Прошедше степи. Екатеринослав. Жизнь города. Ярмарка. Близость порогов. Лоцманская каменка. Положения. Нравы и обычаи

В Кичкасе есть лесная пристань, принадлежащая колонисту Генрихсону, известному в окрестности под именем Корнея Корнейча, который снабжает лесом не только менонитов своего округа и соседние селения, но и колонистов Таврической губернии, поселенных по реке Молочной. Пристань Генрихсона в большом порядке и отличается доброкачественным лесом: купец этот ездит сам в Екатеринослав и дальше вверх для закупки барок и плотов и честностью своею берет перевес над многими лесными торговцами, которые гораздо богаче его, но пускают в ход различные проделки, недостойные порядочного человека. Корней Корнеич большой оригинал и необыкновенно интересно рассказывает о лесной торговле и о лицах, ведущих ее по известной ему местности. Он порядочно разбогател и купил много земли, на которой успешно занимается скотоводством, овцеводством и хлебопашеством.

В Кичкасе есть также две лавочки, в которых местные покупатели находят все для удовлетворения своих местных потребностей, начиная от кофе и сахару и до ситца и коленкора, от ножа и замка до детской игрушки. Разницы в ценах я нe заметил с ценою этих же товаров в окрестных городках.

Зажиточные немцы получают Рижскую газету (Rigasche Zeitung) и кроме того, что непременно толкуют между собою о политике за кружкою пива, но считают обязанностью поговорить и с каждым приезжим о современных событиях. При совершенном неведении статистики и при самых темных понятиях о географии, иной толстый колонист рассказывает уморительные вещи, и в жару беседы, за неимением более убедительных доказательств, чертит по столу пивом положение местности, о которой идет речь. Смотря на эти мокрые дорожки, не имеющие никакого смысла, другой немец торжественно опровергает своего соседа и старается перечертить по-своему. Из этого выходят презанимательные споры о том, где какая страна света. Однажды я присутствовал при подобной беседе, возникшей по поводу минувшей кампании. Колонисты рассказывали мне, как они доставляли, кажется, провиант в действующую армию, сообщая при этом интересные подробности о провиантских чиновниках. Один колонист начертил на столе часть Крымского полуострова таким образом, что Керчь приходилась на одном меридиане с Севастополем, только гораздо южнее, а Симферополь стоял между этими городами, подаваясь на запад. Но гораздо интереснее был рассказ о том, как прусский король (все менониты отзываются о прусском короле с особенным уважением, потому что предки их вышли из Пруссии; есть еще старики, которые помнят родину. — А. Ч.) встретив однажды императора французов на гулянье в Берлине, остановился и в присутствии всех гуляющих произнес ему энергическую речь, порицая нападение на Россию. Колонист вдохновился, и если действительно нелепость эта занесена была в колонии, то я уверен, что собеседник мой присочинил большую половину в жару своего красноречия. Никогда не забуду я последней фразы: «Ты думаешь, что не допустишь кофе в Россию, говорил будто бы прусский король, ошибаешься — я пропущу его через свои границы». После такой речи Наполеон начал оправдываться, обвинял Англию и уверял, что больше никогда не будет. Впрочем, «политик» этот был какой-то приезжий молочанец и говорил более чистым немецким языком, нежели прочие колонисты, употребляющие обыкновенно плат дейч. Все они, однако же, за исключением женщин, хорошо говорят по-малорусски.

Но я никогда не мог помириться с ними относительно пищи, потому что поплатился за нее страшной лихорадкой. Поселясь в Кичкасе летом прошлого года для изучения окрестностей, я просил свою хозяйку приготовлять мне обед за условленную штату. Она изъявила свое согласие и спросила, в котором часу я обедаю. Отправляясь из дому с утра и позавтракав где-нибудь в окрестности одним хлебом без всякой примеси, я возвращался домой часам к пяти, с запасом большого аппетита. В первый день, в назначенный час и минуту не успел я снять дорожной сумки, как уже на столе у меня стояла миска и был приготовлен довольно приличный прибор. Меня изумило, однако же, что вместо обыкновенного супу в миске было молоко. Голодному, впрочем, рассуждать нечего. Пробую — непротивно, но со дна миски вытаскиваю ложку вишен.

— Что это? — спрашиваю.

— Киршен-зуппе, — отвечает.

Сочетание вишен с молоком показалось мне немного странным, но я, утолив первоначальный голод, спросил себе пить. Мне подали стакан густых сливок. Я подумал, что, может быть, действительно после киршен-зуппе не следует употреблять другого питья и опорожнил стакан. Второе блюдо было жирнейшая и превкусная ветчина, вроде вестфальской, которую колонисты приготовляют с необыкновенным искусством. После ветчины следовало жаркое с каким-то сладким соусом.

— Герр доволен обедом? — спросила хозяйка.

— Очень, только нельзя ли приготовлять другой суп, и вместо сливок подавать для питья воду.

На другой день снова был подан молочный суп, но уже не с вишнями, а с каким-то другим плодом, изрезанным в мелкие кусочки.

— Что это? — спрашиваю.

Это значит — молоко сварено с недозрелыми грушами, упавшими с дерева, но похлебка показалась мне с голоду по крайней мере не противна. Потом, по обычаю, следовали ветчина и жаркое.

Я снова просил переменить суп и пояснил, что желал бы с картофелем; на следующий день суп был точно с картофелем, но сваренным на молоке, и который, прежде чем попасть в суп, был предварительно сжарен в масле. Одним словом, за эту пищу я поплатился жестокой крымской лихорадкой, и уже после того, бывая в колониях, сам тщательно определяю материалы для своего обеда, и даже купил себе в Одессе поваренную книгу, хотя она, оказывается, для меня совершенно бесполезною. В Кичкасе существует род обжорного ряда возле кабака, где можно, конечно, утолить голод, но пища, продаваемая на этом базаре, состоящая из жареной рыбы или мяса, не привлекает своей наружностью. Вечером это место интересно по случаю большого стечения народа, и там можно видеть иногда разгулявшихся чумаков, которые с необыкновенным искусством исполняют малорусские танцы.

Колонисты курят табак и страстные до него охотники. Как мужчины, так и женщины одеваются весьма некрасиво. Мужская одежда состоит из куртки, жилета и штанов неуклюжего покроя: летом мужчины ходят в туфлях с деревянными подошвами, но во время грязи и зимою обуваются в сапоги. Женщины носят общипанные платья ситцевые или из крашенины, а выходя на улицу, надевают соломенные шляпки допотопного покроя. Я посещал пять колоний и в том числе самую знаменитую — Нижнюю Хортицу, в которой находится обер-шульц, где живет отличный часовой мастер, поставляющий часы во все колонии, и где можно найти превосходного каретника — но не встречал не только ни одной хорошенькой, а даже сносной женщины, между тем как мужчины попадаются очень красивые. Выходит, не всегда справедливо поверье, что на больших реках встречаются красавицы преимущественно перед прочими местностями.

В этих колониях удивительный порядок. Шульц (наш старшина), избираемый из числа порядочных хозяев, пользуется уважением, и распоряжения его исполняются беспрекословно. Лошади доставляются чрезвычайно скоро, даже и при немецкой неповоротливости, лишь бы только случился писарь прочесть открытый лист; но путешествующему в своем тарантасе может встретиться важное неудобство. Во-первых, немцы не умеют запрягать в оглобли, а во-вторых, у них во всей колонии не отыщется дуги, так что за этой штукой приходится посылать в соседнюю малорусскую деревню.

Жители Кичкаса не занимаются судоходством, да и рыболовство у них в совершенном пренебрежении: во всей колонии один порядочный рыбак, он же и лоцман, Якубенко. Это колонист, усвоивший немецко-малорусскую фамилию, умный и интересный человек, который превосходно знает местность и обладает обширными сведениями касательно первоначальной колонизации. Его отец был первым поселенцем на острове Хортице.