Путешествие афанасия никитина

Путешествию по Персии в записках Афанасия Никитина отведено 12 строк, но несмотря па это, а вернее, именно поэтому они вызывают так много вопросоде. В каких горо­дах побывал путешественник и в какой последователъности, сколько времени провел в стране? Ответы на эти во­просы могли бы прояснить замыслы Никитина, причины, по которым он избрал тот или иной маршрут, лучше пред­ставить условия путешествия и связь с политическими со­бытиями, происходившими в стране.

На первый взгляд, ответы никаких затруднений не пред­ставляют. Как будто автор все сказал сам: «Из Баки пошел есми за море к Чебокару, да тут есми жил в Чебокаре 6 месяць, да и в Саре жил дсесяць в Маздраньской земли. А оттуды ко Амили, и тут жил есми месяць. А оттуды к Ди-мованту, а из Димованту ко Рею... А из Дрея к Кашени, и тут есми был месяць. А из Кашени к Наину, а из Наина ко Ездеи и тут жил есми месяц. А из Диес к Сырчану, а из Сырчана к Тарому... А из Торома в Лару, а из Лара к Бендерю. И тут есть пристанище Гурмызьское, и тут есть море Индейское» (13).

Разночтения в названиях пройденных городов, таких, как Рей, Йезд, Тарой, объясняются перепиской рукописей в XV—XVII вв. Однако что за город, в который Афанасий Никитин прййлыл из Баку?

Если Чапакур в Мазендеране, то в этой прикаспийской области, лежащей к востоку от Гиляна, русский путешест­венник провел восемь месяцев: полгода жил в Чапакуре и по месяцу в Сари и в Амоли. А если слова «в Маздрань­ской земли» относятся только к Сари и «за море в Чебо­кару да тут есми жил в Чебокаре 6 месяць» означает по­ездку в Среднюю Азию? Один из первых комментаторов «Хожения» не сомневался, что Никитин побывал в Буха­ре, после чего приехал на юг Каспийского моря. Однако такое предположение отпадает при более внимательном прочтении записок. В другом месте Никитин прямо ука­зывает: «в Чебокару в Маздраньской земле» (44). Более восьми месяцев путешественник проводит в Мазендеране, отделенном от Внутренней Персии горным хребтом Эль­бурс. Климат тут влажный, с обильными осадками, склоны гор покрыты лесными чащами. Жители разводили шелк, возделывали хлопок и пшеницу. Область была раздроблена на ряд феодальных владений, плативших дань Узуну Ха-сану. В Амоли и Сари производили шелковые ткани и ков­ры, а о садах Амоля ходили легенды. Если бы город был осажден, поясняет Хамдаллах Казвини, он мог бы обой­тись без подвоза продовольствия. Персидский географ писал эти строки в 1340 г. Если бы он застал нашествие Тимура, он увидел бы, что сады не спасли Амоль. В 1392 г. войска Тимура беспощадно расправились с населением Ма-зендерана, поднявшим восстание как против завоевателей, так и против местных феодалов.

Основной причиной продолжительного пребывания Ни­китина в Мазендеране, вероятно, была необходимость за­няться торговыми делами, чтобы вернуть потерянное. Но с какой целью: чтобы сразу вернуться на Русь или продол­жать путешествие? После длительного пребывания в При-каспии Афанасий Никитин направляется в Кашан. На сво­ем пути он называет Демавенд и Рей. На склонах снежного Демавенда добывалась лучшая в стране сера. У подножия горы находилось одноименное селение и свинцовый рудник. Миновав Демавенд, Никитин попал в Рей. Расположен­ный в окрестностях современного Тегерана, город был зна­менит под именем Раги в Древней Мидии, а позднее как один из крупнейших центров Передней Азжи по производ­ству шелковых тканей и «рейской» керамики, известной и на Руси. Подвергнутый страшному разрушению в начало XIII в., Рей так и остался в развалинах, символизируя судьбу города, уничтоженного жестоким завоевателем. Кла-вихо, кастильский посланник ко двору Тимура, проезжал здесь в 1404 г. Город был разрушен и необитаем; центром округа стал Верамин. Мертвый город поразил Никитина. По преданию, распространенному среди мусульман-шии­тов, с которыми общался путешественник, богатый Рей с зависимыми городами и областью был обещан полководцу Омару за выступление против имама Хусейна. В резуль­тате сын халифа Али и внук Мухаммеда Хусейн был умерщвлен с семьей в 680 г. в г. Кербела в Ираке. Но во времена Никитина шииты, почитавшие Хусейна, видели в разрушении Рея и соседних городов кару за гибель има­ма. Отражение этой легенды мы находим в записках Ни­китина. «А ту убили Шаусеня Алеевых детей и внучат Махметевых, и он их проклял, ино 70 городов ся розвали-ло»,— замечает путешественник, побывав в Рее и невольно связывая его с местом гибели Хусейна (13).

Катан был первым большим городом Персии, который посетил Никитин. Лежавший на перекрестке торговых пу­тей, город славился трудом умелых мастеров-ремесленни­ков. По словам Иосафата Барбаро, приехавшего в Кашан вскоре после русского путешественника, шелковые ткани и бумазею здесь изготовляли в таком количестве, что по­желавший купить тканей на 10 тыс. дукатов мог бы совер­шить эту покупку в один день. Большим спросом пользо­вались кашанские полосатые и клетчатые ткани, делали здесь также бархат и парчу — камку, как называли ее на Руси. По всей Персии расходилась фаянсовая посуда, по­крытая глазурью, глазурованные плитки для облицовки зданий («каши»), изделия из прозрачной бирюзовой гла­зури, фаянсы с росписью эмалью. Благодаря залежам као­лина, расположенным неподалеку от Кашана, город превра­тился в центр по изготовлению художественной керамики. Особенно популярной была роспись люстром различных оттенков с золотистым отблеском. Рецепт его изготовления донесла до нас «Книга о камнях и благовониях» Абдул-Касима Абдаллаха Кашани, жителя города. Кашан имел около 4 миль в окружности и был густо населен. Здесь Ни­китин, ведя торговые дела, провел месяц.

Из Кашана купеческие караваны обычно шли запад­ным путем к Исфахану, до которого было несколько дней, и далее — на Йезд. Никитин двигался к Йезду другим, во­сточным путем. В г. Наин, не доходя до Йезда, Афанасий Никитин отметил вторую годовщину своего путешествия. Описывая пребывание в Индии, путешественник вспо­минает о том, где встречал праздник пасхи в первые четыре года по отъезде из Твери: «Первый же велик день взял есми в Каине, а другой велик день в Чебокару в Маздраньской земле, третей велик день в Гурмызе, четвертый велик день взял есми в Ындее з бесермены в Бедере» (44).

В маршруте Никитина такого пункта, как Каин, нет вообще. Если это Наин, названный им на пути из Кашана, то первый праздник Никитин встретить там никак не мог, так как побывал здесь после Чапакура. А что если Каин в списках «Хожения» — персидский город Кайен? Последний лежит далеко от известного нам маршрута Никитина, в сторону Средней Азии. Тогда выходит, что путешествен­ник, переплыв Каспийское море, пошел через Кайен в Бухару, возможно, пытался сухим путем, через горы, до­стигнуть Индии. Дошел до Кайена (кстати, Марко Поло шел в Среднюю Азию через Кайен), отметил здесь пер­вый год путешествия, добрался до Бухары, провел здесь шесть месяцев и отметил второй праздник пасхи. И только после этого пришел в Сари. Однако мы уже выяснили, что Чебокара в списках «Хожения» — это Чапакур в Мазенде-ране, и все восемь месяцев после отплытия из Баку Ники­тин провел в этой прикаспийской провинции. Значит, Кайену места на карте путешествия Никитина нет. На юг Каспия, а не в Чагатайскую землю, которая не раз упомя­нута в записках Никитина, отправился он после Кавказа, и не было попытки проникнуть в Индию через горные перевалы.

Теперь мы можем с уверенностью сказать: первый «велик день» Афанасий Никитин встречал в Мазендеране. Следовательно, ошибка относительно Чапакура — ошибка памяти. И так как второй раз путешественник отметил праздник в Наине, а третий в Ормузе, то в общей слож­ности он провел в Персии не год с небольшим, а более двух лет.

Йезд, расположенный в оазисе посреди пустыни, пора­жал своими урожаями шелка-сырца, которые были здесь в несколько раз выше, нежели в других местностях Пер­сии. Да и большая часть жителей города состояла из тка­чей. По сведениям Барбаро, мастера Йззда поставляли ежедневно до 20 тыс. вьюков шелковых тканей. Город снабжал тканями весь Ближний Восток. Они встречаются среди товаров русских купцов и имущества русских кня­зей и бояр. Дома в Йезде, как и почти во всей безлесной Восточной Персии, были глинобитные, без деревянных пе­рекрытий. Город окружал вал около 5 миль в окружности. Никитин провел здесь, как и в Кашане, около месяца.

Две караванные магистрали сходились в Йезде; одна вела из северо-западной части страны в область Керман, к порту Ормуз, другая связывала Хорасан с областью Фарс, главным городом которой являлся Шираз. Из Шираза через Лар также можно было попасть к Ормузу, но Ники­тин отклоняется к зостоку и приходит в Лар из области Керман со стороны Тарома. Почему Никитин избрал имен­но этот из возможных караванных путей? Возможно, при­чиной явилось неспокойное положение в Ширазе: Узун Хасан, писал Никитин, «на Ширязе сел и земля не окрепила» (46). Но была и другая причина — Никитину нужен был отменный конь, и это привело его на юго-восток Персии.

Никитин искал новый путь торговли для Руси. О том, что в Индии есть «товар на Русь», он был наслышан от купцов-мусульман. Но, прежде чем познакомиться с условиями рынка и приобрести товар из первых рук, нужны были средства. И Никитин, торгуя, надолго задерживается в Персии. У него нет состояния, которое позволило бы отправиться в отдаленную страну в качестве путешествен­ника. Он едет как купец. Самым выгодным товаром, кото­рый в Индии ценился много дороже, чем в Персии или Ара­вии, были кони. И Никитин приобретает персидского же­ребца. О том, что он привез в Индию через океан дорогого коня, говорит сумма, в которую обошлась вся эта торговая операция: «И яз грешный привезл жеребца в Ындейскую землю, и дошел есми до Чюнеря бог дал по-здорову, а стал ми во сто рублев» (14). О стране, где был куплен конь, пу­тешественник прямо не говорит, но, определив по запискам Никитина, когда это происходило, мы можем установить и место купли.

Полагали, что Афанасий Никитин приобрел коня в Ор-музе. Но путешественник рассказывает, как бродил по кон­ским ярмаркам в Индии и как продал наконец коня «о ро­жестве», т. е. в декабре первого года пребывания в Индии. «А кормил есми его год» (17),—добавляет Никитин. За год до этого Никитина в Ормузе еще не было. Значит, он приобрел коня южнее Наина, где был весной, скорее всего в Тароме или около этих мест. Именно здесь Никитин об­ращает внимание на стоимость фиников, входивших в ра­цион коня: «а фуники кормять животину, батман [мера веса] по 4 алтына» (13).

Из Йезда Никитин направился в Сирджан. Бывшая сто­лица Кермана была расположена в оазисе, где собирали большие урожаи пшеницы, хлопка и фиников, но войска Тимура превратили город в груду развалин. От Сирджана Никитин двинулся к Тарому, где дешевы финики, и к Лару, главному городу области Ларистан. Во времена Никитина в Ларе насчитывалось около 2 тыс. домов (до 9 тыс. жи­телей). Преимущественно он был городом купцов, связан­ных с морской торговлей. Из Лара Никитин пришел нако­нец к Старому Ормузу. «И тут есть пристанище Гурмызь-ское, и тут есть море Индейское, а парьсейскым языком Гондустаньскаа дория, и оттуды ити морем до Гурмыза 4 мили» (13).

Неподалеку от побережья Персидского залива, у вхо­да в Индийский океан, лежит скалистый остров. Сюда в конце XIV в., за 100 лет до описываемых событий, был перенесен город Ормуз (у арабов Хормуз). Остров Дже-раун, где поднялся новый Ормуз, распвложен был на пересечении важных торговых путей. Здесь сходились караванные пути из Персии и Багдада и морские из Ин­дии. Другой путь, связывающий Ближний Восток и За­падную Европу с Индией, проходил через Красное море и Египет. Власть ормузского мелика распространялась на Маскат в Аравии и на Бахрейнские острова, знаменитые добычей жемчуга. «Гурмызскими зернами» называли на Руси в отличие от своего речного жемчуга драгоценно­сти, привозимые из Ормуза. На доходы от торговли я ловли жемчуга мелик содержал наемное войско и воен­ную флотилию. Они-то и принесли Ормузу эпитет «Дар-аль-аман» — обитель безопасности. Посол Шахруха, пра­вившего в Герате, нашел здесь в 1442 г. купцов из Ирана и Аравии, Египта и Сирии, Ма!ой Азии, Ирака Арабско­го, Золотой орды, Средней Азии, Китая и различных областей Индии: Малабара, Виджаянагара, Бенгалии ¹.

В 1471 г. на острове Джераун появился русский купец Афанасий Никитин. «А Гурмыз есть на остро­ве»,— пишет Никитин, называя новый город Гурмызград, а старый, на берегу, Бендерь — пристанище Гурмызское (бендер по-персидски «пристань»),Средневековый Ормуз как центр посреднической торговли сравнивали с Вене­цией. На этом сходство и заканчивалось.

Палящий жар стоял над городом. «Силно вар в Гур-мызе,— пишет Никитин,— да в Катобаграиме, где ся жемчюг родить... да в Жидде, да в Баке» (24). На Бах­рейнских островах (Катобаграим) и в Джидде Никитин не был, но жар Ормуза, как и Баку, он испытывал на себе. «А в Гурмызе,— замечает он, проведя здесь более месяца,—есть варное солнце, человека съжжеть» (13). Как видно из пометок на рукописи «Хожения», слова эти в XVIII в. вызвали у одного из читателей записок Никитина недоверие (185—186). Если бы этот скептик раскрыл «Книгу» Марко Поло, дважды побывавшего в тех местах, он прочел бы: «Живут тут сарацины, Мухам­меду молятся. Жара тут сильная, и потому-то здешний народ устроил свои дома со сквозняками, чтобы ветер дул; и все потому, что жара сильная, невтерпеж» ².

О городе на острове Никитин пишет, что «всего света люди в нем бывают, и всякий товар в нем есть, что на всем свете родится, то в Гурмызе есть все» (41). И тут же отмечает преграду, которую мелик ставил европейским купцам: «тамга же велика, десятое с всего емлют». Дей­ствительно, пошлина для немусульман была равна деся­той части стоимости товара, тогда как купцы-мусульма­не, державшие в своих руках всю торговлю, платили в четыре раза меньше — два с половиной процента.

Пряности, ткани, краска индиго были главными пред­метами ввоза из Индии, основной же статьей вывоза че­рез Ормуз были кони. Верховых лошадей для путешест­вий и быстрой езды в Индию ввозили из Аравии и южных районов Персии, боевых коней, которых покрывали коль­чугой, доставляли из золотоордынских степей. Купцы покупали степных лошадей по 8—10 динаров и гнали караванными путями к Ормузу. Нередко перегоняли та­буны до 6 тыс. коней, где на каждого купца приходилось по 100—200 коней. Степных коней продавали за морем по 100 динаров, на лучших коней цена доходила до 500 динаров и выше. Известны случаи, когда привозной конь стоил в Индии до 1000 золотых монет (206). По-разному объясняли в средние века причины, по кото­рым в Индии не было коневодства: и тяжестью климата, и трудностями обеспечения подходящим кормом. Однако были и иные препятствия. «Ежегодно,— рассказывает Марко Поло об одном из индийских владетелей,— царь покупает тысячи две коней и побольше; столько же по­купают братья; а к концу года нет и ста лошадей, все околевают»³.

Поставка лошадей для армий различных индийских государств велась в течение столетий. Об этом писали Марко Поло, византийский купец Козьма, побывавший в Индии в VI в. Рассказывает об этом и Афанасий Ники­тин. Коней, пишет он, привозят из Мисра (Египет), из Аравии, из Хорасана и Средней Азии. И привозят их, добавляет путешественник, все в тавах — индийской зем­ли кораблях. Описывая по прибытии в Индию войско Бахманидского государства, Никитин отмечал, что знать вся «на конех да в доспесех, и кони, и сами» (16). Кор­мили коней в Индии моченым горохом «да варят кичи-рис с сахаром да кормят кони,— говорит Никитин о рационе коня,— да с маслом, порану же дают им шешни» (36). Шешни, которые давали коням поутру, это рисо­вые лепешки. Кхичри также приготовляли из риса, но с маслом и приправами. Этим блюдом кормили и боевых слонов. Сварив кхичри, выливали из котла, посыпали солью и, подмешав свежего сахара, давали слонам.

«А из Гурмыза,— пишет Афанасий Никитин,— пошел есми за море Индейское, по велице дни в фомину неде­лю, в таву, с коньми» (13). Фомина неделя — вторая после пасхи. Самая ранняя ее дата, учитывая подвижность праздника, с 29 марта по 4 апреля, самая поздняя — с 2 по 8 мая (счет дней недели в древнерусском календаре после пасхи начинался в воскресенье). Текст, приведен­ный выше, взят из Троицкого списка «Хожения». Лето­писная редакция дает более точную дату: «по велице дни в радуницу» (35). Названный праздник приходится на вторник Фоминой недели. Такой способ датирования весьма распространен в русских летописях, и, когда из­вестен год, подобное указание равносильно приведению числа и месяца. И — наоборот. У Никитина год не ука­зан, поэтому определенно лишь то, что самым ранним днем отплытия могло быть 31 марта, самым поздним — 4 мая. Опираясь на сведения о времени плавания и даль­нейшем пути Никитина, отмеченным другим праздни­ком с постоянным непереходным днем, была сделана попытка установить дату отплытия Никитина из Орму-за и прибытия его в Индию. Однако выясним прежде, каков был маршрут, сколько длилось плавание, на ка­ком корабле совершил его русский путешественник.

Когда венецианцы братья Поло совершили «великий спуск» к городу Ормузу, что находился на берегу Персид­ского залива, они увидели суда, готовящиеся к отплытию в Индию. Вид настолько подействовал на купцов из Вене­ции, что они отказались от плавания через океан и пред­почли пустыни и горы Центральной Азии. «Суда у них плохие,— писал позднее Марко Поло,— и немало их поги­бает, потому что сколочены они не железными гвоздями, а сшиты веревками из коры индийских орехов... У судов одна мачта, один парус и одно весло... Нагрузят суда и сверху товары прикроют кожею, а на это поставят лошадей, которых везут на продажу в Индию»⁴. По словам Поло, болты корабля делали из дерева, потому что железа для гвоздей в здешних местах нет. «Плавать в таких су­дах,— заключает Поло,— опасно; бури в Индийском море часты, и много их гибнет» ⁵. На таком судне, как полагают комментаторы, и плыл Никитин. Особенности строитель­ства этих судов связывали с поверьем среди моряков о маг­нитных скалах в Персидском заливе, которые притягивали железные части корабля. Как видим, Поло дает вполне рациональное объяснение. Венецианец Николо Конти, пол­тора столетия спустя оказавшийся в тех же местах, дает иное описание судов, совершавших плавания в Индию. Они были вместительнее итальянских, пятипарусные, на слу­чай пробоины снабжены переборками, чтобы вода не могла далее распространяться. Часть исследователей считает, что Никитин отплыл из Ормуза на таком судне.

В чем же дело? В том, что за прошедшее время строи­тельство судов усовершенствовалось? Однако, по описанию Абдарраззака Самарканди, современника Конти, корабль, на котором он отплыл в Индию, мало чем отличался от опи­санных Марко Поло. Значит, верно мнение, высказанное вначале?

Приводимое выше описание содержится в первой части книги Марко Поло, посвященной Персии. В третьей частя книги Поло приводится описание судов, строившихся в Ин­дии. И оно, оказывается, весьма близко к рассказу Конти.

«Начнем сперва о судах, в которых купцы плавают из Индии и обратно туда,— рассказывает Марко Поло.— У них одна палуба, на ней более шестидесяти покоев, и в каждом одному купцу жить хорошо. Они с одним рулем и четырьмя мачтами; зачастую прибавляют еще две мачты... Сколочены они вот как: стены двойные, одна доска на другой и так кругом; внутри и снаружи законопачены; сколочены же­лезными гвоздями»⁶. Когда идут на веслах, добавляет Поло, -у каждого весла по четыре морехода.

Значит, речь идет о различных типах судов, совершав­ших плавание через Аравийское море: тех, что строились на берегах Персидского залива, и тех, что строились в Ин­дии. Никитин оба раза — при описании плавания в Индию и обратно — называет судно тава (от махратского «даба»). «А привозят все морем в тавах,— пишет Никитин,— Индей-скыя земли корабдр!» (14).

Такие суда строили не только в Индии, но и на всем Аравийском побережье. В атласе городов мира XVI в. на раскрашенном от руки рисунке показано, как строят таву⁷.

Морские суда, называемые даба, строят и сейчас, при­чем так же, без железных гвоздей. Они, как и сотни лет назад, рассекают воды Аравийского моря.

В то время, когда А. Никитин плыл из Ормуза в Индию, на параллельных линиях водил суда знаток южных морей Ахмад ибн Маджид, знаменитый изложенными в стихах лоциями и тем, что привел корабли Васко да Гамы в Ин­дию. Позднее Ахмад ибн Маджид, став живым свидетелем начала эры колониального захвата Индии, с горечью вос­кликнет: «Когда бы ведать мне, что от них будет!»⁸ Од­нако вернемся к Никитину.

Сколько стоил ему перевоз из Ормуза, путешественник не говорит, но об этом можно судить по корабельной пла­те, взятой до Ормуза при отплытии из Индии — два золо­тых «от своея головы». При первом плавании он должен был платить и за перевоз коня. Плавание было долгим, шесть недель, как пишет Никитин. Сорок дней, сорок ночей.

Никитин называет три крупных порта Индии: Камбей в области Гуджарат, Дабхол во владениях Бахманидов, Кожикоде (Каликут) на территории империи Виджаянагар. Их он называет пристанищами «Индейскому морю все­му». «А товар в нем,—пишет путешественник о Камбее,— все делают [ткани]: алачи да пестряди, да киндяки, да чинят краску ниль [индиго], да родится в нем лек [крася­щее вещество], да ахик [сердолик], да лон [соль]». В Даб­хол, говорит путешественник, «съежжается вся поморья Индейская и Ефиопская». Сюда, по словам Никитина, «при­водят кони из Мисюря [Египет], из Рабастани [Аравия], из Хоросани, из Туркустани, из Негостани [Ормуз]...» О Кожикоде Никитин сообщает по расспросам: «А родится в нем перець, да зеньзебиль [имбирь], да цвет да мошкат [мускатный орех], да калафур [цинаммон], да корица, да гвозникы [гвоздика], да пряное коренье, да адряк [вид имбиря], да всякого коренья родится в нем много» (21).

Все перечисленные виды пряностей упоминаются так­же путешественниками XVI в. как предмет индийского экспорта в страны Ближнего Востока и Западной Европы.

По описанию русского путешественника, Дабхол вы­ступает как порт для ввоза (в 1508 г. город был разрушен по приказу адмирала Альмейда), а Камбей и Кожикоде — как порты, вывозящие продукты земли и промышленности Индии.

На Аравийском полуострове, недалеко друг от друга располагались порты Маскат и Калхат на оманском берегу и Аден, служивший морскими воротами к священным ме­стам мусульман — Мекке и Медине. Отсюда корабли на­правлялись к западному побережью Индии. Из Калхата (при быстром произношении звучит как Галат) в Кожико­де плыл с посольством Абдарраззак Самарканди. По его оценке, Кожикоде имел торговое значение подобно Ормузу. Однако если из Ормуза корабли чаще шли на Камбей и Чаул, то из Кожикоде — в аравийские порты Красного моря и Египет. Торговый путь через Аравийское море находился в руках мусульманского купечества.

Маршрут плавания Никитина и время пути между пор­тами до сих пор вызывает разногласия, поскольку в своих записях путешественник приводит разные данные о мор­ских путях Индийского океана. Согласно первому свиде­тельству, путь корабля, на котором находился Никитин, лежал от Ормуза до Маската, затем следуют: Дега (по-ви­димому, Дезат на персидском берегу, подчиненный медику Ормуза); Гуджарат, первая индийская область, увиденная Никитиным, где у полуострова Катхиявар известен порт Диу (Двипа); порт Камбей на берегу Камбейского залива, также в области Гуджарат, и, наконец, порт Чаул на Мала-барском побережье, откуда началось путешествие в глубь страны.

«И шли есмя морем до Мошката 10 дни,— пишет Ники­тин,— а от Мошката до Дегу 4 дни, от Дега Кузряту, а от Кузрята Конбаату... а от Конбата к Чювилю, а от Чювиля есмя пошли в 7-ю неделю по велице дни, а шли в таве есми 6 недель морем до Чивиля» (35). Обратный путь морем был иным: от порта Дабхол, расположенного между Чау-лом и Гоа, до берегов Эфиопии, «а оттудова же поидох 12 дни до Мошката, и в Мошкате же шестой великий день взял и поидох до Гурмуза 9 дни» (49).

Второй, приводимый Никитиным, вариант пути в Ин­дию: «А от Гурмыза ити морем до Голат 10 дни, а от Кала-ты до Дегу 6 дни, а от Дега до Мошката, до Кучьзрята, до Комбата 4 дни, от Камбата до Чивеля 12 дни, а от Чивиля да Дабыля 6». Так выглядит путь в Троицком списке «Хожения» (20). Летописная редакция полнее передает это место: «А от Гурмыза итти морем до Галат 10 дни, а от Галаты до Дегу шесть дни, а от Дега до Мошката 6 дни, а от Мошката до Кучьзрята 10 дни, а от Кучьзрята до Кам­бата 4 дни» (41) (подчеркнутое отсутствует в Троицкой редакции). Сопоставим оба маршрута.

Ормуз — Маскат — 10 дней Ормуз — Калхат — 10 дней
Маскат — Дега — 4 дня Калхат — Дега — 6 дней
Дега — Гуджарат Дега — Маскат — 6 дней

Маскат — Гуджарат — 10 дней

Гуджарат—Камбей Гуджарат—Камбей — 4 дня
Камбей—Чаул^ Камбей — Чаул —12 дней

Данные приведенных в «Хожении» маршрутов проти­воречат друг другу. В одном случае путь Ормуз — Мас­кат — Дега, в другом: Ормуз — Калхат — Дега — Маскат; в одном случае для пути от Маската до Дега указано 4 дня, в другом — 6 дней. «Следовательно,— писал И. П. Петру-шевский,— неясно, заезжал ли Афанасий Никитин в Дегу, уже миновав Маскат, или, напротив, еще не доезжая Мас­ката. По-видимому, здесь память изменила нашему путешественнику» (207).

Как видим, оба маршрута совпадают лишь частично для плавания вдоль индийских берегов. Во втором списке портов появляется Калхат, которого нет в первом маршруте. Создается впечатление, что из Дега корабль вместо того, чтобы следовать далее к Индии, повернул назад, к Маскату, и только после этого продолжил свой путь до полуострова Катхиявар и Камбейского залива. Такое расхождение никак нельзя объяснить ошибкой памяти. Слишком оно значительно. Да и находятся оба маршрута в различном контексте.

Как ни близко расположен Калхат от Маската (путь морем от Ормуза до Маската и до Калхата совпадает по времени), путешественник не мог спутать два разных пор­та, тем более что, возвращаясь, он вновь побывал в Маска­те. Кроме того, приводя во втором маршруте данные о пути от Дега до Калхата, Никитин тут же сообщает данные и о пути от Дега до Маската. Согласно второму маршруту, весь путь должен занять 48 дней, что противоречит ука­занной Никитиным продолжительности первого маршрута («6 недель морем»). Уже в силу этого маршруты, приводи­мые Никитиным, не могут рассматриваться как варианты одного и того же плавания.

Расхождение получает объяснение, если принять, что в первом случае Никитин дает маршрут своего собственно­го плавания в Индию, а во втором — так называемый маршрутник, где названы и те места, в которых путешест­венник не был, но сведения о которых он собрал. Продол­жение текста, содержащего второй маршрут, прямо ука­зывает на это. Первый морской маршрут заканчивается у порта Чаул, так как здесь Никитин высадился, чтобы про­должать путешествие по суше. Во втором маршруте поело Чаула следуют сведения о времени пути морем — до Дабхо-ла, Кожикоде, острова Цейлон, стран Юго-Восточной Азии и Дальнего Востока. При этом в первом случае, где речь идет о собственном плавании, изложение ведется от пер­вого лица: «А из Гурмыза пошел есми... и шли есмя морем до Мошката..., а ис Чивиля пошли есмя сухом» (35). Во втором же перечне портов содержится свод данных для других путешественников: «От Гурмыза итти морем... а от Силяна до Шибаита месяц ити» (41).

В результате отпадают спорные вопросы: где же побы­вал Никитин —в Маскате или Калхате, а также повора­чивал его корабль назад или нет. Никитин побывал в Маскате дважды — на пути в Индию и обратно, а в Кал-хате не был. Выясняется также, что путь от Маската до Дега, требовавший обычно (см. маршрутник) шесть дней, был пройден кораблем Никитина за четыре дня. Второе плавание Никитина — из Индии — совпало с первым на участке Маскат—Ормуз, причем на этот раз то же рас­стояние было пройдено Никитиным за девять дней, на день меньше, чем в первый раз. Так что следует исправить карту путешествия Никитина, где Калхат обозначен как порт, в котором путешественник побывал, а Маскат — как порт, о котором он сообщает лишь по рассказам.

Исследователи, полагавшие, что перед ними два вариан­та одного маршрута, пытались установить время пути между портами, соединив оба маршрута. Для последней части плавания, от Гуджарата до Чаула, такой прием допустим ввиду совпадения маршрута, но как быть с на­чалом пути?

И. П. Минаев полагал возможным внести две поправки: во-первых, для пути от Маската до Дега считать не четы­ре, а шесть дней, заменив данные первого маршрута дан­ными второго, которые, как выясняется, носят справочный характер. Во-вторых, вместо «от Дега до Мошката 6 дни, а от Мошката до Кучьзрята 10 дни» Минаев предлагал читать «от Дега до Кучьзрята 10 дни», как более правдо­подобный вариант, коль скоро Никитин меньший путь от Ормуза до Маската проделал за такой же период време­ни⁹. Тогда, рассуждал исследователь, цифры второго по­казания вполне будут согласованы с первым: от Ормуза Никитин плыл 10 дней до Маската, 6 дней до Дега, 10 дней до Гуджарата, 4 дня до Камбея и 12 дней до Чаула, всего 42 дня, или б недель. У И. И. Срезневского выходило на два дня меньше, так как по первому варианту он считал путь от Маската до Дега в 4 дня. В обоих случаях путь через Индийский океан от Ормуза до Гуджарата занял от 24 до 26 дней, что близко к данным Николо Конти, совершившего плавание по тому же маршруту.

Определяя год прибытия Никитина в Индию, И. И. Срезневский произвел подсчет дней между отплы­тием путешественника из Ормуза «в радуницу» и выходом его из Джуннара «на успенье» ¹⁰. Расчет был основан на том, что по календарю, принятому на Руси, «успенье» отмечают 15 августа, а за четыре с половиной месяца до этого, если суммировать все указания Никитина на время, проведенное в пути и в Джуннаре, путешественник нахо­дился в Ормузе. Выходило, что пасху здесь он должен был встретить 2 апреля, а значит, был 1469 г. Исследователь считал, что в записках Никитина он нашел и подтвержде­ние своей датировки. По его трактовке текста, 1 апреля второго года пребывания Никитина в Индии приходилось на воскресенье, что указывало на 1470 г. Однако Никитин не говорит, что 1 апреля было воскресенье. Он пишет, что отметил пасху в Бидаре 1 мая, «а заговел есми месяца априля 1 день», т. е. постился в течение апреля. О воскре­сенье (оно обозначалось словом «неделя» — день, свобод­ный от работы, отсюда «понедельник») он говорит в дру­гом месте: «Месяц март прошел, и яз месяц мяса не ял, заговел с бесермены в неделю» (20). Речь, по-видимому, идет о другом посте, начатом в марте, а не после того, как «месяц март прошел». Не сверившись с календарем, И. И. Срезневский допустил ошибку ^при определении дня отплытия: радуница приходится на девятый, а не на седь­мой или восьмой день после пасхи. При общей же про­должительности плавания шесть недель, даже если допу­стить, что путешественник не задерживался ни на один день в пройденных по пути городах, он должен был либо выйти из Джуннара позже 15 августа, либо праздник отме­тил в Ормузе раньше. Иными словами, расчет даты под­вижного праздника по празднику с постоянным днем в данном случае не позволяет установить срок пасхи, а сле­довательно, и искомый год.

И. И. Срезневский считал, что иная дата, кроме им рассчитанной, невозможна, ибо в 1468 и 1470 гг. пасха приходилась соответственно на 17 и 22 апреля. А если пу­тешественник при описании пребывания в Индии упот­реблял даты привычного календаря для обозначения не конкретного дня, а месяца, на который праздник прихо­дится? Так, указывая границы смены времен года в Ин­дии, Никитин пишет: «Зима же у них стала с троицына дни... весна же у них стала с покрова» (36, 38). Никитин хотел сказать, что период дождей в год его прибытия в Индию начался в июне, а следующий сезон — в октябре. Вряд ли новый сезон — сезон дождей — начался именно 1 октября, когда отмечают праздник покрова. Троица — праздник переходящий, отмечается на 50-й день после пасхи, но и здесь не имелся в виду конкретный день. Если путешественник отплыл из Ормуза «в радуницу», на девя­тый день пасхи и плавание продолжалось шесть недель, сезон дождей должен был бы начаться до того, как Ники­тин достиг Чаула, а это противоречит тексту записок.

Никитин несколько раз говорит, что местный праздник памяти шейха Ала-ад-дина приходится «на покров», но в одном месте уточняет: «Празднуют шиху Аладину и вес­не две недели по покрове, а празднуют 8 дни» (17). Зна­чит, такого рода ссылки в записках Никитина не могут приниматься в качестве точных дат. Путешественник ука­зывает на ближайший крупный праздник по принятому на Руси календарю.

Вернемся к вопросу об определении срока пасхи в Ор­музе. Если Никитин вышел из Джуннара 15 августа, как следует из буквальной интерпретации текста, он не мог встретить пасху в Ормузе 2 апреля, он должен был ее встретить раньше, а более ранняя пасха в данном случае указывает и на более ранний год, что невозможно, учиты­вая допустимые хронологические рамки путешествия в це­лом. Если путешественник отметил праздник в 1469 г. 2 апреля, он должен был выйти из Джуннара позднее 15 августа, но тогда указание «на успенье» не может по­ниматься буквально. В 1471 г., самом позднем из допусти­мых, пасха приходилась на 14 апреля. В таком случае Ни­китин вышел из Джуннара также позже 15 августа, но в пределах месяца, на который приходится указанный им праздник. Таким образом, сведения о плавании Никитина сами по себе не позволяют определить год прибытия в Ин­дию, но, в каком месяце он покинул Ормуз, они говорят вполне определенно. А это приоткрывает завесу, которая скрывала обстоятельства плавания.

Приближался сезон дождей, и тогда бури, наиболее сильные в этой части океана, обрушились бы на суда, по­этому надо было пересечь Аравийское море до конца на­вигации. Период муссонных ливней начался, когда путе­шественник был уже на суше: «ежедень и нощь 4 месяца, а всюда вода да грязь» (36). Судя по возможным срокам отплытия из Ормуза, корабль Никитина был одним из по­следних, успевших пройти до сезона дождей. Если плава­ние было совершено в 1469 г., то отправление из Ормуза приходится на 11 апреля, если в 1471 г.— на 23-е. В любом случае корабль Никитина мог достичь берегов Индии к на­чалу июня, но во втором случае угроза попасть в муссон-ную бурю была большей.

Длительность плавания Никитина обращала на себя внимание, но причины оставались невыясненными. Ко­рабль Абдарраззака Самарканди прошел расстояние от Ор­муза до Калхата за три дня в бурное время (у Никитина такой же путь до Маската занял 10 дней), а весь путь че­рез Аравийское море от Калхата до Кожикоде — за 18 дней. Медленность плавания Никитина может быть объяснена не только маршрутом или мореходными качествами судна. Плавание происходило в апреле — мае, когда в связи с пе­реходом от зимних муссонов к летним ветры в северной части Индийского океана неустойчивы и слабы (2—3 балла).

В этих условиях особенно грозной становилась еще одна опасность, подстерегавшая купеческие корабли. «А на море разбойников много»,—записал Афанасий Никитин (37).

«Из области Мелибар, да еще из другой, что подле и зовется Гузуратом,— рассказывает Марко Поло, проходив­ший вдоль западных берегов Индии с юга,— каждый год более ста судов выходят другие суда захватывать да куп­цов грабить. Большие они разбойники на море; жен и де­тей берут с собой; все лето в плавании; купцам они много убытков делают. Иные из этих судов отделяются от других, плавают и там и сям, выжидают, да подсматривают купе­ческие суда... Соберутся словно отряд; один от другого станет милях в пяти; так и расставится судов до двадцати; миль на сто займут море, и как завидят судно с товарами, зажигают огни и подают друг другу знаки» ". Описывая соседнее владение Конкан, расположенное к югу от Мала-бара, Марко Поло добавляет, что делается это все «по воле царя; у него с разбойниками уговор: всех захваченных ло­шадей должны они ему отдавать» ¹².

К середине XV в. положение несколько изменилось: гуджаратский султанат выступал союзником государства Бахманидов, куда лежал путь Никитина. Центр корсарства переместился в Гоа. В распоряжении конканских раджей, находившихся в зависимости от империи Виджаянагар, было 300 судов, которые должны были перехватывать ко­рабли, доставлявшие лошадей для бахманидской армии.

Тава «с коньми», на которой плыл Никитин, не попала в руки корсаров, хотя экипаж, от которого путешественник слышал о них, надо полагать, готовился к такой встрече. «Купцы знают разбойнические обычаи,—писал Марко Поло,— знают, что должны их повстречать; снаряжаются и изготовляются хорошо и не боятся повстречать разбой­ников; защищаются храбро и разбойникам вред наносят» ¹³. Благополучное плавание Никитина могло быть и делом случая, как полагают комментаторы. Но, возможно, это объясняется политическими событиями на западном бере­гу Индии.

В 1469 г. бахманидские войска предприняли поход на юг, на крепость Келну, а затем — в область Конкан. В ито­ге, после второго сезона дождей, как описывает индийская хроника Мухаммеда Фериштэ, Гоа был занят и присоеди­нен к владениям Бахманидов ¹⁴. Город, расположенный на материке и острове, был захвачен комбинированным уда­ром с моря и суши и настолько неожиданно, что махарад­жа Виджаянагара Вирупакша II не успел прислать войска на помощь своему вассалу. Если Никитин отплыл из Ор-муза весной 1469 г., военные действия еще не начинались, если — двумя годами позже, то корсарству, переживавшему расцвет во времена Марко Поло, был нанесен удар, свиде­телем которого стал Афанасий Никитин.