Революция и диктатура в парагвае

Между тем военные операции развивались неудачно для бразильцев. В течение 1826 и первых месяцев 1827 г. аргентинские войска совместно с уругвайскими патриотами неоднократно одерживали победу над ними. Наиболее чувствительное поражение Бразилия потерпела в бою при Итусаинго (февраль 1827 г.). В том же году она предложила парагвайцам совместно осуществить вторжение в Корриентес с целью присоединить эту провинцию к Парагваю. Франсиа, как и следовало ожидать, отверг эту идею ⁹², справедливо усмотрев в ней очередную попытку втянуть Парагвай в орбиту бразильского влияния. И, когда на левом берегу Уругвая опять появился посланец империи, диктатор не спешил допускать его на парагвайскую территорию, где дипломата из Рио-де-Жанейро, в отличие от предыдущего раза, ожидал довольно холодный прием. В ответ на его запросы и просьбы (в частности, относительно проезда в Асунсьон) высокопоставленные парагвайские чиновники не говорили ничего определенного, отделывались туманными обещаниями, а со временем стали почти открыто игнорировать представителя Бразилии.

Усилению бдительности правительства Франсии способствовала также опасность, грозившая с северо-запада. Президент Колумбии и диктатор Перу Боливар, еще в 1823 г. вынашивавший замысел кампании против Парагвая, не оставлял своих планов, которые с освобождением Верхнего Перу получили новый импульс и приобрели более конкретные очертания. «Крестный отец Боливии», как называл его Маркс ⁹³, он располагал теперь необходимыми для такого предприятия ресурсами и стратегическим плацдармом. 30 мая 1825 г. в письме колумбийскому вице-президенту Сантандеру Боливар высказал мысль об организации похода в Парагвай из Верхнего Перу ⁹⁴. Несколько месяцев спустя он предложил правительству Объединенных провинций Рио-де-ла-Платы послать оттуда же по реке Бермехо — правому притоку [212] Парагвая — военную экспедицию, чтобы общими усилиями свергнуть режим Франсии. Но в Буэнос-Айресе из страха перед вмешательством Боливара в лаплатские дела не рискнули принять это предложение ⁹⁵. Сантандер, в свою очередь, тоже не согласился с проектом «Освободителя» ⁹⁶.

Трудно сказать, знал ли Франсиа о намерениях Боливара ⁹⁷, но, по данным некоторых источников, примерно в тот же период он получил послание последнего от 15 июля 1825 г. В нем Парагваю предлагалось примкнуть к союзу южноамериканских государств ⁹⁸ и выражалась готовность при благоприятном отношении к этой идее немедленно направить в Асунсьон колумбийского представителя. Письмо доставил капитан Хосе Руис, прибывший 23 августа в парагвайскую столицу. Но его не допустили к «верховному диктатору» и уже через полтора часа вручили ответ. Отклоняя предложение Боливара, Франсиа писал: «Парагвай… по крайней мере пока я стою во главе его правительства, не изменит свою систему, даже если бы во имя этой священной цели пришлось обнажить меч справедливости» ⁹⁹. [213]

Окончание войны между Аргентиной и Бразилией и заключение мирного договора (27 августа 1828 г.), предусматривавшего признание Банда Ориенталь независимым и суверенным государством ¹⁰⁰, отрицательно отразились на отношениях Парагвая с его соседями. Пока продолжались боевые действия, противники, заинтересованные в лояльной позиции парагвайского правительства, старались не давать ему повода для недовольства. Но как только наступил мир, положение изменилось.

В 1828 г. вновь возникла угроза с юга: воинственный губернатор Буэнос-Айреса Мануэль Доррего, пришедший к власти в Аргентине, стал готовиться к вторжению в Парагвай. 16 июня он писал об этом уругвайскому генералу Фруктуосо Ривере, которого предполагал привлечь к задуманному предприятию ¹⁰¹. 25 сентября В. Пэриш доносил из Буэнос-Айреса министру иностранных дел Англии Эбердину о том, что войска Риверы вскоре должны вторгнуться в пределы Парагвайской республики ¹⁰². Военные приготовления сопровождались сокращением торговли, шедшей через Пилар. Достигнув в 1827 г. кульминации ¹⁰³, она с 1828 г. пошла на убыль. Поскольку товары в этот порт доставляли, как указывалось выше, главным образом корабли, следовавшие из Буэнос-Айреса, уменьшение товарооборота в основном зависело от аргентинской стороны.

Что касается Бразилии, то настороженность правительства Франсии, вызванная стремлением империи [214] вовлечь Парагвай в опасные военные авантюры, усилилась в связи с вторичным приездом Корреа да Камара. Еще в апреле 1827 г., находясь на левом берегу Уругвая, бразильский представитель в послании парагвайскому министру Бенитесу заявил, будто уполномочен подписать договор о признании независимости Парагвая, удовлетворить все его претензии, и посулил скорое прибытие транспорта с оружием и боеприпасами. Однако это была чистейшая импровизация. На самом деле таких полномочий он не имел, а бриг «Республика Парагвай», как выяснилось, застрял в Монтевидео ¹⁰⁴. На протяжении января—апреля 1828 г. Корреа трижды обращался в Рио-де-Жанейро с просьбой срочно прислать вооружение для парагвайцев и дать санкцию на официальное признание республики путем заключения соответствующего договора, но ответа так и не получил ¹⁰⁵.

Поскольку обещанный транспорт с оружием не появлялся, а заявления Корреа да Камара, касавшиеся отношений между двумя странами, носили, как и раньше, декларативный, неконкретный характер, у Франсии постепенно стало складываться впечатление, что его обманывают, что бразильская дипломатия ведет двойную игру и уклоняется от выполнения обязательств, взятых во время пребывания Корреа в Асунсьоне в 1825 г. ¹⁰⁶ Поэтому письмо представителя империи от 14 марта 1828 г. преемнику Бенитеса Альваресу с просьбой разрешить проезд в столицу осталось без ответа, а в связи с повторным обращением делегат Ортельядо по поручению диктатора уведомил 18 августа бразильца, что ему отказано ¹⁰⁷.

В тот же день Франсиа запретил иностранцам, независимо от продолжительности их пребывания в стране, без специального разрешения властей вступать в брак с женщинами европейского происхождения (т. е. запрет, установленный в 1814 г. только для испанцев, недавно [215] поселившихся в Парагвае, был распространен на всех лиц, не являвшихся парагвайцами по рождению) ¹⁰⁸. Можно полагать, что эта мера (вероятно, не случайно приуроченная именно к августу 1828 г.) была в значительной степени продиктована внешнеполитическими обстоятельствами и направлена прежде всего против находившихся в Парагвае бразильцев, аргентинцев (уроженцев Буэнос-Айреса, Санта-Фе, Энтре-Риос, Корриентес), уругвайцев ¹⁰⁹.

Говоря о дискриминации иностранцев, следует заметить, что декрет 1812 г. о переходе их имущества в случае смерти к государству в период диктатуры Франсии применялся фактически без всяких ограничений: соответствующая собственность передавалась казне даже при наличии у покойного законных наследников (хотя никакого распоряжения общего порядка диктатор на сей счет не издавал) ¹¹⁰. Подобная практика представляла собой, по существу, замаскированную форму конфискации.

В атмосфере повышенной настороженности парагвайское правительство отрицательно реагировало на демарш Боливии.

В мае 1828 г. адъютант префекта боливийского департамента Санта-Крус лейтенант Луис Руис доставил в форт Олимпо объемистый пакет. В нем находились ходатайства правительств ряда стран Америки и Европы об освобождении Бонплана, а также личное послание президента Боливии Сукре по тому же поводу. В препроводительном письме префекта выражалось желание установить дружественные отношения и торговать с Парагваем. Руис хотел сам вручить пакет Франсии. Поэтому начальник форта Хосе Антонио Coca доложил диктатору о прибытии боливийского эмиссара и отправил в Асунсьон его паспорта. Но в этом документе Франсиа именовался не диктатором республики Парагвай, а всего лишь главой провинции Парагвай. Расценив этот факт как оскорбление парагвайского государства и правительства, диктатор 28 июля приказал, чтобы Coca поставил об этом в известность Руиса, и выпроводил его из [216] форта ¹¹¹. Выходит, что Франсиа самого пакета не получал и, следовательно, не ознакомился с его содержимым. Однако Ф. Виснер, который, как и М. А. Молас, датирует указанный эпизод началом 1829 г., утверждает, будто он прочитал письмо префекта Санта-Крус и, возвращая его обратно, 15 февраля 1829 г. написал на конверте: «Государственные интересы не позволяют правительству Парагвая рассматривать вышеуказанное предложение» ¹¹².

11 октября 1828 г. Франсиа дал начальнику форта Олимпо директиву впредь не принимать никаких документов, исходящих от бразильской администрации, вне зависимости от адресата. Получив очередное послание Корреа да Камара, содержавшее новую порцию пустых обещаний, диктатор окончательно пришел к выводу о бесполезности переговоров с ним. 17 ноября он уведомил делегата Итапуа Хосе Леона Рамиреса о своем намерении выслать бразильского дипломата из Парагвая ¹¹³, но осуществлению этого решения предшествовал ряд антибразильских мер ограничительного характера.

Поскольку утечка денег из страны продолжалась, правительство Франсии 11 марта 1829 г. полностью запретило вывоз золота и серебра (будь то деньги, драгоценности или другие изделия) и любые денежные расчеты при торговых сделках. Отныне в Итапуа допускался исключительно товарообмен, в связи с чем приезжим купцам разрешалось платить таможенные пошлины натурой¹¹⁴. Нарушение этого предписания каралось тюремным заключением и конфискацией товаров (декрет 12 марта) ¹¹⁵. Отдавая властям Итапуа эти распоряжения, диктатор пояснил, что решил покончить с утечкой благородных металлов [217] даже в незначительных масштабах. Спустя три месяца он приказал делегату Рамиресу тщательно обыскивать всех выезжавших из Итапуа, причем со свойственной ему скрупулезностью указал, что обыску подлежат и одежда купцов, и продукты питания, и закупленные ими товары ¹¹⁶.

12 июня 1829 г. Рамирес, согласно инструкции Франсии, вручил Корреа да Камара копию адресованного делегату пространного письма диктатора от 8 июня. В нем прямо говорилось, что бразильский эмиссар не будет допущен в Асунсьон, и ему предлагалось покинуть пределы страны, ибо цель его миссии не удовлетворить законные претензии Парагвая, а лишь оттянуть время. Далее вновь подробно перечислялись прежние парагвайские требования. Корреа хотел ответить в письменной форме, но Рамирес заявил, что имеет строгое указание лишь выслушать его устные разъяснения ¹¹⁷. В тот же день представитель империи переправился на южный берег Параны. В течение двух недель он выжидал, надеясь, что Франсиа пересмотрит свое решение, но тщетно.

Высылка Корреа да Камара означала разрыв официальных отношений с Бразилией ¹¹⁸. Примерно к тому же периоду относятся, как показано выше, и некоторые другие акции, связанные с прекращением, ограничением, еще более жестким регламентированием различных контактов с окружающим миром. По мнению ряда авторов, с этого времени изоляция Парагвая стала полной ¹¹⁹.

Однако, с нашей точки зрения, это далеко не так. Прежде всего, вопреки распространенному представлению [218] о Франсии как принципиальном стороннике изоляционистского курса, последовательно и неуклонно проводившем его с начала 20-х годов (или даже с середины второго десятилетия XIX в.), «верховный диктатор» несомненно отдавал себе отчет в негативных последствиях прекращения или ослабления внешних связей. Изоляция страны не являлась для него неизменной самоцелью. Напротив, формулируя основные принципы внешней политики Парагвая, Франсиа еще в своем циркуляре от 31 августа 1816 г. указывал: «Насколько это возможно и совместимо с достоинством, престижем, благополучием и пользой нашей республики, политика и здравый смысл требуют сохранения мира, согласия и ведения любой торговли, имеющей для нас значение, со всеми иностранными нациями, со всеми странами, народами и провинциями, если только они не посягают на нашу святую свободу, независимость, права и не наносят нам вреда» ¹²⁰. И уж, конечно, нельзя считать стремление к изоляции капризом или вредной причудой Франсии (как подчас утверждали¹²¹). Изоляция была лишь средством защиты, к которому парагвайское правительство иногда прибегало в условиях реальной или мнимой угрозы извне для сохранения государственного суверенитета и территориальной целостности республики ¹²². Но поскольку Парагвай, несмотря на кратковременное сближение с Бразильской [219] империей, на протяжении почти всей эпохи диктатуры оставался во враждебном окружении, запрет или жесткая регламентация сношений с другими государствами стали постоянной тенденцией его политики. Этому способствовали присущие Франсии мнительность и повышенная подозрительность, принимавшие подчас гиперболические формы. Вместе с тем режим изоляции имел и внутриполитический аспект, препятствуя свободному общению парагвайцев с внешним миром и проникновению информации.

Вполне возможно, что, исходя из чисто политических соображений, Франсиа предпочел бы полностью изолировать страну, но над ним всегда довлели экономические факторы, не позволявшие этого сделать. Отсюда колебания и повороты, характеризующие изменение позиции парагвайского правительства в данном вопросе на протяжении 20-х годов. Если в 1820—1821 гг. изоляционистская политика осуществлялась весьма решительно, то уже с 1822 г. появились признаки отхода от нее, в 1823 г. была разрешена торговля с бразильцами в Итапуа, а в 1824—1825 гг. предприняты попытки завязать официальные отношения с империей Педру I и европейскими державами, главным образом Англией. С середины 20-х годов вновь наметилось стремление к изоляции, проявившееся в отклонении предложений Объединенных провинций Рио-де-ла-Платы, Корриентес, Колумбии, Боливии и в разрыве с Бразилией. Разумеется, эта эволюция обусловливалась не только желаниями правительства Франсии, но и определенными действиями другой стороны.

Конец 20-х годов, а точнее 1829 г., действительно был важным рубежом, знаменовавшим окончательное оформление замкнутой системы, образование и сохранение которой являлось своеобразной защитной реакцией молодой республики на нависшую угрозу ее национальной независимости и суверенитету. На протяжении последующего десятилетия, вплоть до самой смерти Франсии, политические и дипломатические связи с другими государствами фактически почти совсем отсутствовали и попытки извне добиться их установления, как правило, ни к чему не приводили. Определенное влияние на позицию Парагвая в этом смысле оказал, быть может, конфликт с Корриентес из-за Мисьонес.

Хотя практически реальная власть асунсьонского правительства [220] начиная со второй половины 1810 г. вряд ли простиралась южнее пяти бывших редукций на левом берегу Параны (департамент Канделария), оно претендовало и на остальную часть Мисьонес. вплоть до р. Уругвай и ее правого притока Агуапей. Объединенные провинции Рио-де-ла-Платы (а впоследствии Аргентина), в свою очередь, выдвинули притязания на все земли между Параной и Уругваем, объявив в свое время об их включении в состав провинции Корриентес. По существу, речь шла главным образом о территории, ибо селения этой зоны были почти полностью разорены отрядами Артигаса, португальцами и парагвайцами. Многие жители переправились на северный берег Параны, в связи с чем делегат Итапуа Рамирес 11 августа 1830 г. запросил Франсию, разрешить ли им селиться в пределах вверенного ему округа ¹²³.

Ввиду циркулировавших в начале 30-х годов слухов о намерении Буэнос-Айреса захватить (чтобы потом продать Англии) спорную область, «верховный диктатор» в декабре 1831 г. поручил Рамиресу вновь официально заявить о правах Парагвая на нее, а 25 апреля следующего года приказал выслать туда разведывательные отряды ¹²⁴. Губернатор Корриентес Ферре решительно протестовал против действий парагвайских властей, но Франсиа в ответ подтвердил свои территориальные претензии. Тогда Ферре объявил войну Парагваю, и его войска заняли Канделарию. Правда, эта акция не встретила поддержки со стороны остальных аргентинских провинций, и под натиском парагвайцев вооруженным силам Корриентес пришлось в декабре 1833 г. оставить Канделарию, а в середине 1834 г. по приказу нового губернатора Атьенды они были вообще выведены из Мисьонес ¹²⁵. Тем не менее можно полагать, что происшедшие события укрепили решимость парагвайского правительства не вступать в переговоры с соседними странами.

Поэтому оно не ответило на предложение об урегулировании отношений, переданное в 1832 г. от имени Регентского совета Бразильской империи ее поверенным в [221] делах в Буэнос-Айресе ¹²⁶. Всех, кто прибывал с севера в форт Олимпо, немедленно отправляли обратно. Такая судьба постигла, в частности, в 1836 г. боливийскую миссию Хосе Леона де Олиден, а в марте 1839 г.— бразильское судно под командованием капитана Аугусто Леверже ¹²⁷. Инструктируя нового начальника форта, Франсиа 8 мая 1839 г. подтвердил категорический запрет пропускать кого-либо через границу и принимать любую корреспонденцию. Не получил разрешения на проезд в Асунсьон и Корреа да Камара, опять приехавший в Итапуа (июнь 1839 г.), на сей раз в качестве чрезвычайного посланника и полномочного министра республики Риу-Гранди ¹²⁸. Режим, на долгие годы искусственно отгородивший Парагвай от остального мира, дал основание часто называть его «американским Китаем» ¹²⁹.

Внешнеполитические контакты или попытки их налаживания имели место лишь в порядке редкого исключения. Так, вскоре после того, как к власти в Буэнос-Айресе пришел Росас (декабрь 1829 г.), Франсиа согласился принять его посланца Аросену и в течение часа беседовал с ним наедине. Хотя содержание этой беседы, происходившей в начале 1830 г., осталось неизвестным, можно предположить, что в ходе ее был достигнут компромисс: правительство Росаса обязалось уважать суверенитет Парагвая, а последний — не вмешиваться в борьбу между унитариями и федералистами на Ла-Плате. Видимо, на такой основе сложился определенный модус вивенди, которого придерживались обе стороны, особенно [222] с середины 30-х годов, поело установления неограниченной диктатуры Росаса (с этого времени он стал осуществлять общее руководство внешней политикой всех провинций, входивших в Аргентинскую конфедерацию) ¹³⁰.

В январе 1831 г. Франсиа, в течение девяти лет упорно игнорировавший многочисленные просьбы отпустить Бонплана, неожиданно по собственной инициативе разрешил ему покинуть Парагвай ¹³¹. Освобождение ученого, возможно, было связано со стремлением диктатора установить отношения с правительством Луи-Филиппа, сменившим в результате июльской революции 1830 г. во Франции легитимистский режим Реставрации. Это вполне вероятно, если учесть, что монархия Бурбонов явно не импонировала Франсии. «Хартия Людовика XVIII была не в его вкусе»,— свидетельствуют Ренггер и Лоншан, вспоминая конфиденциальную беседу с диктатором в августе 1819 г. относительно политической обстановки в Европе, о которой их собеседник имел гораздо лучшее представление, чем они ожидали ¹³². Выше уже приводились критические высказывания Франсии по поводу политики Людовика XVIII в переписке с Грансиром. Поведение последнего, в свою очередь, не способствовало доверию «верховного диктатора» к намерениям французского правительства. Не исключено поэтому, что падение Бурбонов могло породить в Парагвае надежды на возможность завязать отношения с Францией, которая, радикально изменив свою позицию, вступила на путь признания испаноамериканских республик ¹³³. Выпуская Бонплана, Франсиа, быть может, хотел продемонстрировать свою лояльность и добрую волю. Примечательно, что вслед за Бонпланом (в июле 1831 г.) разрешение [223] выехать из Парагвая получил экипаж судна под командованием французского капитана Поля Сориа, интернированный в 1826 г. ¹³⁴

Можно, конечно, сказать, что эти немногие исключения существенно не меняют общей картины и что изоляция Парагвая с политико-дипломатической точки зрения была в тот период более или менее полной. Гораздо важнее, однако, что она не распространялась на торговые связи. В течение всех этих лет торговля продолжалась. Правда, с аргентинскими провинциями она велась с длительными перерывами ¹³⁵, в незначительном объеме, и на каждый рейс в Пилар требовалось, как и раньше, особое разрешение асунсьонских властей ¹³⁶, зато в Итапуа приобрела регулярный и весьма интенсивный характер ¹³⁷.

Понимая все значение этой торговли, оставшейся после отъезда Корреа да Камара единственным каналом, связывавшим Парагвай с внешним миром, Франсиа уделял ей большое внимание. Он неустанно заботился о том, чтобы бразильцам было выгодно торговать в Итапуа. В этом смысле показательны его инструкции и распоряжения 30-х годов, имевшие целью обеспечить бразильским купцам необходимые условия и удобства. Он неоднократно предписывал местной администрации оказывать им содействие при переправе через Парану, не раз [224] приказывал освободить их от уплаты пошлин (в частности, на вывоз закупленных в Парагвае кож), предоставить кредит, компенсировать нанесенный материальный ущерб ¹³⁸. Диктатор, привыкший бесцеремонно вторгаться в сферу интимных отношений, категорически запрещал властям Итапуа любые действия, которые бразильцы могли бы воспринять как вмешательство в их личную жизнь. Он, например, резко отчитал делегата Рамиреса и его преемника, пытавшихся выступать в роли «блюстителей нравов»: одного — за то, что не позволил некоему бразильскому коммерсанту привезти с собой любовницу, другого — за насильственное удаление из дома бразильца служанки-сожительницы. При этом Франсиа резонно указывал, что если эти купцы не смогут привозить кого им угодно, и не будут уверены в неприкосновенности своего жилища, то они перестанут приезжать в Итапуа ¹³⁹.

Такими льготами и привилегиями, как бразильцы, не пользовались ни прочие иностранные купцы ¹⁴⁰, ни парагвайцы. Лишь они имели право беспрепятственного въезда, пребывания и выезда из страны, практически закрытой для других иностранцев. Многие из них подолгу жили в Итапуа. Правда, осторожный Франсиа не разрешал им выезжать за пределы города ¹⁴¹, но относился к ним в целом благосклонно: обращался за информацией о последних событиях в соседних государствах, позволил носить оружие и даже вступать в брак с парагвайскими женщинами ¹⁴². В 1834 г. бразильцы получили разрешение возить свои товары также в Пилар и торговать там на тех же условиях, что в Итапуа ¹⁴³. Со временем доброе отношение распространилось и на остальных их соотечественников. Многие эмигранты из Бразилии нашли убежище в Парагвае, а в 1837 г. диктатор распорядился [225] пропускать на северный берег Параны всех бразильцев, с семьями, слугами и имуществом. Их корреспонденция не подвергалась цензуре ¹⁴⁴.

Итак, вопреки существующему в исторической литературе традиционному мнению о прямолинейном, сугубо однозначном подходе Франсии к одному из основных вопросов его политики, на самом деле последняя отличалась известным прагматизмом и гибкостью. Диктатор вовсе не добивался (за исключением отдельных периодов) прекращения сношений с внешним миром, а, напротив, был готов развивать их, но только на определенных условиях: безоговорочное признание независимости республики, невмешательство в ее дела и абсолютный нейтралитет, минимум контактов с иностранцами и подчинение их строжайшему контролю со стороны властей. Вместе с тем, если обстоятельства складывались так, что официальные отношения отсутствовали, парагвайское правительство, исходя из государственных интересов, старалось поддерживать хотя бы полезные для него экономические связи. Таким образом, встречающиеся во многих работах (включая новейшие) утверждения о полной или почти полной изоляции Парагвая в эпоху диктатуры ¹⁴⁵ не соответствуют действительности.

Наиболее четко и убедительно этот вывод на основании анализа архивных и опубликованных материалов сформулировал и аргументировал Д. X. Уильямс.

С его точки зрения изолированность Парагвая от окружающего мира не была делом рук «верховного диктатора», а сложилась исторически вследствие обособленного географического положения страны и отличия этнического состава ее населения (преобладание индейского элемента) от национального облика других областей Рио-де-ла-Платы. К этим факторам после 1811 г. прибавилось враждебное отношение соседей к политической независимости Парагвая. В связи с позицией Буэнос-Айреса, активными действиями Артигаса, вооруженными столкновениями [226] с португальцами в первые годы правления Франсии изоляция, как указывает Уильямс, была и в самом деле большей, чем прежняя привычная замкнутость. С 1813 по 1818 г. между Парагваем и соседними странами не поддерживались ни дипломатические контакты, ни торговые отношения, если не считать торговли с португальскими купцами Мату-Гросу ¹⁴⁶. Однако с 1818 г., несмотря на формальные запреты и экономическую блокаду Парагвая, фактически развернулся довольно интенсивный товарообмен с Буэнос-Айресом, шедший через Пилар. После кратковременного перерыва в 1820—1821 гг., вызванного обострением отношений между правительством Франсии и каудильо Энтре-Риос Рамиресом, он с начала 1822 г. возобновился и не прекращался на протяжении всего последующего периода диктатуры, равно как и начавшаяся в 1823 г. торговля с бразильцами в Итапуа ¹⁴⁷.

Помимо внушительных масштабов внешней торговли укоренившееся представление о строгой изоляции Парагвая опровергается, по словам Уильямса, отношением Франсии к иностранцам. Признавая приводимые обычно в литературе факты насильственного задержания Бонплана, Ренггера и Лоншана, а также других европейцев, по тем или иным причинам внушавших Франсии подозрение, арестов и переселения из пограничных районов уроженцев Корриентес, Энтре-Риос, Санта-Фе, ограничения влияния иностранцев в коммерческой и прочих сферах, он считает гораздо более показательным неизменное предоставление «верховным диктатором» убежища сотням людей, бежавших из Бразилии и прибрежных провинций, включая беглых рабов ¹⁴⁸. К этому следует добавить, [227] что последних не только принимали и размещали, но тем, кто не имел профессии, давали землю, семена, волов и необходимый сельскохозяйственный инвентарь. Кроме того, с 1812 по 1840 г. в Парагвай въехало значительное число свободных негров ¹⁴⁹.

В итоге Уильямс приходит к заключению, что практически изоляция Парагвая ограничивалась главным образом областью официальных, дипломатических сношений с другими странами, причем была не столько обусловлена собственной позицией Франсии, сколько навязана ему политикой соседних государств. Реальная же ситуация была такова, что, за исключением чисто официальной сферы, изоляция страны при Франсии являлась немногим большей, чем до его прихода к власти ¹⁵⁰.

Хотя не во всем можно согласиться с американским исследователем, высказываемые им соображения заслуживают серьезного внимания. Вряд ли правомерно считать изоляцию в каком бы то ни было смысле субъективной, сознательной целью правительства Франсии, неизменным принципом его политики. Видимо, есть основания рассматривать ее скорее как следствие позиции Буэнос-Айреса, Бразилии и других государств, в частности их отказа официально признать независимость Парагвая. Но, разумеется, эта проблема нуждается в дополнительном изучении.
* * *

Изоляционистская политика Франсии во многом определила хозяйственное развитие Парагвая в период диктатуры. Отрезанная от внешних рынков, страна была вынуждена самостоятельно производить хотя бы минимально необходимую продукцию, что неизбежно привело к экономической автаркии государства. Это обстоятельство оказало далеко не одинаковое влияние на состояние тех или иных отраслей парагвайской экономики. [228]

Внешняя торговля если и не пришла полностью в упадок (благодаря коммерческим операциям в Итапуа и Пиларе), то была, по существу, парализована. Судоходство фактически прекратилось. В Асунсьоне и других портах стояло без движения большое число судов ¹⁵¹, а на складах скопились и гнили огромные запасы йербы-мате, табака, высококачественной древесины и других товаров, предназначенных на экспорт ¹⁵². Объем вывоза, стоимость которого в первой половине второго десятилетия XIX в. составляла не менее 1,2 млн., а по другим данным, достигала даже 1,5—2 млн. долл. в год ¹⁵³, сократился во много раз. Мы не располагаем цифрами по Парагваю в целом, но имеется красноречивое свидетельство И. Р. Ренггера, посетившего в конце 1821 г. Консепсьон, куда доставляли йербу со всех концов страны. 10 лет назад, отмечал Ренггер, это был цветущий город, где ежегодно продавали от 128 до 176 тыс. арроб йербы (т. е. примерно от трети до половины того количества, которое тогда вывозилось из Парагвая¹⁵⁴). В 1821 г. сюда поступило всего 8 тыс. арроб. В результате столь резкого сокращения торговли этим важным продуктом Консепсьон утратил, по словам Ренггера, свое прежнее значение ¹⁵⁵. Из Итапуа в конце 20-х годов вывозилось ежегодно 45 тыс. арроб (517,5 тыс. кг) табака, а в первой половине 30-х годов — в среднем по 410 тыс. кг в год ¹⁵⁶.

Товары, доставлявшиеся бразильцами в Итапуа, либо приобретались для административных или военных нужд, либо непосредственно обменивались на изделия парагвайского ремесла и сельскохозяйственные продукты. К тому [229] же все ввозившиеся товары облагались пошлиной, размер которой номинально составлял 19%, фактически же достигал 28% их стоимости. Кроме того, при продаже оптом и в розницу взималась еще 4-процентная алькабала, сумма которой устанавливалась для каждого купца, исходя из объема произведенных им оптовых закупок. Пошлина на предметы экспорта составляла примерно 9% ¹⁵⁷. Прекращение регулярных внешних торговых связей отразилось и на внутренней торговле.

Многие парагвайские купцы разорились и переселились в сельские районы, где стали заниматься земледелием или ремеслом. Денежное обращение сократилось ¹⁵⁸. В связи с закрытием ряда частных торговых предприятий правительство открыло государственную лавку, куда поступали товары, закупленные у бразильцев в Итапуа. Но ее главной функцией являлось снабжение армии обмундированием ¹⁵⁹. Вследствие сокращения торговли лишились работы тысячи людей, занятых переработкой йербы-мате, выращиванием табака и сахарного тростника, рубкой леса и заготовкой древесины, матросы, корабельные плотники и др. Численность населения Асунсьона, составлявшая в 1819 г. 14—15 тыс. человек, к 1825 г. уменьшилась до 10 тыс. ¹⁶⁰ Консепсьон, Вильяррика и другие города, являвшиеся прежде торговыми центрами, обезлюдели и пришли в запустение.

Вместе с тем порожденная изоляцией экономическая автаркия способствовала развитию промышленности и сельского хозяйства. Оно происходило не стихийно, а являлось в значительной мере результатом политики, [230] проводившейся правительством Франсии. Государство активно вмешивалось в хозяйственную жизнь, направляло ее, регулировало и контролировало производство. Резкое сокращение импорта оно стремилось компенсировать расширением ассортимента отечественной продукции, с тем чтобы обеспечить страну всем необходимым. В то же время уменьшилось производство экспортных продуктов. Таким образом, сама структура парагвайской экономики претерпела существенные изменения.

Раньше большая часть сельского населения Парагвая занималась разведением и переработкой йербы-мате, а также табака, сахарного тростника, маниоки, заготовкой древесины. Йерба-мате, табак, древесина составляли важнейшие статьи парагвайского вывоза. Зато злаки, хлопок, скот и многое другое ввозились из Буэнос-Айреса, Корриентес, Энтре-Риос ¹⁶¹. В связи с ограничением, а затем почти полным прекращением внешней торговли пришлось сократить объем производства экспортных культур и принять меры к внедрению тех продуктов, которые прежде импортировались. Франсиа приказал в обязательном порядке возделывать в определенных, указанных им районах пшеницу и хлопок, разводить рис, кукурузу, овощи. Когда в конце 1819 г. в результате нашествия саранчи из Чако погибли почти все посевы, он распорядился произвести сев вторично и ко всеобщему удивлению в 1820 г. был собран богатый урожай¹⁶². С тех пор в Парагвае стали снимать по два урожая в год¹⁶³. Однако немалая часть производимых сельскохозяйственных продуктов была обречена на уничтожение, и все старания использовать излишки оказались напрасными. Франсиа отверг предложение министра финансов Альвареса о продаже избыточной [231] продукции за границу, сделанное в 1833 г., который был необыкновенно урожайным. А в 1837 г. землевладелец Рикардо Морель за аналогичную инициативу угодил в тюрьму ¹⁶⁴.

Правительство уделяло также значительное внимание развитию скотоводства — разведению лошадей, крупного рогатого скота, мулов — и добилось в этом отношении немалых успехов. Рост поголовья превысил даже потребности населения. «Я не знаю, что делать с таким большим количеством скота»,— писал диктатор 3 сентября 1830 г. делегату Итапуа, приказывая забить всех яловых коров ¹⁶⁵.

Важное значение для подъема сельского хозяйства имела аграрная политика Франсии. Как уже указывалось, в колониальном Парагвае часть земли принадлежала испанской короне. Во второй половине XVIII в. королевский земельный фонд существенно увеличился за счет владений иезуитов. Но он использовался далеко не полностью. С провозглашением независимости эти земли перешли в собственность парагвайского государства. В дальнейшем государственный сектор пополнился конфискованными поместьями испанцев, участников антиправительственных заговоров и других политических противников режима, умерших иностранцев, а также секуляризованными церковными и монастырскими землями. В сентябре 1825 г. правительство потребовало от всех землевладельцев в трехмесячный срок представить документы, подтверждающие их права на землю, и в феврале 1826 г. конфисковало собственность тех, кто таковых не имел ¹⁶⁶.

В результате всех этих мер около половины территории Восточного Парагвая (наиболее освоенной и густонаселенной части страны, расположенной к востоку от р. Парагвай) и обширная пустынная область Чако на западном [232] берегу Парагвая, где обитали кочевые индейские племена, оказались в руках государства.

Часть национализированных земель была распродана либо за умеренную плату сдана в бессрочную аренду, с обязательным условием использовать арендуемые участки для занятия земледелием или скотоводством. Другая же часть государственной земли явилась базой для создания животноводческих хозяйств, где в основном разводились лошади и рогатый скот. При них имелись также дубильни, поставлявшие кожу. Кроме того, в этих хозяйствах выращивались иногда (в сравнительно небольших количествах) йерба-мате, табак, пшеница и другие культуры. Такого рода государственные имения и фермы возникли на основе существовавших в конце колониального периода около 40 королевских эстансий, переименованных с 1813 г. в «эстансии родины», или «эстансии республики» ¹⁶⁷.

К 1818 г. в Парагвае насчитывалось 50 казенных эстансий и 22 более мелких хозяйства (puestos de la República), рассеянных по всей стране — от Консепсьона до Итапуа. 14 из них находились в радиусе 30 км от Асунсьона, 10 — в районе Вильяррики, 17 — южнее Тебикуари, 4 — в районе Пилара и т. д.¹⁶⁸

На протяжении 20—30-х годов число государственных хозяйств (эстансий и пуэстос) увеличилось за счет конфискованного имущества церкви и светских собственников. Среди других в руки правительства перешли обширные владения семейств Йегрос и Монтьель, две эстансии Кабаньяса (имевшие в общей сложности почти 5,5 тыс. голов крупного рогатого скота и лошадей) и др.¹⁶⁹ Самой крупной являлась эстансия Суруби, близ Вильеты, созданная вскоре после прихода Франсии к власти¹⁷⁰. Поголовье эстансии Табапи (юго-западнее Парагуари) достигало в 1826 г. 4 тыс. Здесь были заняты 392 раба и 23 свободных негра-гуртовщика, а 145 семей арендовали земельные участки ¹⁷¹. [233]

Государственные хозяйства обеспечивали кавалерию лошадьми, а солдат и городское население — мясом и некоторыми другими видами продовольствия. Наряду с этим они поставляли значительную часть крупного рогатого скота и кож, продававшихся государством иностранным купцам в Итапуа и Пиларе ¹⁷². Из кожи изготовлялись военное снаряжение и другие изделия. «Эстансиями родины» руководили управляющие, назначавшиеся диктатором. Они ежемесячно представляли подробные отчеты о своей деятельности ¹⁷³.

Правительство Франсии поощряло развитие мелких и средних хозяйств, занимавших около половины территории Восточного Парагвая. Что же касается крупного частного землевладения, которое вообще не получило большого распространения в стране, то его удельный вес в результате проводившейся Франсией политики стал еще менее значительным ¹⁷⁴.

Техника земледелия отличалась крайней простотой. Обычно вырубался участок леса, после чего оставшиеся стволы и выкорчеванные пни сжигались, а земля перекапывалась. Жирный лесной чернозем, перемешанный с золой, давал обильный урожай без особой обработки, удобрения и орошения почвы. При уменьшении плодородия расчищался новый участок, а истощенная земля оставалась под паром ¹⁷⁵.

Среди основных сельскохозяйственных культур большое значение сохраняла кукуруза, занимавшая важное место в рационе парагвайцев ¹⁷⁶ и использовавшаяся в качестве корма для лошадей и домашней птицы. Широкое распространение имела маниока, также часто употреблявшаяся в пищу. Из-за жаркого климата пшеницу сеяли преимущественно в провинции Мисьонес, и то в небольшом количестве. Гораздо лучше в Парагвае произрастал [234] рис ¹⁷⁷. Отсутствие возможностей регулярного ввоза и вывоза заметно повлияло на структуру земледелия: меньше стали разводить сахарный тростник, зато значительное развитие получили возделывание хлопка (необходимого для изготовления одежды), выращивание гороха и овощей. Вследствие прекращения импорта оливкового масла резко возросло производство арахиса, из бобов которого стали давить масло ¹⁷⁸.

В целом за годы диктатуры в области сельского хозяйства был достигнут заметный прогресс. Вырос государственный сектор, не использовавшиеся прежде земли теперь обрабатывались, внедрялись новые продовольственные и технические культуры, увеличилось поголовье скота. Правда, в конце 30-х годов оно несколько сократилось в связи с эпизоотией клеща¹⁷⁹, занесенного в 1838 г. бразильскими волами через Итапуа. После безуспешных попыток приостановить распространение эпизоотии при помощи систематических осмотров животных, устройства карантина, применения различных мазей, промывки шерсти и т. п. Франсиа разослал отряды солдат с приказом забить весь зараженный скот (кому бы он ни принадлежал — государству или частным владельцам) и сжечь шкуры. В результате многие богатые скотоводы превратились чуть ли не в нищих, а бедняки лишились тех нескольких волов и дойных коров, которых имели ¹⁸⁰. Однако уже в 1840 г. был зафиксирован значительный прирост поголовья ¹⁸¹.

Развитию сельского хозяйства способствовали налоговые реформы первой половины 30-х годов. 24 октября 1830 г. церковная десятина была заменена 5-процентным [235] подоходным налогом на продукцию земледелия и скотоводства. Эта мера мотивировалась обременительностью десятины для населения ¹⁸². Одновременно упразднялись пошлина на производство йербы-мате и военный налог, а размер алькабалы уменьшался вдвое (с 4 до 2%) ¹⁸³. 26 апреля 1832 г. был отменен налог на скот зимнего приплода (за исключением некоторых районов), а 26 октября 1835 г. эта льгота распространена на всю территорию страны. Тогда же налог на скот летнего приплода был снижен с 5 до 4%, алькабала — до 1% ¹⁸⁴.

В условиях экономической автаркии происходил ощутимый рост мануфактур и ремесла. Вследствие ограничения, а затем почти полного прекращения ввоза промышленных изделий для удовлетворения самых элементарных потребностей населения необходимо было наладить производство различных видов продукции, ранее не выпускавшихся в Парагвае. Если раньше в стране вырабатывался лишь один вид ткани из хлопка, то теперь стали выпускать и другие сорта ¹⁸⁵, ткали шерсть, изготовляли пончо разной расцветки, лошадиные попоны, гамаки, глиняные кувшины, расписные сосуды для мате. Некоторые состоятельные жители Асунсьона имели в окрестностях столицы поместья и фермы, где не только разводили различные сельскохозяйственные культуры, молочные породы скота, домашнюю птицу, но было также налажено производство сахара, крахмала, тканей, дубленых кож ¹⁸⁶. Получили развитие кузнечное, слесарное, ювелирное дело ¹⁸⁷. [236]

Были созданы казенные предприятия по изготовлению вооружения и прочей боевой техники: оружейные мастерские в Асунсьоне и Пиларе; мастерская, выпускавшая пушечные лафеты; корабельные верфи, где строились шлюпы, канонерки и другие военные суда. Изготовлялось обмундирование для разных родов войск ¹⁸⁸. Государство полностью монополизировало заготовку древесины. Большое внимание уделялось строительству и ремонту дорог, мостов ¹⁸⁹, каналов, реконструкции столицы ¹⁹⁰ и другим общественным работам. Правительство поощряло и субсидировало промышленное развитие.

Поскольку обученных кадров рабочей силы не хватало, очень остро стоял вопрос о повышении квалификации ремесленников, расширении их специализации и овладении новыми профессиями ¹⁹¹. Чтобы добиться этого, подчас применялись, если верить некоторым очевидцам, весьма жестокие методы. Так, Ренггер и Лоншан рассказывают, будто Франсиа, недовольный качеством солдатских ремней, скроенных неким асунсьонским башмачником, в «воспитательных» целях велел соорудить виселицу и пригрозил повесить несчастного ¹⁹². Этот урок оказал, по словам Робертсонов, благотворное влияние на всех ремесленников, которые с тех пор стали работать гораздо лучше ¹⁹³.

Хотя технический уровень ремесленного и мануфактурного производства оставался относительно невысоким, его объем значительно увеличился, а качество продукции улучшилось.

Несмотря на резкое сокращение товарооборота, финансовое положение Парагвая было неплохим. Уменьшение [237] суммы собираемых таможенных пошлин и алькабалы, являвшихся ранее главной статьей государственных доходов ¹⁹⁴, на протяжении ряда лет компенсировалось поступлениями в результате конфискаций, контрибуций, реквизиций, штрафов, принудительных займов. Весомым вкладом в парагвайский бюджет стала выручка от продажи приезжим коммерсантам и на местном рынке скота, кож и иной продукции, поставлявшихся «эстансиями родины». В 1838 г. она превысила 67,5 тыс. песо, покрыв почти половину всех правительственных расходов ¹⁹⁵. Кроме того, казна пополнялась за счет арендной платы, налогов и сборов ¹⁹⁶, выдачи лицензий на ввоз и вывоз товаров, присвоения правительством муниципальных доходов и т. д. ¹⁹⁷

Значительную часть государственных средств поглощали военные расходы. Но, поскольку содержание административного аппарата обходилось сравнительно недорого, на казенных предприятиях и общественных работах трудились преимущественно заключенные, а вольнонаемные работники оплачивались весьма скудно ¹⁹⁸, доходная часть бюджета превышала расходную. Более того, до конца 20-х годов денежные накопления росли: в 1815 г. они составляли 107 087 песо, в 1816 г.— 209 457, в 1820 г.— 264 068, а в 1827 г.— 416 794 ¹⁹⁹. И хотя в связи с отменой некоторых налогов и снижением других в первой половине 30-х годов, а также увеличением бесплатных раздач населению к 1837 г. наличность парагвайской казны уменьшилась до 281 749, а к 1840 г. до 224 881 песо ²⁰⁰, сальдо оставалось активным на протяжении всего периода диктатуры. [238]

В системе направляемой экономики принцип правительственного регулирования и контроля применялся не только в производственной сфере, но и при распределении материальных благ. В 1821 г. Франсиа ввел максимум цен на муку, а в следующем году — на говядину. В апреле 1824 г. он утвердил установленные кабильдо Асунсьона новые максимальные цены на мясо, а также на кукурузу, маниоку и соль. Чиновник, ведавший рынком столицы, ежедневно определял цены на продукты питания ²⁰¹. Продажа дефицитных товаров была строго нормирована. Например, в одни руки отпускалось не более двух рулонов бумаги, причем в первую очередь ее выдавали школьникам, затем военным и уж потом — всем остальным ²⁰².

Часть продовольствия, производимого в государственных хозяйствах, распределялась на льготных условиях или раздавалась бесплатно нуждающимся семьям. Такого же порядка Франсиа придерживался в отношении скота, одежды и других предметов первой необходимости. В начале 1824 г. он дал указание распределить среди населения Консепсьона 1 тыс. лошадей и обещал выделить самым неимущим жителям этого района 600 голов крупного рогатого скота, а также в связи с приближением зимы прислать партию пончо и ткани для изготовления одежды. 27 апреля 1829 г. диктатор приказал властям Вильяррики пригнать с эстансии Росарио 800 коров и раздать их беднякам ²⁰³.

В январе следующего года делегат Итапуа доложил Франсии, что из Сантьяго поступили для выдачи населению 180 головных уборов и 20 арроб соли. В том же году правительство отправило в Куругуати с целью обеспечения нужд бедноты округа сталь, предназначенную на клинья для топоров и мачете ²⁰⁴. 3 сентября 1830 г. Франсиа распорядился о раздаче скота наиболее нуждающимся жителям Вильяррики, Консепсьона и Куругуати, а 22 апреля 1831 г. предписал бесплатно распределить одежду и домашнюю утварь среди бедного населения [239] Консепсьона ²⁰⁵. В связи с реконструкцией столицы многие неимущие семьи, дома которых оказались снесенными, получили денежную компенсацию. Кроме того, на государственные средства было построено около 40 новых домов, сдававшихся за умеренную плату тем, кто остался без жилья ²⁰⁶.

Обращают на себя внимание и некоторые другие стороны деятельности Франсии. Он ввел обязательное бесплатное начальное обучение (для мальчиков до 14 лет) ²⁰⁷ и регулярно посылал в школы инспекторов с целью проверки знаний учащихся. По официальным данным, в сельских школах насчитывалось в 1834 г. 140 учителей. Они получали не только жалованье, но зачастую обеспечивались за казенный счет продовольствием и одеждой ²⁰⁸. Для воспитания детей неимущих родителей правительство основало в столице несколько лицеев типа интернатов, где учеба была организована на военный лад ²⁰⁹. Появились также частные учебные заведения.

Создание довольно широкой сети начальных школ принесло свои плоды. Как отмечали очевидцы, в Парагвае той эпохи редко можно было встретить неграмотного мужчину. «Все жители Парагвая, индейцы и креолы,— констатировал в 1824 г. Грансир,— умеют читать, писать и считать; с этой целью повсюду созданы казенные школы и детей не выпускают оттуда до тех пор, пока местный кабильдо (муниципалитет) не установит, что они достаточно обучены» ²¹⁰. Намного хуже обстояло дело с женским [240] образованием, о чем свидетельствует тот факт, что подавляющее большинство парагвайских женщин, включая принадлежавших к весьма состоятельным семьям, не понимали ни слова по-испански ²¹¹.

Франсиа считал, что задача школы не сводится лишь к обучению детей основам грамоты, а заключается также в том, чтобы воспитать их патриотами и дисциплинированными гражданами, готовыми подчинить свои личные желания интересам нации и воле правительства. Эти идеи «верховный диктатор» сформулировал в составленном им политическом катехизисе ²¹², который использовался в парагвайских школах в качестве учебного пособия.

Поощряя развитие начального образования, Франсиа из страха перед возникновением оппозиции диктатуре стремился ограничить образовательный уровень народа элементарной грамотностью и помешать формированию интеллигенции. С этой целью он, по существу, ликвидировал среднее и высшее образование, закрыв к 1822 г. все учебные заведения, кроме начальных школ. Мотивируя этот шаг, диктатор заявил: «Когда Марс бодрствует, Минерва спит» ²¹³. Учиться за границей молодежь не имела возможности вследствие изоляции страны.

На фоне непрерывных гражданских войн, междоусобиц, анархии, беспорядков, происходивших в соседних государствах, наблюдателей поражало спокойствие, царившее в Парагвае. Как уверял Грансир, по всей республике можно путешествовать днем и ночью, без оружия, не опасаясь за свою жизнь и имущество. Воровство сурово наказывается, и местные власти, а также владелец дома, где совершена кража, обязаны возместить [241] ущерб потерпевшему. «Во всем Парагвае,— продолжал Грансир,— не встретишь нищего: диктатор хочет, чтобы все работали, а его воля является законом. Не увидишь также нужды, как в других странах» ²¹⁴. Видимо, правительству Франсии действительно удалось искоренить или во всяком случае почти ликвидировать преступность, ибо отсутствие ее отмечали даже наблюдатели, приехавшие в Парагвай после смерти «верховного диктатора» ²¹⁵.

Стабильность внутриполитической обстановки, удовлетворительные материальные условия жизни народа, прекращение эмиграции (довольно значительной до революции) способствовали росту численности населения. Точными цифрами мы не располагаем. Но, по данным переписи, проведенной в декабре 1830 г., в стране насчитывалось 375 тыс. жителей (не считая индейцев Чако, которые не были охвачены переписью) ²¹⁶. К концу правления Франсии их число заметно увеличилось и население всего Парагвая, видимо, приближалось к 600 тысячам человек ²¹⁷. [242]

Из сказанного выше следует, что диктатура Франсии — весьма сложное и противоречивое явление. В определенном смысле его политика благоприятствовала развитию ряда отраслей экономики, некоторому росту капиталистических отношений и общему прогрессу страны. Но вместе с тем изоляция Парагвая, строгая централизация и регламентация, отсутствие буржуазно-демократических свобод тормозили этот процесс, обусловливали его однобокий характер. [243]

жүктеу/скачать 4.01 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: