Прошедше степи. Екатеринослав. Жизнь города. Ярмарка. Близость порогов. Лоцманская каменка. Положения. Нравы и обычаи

— Как же мне быть? Нельзя ли попросить у помещика?

— Помещика здесь нет. Да у вас откуда лошади?

— Из Кронцвейна.

— Ах канальи! Эти колонисты всегда так. Да вы вот что: немца по шее и он отвезет дальше, и вместо прогонов покажите ему шиш; ведь вы по казенной надобности.

Объяснив подпоручику неудобство подобного распоряжения, я узнал от него, что здесь живет становой, к которому я немедленно и отправился. Выслушав меня, становой надел ермолку, что вместе с халатом придавало ему внушающий вид, и вышел со мною к воротам, где немей, стоя возле фургона, покуривал свою трубочку. Предпослав прежде весьма крупную энергическую фразу, становой начал приказывать немцу отвезти меня дальше, но немец притворился не понимающим русского языка; я тотчас же хотел вступить в должность переводчика, но становой величественно показал немцу увесистый кулак, и мой возница в один момент на плохом малорусском языке изъявил готовность отвезти меня в Языкову за прогоны, если я дам ему на водку. Поблагодарив грозного чиновника за одолжение, я отправился дальше. Но деревенька эта знаменита не пребыванием станового, не тем, что она бедна и ободрана, а будущностью, которая предстоит ей, если окажется в действительности то, что покуда можно назвать лишь одним предположением. В одном из оврагов, тянущихся от Днепра вверх по балке, найдены куски каменного угля. Это не безделица. Каменный уголь настоящий — только не могу ничего сказать утвердительно насчет величины пласта, потому что некому было его исследовать, хотя, как говорят, «этот камень давно попадается». Полагая, что прежде моей статьи открытие это не выйдет на свет Божий, я и спешу объявить его, и думаю, что Общество пароходства и торговли обратит на него внимание. Если угля довольно, в чем нет никакого сомнения, то и говорить будет излишним, как драгоценна эта находка для общества: прямо с горы брать уголь и наваливать на барку на расстоянии нескольких десятков сажень. Если бы даже покупщики не хотели рисковать переправой груза через два порога, из которых один (Лишний) весьма безопасен, тогда можно устроить береговую дорогу до Гадючей балки. Разумеется, этот уголь будет и выгоднее английского и дешевле донского антрацита. Желательно, чтобы это обстоятельство разъяснено было скорее, тем более, что отсюда же может снабжаться топливом и наш черноморский флот, ибо доставка угля отсюда в Николаев водою не встретит никакого затруднения. Я спрашивал людей, по обязанности занимавшихся днепровскими берегами, нет ли где под порогами присутствия каменного угля, но мне отвечали отрицательно. Между тем управляющий имениями г. Струкова обещал попробовать этот уголь на своей суконной фабрике, действующей посредством паровой машины (в с. Тарасовке, верстах в 50 от Бырдиной). Если действительно окажется огромный пласт угля, тогда, без сомнения, жалкая деревушка превратится в цветущее село, а летняя резиденция станового пристава преобразится в хорошенький домик, потому что местоположение прелесть. Против домика остров Клобуковский, далее к левому берегу Кухарский и Гавин, но барки идут у правого берега, оставляя влево остров Лантуховский, на котором водятся дикие козы. Говоря откровенно, сам я диких коз не видел, но слышал о них от лоцманов и кичкасовских немцев.

Река здесь стесняется до 500 сажен и пересекается наискось грядою камней. Лишний порог назван так и по гидрографической карте Днепровских порогов; по исследованиям к объяснению «Древней российской истории Лерберга — Личный, по «Древней российской гидрографии» — Лична, а у Константина Багрянородного по-славянски Напрези, по-русски Струвун (?). В нем две лавы: Плоская и Швайчина. В средине его образовался утёсистый островок Кучугурский. Длина порога 105 сажен, падение 3 фута 5 дюймов. На нем тоже сделан канал. Лишний порог барки проходят почти спустя рукава, ибо в большую воду он совершенно безопасен, а в умеренную тоже проходят суда беспрепятственно, избегая лишь один камень Швайку, который пользуется дурною славою. Пройдя этот порог, я вздумал было посмеяться над ним и обратился с какою-то шуткою к лоцману, который зорко смотрел вперед по обычаю. Старик покачал головою и сказал, что не только не следует шутить с порогом, но даже с самым дрянным камнем, что, не говоря уже об обязанности лоцмана всегда быть на стороже, пороги не любят, если над ними издеваются.

После Лишнего остается в виду в 5¹/₂ верстах один только порог Вильный, довольно большой и опасный. По гидрографической карте Днепровских порогов он значится Вильный, по исследованиям к объяснению «Древней российской истории» Лерберга — Вольный, по «Древней российской гидрографии» — Вольной, у Константина Багрянородного не показан. Река здесь быстра, и далеко слышен гул последняго водопада. Название этого порога многим бросается в глаза, потому что все, за исключением простолюдинов, полагают, что должно произносить Вольный. Но тогда, действительно, какой же будет смысл в словах вольный порог! На каком основании он свободный порог? Если относительно прохода судов, то он далек от этого, если предположить, что здесь не нападали печенеги, то предположение это будет неправдоподобное, ибо они сторожили пловцов до Кичкаса. Прилагательное вольный по-малорусски произносится вільний. Мне кажется, дело объясняется само собою: прилагательное вильный происходит от глагола вилять, потому что фарватер этого порога — единственный во всех порогах идущий зигзагом; я не решился бы на это производство, если бы мое мнение не находило подкрепления в другом названии этого же порога: Гадючий (Змеиный), т. е. извивающийся, как змея. В нем шесть лав: Сіренька, Похила, Рядова, Перейма, Вовне Горло и Шинкарева. Длина 450 сажень, падения 1 сажень 10 дюймов.

Подходя к Бильному порогу, лоцман держит у правого берега, и барка сама собою по течению входит в фарватер порога, и здесь уже требуется необыкновенное искусство, по-моему, более чем во всех Днепровских порогах. Лоцман вдруг в самом пороге круто поворачивает налево, потом держит снова направо и, почти достигнув правого берега, опять круто поворачивает налево. Здесь, при выходе из порога, стоят три отдельные гранитные скалы, называемые Волчье Горло, действительно имеющие вид разверстой пасти; но через это горло проходят плоты во время мелководья. Из больших камней замечателен Корабель. Канал, устроенный у самого левого берега, тоже избегается по причине удаления его от фарватера. Там же стоит каменный столб, означающий границу порогов. У правого берега пристань, называемая Гадючею, до которой плоты берут лоцманов, но суда идут с Каменскими лоцманами не только до Кичкаса, а большею частью даже до острова Хортицы.

По выходе из Бильного порога следует краткая молитва о благополучном переходе, и хозяин некоторым образом может предаваться надежде на сохранение своего судна. Но нельзя еще сказать, чтобы все опасности были кончены.

Местность очень красива, и река суживается. Влево от хода тянется большой остров. Подальше, на том же берегу, виднеются деревни; направо тоже, но над самым Днепром идет помещичья усадьба и стоит хорошенький домик, перешедший ныне во владение одного колониста. Пониже Гадючей балки, лоцман сделал один крутой поворот, и я заметил забору. Яременко мне объяснил, что иные эту забору называют Явленым порогом, и на мой вопрос: отчего же он так назван, старик мне рассказал предание. Когда-то какой-то лоцман, а может и просто запорожец, пройдя благополучно все пороги, завалился спать; но вдруг проснулся от толчков между каменьями, и с удивлением начал спрашивать: откуда это явился порог? Днепр постепенно становится быстрее. В шести верстах от Бильного посредине реки стоят три большие камня, называемые Разбойниками. Здесь вода быстро стремится влево, и лоцману много стоит усилия, при дружной гребле, дать барке должное направление. Эти камни причиняли много вреда, но теперь они взорваны порохом, или, как говорят лоцмана, с них только сняли шапки. Действительно, только сорваны вершины, и они весьма близки от поверхности реки в большую воду, а летом торчат сверху. От этих камней Днепр делает крутой поворот направо и, получая необыкновенную быстроту, течёт, словно в коридоре, между сплошными гранитными скалами, необыкновенно живописными и придающими что-то грозное этой дикой натуре. При повороте от Разбойников лоцман старается держаться правой стороны, иначе стремление воды нанесет его на выдающийся утёс на левом берегу, названный запорожцами школою. Миновав школу, барка быстро идет этим узким и глубоким коридором, имеющим всего 150 саж. ширины, между отвесными утесами, и вот вправо живописная колония Кичкас с пристанью. Иные барки останавливаются здесь, другие берут лоцманов до острова Хортицы, потому что надобно еще пройти Столбы. Это два отдельных гранитных утёса, образующих как бы ворота, проход сквозь которые требует искусства и сноровки. Пройдя эти утесы, лоцман поворачивает барку против течения и бросает якорь. После этого все становятся на колени и совершают теплую молитву. Здесь происходит замечательное для наблюдателя обстоятельство: с этого момента не слышно уже Каменского лоцмана, но коренной лоцман барки, или как называют каменцы — горішній, который все время молча стоял у руля и исполнял приказания, который не произносил слова громко, вдруг возвышает голос и повелительно отдаёт приказания судорабочим, и вся фигура его принимает какую-то гордую осанку.

Я описал плавание барки, но плоты, которых спускается через пороги большое количество, не всегда следуют тому же направлению. Лоцман, ведущий плот, специалист своего рода; он считается второстатейным, но сколько же надо искусства и сметливости с этим нелепейшим и неуклюжим червяком, у которого на обеих оконечностях приделаны по две больших бабайки (потесь) и которому надобно давать направление! Малейший ветерок гибелен для плота, в особенности если последний плывет срединой реки, и поэтому плоты держатся преимущественно берегов и, как выражаются первостатейные лоцманы, любят цепляться за каждый рожек (роги, ріжок — мыс). Действительно, плывя близко от берега и, разумеется, следуя за всеми изгибами реки, при встрече мыска плот не может избежать, чтобы не зацепиться, иначе его тотчас же отбросит на средину; зацепившись же задним концом, он хоть и потеряет одно или два бревна, зато стремление опять направит его к берегу. Любопытно и вместе страшно смотреть, когда плот бросается в первую гряду порога: хвост его еще далеко, а голова погрузилась в омут, и люди, стоящие у передних бабайок, погружены по грудь в кипящую пену; секунда, и весь плоть извивается между каменьями. С плотами и несчастья случаются гораздо чаще, чем с барками. Если плот цепляется за мысок и теряет одно или два бревна, здесь не предстоит никакой опасности; но если зацепится как-нибудь за камень в пороге, тогда нет ему спасения. Сбившись с пути, он теряет фарватер и несется прямо через гряды камней, где бешеная река разрывает его связи, ворочает бревна и ломает их порою, как щепки. В это-то время погибают и люди: если бы они упали только в воду, то стремление вынесло бы их из порога, но отрывающиеся бревна увечат и убивают несчастных. Впрочем, это случается не весьма часто: заметив, что плот, по случаю ветерка или по другому обстоятельству, понесло не туда, куда следует, люди обыкновенно спасаются, но если несчастие застигнет в самом пороге, тогда делать нечего. Но бывают примеры, что отважные лоцмана, с сверхъестественными, можно сказать, усилиями выплывают благополучно и при какой-нибудь неудаче. Здесь надо заметить, что плоты вообще снабжены дурными канатами и якорями: может быть, несчастья с плотами случались бы реже наполовину, если бы хозяева их заботились о снабжении их добрым якорем и приличною снастью.

В прежние времена крушение барок и в особенности плотов доставляло обильное средство поживы береговым жителям, и, как говорят злые языки, многие обстроились благодаря этим несчастиям. Рассказывают даже, что иные лесоторговцы составили этим капиталы, ловя разбитые плоты и продавая лес, разумеется, по чудовищным ценам. Но теперь это миновалось: за утайку каждого бревна наложен огромный штраф, и хотя, конечно, обойтись без злоупотреблений нельзя, однако же хозяин разбитого плота соберет большую часть, тогда как прежде бедняк довольствовался третьею или четвертою. Об этом обстоятельстве много ходит рассказов, как, например, иные употребляют разные ухищрения, чтобы скрыть дармовой лес, пойманный на реке, но при этом сообщают также и уловки хозяев, потерпевших крушение, которые, покровительствуемые законом, умеют находить свою собственность, и случается, что вырывают свой лес уже из-под пилы похитителя.

Плоты иногда по нескольку недель идут через пороги. Малейшее дуновение ветра им помеха, и плот должен, стоя на якоре, выжидать самой невозмутимой тишины. Весной в каналы он идти не может, по изъясненным выше причинам: он не имеет весел, а следовательно, и не может употребить усилий, необходимых для того, чтобы попасть в каналы. Но при малой воде плоты идут через каналы, а при совершенном упадке воды их перевязывают в торки.

Говоря вообще, цель облегчить судоходство через пороги была прекрасная, и, как видно, и средства для этого предназначены немалые, но исполнение как-то не оправдало ожиданий. При настоящем положении вещей правильное судоходство не весьма надежно, тем более, что существующие пороговые сооружения, построенные не на фарватере, не приведены к концу, т. е. каналы не везде достаточно углублены и находящиеся на новом ходу камни не расчищены. Никакого нет сомнения, что в скором времени найдутся не только средства для обеспечения безопасного сплавного судоходства через пороги, но и ускорится окончание этого необходимого сообщения.

Вообще распорядительность каменского начальства оказывает пользу судоходству; желательно было бы только, чтобы община лоцманов получила лучшее устройство и чтобы этот народ, замечательный по своему искусству и трудам, находил в своем быту то довольство, какого можно ожидать при более благоприяных условиях.

С развитием низового пароходства и с устройством феодосийской железной дороги Днепр усилит свое значение, и нет сомнения, что пароходы будут ходить сверху до самой Каменки. Тогда, вероятно, сплав через пороги увеличится значительно, и в лоцманах будет большая потребность.

В заключение о каменских лоцманах можно сказать, что это народ скромный, послушный и необыкновенно способный к своему делу. Живя в их сообществе довольно часто и по многу времени, встречая людей разных возрастов и характеров, я не видал меж ними ни одного дурака, а очень умных людей встречал большое количество. Осторожны они в высшей степени. Я имел возможность судить об этом по своему хозяину. Лоцман этот человек разумный, примерный семьянин, необыкновенно набожный и трудолюбивый, любим обществом и пользуется известностью у лесопромышленников, которые вверяют ему плоты на большую сумму для провода через пороги. Он грамотный, знает превосходно порожистую часть Днепра и был мне очень полезен сообщением многих подробностей касательно своего дела. Но чуть, бывало, заведу речь мимоходом о его личных отношениях, о начальстве, он с уклончивостью малоруса отделывался общими местами, никогда не высказываясь. Доведя барку или плот до места назначения, лоцмана тотчас же собираются в обратный путь, Хороший хозяин непременно наградит лоцмана, но бывают случаи, когда последний получает не более полтинника! Ему предстоит семьдесят верст дороги назад в Каменку, и если не имеет средств нанять колониста-извозчика, то принужден возвращаться пешком, не взирая на погоду.

Но редкий хозяин будет скуп и низок до такой степени, чтобы не вознаградить лоцмана, и потому по береговым селениям у шинков можно зачастую встретить несколько немецких фургонов: значит, лоцмана пируют после благополучного рейса. Иногда появляется какая-нибудь скрипка, и у порога танцуют не только лоцманы и местные жители, но иногда и смешная с обритыми усами фигура немца в куртке, картузе и с коротенькой трубочкой в зубах выделывает своими неуклюжими ногами козачка, стараясь подражать грациозным движениям молодого лоцмана Я говорил об этом колонистам несколько раз, но мне единодушно отвечали, что менониты не станут танцевать в кабаке, а что это ямпольцы (Ямполь — католическая немецкая колония у Сурского порога).

Как бы то ни было, а пока будет существовать судоходство через пороги, местные лоцманы необходимы, именно потому, что они с детства приучаются к своему трудному ремеслу и заранее свыкаются с опасностями, неразлучными с их плаванием.

Колонисты с любовью и успехом занимаются шелководством, а потому разводят много тутовых деревьев. Между колонистами есть разного рода ремесленники, и произведения их рук, несмотря иногда на свою грубость, не могут быть заподозрены в недобросовестности. Менонит говорит, что даже если бы я и не хотел быть честным, то надобно быть честным, и вследствие этого правила редки встречаются примеры мошенничества и плутовства, качества, так тесно связанные с нашими ремесленниками, конечно, не без исключений.