Революция и диктатура в парагвае

Ликвидации экономического отставания страны препятствовала и деятельность ордена иезуитов, обосновавшегося в Парагвае с начала XVII в.³⁸

Первая духовная миссия была основана примерно в 1580 г. недалеко от Асунсьона францисканцами. Почти одновременно Филипп II разрешил «Обществу Иисуса» учредить редукции в Тукумане и Парагвае, и несколько лет спустя там появились его представители. В 1604 г. они объявили об организации «Иезуитской провинции Парагвай» и приступили к созданию миссий. Поскольку индейцы, жившие вокруг Асунсьона, находились уже под влиянием испанцев ³⁹, миссионеры избрали для своей [46] деятельности удаленную от столицы Гуайру, где имелись всего два небольших испанских поселения — Сыодад-Реаль и Вилья-Рика-дель-Эспириту-Санто, окруженные многочисленным индейским населением (только в районе Вилья-Рика насчитывалось, по данным Р. Диаса де Гусмана, свыше 200 тыс, гуарани⁴⁰). Начиная с 1609—1610 гг. иезуиты на протяжении двух десятилетий основали в Гуайре 12 редукций⁴¹. Но непрерывные нападения паулистов, сопровождавшиеся разорением и опустошением миссий, заставили их основателей в начале 30-х годов покинуть эти края. Вместе со своими «подопечными» они перебрались в верховья Параны и Уругвая ⁴² и вскоре подчинили себе значительную часть обитавших там гуарани ⁴³, согнав их в редукции, число которых к концу 50-х годов XVII в. составило 20 ⁴⁴. В 80-х годах в них проживало от 60 до 70 тыс. человек. Впоследствии в этом районе были основаны новые миссии, и к 1706—1707 гг. их общее число достигло 30, а численность населения — около 100 тыс. человек⁴⁵. В дальнейшем она продолжала расти и к началу 30-х годов XVIII в. превысила, по некоторым данным, 140 тыс.⁴⁶, после чего стала уменьшаться. Отдельные исследователи увеличивают максимальную цифру даже до 200—300 тыс.⁴⁷ [47]

Половина редукций была сосредоточена между Параной и Уругваем (примерно на территории нынешних аргентинских провинций Мисьонес и отчасти Корриентес), 8 — в междуречье Параны и Тебикуари, 7 — по левому берегу Уругвая и южнее. Обширная область, где располагались эти 30 миссий, и составляла так называемое «Иезуитское государство в Парагвае». Это название крайне условно. Во-первых, потому, что на территории Парагвая (независимо от того, идет ли речь о провинции, которой в XVII—XVIII вв. управлял губернатор Асунсьона, или об этой стране в ее современных границах) находилась лишь меньшая часть миссий, большая же — приходилась на долю провинции Рио-де-ла-Платы (нынешние Аргентина и Бразилия). Во-вторых, юридически иезуитские редукции не были государственным образованием и не являлись даже особой административно-политической единицей. Их население номинально подчинялось светским властям. Для основания каждой миссии требовалось разрешение губернатора. Индейцы редукций считались подданными испанской короны, подвластными вице-королю Перу, аудиенсии Чаркас, губернатору Парагвая или Рио-де-ла-Платы ⁴⁸ и колониальным чиновникам более низкого ранга, и были обязаны платить подушную подать.

Но на деле иезуиты вели себя весьма независимо и постепенно перестали считаться с гражданской администрацией и «законами Индий». Каждая миссия по завершении обращения гуарани в католичество рассматривалась [48] как приход (doctrina), где в качестве священников власть осуществляли (иногда при помощи назначенных ими индейских коррехидоров и других должностных лиц) два «отца»-иезуита. Жалованье им выплачивалось из суммы, поступавшей в счет подати ⁴⁹. Как часть обширной иезуитской провинции Паракуарии, включавшей все владения ордена в бассейне Рио-де-ла-Платы, 30 редукций гуарани подчинялись находившемуся в Кордове провинциалу, а тот в свою очередь — генералу «Общества Иисуса» в Риме. Будучи высшей инстанцией не только в религиозных вопросах, но и в мирских делах, провинциал со временем узурпировал право назначения священников миссий, по закону являвшееся прерогативой испанских властей.

Фактически независимому положению иезуитских редукций способствовала почти полная изоляция их от внешнего мира. Индейцам запрещалось покидать миссии и даже переходить из одного селения в другое, кроме как с ведома или по поручению «отцов». Не допускались также браки за пределами своего селения ⁵⁰. Посторонние лица, будь то испанцы, креолы, метисы, негры, мулаты, не могли проживать в деревнях гуарани, а с 1724 г. им был совсем закрыт доступ в редукции без специального разрешения провинциала. Но эти строгие правила нарушались, когда того требовали экономические интересы. Так, в порядке исключения допускалось кратковременное (не более двух-трех суток) пребывание парагвайских купцов в Сан-Игнасио-Гуасу и Нуэстра-Сеньора-де-Фе (а с 1742 г. еще в четырех близлежащих селениях, к югу от Тебикуари) ⁵¹, где приезжих размещали в особых постоялых дворах и неусыпно следили за ними ⁵². Для ведения крупных скотоводческих хозяйств, которые иезуиты стали заводить в 20—30-х годах XVIII в. в связи с необходимостью обеспечения миссий мясом ⁵³, им приходилось [49] нанимать креолов или метисов, обладавших соответствующей квалификацией. В 1735 г. провинциал Паракуарии официально санкционировал эту практику. В конце 50-х годов иезуит X. Кардьель указывал, что многие испанцы вместе с семьями живут в редукциях в качестве управляющих асьендами от четырех до восьми лет и дольше ⁵⁴.

Тем не менее общение индейского населения миссий с представителями других этнических групп было настолько незначительным и проходило под столь бдительным надзором иезуитов, что расовое смешение по существу отсутствовало.

Важным фактором укрепления позиций ордена по отношению к светской власти являлось то обстоятельство, что он располагал собственной боеспособной армией, сформированной из вооруженных и обученных гуарани.

Своими успехами иезуиты в известной мере были обязаны и мадридскому правительству, которое в расчете на военную и иную поддержку этой могущественной организации в ряде случаев шло навстречу ее желаниям. Так, Филипп III 5 сентября 1620 г. подтвердил право иезуитов издавать по своему усмотрению правила и распоряжения, предоставленное им папой Павлом III ⁵⁵. В связи с угрозой со стороны паулистов индейцам редукций в начале 40-х годов XVII в., вопреки «законам Индий», было разрешено ношение огнестрельного оружия. О поощрении испанской короной торговли миссий будет сказано ниже.

Особое положение иезуитских редукций привело некоторых историков к выводу о том, что их можно рассматривать как своего рода государство. Так, П. Концельман, соглашаясь с тем, что употребление этого термина в «государственно-правовом» смысле не совсем уместно, в то же время полагает, что с социологической точки зрения владения ордена, контролировавшего определенную территорию с населением и располагавшего атрибутами государственной власти, обладали всеми признаками государства ⁵⁶. Однако более обоснованным представляется, [50] на наш взгляд, мнение М. Фассбиндер, М. Мёрнера и других ученых, склонных считать парагвайские миссии не государством, а составным элементом испанской колониальной империи, имевшим собственную организацию и пользовавшимся известной административной автономией ⁵⁷.

Вопрос о характере социально-экономического строя редукций гуарани XVII—XVIII вв. получил в литературе крайне противоречивое освещение⁵⁸. Некоторые современные авторы заявляют, будто деятельность иезуитов была проникнута благородной и абсолютно бескорыстной заботой об индейцах, их приобщении к христианской религии и европейской цивилизации. Они утверждают, что в редукциях царило полное равенство, отсутствовали какие-либо социальные различия, все средства производства были обобществлены, а индейское население наслаждалось счастьем и благополучием. Рисуя подобную идиллическую картину, К. Люгон определяет общественный строй иезуитских миссий как «христианско-коммунистическую республику гуарани», Л. Воден употребляет понятие «социалистическая теократия» и т. п.⁵⁹ Г. Фурлонг расценивает лаплатское предприятие ордена как «эксперимент, не имевший себе равных в истории человечества», как одну из лучших ее страниц⁶⁰. П. Концельман также считает главной задачей иезуитов обращение индейцев в христианство и обеспечение их материального прогресса. По его мнению, они якобы добились поставленной цели путем проведения экономической и финансовой политики, соответствовавшей особенностям и уровню развития гуарани. Но в противоположность многим историкам, [51] повествующим о трогательной гармонии между индейской паствой и «святыми отцами», Концельман признает, что власть последних основывалась на насилии, что они поработили индейцев, лишили их свободы и т. д.⁶¹

В своем фундаментальном труде, хронологически доведенном до 1700 г., М. Мёрнер, оставляя открытым вопрос о положении гуарани в редукциях, в то же время высказывает предположение, что оно было относительно лучшим по сравнению с остальными индейскими племенами и народами Рио-де-ла-Платы. В подтверждение правильности подобного вывода он ссылается на резкое сокращение численности других лаплатских племен из-за эпидемий, потребления алкоголя, бесчеловечного обращения и жестокой эксплуатации их европейскими колонистами, тогда как население «парагвайских» миссий в течение XVII в. увеличивалось. Мёрнер объясняет это тем, что иезуиты не допускали пьянства среди индейцев, путем строгой изоляции их от белых препятствовали проникновению эпидемических заболеваний, обращались с ними более гуманно, чем светские колонизаторы ⁶². Между тем если в XVII в. за счет создания новых и расширения существовавших иезуитских редукций в бассейнах Параны и Уругвая численность их населения действительно возрастала, то в XVIII в. она временами катастрофически падала. Так, с 1732 по 1736 г. число индейцев в миссиях уменьшилось со 141 тыс. до 107 тыс., а к 1740 г. до 74 тыс. В дальнейшем оно никогда не превышало 100 тыс. человек⁶³. Особенно высока была детская смертность.

В работах многих латиноамериканских и других историков либерального и антиклерикального направления содержится обильный фактический материал, разоблачающий миф о гармонии между иезуитами и индейцами редукций, свидетельствующий о жестоком угнетении гуарани, обреченных на подневольный труд для обогащения ордена, о строжайшей унизительной регламентации всей их жизни, включая самые интимные сферы, и т. д. Последовательно и убедительно подлинная сущность иезуитского «государства» вскрыта в марксистской литературе. Еще П. Лафарг справедливо подчеркивал, что оно отнюдь не [52] было «коммунистическим обществом, в котором все члены принимали участие в производстве земледельческих и промышленных продуктов и в равной мере имели право на пользование этими продуктами»; в иезуитских миссиях «мужчины, женщины и дети — все были обречены на каторжную работу и наказание кнутом и, лишенные всяких прав, прозябали в равных для всех нищете и невежестве… несмотря на колоссальные богатства, созданные их трудом… Христианская республика, основанная иезуитами в Парагвае… оказывается, при ближайшем рассмотрении, очень остроумной и прибыльной смесью крепостничества и рабства. Индейцы, как крепостные, должны были сами производить средства для своего пропитания и, как рабы, были лишены всякой собственности» ⁶⁴. Аналогичная точка зрения высказывалась неоднократно и в советской историографии ⁶⁵.

При характеристике строя «парагвайских» редукций следует иметь в виду, что иезуиты сознательно сохраняли и даже старались увеличить огромную дистанцию, отделявшую от них индейцев в духовном и социальном смысле. Не допуская никакой самостоятельности своей паствы, они стремились полностью контролировать не только ее поступки, но и мысли. Номинально существовавшее в индейских селениях «самоуправление» являлось чистейшей фикцией. Развивая письменность гуарани, миссионеры и ее пытались поставить на службу своим целям: они переводили и издавали ⁶⁶ исключительно религиозные тексты, предназначенные для обучения индейцев ⁶⁷. [53]

Основу экономики миссий составляло сельское хозяйство. Располагая крупным поголовьем скота, они первоначально торговали мясом. Однако вскоре выяснилось, что это занятие не приносит больших прибылей, и тогда главной отраслью их хозяйства стало гораздо более выгодное дело — разведение, сбор и продажа йербы-мате, а также других сельскохозяйственных продуктов. Условия для этого были весьма благоприятными. Иезуиты располагали в достаточном количестве даровой рабочей силой, капиталами, были освобождены от уплаты большинства пошлин и налогов, не обязаны вести торговлю через порт Санта-Фе. Все это делало их опасными конкурентами парагвайцев, несмотря на то, что в погоне за барышом они устанавливали более высокие цены ⁶⁸.

Вследствие конкуренции со стороны иезуитов парагвайские землевладельцы и купцы испытывали недовольство льготами и привилегиями, предоставлявшимися ордену. К тому же в редукциях были сосредоточены значительные людские резервы, которых в провинции не хватало. По словам епископа Асунсьона Касаса, в 1682 г. в Парагвае, включая миссии по правому берегу Параны, проживало менее 39 тыс. человек. Следовательно, общая численность населения всех 20 редукций, достигавшая в то время 60—70 тыс. человек, по крайней мере вдвое, а то и втрое превосходила число жителей провинции. Если же учесть, что подавляющее большинство населения последней составляли метисы, а какую-то часть — креолы и испанцы, то совершенно очевидно, что в миссиях насчитывалось во много раз больше гуарани, чем в провинции Парагвай ⁶⁹, причем процесс перехода индейцев энкомьенд в редукции продолжался. Вражда между парагвайцами и иезуитами усугублялась различиями социальной и политической структур ⁷⁰.

Одним из ранних проявлений этого антагонизма были события 1649 г., когда противник ордена епископ Kápденас, избранный губернатором Парагвая, по настоянию кабильдо Асунсьона велел выдворить иезуитов из города. Однако те апеллировали к аудиенсии Чаркас, которая осудила действия губернатора. По приказу вице-короля [54] на парагвайскую столицу были брошены индейские войска, предоставленные в распоряжение светских властей иезуитами. Город был взят штурмом, Карденас смещен и выслан, а его преемник разрешил миссионерам вернуться обратно ⁷¹.

Долголетняя ожесточенная борьба парагвайцев с иезуитами достигла своей кульминации в 20—30-х годах XVIII в., когда вспыхнуло восстание, направленное против ордена и испанской монархии ⁷².

В 1721 г. креольская верхушка Асунсьона, группировавшаяся вокруг кабильдо, сместила губернатора, который передал иезуитским миссиям пленных иидейцев-пайягуа. захваченных парагвайцами во время очередной военной экспедиции в Чако. Управление провинцией взял на себя Хосе де Антекера, посланный ранее аудиенсией для расследования обвинений, выдвинутых против губернатора. Хотя аудиенсия одобрила действия Антекеры, вице-король распорядился восстановить прежнее положение, и в августе 1724 г. на р. Тебикуари, отделявшей Парагвай от редукций, были сосредоточены войска, сформированные в основном из гуарани миссий. В ответ кабильдо принял решение закрыть училище (колехио), основанное в Асунсьоне иезуитами в 1610 г., и изгнать их из города, а вскоре парагвайское, ополчение под командованием Антекеры наголову разбило индейскую армию. Победа вызвала всеобщее ликование. Антекера с триумфом возвратился в столицу и был провозглашен «отцом и защитником отечества». Тогда по указанию вице-короля против восставших комунерос ⁷³ были направлены войска губернатора Рио-де-ла-Платы, которые при поддержке 6 тыс. индейцев редукций в апреле 1725 г. овладели Асунсьоном. Вернувшиеся в 1728 г. иезуиты возобновили занятия в своем колехио.

В связи с назначением нового губернатора Парагвая, считавшегося сторонником ордена, в 1730 г. в Асунсьоне опять начались волнения. Движение возглавил Фернандо де Момпó, бежавший незадолго до того из лимской тюрьмы, [55] где он познакомился с томившимся там Антекерой. Подобно последнему Момпо утверждал, что воля и права народа выше всех законов и установлений, изданных властями ⁷⁴. Исходя из этой идеи, восставшие отстранили губернатора и образовали Правительственную хунту. Однако угроза наступления армии вице-короля побудила предателей из числа креольских руководителей хунты выдать Момпо врагам. Но движение продолжалось, и, когда в феврале 1732 г. стало известно о казни Антекеры и его сподвижника Хуана де Мены ⁷⁵, кабильдо вновь постановил удалить иезуитов, которых считали главными виновниками кровавой расправы. Некоторые из них были убиты возмущенной толпой. Комунерос с оружием в руках воспротивились попыткам назначенного вице-королем губернатора добиться возвращения ордена и в сентябре 1732 г. нанесли поражение королевским войскам. Поскольку сам губернатор погиб в бою, восставшие избрали его преемника. Лишь в марте 1735 г. властям Рио-де-ла-Платы, при помощи 8-тысячной индейской армии, удалось наконец подавить восстание и полностью сломить сопротивление комунерос. Их руководители были повешены или брошены в тюрьму. Иезуитов восстановили в прежних правах, у кабильдо Асунсьона в наказание отняли политические функции, а провинцию лишили традиционной привилегии избрания губернатора.

Оценивая характер и историческое значение движения комунерос, ряд авторов указывают, что в борьбе против иезуитов и поддерживавшего их мадридского правительства оно выдвинуло, по существу, идею народного суверенитета, во многом предвосхитив, таким образом, принципы Великой французской революции, а также освободительной войны первой четверти XIX в. в Испанской Америке ⁷⁶. Однако X. М. Эстрада подчеркивает, что, [56] говоря о «власти большинства», предводители комунерос фактически подразумевали не столько суверенитет народа или самостоятельность Парагвая в целом, сколько городское самоуправление Асунсьона, т. е. отстаивали привилегии его господствующей олигархии ⁷⁷ в ущерб остальной провинции, прежде всего сельским районам. Рассматривая лозунги, провозглашавшиеся в ходе этого движения, как анахроничные и даже с политической точки зрения реакционные, Эстрада тем не менее считает, что оно сыграло исторически прогрессивную роль, доказав возможность бороться за свои права (как бы они ни понимались) ⁷⁸.

Несмотря на разгром комунерос, отношение к иезуитам на Рио-де-ла-Плате становилось все более враждебным. В Мадрид поступали доносы с обвинениями по их адресу. Это вызвало у испанского правительства известное недоверие и побудило провести тщательную инспекцию миссий гуарани. Однако результаты ее оказались вполне благоприятными для «Общества Иисуса». После подведения итогов ревизии Советом по делам Индий в соответствии с его рекомендациями Филипп V издал 28 декабря 1743 г. указ, одобрявший порядки, установленные в иезуитских редукциях, и их экономическую деятельность, а также подтверждавший предоставленные им льготы (меньший размер подати, право гуарани носить огнестрельное оружие и т. д.). Критическая часть указа сводилась к требованию обучать индейцев испанскому языку ⁷⁹.

К середине XVIII в. усилилась угроза Парагваю с севера. Продвигаясь со стороны Мату-Гросу, португальцы [57] стремились закрепиться на р. Парагвай. Пользуясь затруднительным положением провинции, индейские племена Чако активизировали свои нападения. Чтобы отразить натиск, нужна была большая боеспособная армия. Но испанцы, напуганные восстанием комунерос, не решались создавать такие формирования. Они предпочли урегулировать отношения с Португалией ценой территориальных уступок. 13 января 1750 г. в Мадриде был подписан «договор о границах», согласно которому Испания признала португальскими владениями Гуайру, земли севернее 21-й параллели (к северу от рек Ягуари и Мботетей), а также по левому берегу Уругвая, где были расположены семь миссий гуарани⁸⁰. Передача территории указанных редукций Португалии вызвала противодействие иезуитов, тем более что они и их паства должны были покинуть обжитые места и переселиться на другой берег Уругвая. Поскольку подобная перспектива не привлекала и индейцев, те не без влияния миссионеров подняли восстание, известное под названием «войны семи редукций». Хотя оно было в 1756 г. подавлено совместно испанскими и португальскими войсками, сопротивление иезуитов и гуарани заставило обе стороны 12 февраля 1761 г. аннулировать Мадридский договор ⁸¹.

Последняя треть XVIII в. ознаменовалась событиями, оказавшими заметное влияние на судьбы Парагвая. В 60—80-х годах монархия Бурбонов провела, как известно, серию реформ, вытекавших из общего направления политики Карла III — испанской разновидности «просвещенного абсолютизма». Одним из первых важных для американских колоний мероприятий был акт об изгнании иезуитов из Испании и всех ее владений, изданный 27 февраля 1767 г.⁸² Многие обстоятельства, обусловившие этот [58] несколько неожиданный шаг (поскольку ранее испанская корона явно поощряла деятельность «Общества Иисуса» в Америке), остаются до сих пор неясными, и мы не намерены в данной работе углубляться в этот сложный вопрос, нуждающийся в специальном исследовании. Можно предположить, что реформаторы в правительстве Карла III, добивавшиеся укрепления и консолидации колониальной империи на базе усиления ее «испанизации», рассматривали иезуитский орден и его многочисленные миссии как препятствие к достижению этой цели. Такая позиция тем более вероятна, что роль, которую сыграли иезуиты в возникновении «войны семи редукций», заставила усомниться в их лояльности ⁸³.

Власти Рио-де-ла-Платы выполнили королевское предписание с некоторым опозданием: лишь в июне—августе 1768 г. в редукциях Параны и Уругвая были произведены аресты, а затем высылка миссионеров и конфискация их имущества ⁸⁴. К тому времени в 30 миссиях насчитывалось, судя по всему, около 100 тыс. индейцев ⁸⁵.

После изгнания иезуитов бывшие редукции постепенно были вовлечены в сферу экономического и политического влияния соседних испанских колоний, причем вследствие своего промежуточного географического положения и неопределённого административного статуса ⁸⁶ вскоре [59] стали яблоком раздора между Парагваем и его южным соседом — провинцией Рио-де-ла-Плата.

Для управления территорией миссий в каждую из них были назначены королевские чиновники (administradores de pueblos), задачей которых являлось создать условия для их освоения новыми хозяевами — светскими колонизаторами. Чтобы облегчить проникновение последних в область, ранее им почти недоступную, надо было прежде всего покончить с запретами и ограничениями, существовавшими при иезуитах. С этой целью губернатор Рио-де-ла-Платы Букарели-и-Урсуа уже 25 августа 1768 г. разрешил испанцам селиться в бывших редукциях гуарани и даже вступать в брак с индианками ⁸⁷. Из тех же соображений он предписал приходским священникам обеспечить обучение индейцев на испанском языке, дабы они умели читать и писать по-испански ⁸⁸ (напомним, что в иезуитских миссиях употреблялся исключительно гуарани: в школьном преподавании, церковных проповедях, повседневном общении и т. д.). Об этом говорилось и в указе Карла III от 10 мая 1770 г. По повелению короля в Асунсьоне было основано первое светское среднее учебное заведение — «Реаль колехио и семинарио де Сан-Карлос» (обычно именуемое «Колехио каролино»), где с 1783 г. начались занятия ⁸⁹.

Естественно, что парагвайская верхушка была недовольна распространением власти Буэнос-Айреса на бывшие редукции. Это обстоятельство, видимо, учитывало мадридское правительство при создании в 1776 г. вице-королевства Рио-де-ла-Платы, объединившего территорию, подведомственную аудиенсии Чаркас: в рамках его область миссий, преобразованная в отдельную провинцию Misiones del Paraguay, получила самостоятельный административный статус⁹⁰. Указ 1782 г. предусматривал деление нового вице-королевства на 8 интендантств ⁹¹ и 4 [60] более мелкие военно-политические единицы (gobiernos político-militares), совершенно независимые друг от друга и пользовавшиеся примерно одинаковыми правами. Интендантствами стали Буэнос-Айрес, Парагвай и другие провинции, а Мисьонес оказалась на положении gobierno político-militar ⁹².

Однако превращение редукций в нечто административно обособленное как от Асунсьона, так и от Буэнос-Айреса отнюдь не удовлетворило парагвайцев, тем более что Буэнос-Айрес являлся не только главным городом интендантства, но и резиденцией вице-короля, которому теперь непосредственно подчинялись власти Мисьонес. 13 апреля 1784 г. губернатор-интендант Парагвая Мело де Португаль потребовал возвращения территорий 13 миссий, расположенных по обоим берегам Параны, до середины 20-х годов XVIII в. юридически принадлежавшей к провинции Парагвай.

Вице-королю Лорето пришлось уступить этим настояниям, и через три месяца вопрос был решен: отдельное управление Мисьонес упразднено, упомянутые 13 бывших редукций переданы Парагваю, а остальные 17 (в бассейне Уругвая) включены в состав интендантства Буэнос-Айрес ⁹³.

Эти территориально-административные изменения означали стабилизацию южной границы Парагвая, которая с того времени проходила в основном по Паране ⁹⁴. Что же касается восточной и северной границ, то испано-португальский договор, подписанный 1 октября 1777 г. в Сан-Ильдефонсо, подтверждал в основном демаркационные рубежи, установленные Мадридским договором, в частности закрепил права Португалии на Гуайру и области севернее 21-й параллели ⁹⁵. Тем не менее португальцы, проникнув в верховья р. Парагвай, заложили на ее западном берегу форты Альбукерке и Коимбру. Возникла угроза их дальнейшего продвижения на юг, в направлении [61] Баии-Негры⁹⁶. Чтобы сдержать натиск с севера, парагвайцы в 1792 г. построили на правом берегу Парагвая, южнее Баии-Негры, форт Бурбон (в дальнейшем Олимпо).

С изгнанием иезуитов облик их бывших владений резко изменился. Созданная ими система хозяйства перестала функционировать. Земледелие, скотоводство, ремесло, торговля пришли в упадок. В индейских селениях обосновались «испанские» (разумеется, среди них было много креолов и метисов) купцы и землевладельцы, арендовавшие землю, а затем нередко присваивавшие ее. Тем или иным путем в их руки попал ряд участков к югу от Тебикуари⁹⁷. Известный французский путешественник и натуралист Огюст де Сент-Илер, посетивший в начале 20-х годов XIX в. редукции на левом берегу Уругвая, отмечал, что после высылки миссионеров у индейцев отняли скот и лучшие пастбища, их дома разрушены, часть жителей голодает ⁹⁸.

Участившиеся злоупотребления заставили власти вновь прибегнуть к ограничительным и запретительным мерам. Так, 26 марта 1797 г. интендант Парагвая приказал чиновнику, управлявшему одним из селений гуарани, не допускать пребывания испанцев более трех дней подряд и требовать, чтобы они платили общине за свое содержание. Королевский указ 1803 г. упразднял принятый в миссиях порядок коллективного владения землей и предписывал передать ее индейским семьям. Полученные таким образом участки не подлежали отчуждению, и вообще король высказался против приобретения испанцами земель в пределах селений индейцев ⁹⁹.

В связи с упадком редукций, усиленным проникновением испанцев, креолов и метисов, разорением общин гуарани многие индейцы вопреки запрещению властей переселялись в города, в другие сельские районы или уходили в леса и горы. В результате число жителей 13 парагвайских миссий, возросшее с 1750 по 1767 г. с 38 800 до [62] 43 100, к 1784 г. уменьшилось до 19 600, а к 1801 г.— до 15 200 человек ¹⁰⁰. Общая численность коренного населения Мисьонес за последнюю треть XVIII в. сократилась в 2—3 раза и к началу XIX в. не превышала 40 тыс.¹⁰¹ Но бегство населения было, как считает Р. А. Уайт, не причиной, а следствием разорения провинции, вызванного, по его мнению, главным образом деформацией прежней экономической структуры ¹⁰².

Несмотря на то, что изгнание иезуитов отрицательно сказалось на экономическом состоянии редукций, удаление могущественного «Общества Иисуса», контролировавшего юго-восточную часть Парагвая, имевшего в своем распоряжении множество рабочих рук и являвшегося опасным торговым конкурентом, сопровождалось переменами позитивного характера. Оно способствовало превращению страны в единое хозяйственное и политическое целое, вовлечению в процесс метисации новых групп населения, повышению его мобильности, а также некоторому росту мелкого и среднего землевладения за счет бывших владений ордена, хотя большая их часть перешла в собственность короны.

Став с образованием вице-королевства Рио-де-ла-Платы его составной частью в качестве одного из интендантств, Парагвай получил возможность вывозить свою продукцию через Буэнос-Айрес, которому в 1778 г. было предоставлено право свободной торговли с метрополией. 9 июня 1779 г. мадридское правительство отменило систему «puerto preciso» ¹⁰³. Либерализация торгового режима благоприятно отразилась на состоянии парагвайской экономики. Прежде всего она стимулировала разнообразие и увеличение товарности сельского хозяйства, основной отраслью [63] которого продолжало оставаться земледелие, где было занято большинство населения. Расширилось производство йербы-мате. В связи с возросшим спросом на табак и освобождением от военной службы лиц, занимавшихся его выращиванием, значительное развитие получило табаководство ¹⁰⁴, но его подъем оказался кратковременным. Введение табачной монополии (1779 г.) поставило производителей в крайне тяжелые условия. Отныне они не имели права сами продавать снятый ими урожай, а обязаны доставлять его в казенную контору, где принималась обычно лишь часть товара, причем за арробу ¹⁰⁵ платили 2 песо, а продавали по 9½ песо ¹⁰⁶. Табак же наилучшего качества, как правило, браковали и, пользуясь безвыходным положением владельца, скупали через подставных лиц по еще более низкой цене. В результате производство табака вскоре заметно сократилось ¹⁰⁷.

Возделывались такие традиционные культуры, как сахарный тростник, маниока, хлопок, апельсины, ананасы, предпринимались попытки разводить фасоль, какао, кофе и др. Большое значение имели сбор меда, заготовка высокосортной древесины. В районах Консепсьона, Пилара, бывших иезуитских миссий преобладало скотоводство. Однако вследствие однобокой «чайной» ориентации сельского хозяйства и недостатка рабочей силы ощущалась хроническая нехватка некоторых продуктов питания (в частности, пшеницы) и других предметов первой необходимости ¹⁰⁸.

В Асунсьоне и остальных городах развивались ремесла и кустарное производство, появились новые столярные и ювелирные мастерские, судостроительные верфи, пекарни, предприятия по переработке сахарного тростника, [64] изготовлению патоки, водки, обжигу кирпича и т. д. Но они снабжали своими изделиями преимущественно местный рынок. В вывозе же почти полностью доминировала сельскохозяйственная и лесная продукция: йерба-мате, табак, мед, древесина ¹⁰⁹. Одним из немногих исключений были корабельные канаты, пользовавшиеся в эпоху испано-английских войн конца XVIII — начала XIX в. значительным спросом со стороны испанского флота, который базировался в Монтевидео ¹¹⁰.

Сальдо внешнеторгового баланса Парагвая в конце XVIII в. было, как правило, активным: экспорт по стоимости в два с лишним раза превышал импорт ¹¹¹. Ввозились ткани, белье, шляпы, галантерея, бумага, инструменты, замки, зеркала, очки, воск, краски, зерно, мука, вино ¹¹². Внешняя торговля велась преимущественно с Буэнос-Айресом и другими хозяйственными центрами вице-королевства (Санта-Фе, Корриентес). Основными транспортными артериями являлись Парана и Парагвай. Товары перевозились на лодках, шаландах и других мелких судах, построенных на парагвайских верфях. Каждый рейс, особенно вверх по реке, занимал очень много времени ¹¹³. Внутри страны розничная торговля, часто сочетавшаяся со скупкой продуктов сельского хозяйства, сосредоточивалась главным образом в городах. В Асунсьоне, например, насчитывалось в 1797 г. 40 лавок, 5 таверен и т. д. ¹¹⁴ Во второй половине XVIII в. стали входить в обращение [65] металлические деньги, и к началу следующего столетия практика расчетов при помощи йербы-мате или табака прекратилась ¹¹⁵. В земледелии, скотоводстве, на городских предприятиях, в судоходстве все больше применяли наемный труд ¹¹⁶.

Указанные выше особенности развития Парагвая во многом определили социально-экономическую и демографическую структуру, сложившуюся к концу XVIII — началу XIX в.

К тому времени территория интендантства между Параной и 21-й параллелью делилась рекой Парагвай на две неравные части: сравнительно густозаселенную восточную и покрытую лесами, пустынную западную (Чако), где, за исключением отдельных районов, обитали лишь воинственные индейские племена, которые вели кочевой образ жизни. Основная масса оседлого, более или менее «цивилизованного» населения (имея в виду различные расово-этнические группы, поддерживавшие между собой постоянные отношения) концентрировалась к востоку от р. Парагвай ¹¹⁷. Численность его на протяжении XVIII в. выросла в несколько раз и, согласно итогам первой переписи, проведенной в 1796 г., составляла 97 480 человек ¹¹⁸. Д. X. Уильямс, исходя из приводимых в работе Асары «Физическая и сферическая география провинции Парагвай и миссий гуарани» (1790 г.) данных для 1785 г. (которые считает самыми точными и надежными, но заниженными примерно на 10%), полагает, что в учтенных им 48 населенных пунктах проживало около 104 тыс. человек. Он замечает, однако, что и эта цифра не является полной, так как не включает «диких» индейцев, обитателей поместий и мелких ферм. [66]

Более половины населения составляли, по подсчетам Асары, те, кого в Парагвае называли «американскими испанцами», или креолами ¹¹⁹, хотя антропологически подавляющее большинство их являлось ассимилировавшимися или европеизированными испано-индейскими метисами и лишь незначительная часть — «чистокровными» потомками испанцев ¹²⁰. Свыше 30% приходилось на долю индейцев, главным образом митайо ¹²¹ (число янакона не достигало и 1%), приблизительно 10% составляли негры и мулаты ¹²². Что касается европейцев — уроженцев метрополии, то их не насчитывалось и 200 человек (т. е. менее 0,2%) ¹²³.

Восточная часть страны была заселена тоже далеко не равномерно. Почти ⅔ населения обитало в радиусе 100 км от Асунсьона ¹²⁴. В самой столице и ее предместьях к началу XIX в. имелось около 10 тыс. жителей, в основном — «креолы» (метисы), частично — осевшие в городе гуарани, а также немногочисленные группы испанцев и лиц африканского происхождения ¹²⁵. Другими важными городскими центрами, где существовали муниципальные органы — кабильдо, являлись Вильяррика, Куругуати, Пилар, а с 1812 г.— Консепсьон ¹²⁶.

Вследствие немногочисленности испанских колонистов и продолжительного господства иезуитов на лучших [67] землях крупное светское землевладение феодального типа не получило в колониальном Парагвае широкого распространения. Хотя еще в первой половине XVI в. возникли земледельческие латифундии — асьенды, а несколько позже появились крупные скотоводческие хозяйства — эстансии ¹²⁷ и плантации йербы-мате, базировавшиеся на эксплуатации принудительного труда индейцев, в дальнейшем преобладающей формой землевладения стали помещичьи и крестьянские хозяйства средних и мелких собственников (кинта, чакра) — преимущественно «креолов». Сохранились также общинные и индивидуальные владения гуарани. Часть земли принадлежала испанской короне, причем во второй половине XVIII в. королевский фонд существенно увеличился за счет конфискованного имущества иезуитского ордена, включая десятки эстансий, превращенных в казенные имения. Число крупных эстансий частных лиц было сравнительно невелико, но в мелких и средних хозяйствах обычно имелось по нескольку голов домашнего скота ¹²⁸.

Классовая дифференциация парагвайского общества зашла к тому времени довольно далеко. Доминирующую роль играла испано-креольская элита, занимавшая ключевые позиции в экономике, общественной жизни, административном аппарате. Меньшую ее часть составляли уроженцы метрополии — помещичье-купеческо-бюрократическая верхушка, влияние которой в конце XVIII — начале XIX в. возросло, так как в связи с проведением реформ, реорганизацией, оживлением торговли она пополнилась вновь прибывшими из Испании чиновниками и купцами. Последним удалось даже вытеснить «креолов» из асунсьонского кабильдо, и этот орган, являвшийся в прошлом оплотом революционного движения комунерос, стал отстаивать интересы испанского купечества с позиций крайнего роялизма ¹²⁹. Гораздо более многочисленную прослойку господствующего класса составляли «креольские» (метисского происхождения) землевладельцы и скотоводы, которые, как и помещики-испанцы, не только [68] эксплуатировали труд индейцев (а также неассимилированных метисов и «креольской» бедноты), но и широко пользовались их земельными участками ¹³⁰. Вопреки предписаниям закона они засевали общинные земли, строили на них дома, пасли скот ¹³¹. Вместе с тем многие «креолы», являвшиеся средними и мелкими землевладельцами, обрабатывали свои поля сами или с минимальным привлечением дополнительной рабочей силы.

На низшей ступени общественной лестницы находились рабы — негры и мулаты, число которых было невелико. В 1782 г. оно не достигало и 4 тыс., а к началу XIX в. увеличилось весьма незначительно ¹³². В конце XVIII в. на 174 свободных негра и мулата в Парагвае приходилось лишь 100 рабов ¹³³. Хотя частично рабы были заняты сбором йербы, в основном они выполняли функции домашней прислуги. Может быть, поэтому обращение с ними не отличалось в Парагвае такой жестокостью, как там, где рабский труд широко применялся в сфере производства (например, в Бразилии, Вест-Индии, Северной Америке). По свидетельству современника, относящемуся к началу XIX в., в Парагвае раб мог сам выкупиться на волю, имел право пожаловаться на хозяина, если тот истязал его, ему не могли запретить вступать в брак ¹³⁴.

Некоторое представление о социальной стратификации парагвайского общества дают приводимые очевидцем сведения о составе населения Асунсьона и его предместий в 1812 г. Из 2500 семей (считая в среднем по 4 человека в каждой) было 300 семей чиновников, офицеров, купцов, предпринимателей, лиц свободных профессий, 500 — владельцев мелких участков в окрестностях города, [69] 1000 — вольнонаемных рабочих (включая занятых в судоходстве и на сборе йербы), 700 — индейцев ¹³⁵.

Несмотря на то, что вхождение Парагвая в состав вице-королевства Рио-де-ла-Платы и его вовлечение в орбиту экономического влияния Буэнос-Айреса несомненно создали более благоприятные условия для развития производительных сил, они имели и отрицательные последствия. Раньше провинция находилась под прямым контролем далекой метрополии, которая вследствие бедности колонии полезными ископаемыми, ее хозяйственной отсталости и изолированного положения не проявляла к ней особого внимания. Теперь же Парагвай не только страдал от многочисленных запретов и ограничений, мелочной регламентации, торговых монополий, высоких таможенных пошлин, обременительных налогов, установленных колонизаторами ¹³⁶, но оказался вместе с тем в непосредственной экономической и политической зависимости от сравнительно близкого географически Буэнос-Айреса. Она еще больше усилилась в связи с переходом интендантства в ведение новой аудиенсии, учрежденной в 1785 г. в столице вице-королевства ¹³⁷.

Эта зависимость ощущалась тем острее, что в сознании парагвайцев, имевших дело с буэнос-айресскими властями, именно с действиями последних ассоциировались главным образом тяготы, обусловленные колониальным режимом. Ведь основная статья парагвайского экспорта — йерба-мате, вывозившаяся через Буэнос-Айрес преимущественно не в Испанию, а в другие южноамериканские колонии, облагалась огромной пошлиной — относительно большей, нежели какой-либо иной продукт, производимый в Америке. Если даже при добыче золота в королевскую казну отчислялась только пятая часть добытого металла, то продажа йербы, по словам губернатора Пинедо, принесла в 1778 г. испанской монархии доход, в 10 раз превышавший ее стоимость ¹³⁸. Поэтому не удивительно, что, отменяя в том же году пошлины на вывоз из американских колоний ряда товаров, мадридское правительство не включило в их число йербу-мате. В феврале 1779 г. оно [70] специально уведомило власти Буэнос-Айреса о том, что пошлина на этот продукт сохраняется. Более того, таможенный тариф 1779 г. предусматривал новый налог (алькабалу) на продажу йербы, причем, даже если она не продавалась в Буэнос-Айресе, часть налога все равно взималась там, а остальное — при доставке к месту назначения, в размере, определявшемся расстоянием от столицы вице-королевства. Таким образом, например, йерба, привезенная в Верхнее Перу, давала двадцатикратную прибыль по сравнению с ее стоимостью ¹³⁹. Помимо того, что за счет парагвайцев наживалась испанская казна, им приходилось еще отдавать до 8% прибыли буэнос-айресским купцам за полученные кредиты, без которых они не могли обойтись ¹⁴⁰.

В результате объем экспорта никак не соответствовал производительной способности, а при сколько-нибудь неблагоприятной конъюнктуре резко падал. Если в обычных условиях Парагвай ежегодно вывозил не менее 200 тыс., а в хорошие годы даже до 300 тыс. арроб йербы-мате, то в 1776 г. вывоз составил всего 26,4 тыс., в 1788—1792 гг. в среднем по 39 тыс. арроб в год ¹⁴¹.

Жизненный уровень большинства населения был очень низким. Сам губернатор-интендант Рибера признал в 1798 г., что более половины жителей провинции не имеет прожиточного минимума ¹⁴².

Вследствие отдаленности и изолированного положения страны контакты парагвайцев с Испанией и с остальными колониями, не говоря уже об иностранных государствах, были крайне затруднены и носили, как правило, эпизодический характер. Поэтому идеи европейского Просвещения, войны за независимость в Северной Америке, Великой французской революции, вести о революционных выступлениях в Латинской Америке почти не проникали в Парагвай и, следовательно, не оказали сколько-нибудь серьезного влияния на формирование взглядов местных патриотов. Их ненависть к колонизаторам и стремление [71] освободить свою родину от испанского владычества были обусловлены жизненными интересами складывавшейся парагвайской нации, требовавшими ликвидации колониального режима.

Подавляющее большинство парагвайцев в этническом отношении являлось метисами, материальной культуре и духовному облику которых были присущи многие типично индейские черты. Они говорили на языке гуарани и не имели почти ничего общего с Испанией. Росту их национального самосознания и сплочению в значительной мере способствовали традиции вековой борьбы против иезуитов ¹⁴³, нападений португальцев и иных врагов. Наряду с указанными факторами исторического порядка на рубеже XVIII и XIX вв. особое значение приобрела тенденция к ликвидации зависимости страны от Буэнос-Айреса. В этих условиях усиление колониального гнета, выразившееся в централизации и бюрократизации управления, увеличении налогового бремени, возросшей конкуренции со стороны уроженцев Испании и их явном стремлении вытеснить креолов с занимаемых ими политических и экономических позиций, привело к обострению противоречий между колонией и метрополией ¹⁴⁴. Его внешним проявлением был конфликт с интендантом Риберой, правившим Парагваем с 1796 г.

Поскольку злоупотребления и произвол колониальных властей вызвали широкое недовольство, Рибера запретил жителям Асунсьона носить оружие и выходить на улицу после вечернего отбоя ¹⁴⁵. Он провел реорганизацию вооруженных сил интендантства, сведя подразделения ополчения в два кавалерийских полка под командованием кадровых офицеров, получавших жалованье. Для вспомогательных целей из свободных «цветных» (pardos) были сформированы три роты, персонал которых использовался в качестве саперов, гребцов и т. д. Но вооружение было устаревшее, да и его не хватало. Даже треть личного состава не имела ружей. В артиллерии применялись бронзовые пушки с каменными ядрами ¹⁴⁶ и т. д. Видимо, не [72] слишком полагаясь на силу оружия, интендант пытался предотвратить возможные волнения методами идеологического воздействия — посредством воспитания детей и молодежи в верноподданническом духе беспрекословного подчинения королевской власти. С этой целью он в 1797 г. предложил учредить в Асунсьоне начальную школу, где под его личным руководством учащимся не только прививали бы основы знаний, но и внушали их обязанности как подданных короны. Учебным пособием в этом заведении должен был служить составленный им в 1796 г. катехизис, пронизанный стремлением противодействовать росту революционных настроений. Однако Рибере не удалось осуществить свои замыслы ¹⁴⁷.

В начале XIX в. брожение среди парагвайцев усилилось в связи с активизацией усилий колониальной администрации Буэнос-Айреса непосредственно подчинить себе все бывшие владения иезуитов ¹⁴⁸. Эти действия привели к очередной реорганизации вице-королевства Рио-де-ла-Платы: 17 мая 1803 г. Карл IV распорядился отделить от Парагвая территорию 13 бывших редукций и объединить ее с 17 уругвайскими миссиями в особую политико-административную единицу — провинцию Мисьонес ¹⁴⁹. Такой шаг был предпринят мадридским правительством, встревоженным ослаблением его позиций и ростом освободительного движения в Америке ¹⁵⁰°, в расчете на то, что разукрупнение американских колоний облегчит контроль над ними и поможет укрепить власть испанской монархии. Однако ситуация в Парагвае отнюдь не улучшилась, и в 1804 г. стал зреть заговор. Одновременно креольская верхушка обратилась к вице-королю с жалобой на действия интенданта ¹⁵¹. [72]

Правительство Карла IV, находившееся в трудном положении в связи с возобновлением войны с Англией (особенно после уничтожения испанского флота при Трафальгаре), сочло за лучшее пойти на уступки. Рибера был смещен, и обязанности интенданта возложены в марте 1806 г. на губернатора Мисьонес полковника Бернардо де Веласко. Тем самым вся территория бывших миссий формально объединялась с Парагваем под управлением одного должностного лица — губернатора-интенданта ¹⁵². Принимая решение о присоединении Мисьонес к Парагваю, правящие круги Испании исходили, возможно, из того, что таким образом скорее удастся обеспечить изоляцию от внешнего мира, нежели при подчинении этой провинции Буэнос-Айресу, через который достаточно интенсивно проникало влияние идей североамериканской и Великой французской революций. [74]

жүктеу/скачать 4.01 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: