7. «Как лист, летящий над бездною, я падаю в неизвестное…»8
Почти машинально, Катце потер то место, где когда-то сжимала руку привычная тяжесть браслета. Поддавшись какому-то озорному порыву, он в последствии попросил Рауля подарить ему эту вещь, а после, много после, носил, практически не снимая. Перед отлетом с Амой браслет он зашвырнул в плавильную печь на одном старом заводе, где заключалась какая-то сделка. Странный порыв, которому он поддался - буквально за день разнес свое убежище в Цересе, забрал с собой только самые функциональные вещи и уничтожил все что забрать было нельзя. Идиотский поступок, если, конечно, считать, что это было сделано, чтобы избежать воспоминаний. О Рауле в первые дни после отлета с Амой ему напоминало ВСЕ - он не мог изгнать из памяти лицо, голос, мягкие движения блонди... Не мог и не хотел. В конце концов память была единственным, что у него осталось.
...Амойский Институт Бионики представлял собой даже не городок, а практически целый город из зданий и строений, цветников и оранжерей, подземных и надземных коммуникаций. Все это было построено очень компактно - все дома находились близко друг к другу, комплексы лабораторий уходили глубоко под землю, купола оранжерей липли один к другому, висячие дорожки закручивались вокруг них хитрыми петлями. Был день, и многочисленные стеклянные покрытия теплиц исчертили комплекс Института узорами солнечных бликов и радуг. Ночью, - вспомнил Катце, - здесь тоже очень красиво: в оранжереях включают искуственное освещение, и они всю ночь перемигиваются разноцветными огнями, как огромные цветные ночники или стеклянные игрушки, виденные рыжим в какой-то познавательной программе о Старой Терре. Шагая следом за сильвером (дорогу тому почтительно уступали все - и слуги, и андроиды-охранники, и элита), Катце вспоминал знакомые места, с тревогой ощущая, как тонкие трещинки бегут по броне его самоконтроля. Это место было пропитано Раулем, памятью о нем. Очень долго зеленоглазый блонди был стержнем, сердцем всего этого маленького мирка. Сердце вырвали - что почувствовал мир в этот момент? Мысль родилась в голове у Катце: похоже, случайная встреча с Имбером Лэном оказалась судьбоносной. Сам Катце вряд ли решился бы навестить Институт - слишком рискованное это было предприятие; но если и стоит откуда-то начинать поиск - то именно отсюда. Слишком многое здесь было связанно с Раулем; взрыв на трассе А-6-1 был камнем, взбаламутившим весь омут Танагуры; но круги на воде стоило ловить именно здесь - не даром А-6-1 вела именно к Институту Бионики.
Они добрались до главного здания. Имбер представил Катце как эксперта-техника, которому решил показать одну барахлящую машину, и передал провожатым, на прощание осторожно попросив его дождаться. Катце кивнул; спешить ему было некуда. Молчаливый юноша-оникс довел его до маленькой комнатки с единственным компьютером, и ушел, обещав прислать робота-официанта с едой и напитками. Катце опустился в мягкое кресло. Следят ли за этой комнатой? Катце осторожно оглядел помещение, вычисляя места, где могут стоять камеры, дающие обзор экрана компьютера. Кажется, все чисто; возможно, за комнатой не наблюдают, хотя данные об операциях, производимых на компьютере, наверняка поступают в систему регулярно. Свободно перемещаться в информационном пространстве Института с этого терминала было нельзя - защита тут стояла первоклассная. Катце знал это, потому что сам ее когда-то и ставил; и именно поэтому ему не составило труда осторожно проникнуть туда, куда мало кто смог бы с лету пробиться. Резких движений он – пока – старался не делать; ограничился разведкой и поверхностным наблюдением. Однако даже эти первые шаги заставили его насторожиться. Следы чужого вмешательства в работу защитных программ были видны повсюду, и затрагивали буквально все уголки внутренней сети Института. Катце вспомнил, как Имбер говорил, что Люди Консула перевернули тут все вверх дном. Наверное, что-то искали; даже определенно что-то искали, но вот вопрос - только ли они здесь побывали, и удался ли поиск? Разобраться в картине происходящего было необходимо; но настоящая хакерская работа требовала основательной подготовки – Катце не имел сейчас права оступиться и выдать себя. Еще не время действовать – время принюхиваться и искать след…
Составив в уме возможный список мест, где он может добыть информацию, не привлекая к себе внимания, обладатель самого известного в Цересе шрама в один присест смоделировал себе карточку доступа и подключился к местным конференциям. Он хотел узнать, что говорят о случившемся сотрудники Института - и не прогадал...
В данной организации работали в основном синеволосые сапфиры. Эта "масть" элиты сама по себе отличалась от других довольно высокой эмоциональностью - побочный эффект усиленных исследовательских и творческих способностей. Кроме того, отбор сотрудников для Института Бионики производился на основании их таланта и компетентности; безупречный самоконтроль и следование неписанным правилам элиты здесь были не так необходимы, как, к примеру, в дипломатическом ведомстве, где работали джады и руби. Тем, кто многое делал для науки Амой, прощали и легкие отклонения, и откровенные чудачества. Стоило к примеру отметить, что сапфиры были единственной подгруппой элиты, склонной к поэзии и другим видам искусства; им даже позволялось чем-то подобным заниматься на досуге - если, конечно, это не мешало основной деятельности. Возможно, обычный человек, попади он в стены Института, вряд ли ощутил бы разницу, но вот для среднего элитника местные сапфиры казались, верно, сборищем чудаков, болтунов и раздолбаев - если б эти слова вообще были применимы к элите. Тем не менее, если из речи сдержанных и замкнутых руби и продуманных, хладнокровных джадов вряд ли можно было извлечь что-то для извлечения не предназначенное - сапфиры Института Бионики представлялись в этом смысле просто кладезем информации.
Сети коммуникаций Института просто бурлили от голосов и мнений. В основном обсуждались два взаимосвязанных вопроса: кто станет новым главой Института и «что теперь будет?». Обсуждали конструктивно, основательно, с выводами и доводами, что характерно для элиты – но все же куда эмоциональнее, чем можно было бы ожидать от нее. Катце чувствовал общее уныние, повисшее над Институтом – его сотрудники открыто признавали свое восхищение ушедшим лидером; но кроме того, они явно считали, что без него процветанию Института придет конец. «Слишком много держалось на господине Аме» - эту фразу, будто вырвавшуюся случайно, Катце встречал несколько раз. Но чем дальше - и глубже во времени - забирался рыжий хакер, приближаясь ко дню, когда грянул взрыв на А-6-1, тем яснее становились другие эмоции: шок, растерянность, догадки, и – иногда – скользящее на самой грани восприятия горе. Трудно ожидать чего-то иного от элиты - дети Юпитер, превыше всего ценившие самодостаточность и самоконтроль, не могли себе позволить выражать чувства как-то иначе.
…И именно поэтому на общем фоне выделялось только одно сообщение, созданное глубокой ночью Того дня, когда большинство сотрудников уже разошлись отдыхать. Оно было отправлено старшим ассистентом Рауля, сильвером Имбером, некоему сотруднику, идентификационный номер которого Катце ничего не говорил. Имбер вообще показал себя хорошо в тот день… он не потерял головы, хотя был явно растерян и подавлен едва ли не больше остальных, и во многом благодаря ему в тот день Институт продолжил нормальную работу. Цепочки писем и сообщений разлетались с его комма, как терранские ласточки – он старался ободрить и успокоить всех своих подчиненных, хотя делал это очень осторожно и спокойно: элита никогда не приняла бы открыто выраженного сочувствия – признания слабости. Поздно ночью он все еще был здесь, когда пришел запрос от кого-то из работников с нестандартным, но не очень высоким уровнем доступа – видимо, ассистентским или практикантским. Сильвера просили предоставить данные по каким-то экспериментам – он ответил, приложив к письму требуемый файл, а в теле написав только одну фразу:
«Мне очень жаль, Андрэ».
Обнаружив этот странный артефакт, Катце замер. Охотничье чутье подсказывало ему, что он натолкнулся на какую-то тайну или фрагмент тайны. Находка вылилась в размышления длиною в одну сигарету. «Мне очень жаль». Обычная, даже обыденная для людей, в среде элиты эта фраза была чем-то нереальным, допустимым только между очень близкими друзьями и только в особенной ситуации. А если учесть, сколь редким явлением была тесная дружба среди элитников…
И если эта фраза имела непосредственное отношение к тому что произошло в тот день – то кто ее адресат?..
Достарыңызбен бөлісу: |