Революция и диктатура в парагвае

17 июля 1824 г. В. Пэриш обратился к Франсии с кратким письмом, в котором указывал, что Англия жаждет дружественных отношений с Парагваем, но этому препятствует проводимая им политика изоляции и ксенофобии. Консул просил отпустить задерживаемых в Парагвае англичан ⁵⁰. 26 января 1825 г. парагвайский государственный секретарь Бернардино Вильямайор пообещал выполнить эту просьбу. Вместе с тем он заявил о желании своего правительства установить торговые и консульские отношения с Англией при условии обеспечения свободы судоходства⁵¹. В апреле полтора десятка англичан [198] прибыли в Буэнос-Айрес. Чтобы не сложилось впечатления, будто Франсиа уступил давлению, он выпустил 25 мая того же года из Асунсьона две бригантины, принадлежавшие парагвайскому купцу Хосе Томасу Исаси ⁵². Среди их пассажиров были швейцарцы Ренггер и Лоншан, французский капитан Эрво, чилийский купец Хосе де Мария, несколько высланных монахов-францисканцев ⁵³. То был явно жест доброй воли.

Освобождая англичан и других иностранцев, Франсиа, по-видимому, связывал этот шаг с миссией, направленной им несколько ранее в Лондон. Продолжая надеяться на установление отношений с Англией, он рассчитывал при ее помощи прорвать блокаду речных путей, обеспечить парагвайским торговым судам свободу плавания по Парагваю и Паране и беспрепятственный выход в эстуарий Рио-де-ла-Плата. Но его надежды не сбылись. 14 апреля 1825 г. Пэриш сообщил диктатору, что мог бы рекомендовать своему правительству назначить консула в Асунсьоне только после урегулирования отношений между Парагваем и Объединенными провинциями Рио-де-ла-Платы, с которыми Англия недавно заключила договор о дружбе, торговле и мореплавании ⁵⁴.

Заявление Пэриша, воспринятое Франсией как выражение позиции сент-джемского кабинета и официальный ответ на послание от 26 января⁵⁵, должно было крайне [199] разочаровать «верховного диктатора», ибо выдвинутое в нем предварительное условие являлось для Парагвая абсолютно неприемлемым. О соглашении с ненавистным Буэнос-Айресом, все еще не отказавшимся от своих гегемонистских притязаний и планов поглощения Парагвайской республики, в тогдашней обстановке не могло быть и речи. Оно совершенно исключалось в связи с усилением централистских тенденций в Объединенных провинциях и резким обострением их разногласий с Бразилией из-за Сисплатпнской провинции (Банда Ориенталь), в мае 1824 г. официально включенной в состав Бразильской империи. 23 января 1825 г. Учредительный конгресс Объединенных провинций Рио-де-ла-Платы утвердил «Основной закон», подчеркивавший незыблемость союза лаплатских провинций и передававший вопросы внешней политики в ведение правительства Буэнос-Айреса ⁵⁶. В апреле того же года уругвайские патриоты во главе с Антонио Лавальехой возобновили вооруженную борьбу против оккупантов. Дело шло к отделению Банда Ориенталь от Бразилии и присоединению этой территории к Объединенным провинциям, что неминуемо должно было привести к войне между двумя государствами ⁵⁷.

В создавшейся тревожной ситуации любая попытка правительства Франсии вступить в переговоры с Буэнос-Айресом грозила подорвать сложившийся бразильско-парагвайский модус вивенди и даже вовлечь Парагвай в надвигавшийся военный конфликт. Считая, что риск слишком велик, Франсиа, вероятно, уже понимавший тогда, что лондонская миссия не увенчалась успехом (хотя ее конкретные результаты нам не известны), предпочел не реагировать на предложение Пэриша. Он оставил без ответа и его следующее (судя по словам Д. X. Уильямса, последнее) письмо, посланное через два месяца ⁵⁸, [200] вскоре после назначения английского дипломата поверенным в делах в Буэнос-Айресе.

О стремлении Франсии покончить с изоляцией страны свидетельствовала и его позиция в связи с пребыванием в Итапуа Грансира (август — сентябрь 1824 г.).

Во второй половине 1823 г. к А. фон Гумбольдту, жившему тогда в Париже, обратился 47-летний коммерсант из Кале Жан-Батист-Ришар Грансир, несколькими годами раньше побывавший в Южной Америке, где познакомился и сблизился с Бонпланом. Он заявил, что готов отправиться в Парагвай, чтобы вызволить своего друга.

Одобрив намерение Грансира, Гумбольдт снабдил его письмом за подписью известного зоолога Жоржа Кювье и других видных членов Института Франции, просивших парагвайское правительство освободить Бонплана, а также вручил ему пространное послание такого же содержания на имя Франсии, написанное им самим. Кроме того, по просьбе Гумбольдта министр иностранных дел Шатобриан дал Грансиру рекомендательное письмо к французскому генеральному консулу в Рио-де-Жанейро.

В конце года Грансир покинул Францию и в марте 1824 г. приехал в Бразилию, а в мае — в ее столицу Рио-де-Жанейро. Здесь он добился аудиенции у императора Педру I.

5 июня столичная «Диарио де Рио-Жанейро» сообщила о цели его поездки и опубликовала интервью с ним. Затем Грансир направился в Буэнос-Айрес, откуда намеревался отплыть по Паране в Парагвай. Но буэнос-айресские власти не дали разрешения и выслали его из города. Тогда он перебрался через эстуарий Рио-де-ла-Плата в Монтевидео, при содействии бразильского генерал-губернатора Лекора поднялся вверх по р. Уругвай и достиг наконец левого берега Параны — юго-восточной границы Парагвая. Переправившись через реку, настойчивый француз 17 августа оказался в Итапуа. Но дальше он не мог ступить и шагу без разрешения Франсии.

На следующий же день глава городской администрации (mayordomo) Себастьян Мориниго, являвшийся одновременно старшим сборщиком налогов, уведомил о приезде Грансира и его желании лично вручить «верховному диктатору» послание Института Франции своего непосредственного начальника — субделегата Мисьонес [201] Ортельядо, а тот в свою очередь немедленно доложил в Асунсьон ⁵⁹.

Вскоре последовал ответ: 25 августа Франсиа составил пространный меморандум, содержавший перечень обвинений по адресу Франции. Он указывал, что антиреспубликанская позиция правительства Людовика XVIII и его политика по отношению к Испанской Америке, в частности к Парагваю, дают все основания не доверять французам. Диктатор заявлял, будто Бонплан действовал как шпион в сговоре с теми, кто добивался отторжения части парагвайской территории. Выражая сомнение относительно целей миссии Грансира, он склонен был подозревать его в намерениях, угрожавших спокойствию и безопасности республики⁶⁰. Франсиа приказал довести содержание этого документа до сведения французского эмиссара и потребовать от него в письменном виде исчерпывающих разъяснений по всем поставленным вопросам ⁶¹.

Однако, когда Мориниго ознакомил Грансира с указанным меморандумом, тот, сославшись на незнание испанского языка, уклонился от ответа по существу и снова попросил разрешения проследовать в Асунсьон, обещая дать требуемые объяснения в устной форме диктатору или его представителю ⁶². В письме на имя Франсии, переданном при этом парагвайскому чиновнику, Грансир заверял, что его поездка отнюдь не носит политического характера, а ее единственной целью является установление гидрографических связей между бассейнами Рио-де-ла-Платы и Амазонки на предмет соединения их при помощи канала (о Бонплане он даже не упоминал).

Получив донесение Мориниго от 2 сентября о беседе с Грансиром и приложенное к нему письмо последнего, Франсиа 10 сентября распорядился вернуть письмо автору, «заявив ему от моего имени, что… поскольку оно не рассеивает серьезнейших подозрений, вызванных его приездом», [202] он должен покинуть Парагвай⁶³. В соответствии с этим предписанием утром 13 сентября Грансир был препровожден на южный берег Параны. За несколько дней до того он имел возможность убедиться — со слов одного соотечественника, жившего по соседству с Бонпланом,— в том, что ученый жив и здоров.

Добравшись до Сан-Боржи, Грансир 23 сентября направил Франсии еще одно письмо, в котором от имени Института Франции просил освободить Бонплана. Не дождавшись ответа, он выехал в Рио-де-Жанейро, но в июле 1825 г. вернулся в Сан-Боржу, откуда был вскоре выслан бразильскими властями. Тем временем об освобождении Бонплана безуспешно ходатайствовали В. Пэриш, министр иностранных дел Бразилии Л. Ж. Карвалью-и-Меллу, командующий французским флотом на Рио-де-ла-Плате контр-адмирал Гривель⁶⁴. Неудача его собственной миссии и других попыток привела Грансира к заключению, что непреклонная позиция Франсии объясняется отнюдь не личной враждой к ученому или капризом. У него сложилось впечатление, что, задерживая Бонплана и упорно игнорируя все просьбы освободить его, диктатор добивается прямого обращения французского правительства либо его официального представителя, которое можно было бы использовать для налаживания отношений с Францией. Об этом он и написал позже, в сентябре 1826 г., находясь проездом на Мартинике, французскому министру иностранных дел барону де Дама ⁶⁵.

Соображения Грансира представляются убедительными. В их пользу говорит и то обстоятельство, что Франсиа, привыкший не церемониться с иностранными эмиссарами, решительно отказывавшийся вести переговоры с нежелательными лицами и вообще не допускавший их на парагвайскую территорию, в данном случае поступил совсем иначе. Испытывая сильное недоверие к французам [203] и лично Грансиру, он, вместо того чтобы немедленно выслать последнего (как можно было ожидать), проявил необычные для него терпение и заинтересованность: не только разрешил Грансиру в течение почти целого месяца оставаться в Итапуа, но даже вступил с ним в объяснения, пытаясь получить информацию по ряду важных политических вопросов.

Оказалось, однако, что предприимчивый делец не имеет никаких полномочий от своего правительства, которое, воздерживаясь от признания молодых государств Испанской Америки, вовсе не собиралось устанавливать контакты с Парагваем. Поэтому министерство Виллеля, несмотря на советы и рекомендации Грансира, не предприняло официальных шагов в защиту Бонплана, опасаясь, видимо, что подобный демарш мог бы быть истолкован как признание независимости Парагвайской республики де-факто ⁶⁶.
* * *

Поскольку все усилия, направленные на развитие связей с европейскими державами, оказались напрасными, а обстановка на Рио-де-ла-Плате все больше накалялась, особое значение приобретала нормализация отношений с Бразилией. Торговля в Итапуа, позволявшая парагвайцам более или менее регулярно общаться с внешним миром, создавала для этого благоприятные предпосылки. Но наряду с экономическими проблемами предстояло решить и некоторые политические вопросы, в первую очередь касавшиеся признания независимости Парагвайской республики и пограничных споров.

Бразилия со своей стороны нуждалась в поддержке Парагвая, чтобы закрепить за собой захваченную португальскими войсками Сисплатинскую провинцию. Первоначально правительство принца-регента Педру рассчитывало [204] добиться этого дипломатическими средствами. В августе 1822 г. в Буэнос-Айрес прибыл бразильский консул и торговый агент подполковник Антониу Мануэл Корреа да Камара — близкий друг главы кабинета Жозе Бонифасиу. Однако его миссия не дала результата, и ему пришлось возвратиться в Рио-де-Жанейро. Столь же безуспешными были попытки склонить правительство Жозе Бонифасиу согласиться на присоединение Банда Ориенталь к Объединенным провинциям, предпринятые в столице Бразилии буэнос-айресским представителем доктором Гомесом ⁶⁷.

В связи с неудачей переговоров в Буэнос-Айресе и отъездом Гомеса из Рио-де-Жанейро в правящих кругах Бразилии все чаще высказывалось мнение о необходимости заручиться содействием Парагвая. Возможно, что определенным шагом в этом направлении явилось письмо на имя Франсии, полученное в октябре 1823 г. начальником гарнизона Олимпо из бразильского форта Коимбры и тотчас же пересланное по назначению. Но, поскольку оно было адресовано диктатору провинции (а не республики) Парагвай, Франсиа, всегда ревностно отстаивавший престиж государства, вернул его не распечатав ⁶⁸. Так что можно лишь гадать о содержании этого документа. Не прошло, однако, и полугода, как в Консепсьоне появился еще один посланец из Коимбры, вручивший делегату Рамиресу письмо с предложением заключить торговый договор между Бразилией и Парагваем. Получив донесение об этом, Франсиа 24 марта 1824 г. сделал Рамиресу строгое внушение за то, что тот, несмотря на запрет всяких сношений с бразильцами, осмелился принять их послание. Тем не менее он прислал проштрафившемуся делегату текст ответа, где указывалось, что заключение каких-либо договоров является прерогативой правительств, а не нижестоящих должностных лиц⁶⁹, т. е. выразил готовность вести переговоры на соответствующем уровне.

Намек был, надо полагать, понят в Рио-де-Жанейро. 31 мая 1824 г. (вслед за официальным включением Сисплатинской провинции в состав Бразильской империи) Корреа да Камара был назначен консулом и торговым [205] агентом Бразилии в Асунсьоне. Уведомляя об этом «правителя Парагвая», министр иностранных дел империи Л. Ж. Карвалью-и-Меллу просил аккредитовать бразильского дипломата в указанном качестве при парагвайском правительстве ⁷⁰.

В первой половине мая 1825 г. Корреа да Камара прибыл в Сан-Боржу, откуда 28 мая направил в Итапуа свой дипломатический паспорт, а также письма на имя майордомо Мориниго и субделегата Мисьонес Ортельядо с просьбой разрешить ему въезд в Парагвай ⁷¹. 13 июня Ортельядо сообщил по поручению Франсии (который, как обычно, сам составил ответ) бразильскому представителю, что он может проследовать в Итапуа и оттуда снестись с министром финансов Хосе Габриэлем Бенитесом ⁷² по поводу проезда в столицу. В то же время, поскольку в его паспорте вместо официального наименования «Республика Парагвай» значилось «Верховное правительство Парагвая», субделегат указал, что если Бразилия отказывается от признания Парагвая независимой республикой, то и парагвайское правительство не будет признавать Бразильскую империю. Далее излагались претензии Парагвая в связи с действиями бразильцев на севере ⁷³.

По прибытии в Итапуа Корреа да Камара поспешил в тот же день (16 июня) написать Бенитесу и Ортельядо. Он заверил их в том, что бразильское правительство признает суверенитет и независимость Парагвая, употребление же неправильной терминологии объясняется не злым умыслом, а лишь незнанием точного названия парагвайского государства. В этих письмах Франсиа именовался «пожизненным верховным диктатором республики Парагвай». Корреа да Камара осудил поведение жителей провинции Мату-Гросу и выразил готовность урегулировать вопрос о северной границе ⁷⁴. 23 июня Бенитес сообщил, что Франсиа удовлетворен его объяснениями, после чего бразильский представитель попросил разрешения на поездку в Асунсьон ⁷⁵. Переписка продолжалась на протяжении [206] всего июля, причем с парагвайской стороны ее вел (вернее, подписывал составленные Франсией документы) правительственный чиновник Мартин Серапио Альмирон. 1 августа Корреа да Камара получил наконец извещение о готовности диктатора лично принять его, а вскоре и паспорт ⁷⁶.

Торжественная аудиенция состоялась 27 августа 1825 г. Она явилась крупным событием, так как после отъезда Эрреры в Асунсьоне с 1813 г. не видели ни одного иностранного дипломата⁷⁷. Бразилец пробыл в парагвайской столице три месяца. За это время он неоднократно встречался с Франсией (иногда в неофициальной обстановке: тот не раз приглашал его обедать) и другими высокопоставленными деятелями, в том числе министром финансов Бенитесом, казначеем Деку, начальником столичного гарнизона Фернандесом. Беседы касались в основном круга вопросов, поставленных в парагвайском послании от 13 июня. В связи с требованиями асунсьонского правительства Корреа да Камара в устной и письменной форме заявил о признании независимости Парагвая императором Педру I; резко осудив поощрение нападений индейцев мбайя на парагвайскую территорию властями Мату-Гросу, от имени императора пообещал возмещение ущерба и принятие эффективных мер с целью не допустить подобные инциденты в будущем; признал справедливость претензий Парагвая на земли до р. Жауру. Кроме того, он обязался обеспечить доставку необходимых парагвайцам огнестрельного и холодного оружия, а также боеприпасов ⁷⁸. Стараясь убедить свое правительство в выгодности сближения с Парагваем, Корреа да Камара 4 сентября писал министру иностранных дел, что эта страна — единственный на американском континенте подлинный друг и подходящий союзник Бразилии — является первым после нее государством Южной Америки ⁷⁹.

Разумеется, само пребывание дипломатического представителя Бразильской империи в Асунсьоне означало, по существу, признание Парагвайской республики [207] де-факто. Однако его заявления нуждались в подтверждении и не были равнозначны официальной позиции. Чтобы добиться выполнения данных им обещаний, Корреа да Камара 1 декабря 1825 г. выехал из Асунсьона и в начале следующего года вернулся в Рио-де-Жанейро. Бразильское правительство одобрило его действия, и 17 марта 1826 г. новый министр иностранных дел виконт де Инамбупе направил министру финансов Парагвая Бенитесу послание, в котором подтвердил заверения, данные Корреа да Камара, и, в частности, подчеркнул, что Бразилия рассматривает Парагвайскую республику как свободное и независимое государство ⁸⁰. 19 апреля Корреа да Камара был назначен поверенным в делах и полномочным министром в Парагвае, а в дальнейшем (через несколько месяцев) получил инструкции заключить с правительством Франсии договор о мире и торговле⁸¹.

24 ноября 1826 г. Корреа да Камара покинул бразильскую столицу и вторично отправился в Парагвай. Одновременно из Рио-де-Жанейро отплыл бриг «Республика Парагвай» с грузом обещанного оружия. После длительного путешествия Корреа да Камара лишь в апреле 1827 г. добрался до Сан-Луиса (на левом берегу Уругвая), где ему пришлось довольно долго (до июля) дожидаться разрешения на проезд в Итапуа. Когда же 2 сентября он приехал наконец в этот город, его встретили здесь совсем не с таким почетом, как в первый раз. Отчасти это объяснялось некоторыми субъективными факторами, связанными с поведением самого бразильского дипломата. Однако главной причиной явились изменения во внешней политике Парагвая, происшедшие за время его затянувшегося, почти двухлетнего, отсутствия.

Энергичные усилия правительства Франсии завязать отношения с другими государствами во второй половине 20-х годов уступили место более сдержанной, выжидательной позиции, а затем прежней тенденции к внешнеполитической изоляции. Этот поворот был вызван новым [208] обострением положения на Рио-де-ла-Плате, возникновением очередной угрозы вооруженной агрессии против Парагвая, попытками его вовлечения в военные конфликты и рискованные политические комбинации.

После разгрома последней крупной группировки испанских войск на американском континенте в сражении при Аякучо (9 декабря 1824 г.), которое, по словам Маркса и Энгельса, «окончательно обеспечило независимость испанской Южной Америке» ⁸², долголетняя борьба между унитариями и федералистами лаплатских провинций вступила в новую фазу. Провозглашение независимости Верхнего Перу (6 августа 1825 г.) и образование республики Боливии явились еще одним примером усиления центробежных сил, под воздействием которых из административно-политического комплекса, составлявшего ранее вице-королевство Рио-де-ла-Плату, в свое время выделились Парагвай и Банда Ориенталь, а ряд других провинций оспаривали гегемонистские притязания Буэнос-Айреса. Буэнос-айресскому правительству пришлось фактически примириться (хотя и не признавая этого формально) с независимостью Парагвая, а Учредительному конгрессу Объединенных провинций Рио-де-ла-Платы признать в 1825 г. право населения Верхнего Перу на самоопределение. Но зато конгресс 25 октября того же года постановил включить территорию Банда Ориенталь в состав Объединенных провинций, что вызвало немедленную реакцию со стороны Бразильской империи, объявившей 10 декабря войну Объединенным провинциям.

В создавшейся ситуации возникла настоятельная и срочная необходимость консолидации всех сил под эгидой единого руководящего органа. 6 февраля 1826 г. Учредительный конгресс в Буэнос-Айресе принял решение о создании общего правительства Объединенных провинций Рио-де-ла-Платы. На следующий день президентом был избран Бернардино Ривадавия. 24 декабря конгресс утвердил конституцию Аргентины, как стала теперь называться лаплатская федерация.

В связи с началом аргентино-бразильской войны обе стороны стремились заручиться поддержкой или по крайней мере сочувствием Парагвая. Все предпринимавшиеся [209] с этой целью акции внушали подозрение асунсьонскому правительству. Оно (не без основания) видело в них опасные намерения втянуть Парагвайскую республику в военный конфликт, угрозу ее традиционной политике нейтралитета и невмешательства в дела других государств. Поэтому парагвайцы решительно отвергали адресованные им обращения и предложения, от кого бы они ни исходили.

Хотя правительство Объединенных провинций на протяжении ряда лет воздерживалось от активных враждебных действий против Парагвая, Франсиа не реагировал на сообщение об избрании президентом Ривадавии и его готовности установить отношения с Асунсьоном ⁸³. Больший интерес, естественно, вызвала у диктатора инициатива враждебного Буэнос-Айресу губернатора Корриентес Педро Ферре, выразившего желание встретиться для переговоров с делегатом пограничного округа Пилар Хуаном Томасом Хилем. После некоторых раздумий Франсиа дал согласие на эту встречу⁸⁴, состоявшуюся в марте 1827 г. в Пасо-де-ла-Патриа, на границе между Парагваем и Корриентес. Ферре высказал пожелание о сближении управляемой им провинции с Парагвайской республикой и просил оказать помощь в борьбе против Буэнос-Айреса. Получив донесение Хиля, Франсиа поручил ему передать губернатору, что асунсьонское правительство не вмешивается в дела, которые его не касаются. А в следующем письме добавил: «Можешь также сказать им, что только Дон-Кихот странствовал, ввязываясь в чужие ссоры» ⁸⁵.

Тенденциозно истолковывая негативное и настороженное отношение «верховного диктатора» к Буэнос-Айресу, отдельные современники приписывали ему попытки тайного сговора с монархией Фердинанда VII, португальским двором и даже готовность способствовать восстановлению владычества Испании на американском континенте ⁸⁶. Появление в печати подобного рода [210] инсинуаций, по всей вероятности, было связано с деятельностью и заявлениями некоего испанского авантюриста-самозванца Хосе Агустина Форта, подвизавшегося в середине 20-х годов прошлого столетия при различных европейских дворах, выдавая себя за специального эмиссара Франсии маркиза де Гуарани ⁸⁷.

Диктатор категорически опроверг эти измышления ⁸⁸. «Тот, кто хотя бы немного знаком с той эпохой,— пишет по данному поводу X. С. Чавес,— не может поверить в правдоподобие подобной миссии. Патриот, предпочитавший умереть, нежели видеть свою родину снова порабощенной, революционер, выступавший за справедливое и святое дело суверенитета республики, ее полное, абсолютное освобождение от испанского и всякого иностранного господства, правитель, не разрешавший даже торговлю с португальскими владениями, пока они не определят свою позицию в борьбе за независимость, не мог отдать страну королю Испании» ⁸⁹. Современники событий Ренггер и Лоншан считали, что «было бы абсурдным верить, будто диктатор когда-либо помышлял… вступить в переговоры с Испанией» ⁹⁰.

Правительство Франсии отклоняло и попытки Бразилии привлечь Парагвай на свою сторону. Вслед за объявлением войны Объединенным провинциям министр иностранных дел империи предложил Корреа да Камара добиваться союза с Парагваем, а если это не удастся, то хотя бы благожелательного нейтралитета ⁹¹. Эта инструкция уже не застала бразильского представителя в