собственно потому, что здесь они везде на фарватере: каналы же, устроенные вне его, требуют уже другого направления и подвергают лоцмана и мелям, и заборам, и опасным камням. Оно и очень естественно: отвалив от пристани, барка предоставляется течению, которое имеет свой определённый путь, а махина, подобная барке, хотя и снабжена десятью веслами, не в состоянии выполнять, как шлюпка, желаний лоцмана, и потому последний, чтобы только попасть в канал, иногда должен употреблять огромные усилия. Впрочем, каменским лоцманам нечего учиться ловкости и сметливости: они изучили ход по каналам и, ловко, с знанием дела, лавируя между камнями, проходят благополучно. Им опасен только ветер, и потому они отваливают лишь в самую тихую погоду, когда, что называется, не шелохнет. Но и в самый благоприятный день схватываются полосы (ветер), и если такая полоса застигнет барку при входе в порог, где уже нельзя ни поворотить, ни бросить якорь, тогда с крепкой надеждой на Бога, лоцман пускается в опасный путь...

Обыкновенно перед отплытием, приняв барку на свою ответственность, лоцман возвышает голос, переходящий в тон командирский, и приказывает всем, по малорусскому обычаю, присесть на секунду, и потом начинает молиться Богу с коленопреклонением. Суровое, умное лицо лоцмана в это время выражает такую набожность, такую искреннюю молитву, что всякий прочтет в этих чертах пламенную преданность Провидению. Все присутствующие молятся несколько минут. При этом на некоторых лицах видна тревога, по которой можно узнать новичков, или перваков, как называют их лоцманы. Подняв якорь, барка тихо оборачивается, человек шесть управляют стерном по указаниям лоцмана, и, смотря по тому — идти ли старым путем, или в канал — судно принимает направление. Поплыли вниз по течению; раздается мерный удар весел; берега начинают уходить назад. Раздается команда лоцмана: шабаш! Весла приподымаются кверху, и судно несется плавно стремлением Днепра. Здесь начинаются разговоры, расспросы, но лоцман не словоохотлив; он умными своими глазами смотрит вперед и, заложив руки за спину, делает своему помощнику замечания:

— У велику воду туди лучче (в большую воду, туда лучше); или: треба держать чердак на оттой камінь (надо держать нос на тот камень).

И вот опять раздается команда:

— Гребемо!

Весла снова зашумели, барка снова пошла быстрее, и перед вами Кодацкий порог, уже мною описанный, которого вы еще не видите, но присутствие которого слышно по шуму и заметно по белым всплескам, подпрыгивающим впереди, словно кролики. Если судно идет старым путем, оно направляется более к правому берегу, если же в канал, то забирает далеко влево. Канал этот — лучший из всех пороговых сооружений как по своему устройству, так и по тому, что впереди его нет затруднений для судоходства; одно лишь неудобство — заблаговременно сбивать судно с настоящего хода и направлять его к деревне Чапли, что при небольшом ветерке с левого берега не так-то удобно.

В то время, когда пороговое стремление подхватит судно, лоцман командует:

— Шабаш! До стерна!

И гребцы, оставив гребки (весла) спешат на подмостки и становятся по обеим сторонам стерна, которое в верхнем конце имеет несколько небольших жердей, для того чтоб можно было поворачивать лопасть плашмя при переносе стерна с одной стороны на другую. Здесь чувствуется какое-то легкое замирание сердца, что-то вроде испуга, а вместе с этим пробегает какое-то приятное ощущение, когда чердак спустится в первую пену, которая высоко брызжет с оглушающим шумом. Лоцман устремил глаза вперед.

— Придави ще! Ще! (Придави ещё! Ещё!) Став! (Стань!) — говорит он.

Всплески мешают слушать; лоцман рукою показывает движение и сам бросается к стерну.

— Держи!

И усилия всех напряжены, и барка несется по уступам как по струнке.

В канале то же самое, только меньше страха, а также весело, потому что вода несет необыкновенно быстро. По выходе из порога, когда проплыли большое волнение, лоцман становится на колений; его примеру следуют все и благодарят Бога за благополучную переправу; потом кормчий поздравляет хозяина и прибавляет:

— Дай, Боже, так і до міста.

Выйдя из Сурского порога и миновав означенные камни, судно по фарватеру забирает влево на старый путь в Лоханском пороге. Это единственный порог, в котором старый путь имеет направление к левому берегу. По гидрографической карте Днепровских порогов и в исследованиях к объяснению «Древней российской истории» Лерберга, он назван Лоханским, в «Древней Российской гидрографии», по сказке запорожских черкас, — Лоханным, у Константина же Багрянородного, по-славянски — Островуни праг, а по-русски — Ульворси (?). Понятно, что славяне могли называть его, положим, островный праг, потому что среди порога есть остров Кулика, но откуда взялось русское название Ульворси — покрыто мраком неизвестности, точно так же, как и прочие русские названия порогов, приводимые этим историком, которые составляют лишь набор гласных и согласных, не имеющих по-русски никакого смысла. Не были ль эти слова какой другой национальности? Канал сделан на острове, упоминаемом мною, и до того неудобен, что барки решительно в него не ходят, разве последует строжайшее приказание начальства, но и подобные приказания уже не отдаются, потому что попасть в канал необыкновенно трудно. Лоханский порог опасен, имеет длины 200 сажень, падения 1 сажень 2 ф. и 2 дюйма; в нем три лавы: Куликовская, Плоская и Черепашина. Проход его, впрочем, довольно прямой. Грядами валунов потянулся он к самому селу Волошскому, близ которого торчат большие камни Буздыгановы, и у самого же правого берега возле водяных мельниц существует небольшой проход, очень узкий.

— Отчего же ты отказывала сперва? — спрашиваешь иную хозяйку.

— Боялась, пане, що не дасте грошей.

И за этим следует исчисление, сколько уже взял продуктов старшина или соцкий для проезжих панов и проч.

С древностями еще труднее: крестьянин скорее отдаст редкую монету еврею за бесценок, нежели принесет тому, кого считает он чиновником, из боязни, не знаю на чем основанной, что у него отберут и начнут еще спрашивать: где и когда нашел, не скрыл ли чего, как смел? и т. п.

Не так еще давно прибережья Волошского были покрыты большим лесом, что и теперь заметно по остаткам деревьев и по окрестным балкам, в которых произрастают дуб, берест — разумеется, в малом количестве и довольно плохого качества. Еще в начале нынешнего столетия это была глушь. Мне рассказывали, что, бывало, из Екатеринослава, который тогда только что возникал и в котором в то время полиция была также деятельна, как и ныне, арестанты уходили очень часто из острога и разбойничали по деревням. Волохи летом обыкновенно в отсутствии, а в селе оставались одни женщины, и довольно было показаться двум-трем бритым головам, чтобы привести в ужас все селение. Пользуясь этим, бродяги взимали огромную контрибуцию, иногда бесчинствовали, и, обремененные поживой, отправлялись в другие места за добычей. Со временем все изменилось; прежних разбойников нет, но контрибуции, те или другие, будут еще долго принимать различные формы для поживы за счет ближнего, пока повсеместное образование не уврачует некоторых болезней нашего общественного быта.

Не могу не привести здесь одной встречи в селе Волошском, потому что это грустный факт, к сожалению еще водяшийся в провинции. Не успел я войти в избу и переодеться после дороги, как является господин в поношенном пальто, умолчу какой фирмы. Стараясь в моем путешествии иметь сношения лишь с простолюдинами, я не слишком люблю заводить в деревнях знакомства с людьми подобного покроя, однако же совестно было показать гостю, что визит его неуместен. Оставалось лишь изобрести средство как бы сократить неожиданное посещение. Гость мой сам помог мне в этом случае. Объявляя при входе чин и фамилию, он прежде меня уже закурил сигару.

— Вижу, что вам мешаю, — сказал он, — но знаете — скука, одни мужики, дурачьё-с... с ума сойдешь.

Я собирался отвечать.

— Прислан сюда на следствие, — продолжал он, — знаете, город далеко; издержался; здесь, скажу вам, подлецы, народ грубый; съестного еще и так, и сяк, а уж денег не возьмешь! Не то, что бывало в старину, как рассказывает капитан N. N. Не можете ли вы одолжить сколько-нибудь под расписку! Я постараюсь отслужить.

Я отвечал нецеремонному господину, что сам я путешественник и при том человек, живущий своим трудом, что не могу помочь, а безделицу предложить совестно.

— Не беспокойтесь, всем буду доволен.

Вручив поскорее своему гостю рубль серебром, в надежде, что буду дня на два избавлен от его посещения, я принялся приводить в порядок свои заметки. Через час я услышал в сенях громкий повелительниий голос недавнего гостя.

— Старшина и соцкий здесь?

— Здесь, — отвечали ему.

— Тотчас, чтобы были две курицы, масло, да сливок собрать густых! Слышишь?

— Чую.

— Вы должны угостить майора.

— Та мы ж для вас уже добули.

— То для меня, болван, а это для приезжего! Разве маленькая деревня, не можете собрать таких пустяков, канальи! Шевелись у меня, не то, знаешь, я по-военному.

Я отворил дверь на этот шум и, узнав в чем дело, сказал старшине, что для меня ничего не нужно.

— Вы, майор (не знаю уже почему новый знакомец счел меня майором), слишком снисходительны с этими канальями, их надобно по шее. Вот вчера ночевал здесь капитан, так тот не долго думал, старшину в морду, и все было готово. Для вас же хлопочу.

Поблагодарив за хлопоты, я тут же изъяснил строгому господину, что, во-первых, не имею права драться с кем бы то ни было, а во-вторых, считаю это недостойным порядочного человека.

— Удивляюсь, — прибавил я, — каким образом можно позволить себе подобное обращение.

— У нас, майор, по-военному.

Напрасно было бы убеждать, что ни военный, ни статский чиновник не имеют прав требовать ничего безденежно и еще посредством кулака: собеседник мой был навеселе, и я только просил его обо мне не беспокоиться.

Вечером уже поздно этот господин снова явился ко мне с очень радостной физиономией. Я запечатывал письма, которые с рассветом надо было послать за двадцать верст на почту.

— Поздравляю, майор!

— Сделайте одолжение, не придавайте мне этого чина.

— Виноват, подполковник! Позвольте сигару. Поздравляю. — Не желая останавливать развязного господина, который начал бы называть меня генералом, и давая сигару, я изъявил удивление по случаю, позднего визита.

— С чем же вы меня поздравляете?

— Получил известие, что завтра в восемь часов будет следователь. Теперь вы мне можете до утра одолжить три рубля, и вот расписка.

При этом гость положил мне на стол клочок бумаги.

— Расписку можете взять, денег у меня нет; и я буду вас покорнейше просить оставить меня в покое.

— Ах, подполковник, мне очень нужно. Уж за процент я вам услужил бы.

При этом он мне сделал одно предложение, прибавив, что капитан за подобную услугу, дал ему денег. С чрезвычайно грустным чувством я настоятельно просил оставить меня в покое, и по выходе бесцеремонного господина слышал, как он в сенях советовал моему Ивану утащить у меня десяток сигар, обещая за это на выпивку.

На одном берегу с Звонецким лежит остров Шулаев против небольшой деревеньки Алексеевки. Ниже устья реки Вороной Днепр расширяется, обтекая довольно большой остров Козлов — официально и Козлов по-народному говору. Фарватер идет по левую сторону, и здесь же удобное место для стоянки судов. Нет сомнения, что этот фарватер во времена Боплана был или мелок, или даже и вовсе неудобен, потому что забора по правую сторону Козлова острова названа порогом. По гидрографической карте тоже названа она порог Технинский и показана 4 фута 2 дюйма падения; по исследованиям к объяснению «Древней российской истории» Лерберга, это порог Тихнинский, или Княгинин (?), а по «Древней российской гидрографии», по сказке запорожских черкас: Княгинин. В настоящее время это забора Тягинская, названная по имени балки, впадающей здесь с правой стороны и далеко в степи известной под именем Тягинки. Переиначенное название объясняется тем, что Боплан, по свойству всех французов коверкать русские слова, Тягинку назвал Технинкой, а что касается до «Древней российской гидрографии», то хотя она и написана по сказке запорожских черкас, однако в те времена любили переделывать малорусские названия. Да и в позднейшие времена мы видим, что официальные лица мало обращают внимания на название местностей. Например, село Кодак (у первого порога), слывшее всегда и слывущее ныне у местных жителей под этим именем, официально сделалось Кайдаки — на каком основании, неизвестно, и даже я слышал недавно, как один господин сделал замечание сыну, который, по примеру местных жителей, назвал означенное село Кодаком, что это нелепо, а должно и говорить, и писать Кайдаки, как пишется в бумагах.

Но каким же образом Тягинская забора, представлявшая во времена Боплана порядочный порог в четыре с лишком фута падения, мешавший судоходству, не была известна прежним историкам? Неужели нынешний путь. существовавший во времена Константина Багрянародного, был неудобен около середины XVII столетия? Остается одно предположение, что русло, сильно засорившись наносным песком в какое-нибудь необыкновенное половодье, долго ожидало подобного же случая для очистки. А Тягинская забора пониже Шулаева острова представляет большое препятствие для судоходства. Она состоит из больших камней, из которых Карабел не покрывается и большою водою; в половодье, однако ж, через нее идут плоты. Забора эта шумит, как и порог.

Барки постоянно огибают Козлов остров слева. Суда, следующие одиноко, или как говорят лоцманы, в прямую, запасаются достаточным числом людей еще в Каменке и, минуя при благоприятной погоде острова, идут к Ненасытцу, а барки, идущие перепустом, соблюдают следующее правило. Если плывут две барки одного хозяина, то находящаяся впереди бросает якорь или у Козлова, или у Ткачева острова (левее) и высылает обоих лоцманов и несколько человек коренных — барке, плывущей позади, которая, приняв подкрепление, спускается к порогу. Здесь все творят краткую, но пламенную молитву. За островами течение воды довольно быстрое и несет судно к старому проходу, не требуя от лоцмана особых усилий. Страшный шум, зачастую слышный еще от Звонецкого порога, здесь уже очень явственно дает знать о близости Деда, как называют лоцманы Ненасытец, и вскоре справа показываются огромные всплески волн, бьющихся белой пеной между каменьями. Оба берега скалисты.

— Готуй відра, конопатки! До стерна! — вскрикивает лоцман и становится у стерна, за которое ухватилось человек двадцать людей, готовых исполнять малейшее его приказание.

Всплески виднее и слышнее... Барка проплывает Раков камень — порог показался весь покрытый буком (пеной). Ненасытец, по гидрографической карте Днепровских по рогов и по исследованиям к объяснению «Древней Российской истории» Лерберга — Ненасытецкий, по «Древней российской гидрографии» Неясытец, и у Константина Багрянородного по-славянски Неасит, а по-русски Аифар (?), имеет в длину 643 сажени, падения 2 сажени 3 дюйма. Состоит он из 12 лав, которые очень ясно обозначаются пенистыми рядами: Рваная, Служба, Остренькая, Одинцовская, Рогожная, Буравленая, Бургарская, или Булгарская, Довгополая, Казенцова, Мокрые клади и Рогатая. Эти лавы более известны по номерам 1, 2 и т. д., а названы по каменьям, в них попадающимся, известным по какому-нибудь обстоятельству. Нет сомнения, что иные из названий и древние — остатки от запорожцев, а другие произошли от имен позднейших лоцманов, потерпевших крушение.

Камни близ хода называются все почти также, как и лавы, происхождение которых упомянуто выше. Мне хотелось, однако же, узнать, отчего во второй лаве два камня названы службами. После долгих расспросов мое любопытство было удовлетворено. Камни эти имеют вид опрокинутых сосудов, и вода, переливаясь через них, будто звонит до службы (к обедне). Вот отчего произошло подобное название еще у запорожцев. С Монастырька, а лучше всего с верху горы вид на порог превосходный: здесь Ненасытец представляется с птичьего полета весь покрытым белой жемчужной пеной. Шумит он как-то особенно; порою случается слышать в его гуле необыкновенно дикие переливы; но бывает, что он стихает совершенно, и только вблизи слышно, как переливается вода через каменья. Тогда сильно ревет какая-нибудь забора, или Тягинка, или Кривая. Лоцманы и береговые жители предугадывают по этому погоду.

Сверху и снизу порога во время навигации стоят спасательные дубы (большие лодки) с очередными лоцманами, которых обязанность во время несчастья подавать поспешную помощь погибающим. И лоцманы исполняют свою обязанность с изумительным самоотвержением. Пишу это не со слов самовидцев, а рассказываю то, чему сам был свидетелем.

Верхний дуб не только спасает потерпевших крушение в порог, но если только очередные лоцманы заметят, что плот сбило ветром с ходу, что он плывет прямо на камни, тотчас же гребут к плоту и снимают людей и их одежду.

Случается, что плот зацепляется в самом пороге о камни, и его бьёт на какой-нибудь лаве. Картина ужасная: связки разрывает, толстые бревна ломаются, как щепки, и тут-то людям предстоит гибель как от воды, так и от разбивающегося леса. Спасатели спускаются вниз и схватывают погибающих, то ловя их в пучинах, то снимая с камней.

Нижний дуб в случае крушения ближе к выходу, употребляя усилия, выгребает в отметы (одміть), и старается с своей стороны спасать бедствующих. Не дальше как несколько дней тому назад било огромную барку в Ненасытце. Страшно было смотреть... Она задержалась на мокрых кладах: нос вошел в пучину, люди держались на корме, а вокруг такие буруны и всплески, что трудно составить себе о них понятие. Всплески и буруны эти называются у лоцманов грозою, и мне кажется, что удивительно метко подобное название. Верхнему дубу нельзя было напуститься, потому что он не мог бы удержаться по быстроте водопада, а нижний, сколько ни употреблял усилий, не мог выгресть, — его захлестывало волною. Сквозь пыль этой грозы я видел только благородные головы лоцманов, спешивших на помощь, и отчаянную фигуру рулевого в черной бараньей шапке, стоявшего у своего места... Погибавшие бросили, однако же, бревно, привязав его к веревке, схватясь за которую, спасатели подтянулись к барке и начали снимать людей...

При раскопке у левого берега Майстрова островка для описанной выше расчистки найдены были, по словам инженер-капитана С....ки, древние сосуды, золотые монеты и какие-то каменные орудия. Ничего из этих вещей мне не удалось видеть, потому что они разошлись по рукам, и я могу передать только слышанное. Монеты, как говорят, были времен Константина Багрянородного. Офицер, присутствовавший при работах, видел, как показался в земле глиняный сосуд, но как его в это время отозвали и он не был археологом, то, оставя эту находку, он пошел повидаться с кем-то из товарищей. По приходе его сосуд уже был раздроблен и оставалось несколько лишь монет. Каменные орудия походили, говорят, не то на топоры, не то на лопатки, и взяты были кое-кем из любопытства. Найден также большой сосуд, совершенно целый, неизвестно где теперь находящийся. Вот все, что удалось мне узнать, к сожалению очень поздно. Где эти находки? Представлены ли они куда-нибудь? Или они обогатили тёмное собрание какого-нибудь тёмного любителя старины, из которых иной с гордостью указывает на свои редкости, не подозревая даже, что для подобных редкостей существует наука! У таких любителей главное монеты, которым ведется счет, а о прочих предметах они выражаются: и разной мелочи столько-то ящиков!

По правой стороне порога на берегу лежит село Николаевка, имение помещика И. В. Синельникова, которому принадлежит также и село Васильевка, расположенное против на левом берегу Днепра. Значит, г. Синельников владелец Ненасытецкого порога. В Николаевке, на мысе, на котором некогда был укрепленный городок, расположена красивая господская усадьба с тенистым садом и всеми хозяйственными принадлежностями. По обеим сторонам холма на берегу раскинулась Николаевка, населенная малорусами, разумеется, выходцами из-за Днепра. Но всё время поездок моих по этой реке я встречал немного селений, где крестьяне жили бы в подобном довольстве, можно сказать роскоши. Только здесь и у барона Штиглица я видел такой превосходный быт крестьян. Что за избы, что за постройки! Всё это из дебелого прочного леса и сделано, что называется, капитально; везде каждая штука вытесывалась и выпиливалась из цельного куска, а не то что сколочена из каких попало обрубков. А в избах какой простор, чистота, сколько свету, как всё прибрано, уставлено, с каким щегольством развешана богатая крестьянская одежда. Пища их такая, что не каждый чиновник имеет подобный обед и не у одного помещика кормили меня значительно хуже, чем у крестьян в Ненасытце. Это утешительно и вместе грустно — отчего же у других владельцев на том же самом Днепре крестьяне живут совершенно иначе! Конечно, кроме заботливости помещика о своих крестьянах, кроме уменья его быть богатым без отягощения тех, кто для него трудится, жители Николаевки каждую весну и лето имеют посторонние источники заработка. Дед очень грозен, и не без того, чтобы не пострадало на нем несколько судов, несколько плотов; даже плоты и суда, разбитые выше, приплывают к Ненасытцу. Береговые жители беспрерывно занимаются выгрузкою, ловлею леса или товаров, перегрузкою, получая за это весьма хорошую плату. Описывать их нравы и обычаи было бы повторять сказанное мною в статье о быте приднепровского крестьянина. Они ни в чем не разнятся от прочих своих соотечественников, исключая, что на воде удалее всех прочих припорожских жителей, потому что живут у самого грозного и опасного порога. Детьми они играют при шуме этой грозы, и впоследствии некоторые из них занимаются ловлей рыбы в самом пороге, меж каменьями. Здесь главный на Днепре лов осетров, и помещик имеет от этой статьи хороший доход, сбывая рыбу екатеринославским торговцам, которые сами приезжают за этим в Ненасытец.

По рассказам рыбаков, до устройства канала осетры ловились гораздо в большем количестве, а теперь много их уходит вверх по каналу, и преимущественно самые большие. Самец называется здесь спичак, а самка кашниця. Ловят их обыкновенно в пороге между скалами на одмітях, где осетры любят отдыхать, словно ведомые инстинктом самосохранения в места, недоступные для преследования. Но бесстрашный рыбак не пугается грозы: он или напускается сверху, или подтягивается снизу, но непременно найдет свою добычу. Осетров здесь ловят двояким образом, или на крючки, или сетями. К веревке нескольких сажень длины привязываются снурки в аршин длиною и на расстоянии аршина один от другого: к этим снуркам прицепляются острые крючья. Веревку посредством тяжестей опускают ко дну и прицепляют к камням, а возле крючьев подвешивают поплавки таким образом, чтобы они стояли перпендикулярно, далеко не достигая поверхности. Одміть — место более или менее тихое, где осетр любит поплавать и, конечно, попадается на крючья. Сети уставлять гораздо труднее, однако же рыбаки преодолевают затруднения. Замечательно, что помещик, желая поощрять своих рыбаков и во внимание к их ловкости и искусству заниматься промыслом в пороге, отдаёт им половину выручки, что для крестьянина составляет очень большую сумму, и если улов хорош, то он обеспечивает все его нужды. Ловля идет с марта до половины мая. В хороший год ловится до 250 осетров, но до устройства канала ловилось вдвое больше. Другой рыбы здесь немного, и она служит лишь подспорьем крестьянской пище: ловлей же для продажи не занимаются.

Деревня Васильевка, находящаяся на левом берегу, выстроена также хорошо и народ живет достаточно, но, конечно не имеет всех тех способов, какие предоставлены Николаевке: много значит отсутствие пристани. Жители успешно занимаются хлебопашеством и скотоводством, что, удовлетворяя их нуждам, даёт еще им и средства к довольству. Разумное управление дает возможность крестьянам сделаться зажиточными, а это, по-моему, главное условие для благосостояния самого помещика. Для меня было истинным удовольствием входить в крестьянские хаты в Ненасытце и видеть, как народ живет припеваючи, что, право, случается довольно редко. Ведь больше таких имений, где и помещик не получает того, что следует, да и крестьяне нуждаются в самом необходимом. Но пора в дорогу.

ГЛАВА III.