Путешествие афанасия никитина

Плавание Афанасия Никитина «на низ Волгою» началось от Твери. Тверские купцы, узнав о московском посольстве в Закавказье, также решили отправиться с ним. Предпри­ятие охотно поддержали епископ тверской Геннадий и воевода Бороздин. «Поидох от Спаса святого златоверхаго и с его милостью, — пишет Никитин, — от государя своего, от великого князя Михаила Борисовича тверскаго и от владыки Генадья тверскаго и Бориса Захарьича» (33): Никитин «с товарищи» на своем судне намеревался дойти до Дербента, а оттуда, переложив товары во вьюки, следо­вать в Шемаху — столицу ширваншаха Фаррух Ясара.

В середине XV в. Тверь (политически и экономически) была тесно связана с Москвой. Тверское княжество зани­мало важное транзитное положение между Новгородом и «низовыми» русскими землями. Еще во времена удельной раздробленности лежащая на западной окраине северо­русских княжеств и сообщавшаяся по Волге с Востоком Тверь сумела установить обширные торговые контакты.

Тверской князь Борис поддерживал Василия II во время феодальной войны с князьями, выступившими на стороне Дмитрия Шемяки. Фактические правители Твери при малолетнем князе Михаиле — владыка Геннадий, по происхождению московский боярин, и «сильнейший и крепчайший воевода» Борис Захарович Бороздин, отправ­лявшие Никитина в дорогу, — поддерживали политику Ивана III. Союз Москвы с Тверью скрепляли и династи­ческие узы. Междукняжеские договоры устанавливали благоприятный таможенный режим на границах между Москвой и Тверью — пошлины «по старине». Тверская монета по ценности была равна московской, что облегчало торговые отношения.

Старинный русский город Тверь впервые упомянут в летописи под 1181 г. Город возник на левом берегу Волги, или, как тогда говорили, на луговой стороне. В XIII в. город был перенесен на «нагорную сторону» — правый, высокий берег Волги.

«Город Тверь, при знаменитой реке Волге, или Ра, весьма обширен», — писал итальянец Альберт Кампензе (ок. 1524 г.). В его «Письме» о Русском государстве¹ ис­пользованы сведения соотечественников, торговавших на Руси. Об обширности города говорит и Сигизмунд Гербер-штейн, имперский посол, побывавший здесь примерно в те же годы. «На другом берегу, — рассказывает он, — со сто­роны Москвы, стоит крепость, — напротив которой излива­ется в Волгу река Тверца. По этой реке я прибыл на судне в Тверь и на другой день поплыл по реке Волге» ².

Постройки Твери были большей частью деревянными, и до нас дошли лишь немногие их изображения или опи­сания. Город не раз охватывали пожары. Во время одного из них выгорела половина кремля, весь княжеский двор и 20 церквей. Город вновь отстраивался, рос, закладывались новые каменные церкви. Самой крупной постройкой XII в. был соборный храм «Спас златоверхий» (так его называет Никитин). Он простоял до XVII в., уступив затем место првому собору. (Как Псков называли по имени главного храма — постоять за «дом святой Троицы», так и Тверскую землю нередко именовали «домом святого Спаса».) Храм славился росписью стен, мраморным полом, золочеными куполами. На Волге и ее притоках тверичи строили суда, ходившие по многим рекам Руси, а пушкарские мастера отливали пушки. Летопись особо отмечает наличие пушек в войске князя Бориса.

С ростом города многолюдный посад был разделен на четыре части: Загородную, Затмацкую (посад за речкой Тьмакой), Заволжскую и Затверецкую. Отдельные слободы носили названия Рыбачьей, Ямской и др. В Затмацкой части находился «татарский двор». Сюда при князе Борисе приезжали с «камками драгими» и «атласами чюдными» послы из Шавруковой орды, т. е. владений сына Тимура султана Шахруха (1401—1447 гг.). Султан правил в Гера­те, но практически его владения образовывали два госу­дарства. Вторым главным городом был Самарканд, где правил Улугбек, сын Шахруха, знаменитый астроном и ученый. Согласно описанию историка — современника Абдарраззака Самарканди, это были крупные культурные центры Востока.

Родной город Никитина был славен и собственным летописанием, и предприимчивым купечеством. Так что тверитину-купцу Афанасию было у кого поучиться книж­ной грамоте, познакомиться с историей, узнать о далеких странах, послушать бывалых людей.

Тверские купцы торговали с Литвой, Новгородом, Крымом. С возвышением Москвы тверичи втягивались в круг московской торговли, хотя связи с Крымом поддер­живали более через Смоленск, входивший с 1404 г. в со­став великого княжества Литовского.

«Как само Московское государство в языке дипломати­ческих документов состояло из отдельных земель, так и общая масса купечества делилась на гостей Московской, Тверской, Новгородской и Псковской земель»³. В актах конца XV — начала XVI в. часто упоминаются тверичи. Однако из этого нельзя, конечно, заключить, что они пре­обладали в южной торговле, ибо при имени купца в доку­ментах нередко нет никаких пояснений. Тем не менее такие данные в какой-то мере отражают торговое значение горо­да, подтверждаемое и другими источниками.

Никитин и его спутники ступили на борт корабля не ранее апреля, когда в верховьях Волги обычно вскрывает­ся лед. Путь от Твери пролег через Калязин, Углич и Ко­строму на Нижний Новгород. Здесь должна была произой­ти встреча с послом Ивана III Василием Папиным, вы-» ехавшим в Шемаху из Москвы.

Первые остановки на Волге корабль тверичей сделал в небольших городах — Калязине и Угличе. В Калязине Никитин посетил новый Троицкий монастырь, где встре­тился с известным в то время Макарием, основателем монастыря. Кроме встречи «у игумна Макария и у святыя братья», Никитин, упоминает церковь Бориса и Глеба, весьма почитавшихся на Руси, особенно как покровителей ремесленников-кожевенников. День этих святых отмечали 2 мая, что, возможно, указывает на время, когда Никитин находился в Калязине. Это отвечает предположению, что тверичи вышли с началом навигации. С развитием пути от Москвы через Дмитров на верховья Волги значение Калязина возросло. В Дмитрове товары из Москвы перегружа­ли с лодок на большие речные суда, чтобы везти их как на север, вплоть до Печоры, так и «вниз Волгою».

Полагали, что в Угличе — центре бывшего удельного княжества — Никитин не останавливался, однако если в Троицком списке «Хожения» лишь упоминается Углич, то более развернутый летописный текст не оставляет ника­ких сомнений относительно захода тверского корабля: «И с Колязина поидох на Углеч, с Углеча отпустили мя доброволно и оттуда поидох, с Углеча, и приехал есми на Кострому» (33). В Угличе живо помнили пребывание здесь ослепленного во время междоусобной войны отца Ива­на III, Василия Темного. Рассказывали, как люди князя Дмитрия, прозванного Шемякой, двоюродного брата вели­кого князя, захватили его хитростью. Василий укрылся в Троице-Сергиевом монастыре, разместил там гарнизон и повсюду расставил стражу. Шемяка под видом купеческого обоза послал к монастырю вооруженных воинов с князем Можайским. Обоз расположился на ночлег около стражи. Глухой ночью воины внезапно выскочили из крытых саней н напали на караульных. Василий был захвачен, ослеплен и сослан в Углич вместе с женой. События этой кровавой феодальной войны были хорошо известны и в Твери, по­скольку тверские воеводы Бороздины — Борис Захарович и его брат Семен, посланные князем Борисом, оказали активную помощь в возвращении Василия II в Москву в ка­честве великого князя. Князь не остался в долгу: навечно прикрепил крестьян к земле в угличских монастырских селах.

Впрочем, Углич был известен не только как место ве­ликокняжеской ссылки. К северу от города, в районе Хо­лопьего города, устраивалась ярмарка, по словам Гербер-штейна наиболее посещаемая во всем владении москов­ского великого князя. Сюда, кроме шведских, литовских и русских купцов, собирались купцы и из восточных стран. Кострома и Нижний Новгород, расположенные на оживленном водном пути, были важными политическими и торговыми центрами. «Город с крепостью» называет Гер-берштейн Кострому. В лихую годину татарских нашествий здесь собирали рати московские князья: Дмитрий Донской для изгнания преемника хана Мамая — Тахтамыша, про­рвавшегося в 1382 г. к Москве, Василий Дмитриевич в 1409 г.— при вторжении Едигея.

Значение Костромы усиливалось связями с Двинской и Печорской землями. Двинские купцы были освобожде­ны от подсудности местным властям в Устюге Великом, Вологде и Костроме. Условия Двинской грамоты напоми­нают не только о привилегиях, но и о такой характерной черте средневековой регламентации, как ограничение тор­говли определенными пунктами. «Торговати им, всем,— читаем в уставной Белозерской Грамоте 1488 г. о приез­жих,— на Белоозере в городе житом и всяким товаром, а за озеро им всем торговати не ездити...»⁴. Только бело-зерским посадским людям разрешено было за озеро ездить и торговать «по старине». Разрешение торговать в строго определенных местах, «а не по селам и не по деревням» хорошо мотивирует одна более поздняя грамота: чтобы «в том нашей пошлине истери не было» ⁵.

Так средневековая регламентация сдерживала разви­тие экономических связей между феодальным городом и деревней.

На Печору и Пермь, конкурируя с новгородцами, шли «ватажки» великокняжеских промышленников добывать драгоценные меха да кречетов для княжей охоты. С севера по р. Костроме шла соль из Солигалича, а с р. Шексны — «красна рыба — золото перо»: белуга, севрюга, осетр, стерлядь, белорыбица. Через Кострому и Солигалич вела также кратчайшая дорога к Вятке, но она была трудна и опасна, поэтому купцы предпочитали кружной путь через Вологду и Устюг Великий.

Обживали русские люди берега великой реки, росли го­рода-крепости, давая защиту ремесленному люду, тяну­лись от города к городу караваны судов в летнюю пору и ранные обозы зимой, сплачивались недавно раздробленные ;русские земли. Во времена Куликовской битвы волжский Гпуть был разрезан владениями не одного княжества. Те­перь, за редким исключением, путь этот до самого Нижне­го Новгорода входил в состав единого государства.

«С Углеча на Кострому»,— говорил Никитин о пути ко­рабля тверичей. Ярославль, крупный приволжский город, центр княжества, Никитиным не назван. Это вызывало удивление исследователей: почему корабль тверичей про­шел мимо? Однако тому есть объяснение. Ярославское кня­жество не было, как считалось, присоединено к Москов­скому в 1463 г., т. е. непосредственно перед путешествием Никитина. В великокняжеских документах Ярославская земля упоминается лишь с 1475 г.

Расположенная на левом, низком берегу Волги Костро­ма в 1416 г. была обнесена крепкими стенами и окружена рвом. Далеко с реки видно было каменное здание город­ского собора.

Обстоятельства визита в Кострому вызвали немало тол­ков среди историков. Здесь Афанасий Никитин побывал у князя Александра, московского наместника, и был пропу­щен через территорию великого княжества Московского. В самом деле, согласно Троицкому списку «Хожения», Ни­китин пришел «ко князю Александру с ыною грамотаю. И князь велики отпустил мя всея Руси доброволно» (11). Слова «всея Руси» в более позднем списке XVII в. поме­щены, казалось бы, на свое место: «...и князь великий всея России отпустил мя доброволно» (53). Однако почему речь идет об Иване III? В Костроме его не было, это мы знаем вполне определенно, коль скоро великокняжеский летопис­ный свод 1485 г. фиксирует каждое передвижение князя. Поэтому напрашивался вывод — согласие на проезд дано наместником от имени великого князя. Значит, чтобы про­ехать в чужие страны через Московское княжество, твер­ской грамоты было недостаточно, она послужила лишь ос­нованием для выдачи новой грамоты и та, которую привез Никитин, поэтому названа «ыной»? Однако в летописном варианте записок Никитина это место выглядит иначе.

«Приехал есми на Кострому ко князю Александру с ыною грамотою великого князя. И отпустили мя доброволно» (33). Выходит, у Никитина уже была проезжая грамота, выданная от имени Ивана III, так что наместнику в Кост­роме, как и в Нижнем Новгороде, оставалось лишь беспре­пятственно пропустить тверское судно.

Древнейшие сведения о грамотах купцам, едущим в чужие страны, содержатся в договоре 944 г. с Византией. До этого русские купцы предъявляли серебряные печати, а послы — золотые. Грамота удостоверяла, что купец идет от князя, и указывала число кораблей. Более поздние гра­моты содержали имя купца и перечень товаров. Согласно Уложению 1649 г., проезжие грамоты в иные государства выдавались в Москве и городовыми воеводами, сменивши­ми наместников. «А буде кому случится,— гласит VI гла­ва,— ехать из Московского государства для торгового про­мысла или инаго какого своего дела в иное государство, с Московским государством мирное, и тому на Москве бить челом государю, а в городах воеводам о проезжей грамоте, а без проезжей грамоты не ездить; а в городах воеводам давать им проезжие грамоты без всякого задержания» ⁶.

Грамоты в отличие от книг писали на отдельном листе, и письмо, как правило, наносили с одной стороны; руко­пись сворачивали в трубочку текстом внутрь и нривеши-> вали печать. С такой грамотой и появился Афанасий Ни­китин перед наместником Костромы. Но чью же грамоту держал Никитин, явившись к наместнику? При сопостав­лении обеих редакций «Хожения» Никитина возникают и другие вопросы: был ли титул Ивана III упомянут в руко­писи самим автором, но опущен в летописном тексте (в ряде случаев Троицкая редакция полнее летописной), а если это позднейшая вставка, то не позволит ли она уточнить время возникновения Троицкого списка, самого старшего из сохранившихся? По филиграням бумажных листов эта часть Троицкого сборника относится к концу XV в.

Принято считать, что титул «великий князь всея Руси» был принят Иваном III после присоединения Твери в 1485 г. Поэтому многие акты этого времежи датируют «ра--нее 1485 г.» и «после 1485 г.». В таком случае Троицкий список «Хожения» возник не ранее этого года. Однако, об­ращаясь к договорным и жалованным грамотам, а также дипломатической переписке, мы видим, как постепенно, еще до названной даты, входил в употребление новый великокняжеский титул.

Видный русский историк В. О. Ключевский полагал, что в международных сношениях Руси титул впервые упомянут в договоре 1494 г. с княжеством Литовским. Однако титул этот употреблен уже в грамоте турецкому султану Баязиду II в 1492 г., а в жалованных грамотах монастырям и переписке с русскими послами — в 70-е годы XV в. На монетах же титул «государь всея Руси» появился значительно раньше. Если его употребил Никитин до 1475 г., то, быть может, перед нами одно из самых ранних упоминаний титула в письменном источнике?

Как бы там ни было, можно сказать твердо: в тетрадях Никитина этого титула не было и не потому, что он еще не Вошел в широкий обиход, а потому что имелся в виду другой великий князь: «поидох ... от государя своего, от великого князя Михаила Борисовича Тверскаго». Иван III упомянут Никитиным далее в связи с посольством Василия Папина, который был отправлен «от великого князя Ивана» (в Архивском списке—«Иоанна»). Следовательно, Никитин обратился к наместнику Костромы, придя к нему с «ыною грамотою», выданной в Твери. Редактор Троицкого списка не только, не поняв автора, изменил ситуацию, вве­дя Ивана III вместо Михаила Борисовича, он удалил и сло­ва «от государя своего». Такого рода правка показывает, что составитель утверждал «единодержавие» Ивана III, а не просто опустил ряд «тверских деталей». Значит, сама Троицкая редакция возникла под свежим впечатлением присоединения Твери.

После Костромы до самого Нижнего Новгорода Ники­тин называет лишь Плес, небольшой и сравнительно моло­дой городок, возникший в 1409 г. («И на Плесо приехал есми доброволно»).

Достигнув Нижнего Новгорода, Афанасий Никитин явился к наместнику Михаилу Киселеву и пошленнику Ивану Сараеву. Все формальности были соблюдены («про­пустили доброволно»), и корабль тверичей мог бы про­должать свой путь, да пришлось на две недели стать в Нижнем Новгороде. Дело в том, что московское посольство во главе с Василием Папиным уже миновало Нижний. То ли Папин выехал раньше намеченного, то ли Хасан-бек, возвращавшийся из Москвы, задержался, но Никитину со спутниками пришлось ждать ширванское посольство. «А Василей Папин,— говорится в летописной редакции «Хожения», - проехал мимо город дв недели, и яз ждал в Новегороде в Нижнем две недели почсла Тарского ширваншина Асанбега» (33-34).

Практика отправления купеческого каравана за рубеж вместе с посольством была обычной. Купцам это обеспечивало большую безопасность, а также давало возможность провезти часть товаров беспошлинно под видом посольско­го имущества, что, впрочем, не раз приводило к конфлик­там. Да и посол извлекал некоторые выгоды, принимая купца под свое покровительство. Расспросы торговых лю­дей служили важным источником информации.

Иностранным купцам, за отдельными исключениями, торговать можно было только в определенных городах. «Когда же отправляются в Московию, посланник и полномочные послы, - писал Герберштейн, дважды побывавший в Москве в качестве посла, - тогда все купцы, откуда бы они ни были, если только они приняты под их защиту и покровительство, могут свободно и беспошлинно ехать в Москву, это и вошло у них в обычай» ⁷

Возникает вопрос: мог ли любой русский купец присоединиться к посольству? Известны случаи, когда послам было разрешено взять только тех торговых людей, которых отпустил с ними великий князь, и запрещено' брать тех, которые захотят пристать по дороге. Это напоминает только что приведенные слова Герберштейна: «...если только они приняты под их защиту и покровительство...». С Хасан-беком ехали московские купцы, а также купцы, возможно приехавшие с тем же посольством и возвращав­шиеся теперь из Москвы. Никитин называет их «тезики», т. е. употребляет наименование, которое прилагалось и к среднеазиатским (отсюда в комментариях «Хожения» -таджикские купцы), и к персидским купцам. Скорее это были персидские торговцы, возвращавшиеся через Ширван, с которым они поддерживали тесные связи. Позднее в русских документах тезиками называли частных купцов, приезжавших из Персии, в отличие от тех, кто торговал шахской «казной».

Тверские купцы, как видно из записок Афанасия Никитина, ожидали встретить в Нижнем Новгороде посла Ивана III. Следовательно, они были осведомлены не толь­ко о возвращении Хасан-бека, вероятно уже проезжавшего через Нижний Новгород в Москву, но и о сроках отправлениия ответного посольства. Проезжая грамота дала основание для присоединения к посольскому каравану. Нижний Новгород, где Никитин и его спутники прове-две недели, был самой восточной из пограничных крепостей Русского государства. Сюда из Москвы посылали «заставы» для отражения набегов; здесь не раз соединя­ясь конные и судовые рати для движения на Казань.

Современники говорят о Нижнем Новгороде как об обширном деревянном городе. Каменный кремль, который можно видеть в наши дни, был построен позже, при Василии III. Он стал четвертой мощной крепостью после за­вершения работ по укреплению Москвы, реконструкции кремля в Новгороде и строительства Ивангорода на р. Нарове. Есть, впрочем, свидетельства XIV в. о работах по сооружению каменной крепости в Нижнем. В 1368 г., вогласно летописи, князь Борис Константинович «повеле копать, где быть каменной городовой стене и башням», а в 1374 г. при князе Дмитрии Константиновиче, который рариказал строить каменную стену, «зачаты делать» Дмитриевские ворота.

До присоединения к Москве в 1451 г. город был столицей Нижегородского княжества. Здесь была составлена знаменитая Лаврентьевская летопись, древнейшая руко­пись из дошедших до нас русских хроник. Сохранилось ^изображение каменной церкви Благовещенского монастыря, а также резные камни от стоявшего во времена Никитина Спасского собора. Собор, как полагают, расписывал замечательный живописец Феофан Грек.

Нижегородские земли славились высокими сборами ме­да и воска. Неподалеку от города стояли окруженные мно­гочисленными постройками солеварни, которые не раз подвергались набегам из-за Волги. «Здесь предел христи­анской религии с этой стороны»,—добавлял для иностран­ного читателя Герберштейн в своей книге о Русском госу­дарстве. Город вел большую торговлю. Сюда приезжали восточные купцы из Казанского и Астраханского ханств, Золотой орды, Средней Азии, Кавказа, Персии.

Никитин, естественно, не рассказывает об условиях жизни приезжего в чужой город купца, но это известно по другим источникам. Торговые склады соседствовали с соб­ственно гостиницей. В каждом «амбаре» для приезжаю­щих было две «избы», соединенные с сенями. С помеще­ния в целом в неделю «за тепло и за стрепню, и за соль, и за капусту, и за скатерь, и за квас, и за утиральники» взималась плата в 4 денги. Это было недешево. Оброк с лавки городского жителя не превышал полтины, а иногда и всего 20 денег в год. Городским жителям принимать при­езжих с товарами запрещалось. Распоряжение это выпол­нялось плохо, и не раз посадские жаловались, что приез­жие «мимо гостиных дворов от себя врозь всяким людям продавали...». Охраняя интересы казны и верхушки мест­ного купечества, Уложение 1649 г. закрепляло гостиное право, господствующее в средние века, запрещая приезжим «городовым всяким торговым и тягловым людям» иные формы торговли: «И тем людям впредь с товары своими приезжати на гостии двор и торговати на гостине дворе, а в рядех лавок не наймовати».

Гостиное право требовало уплаты сборов, от которых местные жители были освобождены, или уплаты их в по­вышенном размере (сборы проездные, рыночные, приврат-ные). За исключением ярмарок и рыночных дней, приез­жий не мог продавать товар в розницу. Приезжему запре­щалось торговать с другим приезжим купцом: он обязан был предварительно предложить товар жителям города.

С прибытием Хасан-бека (в Нижний Новгород из Мо­сквы плыли по Оке и Клязьме) Афанасий Никитин и твер­ские купцы присоединились к послу, и караван из двух судов — посольского и купеческого — двинулся к Астра­хани.

Никитин весьма лаконично описывает эту часть своего пути. «И поехали есмя с ним на низ Волгою»,— читаем мы в Троицком списке «Хожения».— И Казань, и Орду, и Ус­лан, и Сарай, и Берекезаны проехали есмя доброволно». В летописном тексте Услан и Берекезаны опущены, зато есть примечательная фраза, отсутствующая в Троицкой редакции: «И Казань есмя проехали доброволно, не вида­ли никого» (34).

Расположенная на высокой горе, Казань была хорошо видна со стороны Волги. Под городом протекала р. Казан­ка. Над городом подымались очень высокие минареты ме­четей и ханский дворец.

На первый взгляд, все выглядит спокойно, и, если не знать времени путешествия, можно подумать, что караван Хасан-бека и русских купцов просто не останавливался около столицы ханства. «Мимо Казани караван пробрался благополучно,— писал К. И. Кунин, комментируя «Хожение».— В середине XV в. между быстро возвышавшейся сквой и терявшей свое былое значение Казанью установилось перемирие, базировавшееся на временном равновесие сил»⁸. С такой характеристикой согласиться можно, если относить путешествие к 1466 г. Но мы уже знаем, что действие происходит двумя годами позже, после походов Казань ратей Ивана III в 1467—1468 гг. Следовательно, слов Никитина ясно, что посольство и ехавшие с ним купцы ждали нападения.

Сношения через ханства, закрывавшие Руси выход к аспийскому морю, и через Крымское ханство, отрезавшее выход к Черному морю, были подвержены влиянию двух тенденций. Ханства, лежащие на важных международных путях, были заинтересованы в расширении товарооборота, Нуждались в привозных изделиях и сбыте собственных роизведений, а ханская казна пополнялась торговыми Сборами. Развитие торговых путей способствовало ослаблению политических противоречий. Изменение же политического курса нередко вело к санкциям, препятствующим торговым отношениям, что еще более накаляло обста­новку.

При проезде через территорию Крымского ханства пошлиины формально не брали, а хану и правителю Перекопа требовалось поднести «проводное». Об этих пошлинах «из старины» дает представление доклад московских купцов 1500 г.: «...а со всего каравана хозяин несет царю поминок — камку, куфтерь кафинскую да зуфь, да ковер, да тясьму, а князю несет то же; а не уговоряся с проводником приедет в Орду, ино с него возьмут со всего каравана тысячу алтын» ⁹. В Кафе с русских купцов взимали 5% от стоимости товаров. Когда в 1492 г. по приказу Ивана III г был задержан отъезд московских купцов в Крым, кафинские власти оценили убыток для себя в 160 тыс. алтын, т. е. 4800 руб.

Постоянство сношений и заинтересованность местных властей в их поддержании не ограждали караваны от ог­рабления. Грабили купцов и «в поле», и на реках, и на перевозах и переволоках. Так, при нападении на шедших «полем» к Азову русских купцов было захвачено това­ров на 1500 руб., на Дону, на Усть-Воронеже — на 1080 руб. Грамота, составленная в связи с ограблением каравана на Таванском перевозе, называет сумму потерь товаров на 2455 руб. и 4 гривны. Нападали и на посольские караваны. У купцов, шедших степью с князем Кубенским, посланным в Крым, было захвачено товаров на 3325 руб., а у шедших с послом Кутузовым — на 1413 руб. Названные суммы потерь позволяют предположить суммы товарооборота рус­ских купцов в конце XV — начале XVI в.

«Старые» казанские посольские книги в отличие от крымских дел не сохранились, однако из других источни­ков, в том числе из свидетельств иностранцев, видно, что волжский путь использовался достаточно широко. В Астра­хань в летнюю пору русские суда шли за солью и рыбой. Купцы Поволжья вместе с золотоордынскими посольства­ми ходили в Москву, а русские купцы с посланцами вели­кого князя отправлялись в Орду. Ордынские посольства в Москву обычно бывали многолюдны, но, вероятно, самым большим было посольство от Ахмед-хана летом 1474 г., когда в Москву приехало свыше тысячи торговцев с това­рами и было пригнано на продажу 40 тыс. коней.

Тем не менее ехавшие через территорию Золотой Орды все время находились под угрозой нападения. Венециан­ский дипломат Амброджо Контарини, следовавший из Пер­сии в Москву вместе с русским и астраханским посольст­вами летом 1476 г., рассказывает, что их караван насчиты­вал 300 человек и вел с собой 200 запасных лошадей. Каждую ночь, пока они ехали степью от Астрахани, они ограждали караван повозками, устанавливая их четырех­угольником, и выставляли караулы. Особо опасным счита­лось место, где Волга ближе всего подходит к Дону, зна­менитый Переволок, от которого примерно в трех-пяти днях пути лежала столица Золотой орды. Засевшим на Переволоке в засаду было легко напасть как на тех, кто плыл Волгой в Астрахань, так и на тех, кто по Дону плыл в Азов и Кафу. Здесь был захвачен один из богатейших московских купцов Копыл, ехавший с товарами в Азов.

Как ни скромен был караван Хасан-бека и русских купцов, состоящий из двух судов, здесь было чем пожи­виться. Посол вез кречетов в дар от Ивана III ширванша-ху. «А ехал с кречаты от великого князя Ивана,— пишет Никитин,—а кречетов у него девяносто» (34). Всадника с ловчей птицей можно видеть на московских монетах, на новгородских печатях. Соколиная охота была придворной потехой, а лов охотничьих птиц контролировали князья и бояре. Кража сокола из перемета каралась по Русской Правде, как угон княжеского коня или морской ладьи.

Соколов вывозили в Европу, в Константинополь, в Крым, в Персию, в Среднюю Азию. Охотничьи птицы с се­вера считались желанным подарком для восточных вла­детелей, предававшихся охоте со специально обученными соколами, кречетами, ястребами. На персидских и индийских миниатюрах мы видим представителей мусульманской знати, мужчин и женщин с ловчей птицей на руке. Каждый крупный феодал, подражая двору, держал со­кольничего — начальника охоты.

Из Пермского края кречетов, самых крупных из соко­лов, везли в повозках. На юг везли их чаще на судах, но нередко привезенный в Крым кречет умирал «с дорожной истомы». Известен случай, когда специальный кречатник за тысячи верст спешно вез замену заболевшей в пути ловчей птице. Обычно везли охотничьих птиц небольшим числом, например, «десять кречетов да ястреб белый», а при них три кречатника. Так что 90 таких птиц — дар совершенно исключительный. Посольские документы рас­сказывают и о рационе «государевых птиц». Корму в пути положено было на кречета «по гнезду голубей или по ку-ряти». Брали корм в городах — «имали б естя у посадских людей или у кого пригоже», а льду — «сколько надобно». Перед выходом в море брали живой корм про запас «счетчи на месяц» или на два. Сохранилась инструкция по­сольству, следовавшему Волжско-Каспийским путем, ко­торая предусматривала случай перехвата посольства не­приятелем. Предписано было посольские бумаги, «изготовя с камнем, тайно, безав крепко во что, да вкинути в воду, чтоб никому неприметно не было», подарки назвать «своею рухлядью, что везут на продажу», а про кречетов сказать, что купец «покупал собою, дорогою ценою, у охочих бояр и у боярских детей; а нарядные клобучки и обножи, и сильца в воду вкинути, а будет мочно, и лутчие кречаты порозпущать...» ¹⁰.

Прежде чем выйти в Каспийское море, Никитину и его спутникам предстояло еще пройти через территорию Золо­той орды и Астраханского ханства. Путь от Москвы до Астрахани занимал до трех месяцев, примерно столько же времени, сколько до Крыма; от Казани — около месяца. Купец Федот Котов, выехавший 6 мая 1623 г. из Москвы с «государевой казной», прибыл в Астрахань 8 августа. Английский посланник Антон Дженкинсон, выехавший 23 апреля 1558 г. из Москвы, был в Казани 13 июня, а 14 июля прибыл в Астрахань. Осенью навигация на реке обычно заканчивалась. Известен случай, когда посольский корабль вмерз в лед в низовьях Волги в сентябре. Так что при следовании на судах выезжать из Москвы нужно было пе позднее июня, как, например, в 1629 г. выехало русское посольство Плещеева и Талызина. Если Никитин отплыл из Твери в апреле, две недели провел в Нижнем Новгоро­де, то в районе Астрахани он появился в самый разгар лета.

Дипломаты и путешественники, приезжавшие на Русь в XIII—XV вв., часто описывали внешний вид, обычаи, ве­рования кочевников Приволжья. Однако места прикаспий­ские представлялись в средневековой Европе смутно. Лю­ди, в Астрахани не бывшие, спорили, расположена ли она на самом берегу Каспийского моря или поодаль и откуда берутся несметные запасы соли. Некоторые полагали, что жители добывают ее из моря. Сказочные богатства двух крупнейших самосадочных озер Эльтон и Баскунчак поро­дили легенду о двух горах, сверкающих, как хрусталь. Стоят эти горы под Астраханью. Они способны прокор­мить солью чуть не весь свет, и чем больше их рубят, тем выше они растут...

Те немногие строки, которые передают этот отрезок пути, вплоть до Астрахани, представляют собой простой перечень пройденных пунктов. Причем не ясно, останав­ливался ли караван в местах, упомянутых Афанасием Ни­китиным после Казани. Однако два из них — Орда и Са­рай — требуют некоторых пояснений.

Название «орда» (тюрк, «орду») означало собственно ставку какого-либо восточного владетеля, кочевавшего со всеми своими людьми. Афанасий Никитин употребляет это слово и позднее, имея в виду ставки ширваншаха Фаррух Ясара, а также шаха Персии Узуна Хасана, которого он посетил. На Руси название это применялось к восточным и южным соседям. Выражение «ходить в Орду» мы встре­чаем в актах и дипломатической переписке как по отно­шению к Золотой и Ногайской орде, так и Крымскому хан­ству. «Вернулся из Орды»,—записал летописец о Василии Панине, побывавшем в Ширване. У Никитина, очевидно, речь идет о летней стоянке золотоордынского Ахмед-хана, что косвенно указывает на время года.

Сарай, надо полагать Новый Сарай, или Сарай Берке, располагался на р. Ахтубе, куда при хане Узбеке была перенесена столица Золотой орды. Русский купец Федот Котов называет так и сам город: «...тут по той реки, по Ахтубе, стоит Золотая орда. Царский двор и платы, и дворы и мечети —все каменные...»¹¹. В летописях такого названия не встречается, но оно есть в «Книге Большому чертежу», законченной в годы, к которым относится по­ездка Котова¹².

Войска Тимура в 1395 г. опустошили город. В XV в. Сарай Берке отчасти восстановил свое торговое значение, и сюда вновь стали приезжать купцы из Руси и Персии, а также различных областей Средней Азии ^и. Однако об­щее ослабление Золотой орды и подрыв торговли Сарая по­будил русских купцов расширять свои торговые операции в сторону Азербайджана и Персии. Русские появляются в Дербенте, Шемахе и крупнейшем центре караванной тор­говли — Тебризе. Ведущая роль посредника в торговле Русского государства с прикаспийскими странами стала переходить к Астрахани — центру нового ханства, в 1459— 1460 гг. отделившегося от Золотой орды.

Крепость старой Астрахани, до взятия ее войсками Ивана IV, находилась на правом берегу Волги. Богатый город, большой татарский рынок — такой предстает Астрахань в начале XVI в., после падения Золотой орды. Такой она была и до нашествия Тимура. Как и Сарай, Астрахань поддерживала связи с Азовом, до которого было семь-восемь дней караванного пути. И ежегодно только из Венеции в Азов посылали шесть-семь больших кораблей, чтобы забрать пряности и шелк, поступавший через Астра­хань ¹⁵. От Азова корабли шли к Сурожу, 12 дней караван­ного пути отделяли Азов от Шемахи. Так в тугой узел за­вязывались транзитные пути Черного и Каспийского мо­рей. Тимур перерубил этот узел, что привело к падению торговой роли Сарая, Астрахани, Сурожа и Азова. В Се­верном Причерноморье возросло значение Кафы, а Астра­хань стала ориентироваться на торговлю с Русью.

Переход от Астрахани до открытого моря по много­численным протокам устья Волги был во многих местах затруднеп и занимал несколько дней. Федот Котов расска­зывает, что в устье Волги и под Астрахань бусы, как рус­ские люди называли торговые суда, приходившие из Пер­сии, «не ходят, стоят на море, с устья едва видеть. А то­вары возят з бус в Астрахань и из Астрахани сандалы и павоски, и отьтут ходят за море на бусах» ¹⁶. Сандалы, о которых пишет Котов,— одномачтовые суда, ходившие и вдоль каспийских берегов. Название «павоски» часто встречается в летописях и актах, применительно к речным судам; Котов переносит его на местные лодки.

Под Астраханью караван Хасан-бека и русских купцов подвергся нападению султана Касима, второго по времени правления хана из местной ветви династии Джучидов.

«И въехали есмя в Бузан»,—начинает Афанасий Ни­китин рассказ о бедствиях, обрушившихся на караван пе­ред самым выходом в Каспийское море. Значит, посольст­во, опасаясь враждебных действий, решило обойти Астра­хань по Бузани, в низовьях Волги, у Красного Яра, впа­дающей в Ахтубу. Река служила естественной границей с большой Ногайской ордой. Вероятно, этим обходным пу­тем следовал Василий Папин, которому беспрепятственно удалось выйти в море. Во всяком случае нападающие предусмотрели возможность такого обхода — на Бузани караван Хасан-бека ждали дозорные султана Касима. «И сказали нам лживые вести: Каисым салтан стережет гос­тей в Бузани» (34). В первый момент появление трех всадников показалось счастливым случаем, благодаря ко­торому караван сможет благополучно миновать засаду. Поэтому посол Хасан-бек распорядился выдать вестникам «по однорядке и по полотну». Кафтан-однорядка, пошитый пз европейского сукна, постоянно встречается среди купе­ческих товаров, вывозимых через Русь на Восток; в Крыму однорядку брали и как таможенную пошлину. Вестники взялись провести караван иным путем — мимо Астрахани, т. е. там, где как раз и засели ханские люди. Ложные вести стоили едущим имущества, а иным — свободы и жизни.

Сцена нападения в Троицком списке «Хожения» изло­жена смутно («Азьтархань по месяцу ночи парусом»), зато летописный текст отчетливо рисует драматическую картину ночного боя. Ярко светила луна, ветер был по­путным, и суда споро скользили мимо спящего, как каза­лось, города. Зато стоявшим в засаде корабли были видны, как на ладони. «Поехали есмя мимо Хазтарахан,— пишет Никитин.— А месяц светит, и царь нас видел, и татарове к нам кликали: „качма — не бегайте!" А мы того не слы­хали ничего. А бежали есмя парусом» (34).

Началась погоня. Вероятно, часть преследователей бы­ла на судах, остальные скакали с обеих сторон по берегам, гикая и стреляя из луков. «По нашим грехам,— вздыхает рассказчик,— царь послал за нами всю свою орду. Ини нас постигли на Богуне и учали нас стреляти, у нас застрели­ли человека, а у них дву... застрелили» (34).

Схватка под Астраханью заставляет нас вернуться к вопросу о составе каравана Хасан-бека и русских купцов. Первоначально из записок Никитина мы узнаем лишь то, что Хасан-бек вез 90 кречетов в дар ширваншаху от Ива­на III. О купцах, сопровождавших посла из Москвы, го­ворится позднее; сколько же судов вместе пошло от Ниж­него Новгорода, Никитин не фиксирует.

Дорогие ловчие птицы да купцы с товарами привлекли султана Касима, который в разных местах расставил своих людей для встречи «гостей». Обычно в летнее время астра­ханские ханы откочевывали к берегам Черного моря. Воз­можно, известие о необычном караване, следующем к устью Волги, побудило хана вернуться ранее обычного. Во всяком случае оно опередило караван.

Что касается числа судов, входивших в караван, и их дальнейшей судьбы, то сведения, содержащиеся в запис­ках Никитина, получили различное толкование коммента­торов. Одни исходят из того, что судов было два, одно при­надлежало послу, другое — тверским купцам. Далее мне­ния расходятся: то ли оба судна были разграблены, то ли отобраны, так что потерпевшим пришлось приобрести но­вые суда. Согласно другой версии, тверичи на свои средст­ва снарядили два судна, которые и пострадали под Аст- раханью; корабль же посла благополучно миновал за­саду.

Действительно, фраза «и пошли есмя к Дербенти две-ма суды: в одном судне посол Асамбег да тезики, да руса­ков нас 10 головами; а в другом судне 6 москвич да 6 тверич» (34) как бы говорит, что до Астрахани состав кара­вана был иным. Так ли это?

Сличение обеих редакций записок Никитина показы­вает, что нападение под Астраханью описано в них по-разному. Обе редакции сообщают, что перед тем, как пройти город, Афанасий Никитин перешел на посольский корабль («И яз свое судно покинул да полез есми на судно на послово и с товарищи своими») и что после ограбле­ния кораблей потерпевшим не разрешили вернуться, что­бы они не известили русские власти о случившемся («вверх нас не пропустили вести деля»).

Далее в летописной редакции «Хожения» сказано, что «судно наше стало на езу, и они нас взяли да того часу разграбили, а моя была мелкая рухлядь вся в меншем суд­не» (34). Выходит, корабль посла, на котором находился Никитин, застрял у заграждения для рыбной ловли и был разграблен («нас взяли»), тогда как товары Никитина, находившиеся на другом судне, разграблены не были. По­следующий текст не только не проясняет обстановку, но и еще более затрудняет понимание: «В большом судне есмя дошли до моря, ино стало на усть Волги на мели, а они нас туто взяли, да судно есмя взад велели тянутй вверх по езу» (в Троицком списке точнее — «до езу»). Зна­чит, посольское судно, уже ограбленное, но отпущенное, застряло на одной из мелей в извилистом устье и было за­хвачено вторично? Причем теперь и второе судно также было разграблено: «И тут судно наше меншее пограбили и четыре головы взяли рускые, а нас отпустили голыми головами за море» (34).

Разгадку дает обращение к Троицкому списку «Хоже­ния» Никитина. После сообщения о перестрелке, содержа­щемся и в летописном тексте, читаем: «И судно наше мен­шее стало на езу, и оны его взяли часа того да разграбили, а моя рухлядь вся в меншем судне». Значит, первым по­страдало меньшее, тверское («наше») судно, где находи­лись и товары Никитина; посольский корабль после пере­стрелки пробился. Далее сообщения обеих редакций совпа­дают: посольский корабль сел на мель, и преследователи заставили потерпевших тянуть его вверх по реке до того места, где было задержано первое судно. «И тут судно наше болшее взяли, и 4 головы взяли русскые...». Теперь понятно, какое судно было ограблено на этот раз и с какого корабля взяли пленных. Это было судно посла Хасан-бека. Слово «взяли» говорит об ограблении, а не о том,'что сами суда были отобраны: «...и оны его взяли часа того и розграбили...». Фраза же о том, что в море вышли на двух судах, уточняет, как разместились московские, тверские и прочие купцы, после того как они лишились большей ча­сти своих товаров.

Попытаемся восстановить место нападений под Астра­ханью. «Ез», о котором пишет Никитин, находился, ве­роятно, там, где позднее разместились рыбные тони астра­ханского монастыря. Речные берега тут пологи, по правому берегу протянулись песчаные и бесплодные равнины, на левом — отмели с зарослями камыша. К этому-то рыболов­ному заколу («учуг», как называли его местные жители) потерпевшим пришлось тащить бичевой корабль против весьма быстрого здесь течения. Путешественники не раз отмечали изменение уровня Волги в устье после того, как вода прибывала в июне, наблюдая резкое понижение к кон­цу июля, т. е. в то время, когда там, по-видимому, и нахо­дился Никитин. До выхода в открытое море добирались дня четыре, а при низкой воде и ветре — целую неделю.

Никитин не перечисляет товары, которые везли его спутники, но по упоминанию об однорядке и полотне мы можем догадаться, что состав товаров был типичен для торговли Руси с Востоком. У Никитина была «мелкая рухлядь». Термин этот мы также встречаем в перечнях то­варов, которые русские купцы везли в Крым. «У Михаля у толмача у белочника взяли рухляди: шуб бельих и одно­рядок лунских и новогонских, и горностаев и мелкие рух­ляди...» ".

Вместе с тем летописный текст записок Никитина со­хранил деталь, опущенную в Троицком списке: на меньшем судне, где разместились 12 купцов, находились и запасы продовольствия: «да коровы, да корм наш»., По рассказу Олеария, посольство, которое он сопровождал в Персию в 1636 г., перед выходом в море взяло 20 быков, несколько бочек соленой рыбы и 200 судаков «толщиною в локоть». Что не все было отобрано при нападении па караван Ха-сан-бека, говорит и ходатайство Никитина о возвращении товаров, выброшенных на берег при крушении тверского судна под Тарками.

Первое плавание Афанасия Никитина по Каспийскому морю совершалось от Астрахани до Дербента. Судя по тому, что Василий Папин ожидал караван в Дербенте, встреча была назначена заранее. Тем же путем, вероятно, купцы собирались вернуться обратно. Однако нападение под Астраханью и дальнейшие события перевернули все планы, а для Никитина послужили толчком ко второму плаванию через Каспийское море — от Баку до Мазендерана.

По выходе судов из устья Волги их ожидала другая беда — разбушевалась морская стихия. «А въстала фуртовина на море,— пишет Никитин, употребляя словечко, во­шедшее в морской жаргон со времен крестовых походов,— да судно меншое разбило о берег» (34).

Никитин называет Каспийское море привычным, хоро­шо известным по летописям именем — Хвалынское, а также одним из местных названий — Дербентским. Однако наря­ду с этим в ходу были и другие наименования, образован­ные от мест, лежащих на побережье: Гилянское, Хорасан-ское и др. В Европе оно было известно как Бакинское (зна­чение Баку как морского порта росло). Персидские море-» ходы называли море Кульзумским. На ошибочность этого названия обращал в XIV в. внимание персидский ученый Хамдаллах Казвини. Географы, писал он, называют этим именем Красное море. Но местные мореходы не читали Хамдаллаха Казвини.

Из-за бурь на Каспии корабли теряли курс или разби­вались о скалы. Дженкинсон, вышедший из Астрахани 15 июля, был встречен у берегов Ширвана бурей, которая! продолжалась семь дней. «И носило бусу на море 8, а в 9 день, июня в 26 день, опять погодьем принесло... на бусово пристанище»,— говорится в русском статейном спис­ке XVI в. «И пошли с волского устья на море августа в 4 день,— читаем в другом статейном списке того же вре­мени,— и носило бусу морем меж Бакы и Дербени и туркменсково пристанища и Асторохани и гилянские земли семь недель и к Баке и к Дербени приносило блиско» ¹⁸.

Тверское судно разбилось под Тарками, почти у самых владений ширваншаха Фаррух Ясара, и потерпевшие ко­раблекрушение попали, что называется, из огня да в полы­мя. «Ход в малых судех нужен [опасен] там,—писал еще столетие спустя Федот Котов,— где погодою прибьет к бе­регу струг, ино емлют с них, с торговых людей, в Дербени и в Тарках великие пошлины, а к пустому месту прибьет, ино усминского князя да каидатьского (люди) торговых людей побивают и животы емлют...» ^1Э Тарки стояли у под­ножия гор, от моря с версту.

«А тут есть городок Тархи,— читаем в записках Ники­тина,— а люди вышли на берег, и пришли кайтаки да лю-, дей поймали всех» (34). Люди кайтакского уцмия (у Ни­китина — князя) действовали по древнему береговому пра­ву, когда вынесенное бурей на берег считалось собствен­ностью владетеля побережья. Никитин встретился с потер­певшими спустя некоторое время и мог услышать их рас­сказ, но возможно, он и сам видел, как все произошло, с посольского судна, которое не смогло подойти к берегу. «И пришли есмя в Дербенть»,— пишет Никитин. Чтобы проделать путь от Дербента до Астрахани, Контарини, так­же попавшему в бурю, понадобилось 24 дня.

Дербент, прозванный «Железные ворота» (Темир-ка-пы), так как прикрывал проход между морем и Кавказски­ми горами, в XV в. находился в упадке. По образному опи­санию Котова, город «стоит одним концом на горы, а дру­гим концом в море. А длиною в горы болпш трех верст, а поперег города сажен с триста, и поперег города перего­рожен каменными стенами в дву местах, ино станет три городы» ²⁰. Город, писал Контарини, был окружен крепки­ми стенами, но в нем так немного людей, что едва ли ше­стая часть всего пространства, находящегося . под горою по направлению к цитадели, заселена; со стороны же моря все здания почти разрушены²¹. Таким был Дербент, когда туда пристал Никитин. Местные владетели оказались не в состоянии поддерживать укрепления города и порта_ч и купеческие корабли стали предпочитать более удобную естественную гавань Баку. Положение не изменилось и к началу XVII в. «А Дербень,—передает свое общее впе­чатление Федот Котов,— город каменной, белой, бывал крепок, токо нелюден» ²².

В Дербенте, входившем во владения Фаррух Ясара (1462—1500 гг.), произошла наконец встреча с московским посольством. Выяснилось, что Василий Папин благополуч­но прошел Волгой и Каспием. Здесь, в Дербенте, он ожидал Хасан-бека, чтобы вместе с ним следовать ко двору шир­ваншаха.

«И ту Василей поздорову пришел, а мы пограблены»,— записал Никитин. Поэтому он тут же обратился к обовйи послам, что «есмя с ними пришли, чтобы ся печаловал о людях, что их поймали по Тархи кайтаки» (34). Против берегового права Никитин использовал посольское право: раз московские и тверские купцы следовали в караванЬ посла, значит, можно требовать освобождения обращенных в рабство пленников и возвращения товаров, Надо сказать, что русское право уже в X—XIII вв. предусматривало по договорам помощь иностранным купцам во время несчаст­ных случаев на море и наказание за преступления, совер­шенные по отношению к потерпевшим кораблекрушение. Ширванский посол нанес визит правителю Дербента. «И Асанбег печаловался,— пишет Никитин,— и ездил на гору к Булат бегу», т. е. в ту самую цитадель, о которой упоминает Контарини («замком на горе» называет его Барбаро). Правитель города Булат-бек не мог сам обратиться к главе соседнего владения и потому отправил скорохода к Фаррух Ясару с известием, что «судно русское розбило под Тархи, и кайтаки, пришед, людей поймали, а товар их розграбили». Фаррух Ясар, инициатор посольства в Моск­ву, внял ходатайству и немедля обратился к кайтакскому уцмию, своему родственнику, с просьбой освободить плен­ных, вернуть товары и пропустить их в Ширван, так как следовали они к нему, ширваншаху. При этом Фаррух Ясар обещал оказать любую дружескую услугу своему соседу.

«Того же часа,— пишет Никитин о шнрваншахе,— по­слал посла к шурину своему Алильбегу, кайтачевскому князю...» Далее путешественник передает содержание по­слания Фаррух Ясара уцмию Халил-беку, проявляя хоро­шее знание русских дипломатических грамот, в стиле которых и дает свой перевод: «...Судно ся розбило под Тар­хи, и твои люди, прижгед, лтодей поймали, а товар их погра­били; и ты, чтобы меня деля люди ко мне прислал и товар их собрал, занже те люди посланы на мое имя; а что будет тебе надобе у меня, и ты ко мне пришли, и яз тебе, своему брату, не бороню, а те люди пошли на мое имя, и ты бы их отпустил ко мне до!роволно меня деля» (35). В Троицком списке «Хожения» вслед за словами «своему брату» сле­дует «за то не стою», т. е. ни перед чем не постою. Кроме того, здесь сказано: «судно ся мое». Даже если это добав­ление редактора списка, из контекста видно, что ширваншах рассматривал судьбу всего каравана как затрагиваю­щую его суверенитет.

Получив послание Фаррух Ясара о русском корабле, уцмий распорядился отпустить пленных из Тарков, но то­вары не вернул. «И Алильбег того часа отослал людей всех в Дербент доброволно,— пишет Никитин,— а из Дербенту послали их к ширванши в орду его, коитул» (12). Тюркское «койтул»— то же, что «орду», т. е. ставка правителя. Пу­тешественник наряду с известным читателю передает и местный термин. Все это время Никитин ждал потерпев­ших кораблекрушение; и только когда выяснилось, что правитель города ничем больше им помочь не может, от­правился вместе с московскими и тверскими купцами в ставку Фаррух Ясара.

Дважды ограбленные, потерявшие корабль, купцы на­деялись на поддержку ширваншаха. Окрыленный первой победой — возвращением своих товарищей из рабства, Ни­китин вновь выступает ходатаем перед местной властью, но терпит неудачу.

Описание поездки к Фаррух Ясару, как и всего пребы­вания в Персии, вплоть до приезда Никитина в Ормуз, сохранилось только в Троицком списке «Хожения». «А мы поехали к ширъванше во и коитул и били есмя ему челом, чтобы нас пожаловал, чем дойти до Руси. И он нам не дал ничего, ано нас много» (12). Высказывалось предположе­ние, что богатые дары Ивана III пропали под Астраханью, и в виду этого посольство Папина успеха не имело. Потеря кречетов, которых вез Хасан-бек, конечно, могла быть чув­ствительна для Фаррух Ясара, однако, надо полагать, Васи­лий Папин тоже приехал не без дипломатических подно­шений. Во всяком случае мы вскоре видим в Ширване нового посла Ивана III Марко Россо. Широкий круг его знакомых в Шемахе и хороший прием отмечен Контарини, ехавшим с этим посольством в Москву. Но была и другая причина для отказа в предоставлении средств Никитину и его спутникам. Купеческий караван, прибывший из Руси в 1468 г., попал в самый разгар крупных политических событий в Закавказье, в перерыв между двумя войнами, которые вел Узун Хасан Ак-Коюнлу.

Первая из них завершилась полной победой главы «бе-лобаранных» туркмен Хасан-бека, по прозвищу Узун Ха­сан (Длинный Хасан), овладевшего территорией Персии и частью Малой Азии. В ноябре 1467 г. произошло рёшаю- щее сражение, в котором на Мушской равнине, в Армении, был убит Джеханшах Кара-Коюнлу, глава «чернобаран-ных» туркмен.

Вторая война связана с вторжением в Азербайджан союзника побежденного шаха, тимуридского султана Абу-Саида, которому в свое время Джеханшах вынужден был уступить Хорасан. Абу-Саид выступил под предлогом по­мощи сыновьям погибшего Джеханшаха. Однако войско Абу-Саида было окружено в Муганской степи армиями Узуна Хасана и его союзника Фаррух Ясара. Плененный Абу-Саид был обезглавлен в феврале 1469 г. по приказу своего соперника Мухаммед Ядигара, которому он был вы­дан победителями..

«Везде булгак встал,— гласит летописный текст расска­за Никитина,— князей везде выбил. Яншу мырзу [Джахан-шах, в просторечии — Янша] убил Узосан бег [Узун Хасан-бек], а Султамусяитя [султан Абу-Саид] окормыли, а Узу-осан бек на Ширазе сел и земля не скрепила, а Едигерь Махмет [Мухаммед Ядигар], а тот к нему не едет, блю­дется...» (46).

Как видим, Афанасий Никитин рассказывает об обеих войнах, а также о трудностях, с которыми столкнулся Узун Хасан после победы над Джеханшахом и Абу-Саидом. Но так как считалось, что путешественник появился в При-» каспии в 1466 г., то выходило, что он узнал о них, уже находясь в Индии. В действительности, в 1468 г. он нахо­дился в Азербайджане, а в 1469 г.— в Мазендеране, на южном берегу Каспийского моря, к востоку от Гиляна. Здесь он и услышал версию о том, что Абу-Саид был «окормлен», т. е. отравлен. Значит, когда Василий Папин и Хасан-бек прибыли в Шемаху, ширваншах выступил в поход против вторгнувшегося Абу-Саида. Вот почему Фаррух Ясар находился в военном лагере (койтул), куда и вызваны были русские купцы.

Потерпевшие «розошлися, по словам Никитина, кои куды: у кого что есть на Руси, и тот пошел на Русь; а кой должен, а тот пошел куды его очи понесли, а иные осталися в Шамахее, а иные пошли роботать к Баке» (12—13). Никитин вернулся, было, в Дербент, но затем пошел в Баку и оттуда морем отплыл в Мазендеран.

Какова же была цель путешествия Афанасия Никити­на, когда он покидал Тверь? Собирался он толька в Азер­байджан или это было началом путешествия в Индию? Первоначальной целью торговой поездки Афанасия Никитина было, по-видимому, Закавказье. Сюда направляются р§а — московское и ширванское — посольства, к которым присоединились тверские купцы во главе с Никитиным. И именно здесь, после двух катастроф, когда Никитин потерял все свое имущество, он принял решение ехать в далекую Индию.

«Аз же от многыя беды поидох до Индеи,— записал Никитин,— занже ми на Русь пойти не с чем, не осталося то­вару ничево» (23). Признание это содержится в тексте при описании пребывания путешественника в Индии. Оно важ­но и в другом отношении. Исследователи были твердо убеждены, что Никитин вез товары, взятые в долг. Они исходили из того места записок, где путешественник говорит о пребывании в Закавказье: «у кого что есть на Руси, и тот пошел на Русь; а кой должен, а тот пошел куды его очи понесли... А яз пошел к Дербента...». Так Никитин попал в категорию разоренного должника, над которым нависла угроза закабаления, если бы он не смог по возвра­щении оплатить стоимость взятых в долг товаров.

Законодательство той эпохи свидетельствует о широком распространении кредита как в денежной, так и в товар­ной форме. Судебник 1497 г. в статье «О займех», восходя­щей к нормам Русской Правды, предусматривает случай, когда купец берет чужой товар или деньги, отправляясь в торговое путешествие. Согласно Русской Правде (статья: «Аще который купец истопиться»), решение, как посту­пить с купцом, по вине которого пропали деньги или товар, зависело от кредитора: «...како любо тем, чии то товар, ждут ли ему, а своя им воля (т. е. дадут ли возможность выплачивать долг постепенно.— Л. С.) продадять ли, а своп Им воля» ²³. Если же товар погиб в результате кораблекру­шения («истопится»), военных действий или пожара («любо рать возметь, ли огнь»), должник уплачивал кре­дитору стоимость товара или возвращал без процента взя­тые деньги. Год работы в пользу кредитора засчитывался за полгривны.

Судебник 1497 г. отменял решение вопроса о виновно­сти купца кредиторами, требуя боярского расследования. В положительном случае дьяк великого князя выдавал полетную грамоту, дающую право платить «от лета», т. е. погодно, в рассрочку; купец, признанный виноватым, под­лежал продаже «головою»²⁴. Были ли оба изменения новой нормой или закрепляли уже сложившуюся практику, одно оставалось неизменным — долг должен был быть возмещен. Никитин сообщает, что среди его спутников были и та­кие, кто подпадал под последнюю категорию («кой дол­жен»), но сам он к ним отнесен быть не может. «Занже ми на Русь пойти не с чем, не осталось товару ничего»,—пи­шет Никитин. Ему «не с чем» возвращаться сразу на Русь, это верно, однако не потому, что он взял товар в долг, а по­тому что вложил в это торговое предприятие и потерял все свое имущество.

Если исключить верхушку купечества — гостей (неко­торые из них имели земельные владения, что сближало их с феодальной знатью), то нам известны такие категории, как купец и торговые люди. Гости, крупные купцы высту­пали кредиторами князей, давали товары в долг другим купцам; из них выходили дьяки. Афанасий Никитин не пишется с «вичем», хотя и добавляет имя отца, но он и не употребляет уменьшительной формы своего имени, обычной для мелкого купечества. Летописец, проводивший расспросы, называет Никитина именно «купцом» в отли­чие от «гостей», которые привезли записки путешествен­ника.

Мы знаем, что Никитин мог позволить себе приобрести книги, а они стоили немалые деньги; возможно, он еще и совладелец приобретенного в Твери судна. Так что путе­шественник был не лицом, взявшим товар в долг, а из куп­цов средней руки. В Персии он приобретает коня, который с перевозом и содержанием в течение года обошелся ему в 100 руб.

Его материальное положение, а также знание восточ­ных языков объясняют, почему он оказался старшим среди тверских купцов («яз с товарищи»). Об этом свидетельст­вует и вся его деятельность на территории Русского госу­дарства и во владениях ширваншаха. Именно он является к наместникам в Костроме и в Нижнем Новгороде; он хо­датайствует за попавших в плен перед послами в Дербенте и перед ширваншахом по прибытии в его ставку. Все это говорит об обоснованности предположения, что Афанасий Никитин действовал в качестве «головы» купеческого ка­равана, обязанного представительствовать перед местными властями.

Фигура «головы» купеческого каравана хорошо известна по русской дипломатической переписке. Во главе торговых караванов, направлявшихся в Крым из Москвы, мы видим крупных купцов, «гостей великого князя». Но и караваны вти, присоединявшиеся к очередному посольству, были значительными по своей численности: в них входили десятки, а иногда и более 100 купцов. Общая стоимость товаров со­ставляла не менее 1,5—3 тыс. руб. В караване, следовав­шем в Шемаху, насчитывалось не более двух десятков русских купцов, поэтому не удивительно, что возглавляет его «купец», а не «гость».

Посольские дела открывают нам структуру купеческого каравана, а это позволяет найти объяснение одной любонытной загадке. Исследователи не раз обращали внимание на никитинское выражение о купцах, находившихся на меньшем судне после выхода в Каспийское море: «6 моск-: вичь да 6 тверичь». Пытались рассматривать эту формулу и с политической и с литературной точек зрения: то ли Никитин указал на паритетный характер представитель­ства купцов, то ли дал символический образ совместного предприятия.

Можно было бы предположить, что речь идет о торго­вых товариществах, в которых участвовали как родствен­ники, так и чужие друг другу люди. «Складничество», хорошо известное в торговле Руси с Крымом, проходя че­рез века, находит отражение в Уложении 1649 г. Но това­рищества эти были невелики; как видно из нормативных актов и дипломатической переписки — два — четыре чело­века. Между тем из переписки мы узнаем и об обычной организационной единице, составлявшей купеческий кара-Ван. Эта более мелкая единица, получившая название «ко­тел», сохранялась и по приезде купцов на место, когда са­мый караван уже распадался: «...а как в Кафу придут, бу­дет русаков 5—6 в одном котле» ²⁵. Это число фигурирует в посольских делах постоянно.

Итак, часть купцов, «у кого что есть на Руси», отпра­вились в обратный путь, вероятно, с Василием Папиным. Никитин не говорит о времени и способе их отправки, но долго в Ширване они задержаться не могли, так как до конца того же года Папин уже вернулся в Москву.

Последним городом Азербайджана, который посетил Афанасий Никитин перед поездкой в Персию, был Баку. В связи с развитием Волжско-Каспийского пути значение Баку сильно возросло, город стал главным портом Каспий­ского моря. Подробное описание крепости и города времен Афанасия Никитина находим у географа Абдаррашид ал-Бакуви, писавшего на арабском языке и жившего в Ба­ку, о чем говорит заключительная часть его имени. Море доходило до стен и башен крепости, невдалеке находилась соборная мечеть. Вокруг города лежала бесплодная земля; фруктовые сады располагались на северном берегу Апшеронского полуострова. До 200 харваров нефти — для осве­щения и военных целей — вывозилось из Баку морем. Вы­возили соль, добываемую из озер Апшерона. Торговал город и привозными товарами, преимущественно шелком. Непо­далеку от города, в армянском селении было налажено про­изводство извести. От времени Халил-Улле I, предшествен­ника Фаррух Ясара, сохранились до наших дней дворец, диван-ханэ — судилище, окруженный террасой двор ниже уровня земли, где производились казни, мечеть и мавзо­лей ширваншахов.

Никитин пишет о наиболее поразившем его явлении — горящих над землей нефтяных факелах: «огнь горить не-угосимы» (13). Пламя выходящего из недр природного газа было, говорят, видно далеко до подхода к городу. Но это не единственное, как полагают, что записал Никитин о Баку. «Сильно вар... в Баке»,—замечает Никитин, срав­нивая позднее жару этих мест со зноем в Ормузе; «да в Шамахее пар лих» (24). Испытать на себе эти особен­ности здешнего климата Никитин мог в августе — сентябре, что соответствует примерному определению времени его путешествия по Волге. На переписку властей и возвраще­ние пленных ушел приблизительно месяц, так что в октяб­ре Никитин мог быть уже в Мазендеране.

Во времена Никитина Баку был одной из резиденций ширваншахов, столицей Ширванской земли была Шемаха. «Кругом города ров и ворота железом обиты, а посад и ряды, и карамсараи [караван-сараи] стоят за городом»,— писал Федот Котов ²⁶.

Согласно венецианцу Иосафату Барбаро, современнику Никитина, в городе было от 4 до 5 тыс. домов, т. е. около 20 тыс. жителей. «А товары,— писал Котов,— в Шемахе всякие, и шолков много крашеного и сырцу, а шолк в Шамахе красят, а сырой шолк родитца около Шамахи по де­ревням» ²⁷. Вывоз шелка в Европу, о чем пишет Контарини, известен был уже за два столетия до того.

Исследователи расходятся во мнениях, побывал ли Ни­китин в Шемахе или только в ставке Фаррух Ясара. Судя по фразе «осталися в Шамахее», часть купцов, включая Никитина, в Шемахе побывала. Последующая фраза «а яз пошел к Дербенти, а из Дербенти к Баке...» говорит лишь о том, что Никитин в отличие от своих спутников не остал­ся в Шемахе, но и не сразу направился в Баку, как те, которые туда «пошли роботать». Он вернулся в Дербент. Путь от Дербента до Шемахи обычно занимал шесть дней езды на верблюдах или лошадях. Дорога шла между горами и берегом моря: три дня до Шабрана степью и три дня —высоко в горах. Вторичное посещение Дербента не отмечено на картах путешествия Никитина, между тем оно свидетельствует о какой-то цели, прямо им не названной. Мы знаем, что из Азербайджана Никитин отправился в Персию морем. Может быть, для того чтобы пересечь Каспий, Никитин и решил вернуться в Дербент? Город был ему уже несколько знаком, да и о русских купцах, принятых под защиту ширваншаха, знал правитель Булат-бек. Однако близились сроки окончания навигации, прежде всего в северной части Каспия. Поэтому не удивительно, что попытка оказалась неудачной и путешественник це­ребрален в более южный и более крупный порт, где воз­можность отплытия в сторону Мазендерана была большей. Контарини, очутившись в Дербенте в ноябре, вынужден был остаться зимовать и смог выйти в море только в апре­ле. Как ни краток Никитин в этой части своих записок, останься он в Ширване до весны, он отметил бы столь дол­гую остановку, как сделал это при описании своего пути до Персии.

Перед Никитиным была возможность идти проторен­ными путями, но он отверг эту возможность. Он мог остать­ся вести торговые дела в более знакомых областях Персии или Турции, а он отправляется через Индийский океан. Чем дальше в глубь средневекового Востока, тем вышо была прибыль купца, но тем выше был и риск. Что же толкнуло Никитина в неизвестные дальние страны — жаж­да прибыли или любознательность? Да и возможно ли заглянуть в душу человека, жившего цять столетий назад? Сам факт появления его записок и их содержание подска­зывают нам, что не одно только желание приобрести доро­гой товар руководило Никитиным.

Караванные пути от Шемахи вели на юг, в глубь Пер­сии, на Исфахан, а через Ардебиль и Тебриз — в Турцию на Константинополь. Придя в Ардебиль, Афанасий Ники- тин мог продолжить путешествие вплоть до Персидского залива, а мог повернуть в сторону Черного моря. Никитин выбрал Персию, потому что решил идти в Индию. Не удоб­нее ли было ехать дальше сухим путем, чем морем? Но путь из Шемахи в Ардебиль лежал через Муганскую степь, куда, как мы уже знаем, направлялись три армии — Абу-Саида, Узуна Хасана и Фаррух Ясара. Теперь понят­но, почему Никитин, направляясь в Персию, предпочел морской путь сухопутному.

Кончилось путешествие в Закавказье. Начался персид­ский этап путешествия, который привел Афанасия Ники­тина к Индийскому океану.