Революция и диктатура в парагвае

Демонстративное подчеркивание своего желания дать депутатам возможность самим разобраться в поставленных перед ними проблемах, не навязывая им каких-либо заранее подготовленных проектов резолюций, вовсе не означало, однако, что Франсиа действительно собирался пассивно ожидать исхода дела. То был всего лишь хорошо продуманный, умелый маневр с целью приобрести популярность, заручиться симпатиями и поддержкой аудитории. Ибо, ограничившись изложением идейно-политического кредо и дипломатично воздержавшись от формулирования конкретной позитивной программы, он предоставил сделать это своему близкому другу и верному сподвижнику, активному участнику освободительного движения асунсьонскому адвокату Мариано Антонио Моласу. Выступив в ходе начавшихся дебатов первым, Молас внес несколько важных предложений, касавшихся организации управления, отношений с Испанией и Буэнос-Айресом. Их поддержали другие ораторы (в том числе ряд [123] представителей духовенства), и 20 июня они были приняты подавляющим большинством голосов (290) ⁴¹.

Одобрив смещение бывшего губернатора-интенданта Веласко и членов кабильдо, «собрание нотаблей» вручило высшую власть Правительственной хунте во главе с подполковником Фульхенсио Йегросом, на которого возлагалось и командование вооруженными силами. В состав хунты вошли также доктор Франсиа, капитан Педро Хуаи Кавальеро, однокашник Франсии по Кордовскому университету священник Франсиско Хавьер Богарин, молодой адвокат Фернандо де ла Мора, участвовавший в обороне Буэнос-Айреса (1807 г.) и событиях 14—15 мая, а в 1810 г. являвшийся рехидором асунсьонского кабильдо. Срок полномочий председателя и членов хунты ограничивался пятью годами. Все административные, муниципальные и военные должности могли отныне занимать исключительно парагвайцы, замещение их испанцами категорически запрещалось.

В решении собрания указывалось, что Парагваю следует не только развивать отношения, поддерживать дружбу и согласие с Буэнос-Айресом и другими провинциями Рио-де-ла-Платы, но и объединиться с ними в сообщество, «основанное на принципах справедливости и равенства». Однако это заявление сопровождалось рядом существенных оговорок. Прежде всего подчеркивалось, что до созыва Генерального конгресса всех лаплатских провинций, куда Парагвай направит своего представителя (им был назначен Франсиа), страна сохранит полную самостоятельность и буэнос-айресская хунта не должна вмешиваться в дела, касающиеся ее строя, формы правления, администрации и т. д. Любые решения этого конгресса не станут обязательными для Парагвая, пока их не одобрит парагвайская Генеральная ассамблея. Кроме того, в качестве предварительного условия осуществления идеи союза с Буэнос-Айресом выдвигалось требование отмены табачной монополии ⁴² и упразднения пошлины на ввоз йербы-мате.

Обязав Правительственную хунту присягнуть Фердинанду VII, «собрание нотаблей» в то же время [124] постановило отложить рассмотрение вопроса о признании кадисских кортесов, Регентского совета или какого-либо другого органа, представлявшего верховную власть испанской монархии, до принятия соответствующего решения предстоявшим Генеральным конгрессом провинций Рио-де-ла-Платы ⁴³. Словесное выражение верности Фердинанду VII являлось (как и в других восставших колониях Испании) не более чем символической данью официальному легитимизму ⁴⁴. По существу же смещение бывшего губернатора Веласко и образование национального правительства, сопровождавшиеся фактическим отказом признать испанские кортесы и Регентский совет ⁴⁵ (которые, в отличие от пленного монарха, обладали хоть какой-то властью на неоккупированной территории Испании), означали на деле разрыв последних непрочных уз, связывавших Парагвай с метрополией. А, поскольку собрание к тому же декларировало автономию страны и заявило о недопустимости какого-либо вмешательства буэнос-айресской хунты в ее внутренние дела, решения ассамблеи можно, на наш взгляд, считать равносильными провозглашению независимости. Во всяком случае, в этом направлении был сделан решающий шаг ⁴⁶.

Что же касается согласия на объединение провинций Рио-де-ла-Платы, то оно было выражено в общей и весьма неопределенной форме, исходило (как и идея конфедерации, содержавшаяся еще в манифесте от 17 мая) из принципа полного равноправия сторон, предусматривало предварительное одобрение вступления в такой союз [125] парагвайским представительным органом и, следовательно, не подразумевало подчинения Парагвая гегемонии Буэнос-Айреса в ущерб национальному суверенитету.

В лице Правительственной хунты к власти пришли социальные слои, представленные на «собрании нотаблей», причем доминирующее положение заняла креольская верхушка Асунсьона и ближайших к нему районов. На первых порах членов хунты объединяло общее стремление к консолидации нового режима и упрочению независимости. Франсиа, наиболее ясно сознававший трудности, стоявшие на пути к осуществлению этих целей, понимал, какое важное значение имело участие в правительстве популярных военных руководителей и гражданских лиц, пользовавшихся влиянием в патриотических кругах общества ⁴⁷. Йегрос и Кавальеро, не отличавшиеся особой образованностью и не обладавшие необходимым политическим опытом, в свою очередь, нуждались в знаниях и советах Франсии, в эрудиции, способностях и энергии которого они не раз имели возможность убедиться. Благожелательной позиции церкви по отношению к хунте должно было способствовать то, что в ее состав входил видный представитель духовенства. Кроме того, желая заручиться поддержкой асунсьонского епископа Гарсии де Панеса, она 22 нюня направила ему специальное письмо по этому поводу. В ответ епископ в тот же день официально заявил о признании нового правительства ⁴⁸.

Благодаря своим личным качествам, высокому авторитету и твердой воле Франсиа сразу же стал душой Правительственной хунты. Тяжкое бремя государственных забот и основная доля ответственности легли главным образом на его плечи. Естественно, что одной из первоочередных задач, стоявших перед хунтой, являлось урегулирование отношений с Буэнос-Айресом. С этой целью 20 июля буэнос-айресскому правительству было направлено послание, написанное Франсией. В нем содержалась [126] информация о майских событиях, ассамблее 17—20 июня и образовании Правительственной хунты. Подчеркивалась твердая решимость Парагвая отстаивать недавно обретенную свободу и не подчиняться чужой воле, ибо это означало бы лишь «замену одних оков другими». Вместе с тем в послании получила дальнейшее развитие и обоснование идея конфедерации, сформулированная в документе от 17 мая и в выступлении Моласа на «собрании нотаблей». Оно почти дословно воспроизводило текст соответствующего решения июньской ассамблеи, включая все оговорки. В дополнение к высказанным месяц назад аргументам необходимость создания конфедерации провинций бывшего вице-королевства (а впоследствии и всей Испанской Америки) мотивировалась общностью происхождения и интересов их народов ⁴⁹.

По мнению X. С. Чавеса, выдвинутая Франсией идея конфедерации восходит к одному из основных документов североамериканской революции — «Статьям конфедерации» 1777 г.⁵⁰ Отвергая эту точку зрения, В. Франкль утверждает, будто Франсиа руководствовался взглядами, заимствованными из сочинений представителей поздней испанской схоластики Франсиско де Витории и Франсиско Суареса ⁵¹. Однако Г. Кале справедливо замечает, что, пытаясь отыскать идейные истоки действий Франсии, названные авторы игнорируют конкретные обстоятельства, повлиявшие на его позицию, которая обусловливалась трезвым политическим расчетом. Как он полагает, в действительности Франсиа вовсе не помышлял всерьез о создании лаплатской конфедерации и тем более об участии в ней Парагвая, а высказал эту идею лишь в порядке временной уступки общественному мнению, учитывая стремление большинства патриотов к сближению и союзу с Буэнос-Айресом. Но, поскольку его предложение не было конкретизировано и ставилось в зависимость от выполнения предварительных условий, явно неприемлемых для буэнос-айресского правительства, оно не имело практического значения. Кале не исключает, [127] правда, и иной возможности: он допускает, что для сохранения национальной независимости Парагвая и поддержания дружественных отношений с Буэнос-Айресом Франсиа и в самом деле был готов согласиться с образованием конфедерации ⁵².

Последнее предположение кажется маловероятным. Трудно представить, чтобы столь искушенный в политике человек не отдавал себе ясного отчета в том, что в рамках любой конфедерации провинций Рио-де-ла-Платы Буэнос-Айрес будет всегда претендовать на гегемонию и в конечном счете доминировать, а Парагвай почти наверняка окажется в зависимом положении. Идея конфедерации понадобилась Франсии, считавшемуся с настроениями парагвайцев и не желавшему обострения отношений с Буэнос-Айресом, на наш взгляд, только для того, чтобы выиграть время.

Уже вскоре после образования Правительственной хунты между ее членами возникли трения. Настойчивые призывы Франсии к соблюдению порядка и укреплению дисциплины не находили должного отклика у военных. Йегрос, Кавальеро и другие офицеры претендовали на активное участие в решении политических вопросов. Можно предполагать, что одной из главных причин конфликтов являлись споры по поводу отношений с Буэнос-Айресом ⁵³. Видимо, существовали серьезные расхождения между Франсией и Ф. X. Богарином. К концу июля 1811 г. противоречия внутри хунты достигли такой остроты, что 1 августа Франсиа прекратил всякую государственную деятельность и, покинув Асунсьон, удалился в свою загородную усадьбу Ибирай.

Возникшим политическим кризисом немедленно воспользовались происпанские круги, усилившие антиправительственную агитацию. Встревоженные коллеги Франсии по хунте обратились к нему с просьбой вновь приступить к исполнению своих обязанностей. 2 сентября письмо аналогичного содержания направил ему кабильдо столицы ⁵⁴. В своем ответе Франсиа резко осудил вмешательство военных в политическую жизнь и заявил, что, если [128] они не будут беспрекословно соблюдать дисциплину и установленную субординацию, правительство не сможет нормально функционировать ⁵⁵. Вероятно, чтобы облегчить возвращение Франсии, хунта временно вывела из своего состава Богарина. Во время начавшихся переговоров с Франсией, который выдвинул ряд условий, пришло известие о прибытии в Корриентес уполномоченных Буэнос-Айреса Мануэля Бельграно и Висенте Анастасио Эчеваррии, направлявшихся со специальной миссией в Парагвай. Это обстоятельство ускорило решение вопроса, и 6 сентября Франсиа вновь занял свое место в хунте.

Прежде всего следовало определить отношение парагвайского правительства к миссии Бельграно и Эчеваррии, которые с 29 августа ждали разрешения выехать в Асунсьон. 9 сентября хунта уведомила их, что до сих пор не получила ответа на свое послание от 20 июля и сможет разрешить им въезд в Парагвай только при условии официального признания его независимости Буэнос-Айресом ⁵⁶.

Несколько дней спустя ответное послание буэнос-айресской хунты от 28 августа, содержавшее такое признание, было наконец получено. Этот шаг объяснялся ослаблением позиций правительства Буэнос-Айреса вследствие обострения внутренних разногласий и захвата власти консервативными силами во главе с Сааведрой ⁵⁷, а также военных неудач (провал парагвайского похода, сокрушительное поражение, понесенное 20 июня 1811 г. в Верхнем Перу, вторжение в середине июля того же года португальских войск на территорию Банда Ориенталь и угроза оккупации Монтевидео). В создавшейся ситуации важно было обеспечить лояльность Парагвая и по возможности нормализовать отношения с ним. 14 сентября Правительственная хунта Асунсьона оповестила население о полученном заявлении буэнос-айресского правительства ⁵⁸. На следующий день епископ отслужил по этому [129] поводу благодарственный молебен. Сомельера и другие портеньос были освобождены из-под ареста, при условии, что немедленно покинут страну. 18 сентября хунта позволила Бельграно и Эчеваррии следовать в парагвайскую столицу ⁵⁹.

Имея в виду предстоявшие переговоры, Правительственная хунта считала необходимым сломить сопротивление противников договора с Буэнос-Айресом — роялистов, готовивших в середине сентября заговор с целью свержения хунты. Хотя он был раскрыт и главные организаторы схвачены, деятельность заговорщиков не прекратилась. Чтобы выявить их, 29 сентября но указанию хунты был инсценирован контрреволюционный мятеж. Но многие испанцы, заранее узнав о задуманной провокации, не вышли на улицы, так что обнаружить и арестовать удалось далеко не всех, кого хотели. Двоих «мятежников» успели повесить, однако вмешательство Франсии привело к прекращению казней ⁶⁰. Тем не менее роялисты не решались больше прибегать к активным формам борьбы, ограничиваясь преимущественно критикой предполагаемого соглашения с Буэнос-Айресом.

4 октября Бельграно и Эчеваррия приехали в Асунсьон, где им устроили торжественную встречу. На следующий день состоялась первая беседа с членами хунты. В ходе ее Бельграно подтвердил признание буэнос-айресским правительством независимости Парагвая, но согласно полученным инструкциям указал на необходимость его вступления в конфедерацию провинций Рио-де-ла-Платы под эгидой Буэнос-Айреса ⁶¹, предложив заключить соответствующий договор. В ответ Франсиа заявил, что хунта обязана строго придерживаться решений июньского [130] «собрания нотаблей», исходивших из принципа полной самостоятельности страны, и без санкции общепарагвайской ассамблеи не может связывать себя никакими соглашениями. Он обещал представить предложение Бельграно на рассмотрение будущей ассамблеи, как только она соберется ⁶².

Поскольку переговоры зашли в тупик, Бельграно и Эчеваррия, желавшие все же добиться результата, нанесли членам хунты поочередно неофициальные визиты, пытаясь воздействовать на каждого в отдельности. После их встречи с Йегросом последний стал убеждать Франсию найти компромиссное решение ⁶³. Франсиа, который умело и энергично вел переговоры с Бельграно, и сам стал склоняться к соглашению, но на приемлемых для парагвайцев условиях.

В итоге 12 октября был подписан договор, официально подтверждавший признание независимости Парагвая в существующих границах ⁶⁴ и предусматривавший уступки экономического характера со стороны Буэнос-Айреса. Объявлялось, в частности, об отмене табачной монополии, а налоги и пошлины на йербу-мате должны были отныне взиматься не буэнос-айресскими, а парагвайскими властями. Зато Буэнос-Айресу предоставлялось право в случае «крайней необходимости» облагать ввозимые из Парагвая товары «умеренным налогом», с тем, однако, чтобы он не превышал l½ реала с терсио йербы и столько же с арробы табака. Хотя в договоре упоминалось о федерации и нерасторжимом союзе, выражалось намерение укреплять искреннюю и вечную дружбу между сторонами и даже содержалось обязательство взаимной помощи в случае опасности, все эти положения были сформулированы крайне неопределенно и носили чисто декларативный характер ⁶⁵.

Асунсьонскую хунту вполне устраивал договор, создававший предпосылки для нормализации отношений с Буэнос-Айресом, при сохранении полного суверенитета [131] Парагвая. Свое удовлетворение она выразила в обращении к населению от 14 октября, где указывалось, что отныне ничто не разделяет Парагвай и Буэнос-Айрес и «те, кто выступят против этого братского и союзного нам народа, станут нашими врагами» ⁶⁶.

Иную позицию заняло, однако, правительство Буэнос-Айреса. Пока в Асунсьоне велись переговоры, здесь произошли существенные перемены. В результате победы радикального крыла 23 сентября власть перешла к триумвирату, который не одобрил согласие прежнего правительства признать независимость Парагвая и счел необходимым проводить более жесткую политику. Правда, 1 октября он уведомил парагвайскую хунту, что не ставит под сомнение общие принципы, положенные в основу ее послания от 20 июля. Но в секретной инструкции Бельграно и Эчеваррии, отправленной в тот же день секретарем триумвирата Ривадавией, прямо предлагалось не принимать всерьез то, что написано в указанном официальном письме хунте, а действовать, исходя исключительно из интересов Буэнос-Айреса и не идя ни на какие уступки ⁶⁷. Но инструкция была получена в Асунсьоне уже после подписания договора. Буэнос-айресское правительство оказалось вынужденным утвердить его, хотя сделало это крайне неохотно и с оговорками.

Заключение договора с Буэнос-Айресом способствовало дальнейшему росту престижа Франсии. Характеризуя его, Бельграно отмечал в тот период, что в нем «сочетаются одаренность, честность, добродетель». Франсиа являлся, по словам Бельграно, «единственным человеком, способным держать в руках кормило правления своей родины» ⁶⁸. Он прекрасно понимал неотложную необходимость решительных мер по перестройке экономики, политической жизни, социальной структуры Парагвая. Страна переживала в то время серьезные трудности. «Революция,— пишет X. С. Чавес,— свелась к замене одних людей другими; господствующий класс пользовался прежними привилегиями… Высшей формулой управления был произвол; преследовали, хватали, штрафовали без всяких причин. В деревне… царило насилие. Постоянное и открытое [132] вмешательство военных в политику препятствовало деятельности правительства; офицеры совершали всевозможные злоупотребления и насилия; армия не упускала случая притеснять граждан. Правительство практически не имело руководства, ибо его члены посвящали большую часть времени празднествам и развлечениям» ⁶⁹.

В этих условиях Франсиа энергично добивался укрепления власти, проведения радикальных преобразований в различных областях. Не найдя поддержки у остальных членов хунты и снова вступив на этой почве в конфликт с ними, он предложил созвать ассамблею. Но его коллеги отвергли это предложение, заявив, будто оно продиктовано личными интересами ⁷⁰. Тогда Франсиа, видимо, решил, что дальнейшее пребывание в составе правительства, политика которого не отвечала его представлениям, может лишь скомпрометировать его. В середине декабря 1811 г. он вторично сложил с себя обязанности члена хунты. Весть об этом быстро распространилась и за пределами Парагвая. В письме, направленном Франсии 19 января 1812 г. из Буэнос-Айреса, Бельграно выражал сожаление по поводу его отставки и призывал снова занять оставленный им пост ⁷¹. Но Франсиа не последовал этому совету. На протяжении почти целого года он жил на чакре Ибирай, не принимая прямого участия в деятельности правительства. Во время его отсутствия наряду с Йегросом, Кавальеро и де ла Морой видную роль стал играть уроженец Кордовы Грегорио де ла Серда, введенный в состав хунты в качестве советника-секретаря. Делопроизводством ведали Руис и Мариано Лариос Гальван.

Одной из первых внутриполитических акций Правительственной хунты после ухода Франсии явился декрет от 6 января 1812 г., в котором излагалась ее программа. Она предусматривала гарантии свободы и соблюдения прав человека, неприкосновенность имущества, улучшение положения бедняков и защиту индейцев, развитие сельского хозяйства, ремесла, речного судоходства, строительство дорог, реформу системы воспитания, стимулирование [133] культуры, реорганизацию армии и т. д.⁷² В порядке реализации этого обширного плана было объявлено об освобождении индейцев от уплаты подушной подати, провозглашена свобода судоходства по рекам Парагвая, основано Патриотическое литературное общество, а затем последовал ряд других мероприятий. Тем не менее большая часть обещанных преобразований осталась на бумаге. Утвержденная хунтой 15 февраля «Инструкция для школьного учителя», намечавшая меры по развитию просвещения, так и не была проведена в жизнь. Североамериканский делец Т. Л. Хелси, получивший разрешение на открытие пароходного сообщения по р. Парагвай и строительство верфи (декрет от 10 июня 1812 г.), не сумел осуществить свой замысел. Не выполнено было и постановление хунты от 7 сентября о переселении индейцев, живших по берегам Парагвая, в глубь страны и наделении их землей, а также разработанный асунсьонским кабильдо проект освоения Чако ⁷³.

19 марта 1812 г. хунта потребовала и добилась передачи ей всех уголовных и гражданских дел парагвайцев, переданных ранее аудиенсии Буэнос-Айреса, а 11 августа упразднила должность субделегата, представлявшего в Асунсьоне лимский трибунал инквизиции⁷⁴. 9 апреля она издала декрет, согласно которому имущество умерших иностранцев, при отсутствии у них наследников в Парагвае, должно было переходить в собственность государства ⁷⁵. 27 июня испанцам было запрещено избираться депутатами парагвайской ассамблеи ⁷⁶.

Во внешнеполитической области Правительственная хунта начиная с конца 1811 г. столкнулась с большими трудностями, вызванными очередным осложнением отношений с Буэпос-Айресом. Споры возникли главным [134] образом в связи с тем, что каждая из сторон пыталась истолковать отдельные положения договора от 12 октября в свою пользу.

Уже 27 октября правительство Парагвая, встревоженное вторжением португальцев в Банда Ориенталь, обратилось к буэнос-айресскому триумвирату с просьбой помочь оружием и боеприпасами, необходимыми для формирования новых войсковых частей. Тогда в Асунсьоне еще не знали, что 20 октября в Монтевидео представители триумвирата и вице-короля Элио подписали соглашение о перемирии, согласно которому правительство Буэнос-Айреса признало власть вице-короля над Банда Ориенталь и обязалось вывести оттуда свои войска ⁷⁷. Понимая, что этот акт вызовет сильное недовольство в провинциях Рио-де-ла-Платы, триумвират не спешил сообщать о нем. Поэтому в послании асунсьонской хунте, отправленном 31 октября (т. е. уже после ратификации упомянутого соглашения), ничего не говорилось об этом. Зато там оспаривались права Парагвая на территорию департамента Канделария, фактически признанные договором 12 октября⁷⁸. Лишь 20 ноября триумвират информировал парагвайское правительство о перемирии с вице-королем и пообещал прислать оружие и боеприпасы, «как только будет возможно». В ответ Правительственная хунта 19 декабря заявила, что департамент Канделария всегда принадлежал Парагваю. Она воздержалась от открытого осуждения соглашения, заключенного в Монтевидео ⁷⁹, но в действительности была весьма обеспокоена и поспешила предпринять некоторые шаги.

Наиболее важным из них явилось установление контактов с уругвайскими патриотами, которые во главе с Хосе Хервасио Артигасом с февраля 1811 г. вели борьбу за освобождение Банда Ориенталь от испанцев ⁸⁰. После [135] заключения перемирия между буэнос-айресским правительством и вице-королем отряды Артигаса оказались вынужденными снять осаду Монтевидео. Они переправились через р. Уругвай и расположились лагерем в соседней провинции Энтре-Риос (селение Айуи). Видя в Парагвае естественного союзника, уругвайцы стали стремиться к сближению с ним. 7 декабря 1811 г. Артигас направил в Асунсьон своего адъютанта капитана Хуана Франсиско Ариаса с письмом, в котором предлагал парагвайской Правительственной хунте договориться о совместных действиях против общих врагов, а также просил прислать табак, йербу-мате и полотно⁸¹. В конце декабря Ариас прибыл в столицу Парагвая, а 9 января 1812 г. был уже составлен ответ хунты. В нем указывалось, что парагвайцы вследствие португальской угрозы с севера не могут сейчас оказать военную помощь, но готовы разработать план совместных действий ⁸². В последних числах февраля парагвайский эмиссар капитан Франсиско Бартоломе Лагуардиа, доставивший в Айуи табак и йербу, вручил это письмо Артигасу. Тот предложил Парагваю военный союз против Буэнос-Айреса, но Лагуардиа не мог, конечно, ответить ничего определенного, а хунта, разумеется, отклонила это предложение ⁸³.

Тем не менее хунта сочла необходимым, во избежание недоразумений, еще 19 января информировать Временное верховное правительство Объединенных провинций Рио-де-ла-Платы ⁸⁴ о своих переговорах с Артигасом. Это известие вызвало беспокойство в Буэпос-Айресе, особенно потому, что перемирие с властями Монтевидео оказалось недолговечным. Уже 13 января 1812 г. буэнос-айресское правительство сообщило о его нарушении роялистами, в связи с чем просило парагвайскую хунту направить в Банда Ориенталь контингент войск численностью до тысячи [136] человек⁸⁵. В дальнейшем оно неоднократно возвращалось к этому вопросу, подчеркивая заинтересованность самих парагвайцев в победе над португальцами и роялистами. Так, в послании от 12 мая указывалось, что если войска Буэнос-Айреса, действующие на территории Банда Ориенталь, потерпят поражение, то и Парагвай будет завоеван врагами. «Доблестные парагвайцы могут защитить свободу и славу провинции, только сражаясь в рядах своих братьев и помогая им в борьбе против заклятых врагов Южной Америки». Затем следовала просьба послать в Банда Ориенталь хотя бы 500 солдат⁸⁶.

Однако эти призывы были оставлены без внимания, равно как и обращение Парагвая относительно оружия и боеприпасов, что вызывало известную напряженность в отношениях между двумя странами. Об этом свидетельствует, например, письмо парагвайской хунты от 19 августа, где подчеркивалось, что она не обязана давать буэнос-айресскому правительству отчет в своих действиях. «Ни один народ не имеет права вмешиваться в государственные дела другого,— говорилось в письме,— ибо претендовать на роль судьи правительства другой страны означало бы посягать на ее независимость» ⁸⁷. Трения еще больше усилились вследствие таможенной политики Буэнос-Айреса. 1 сентября 1812 г. Временное верховное правительство установило, что табак, ввозимый из иностранных государств и провинций, не находящихся под юрисдикцией Буэнос-Айреса, будет облагаться пошлиной в двойном размере по сравнению с местным. В соответствии с этим распоряжением пошлина на парагвайский табак была увеличена до 3 песо с арробы, тогда как согласно договору от 12 октября не могла превышать l½ реалов. 30 сентября в пограничном с Парагваем г. Корриентес была учреждена таможня ⁸⁸.

Действия буэнос-айресских властей, означавшие явное и грубое нарушение договора, привели к дальнейшему обострению противоречий. Оно усугублялось в связи с активизацией деятельности сторонников Буэнос-Айреса и его агентуры в Асунсьоне, Консепсьоне, Пиларе и других [137] районах⁸⁹. Даже в самой Правительственной хунте не было полного единства: отдельные ее члены (де ла Мора, де ла Серда) симпатизировали Буэнос-Айресу⁹⁰.

В этих условиях особенно остро ощущалось отсутствие Франсии. Правда, нельзя сказать, что он совсем устранился от участия в политической жизни. Находясь в своей загородной усадьбе, Франсиа внимательно следил за деятельностью правительства, которое придерживалось в основном намеченного им курса, а иногда даже вмешивался, если ему казалось, что хунта отклоняется от него. Так, вероятно, по его настоянию кабильдо Асунсьона запросил у правительства копии писем, направленных Артигасу, а также объяснения по поводу решения оказать военную помощь Корриентес в мае 1812 г. Однажды вечером Франсиа в частном порядке посетил Йегроса и заявил ему, будто де ла Мора и де ла Серда конспирируют в пользу Буэнос-Айреса⁹¹. Вряд ли правомерно противопоставлять политику Правительственной хунты на протяжении большей части 1812 г. позиции и взглядам Франсии, как делают некоторые авторы ⁹².

Оставаясь вне правительства, Франсиа не сомневался, что лишь временно не у дел. В ожидании своего часа он старался приобрести популярность среди сельского населения — мелких и средних землевладельцев, бедных крестьян, по отношению к которым проявлял крайнюю предупредительность. По словам очевидца, Франсиа старался внушить своим посетителям и слушателям, что ими плохо управляют невежественные люди, не обладающие никакими достоинствами. «Кто такой дон Фульхенсио Йегрос? — спрашивал он.— Невежественный гаучо. Чем лучше дон Хуан Педро Кавальеро? Ничем» ⁹³.

Франсии не пришлось долго ждать. Уже в середине мая 1812 г. начальник столичного гарнизона Антонио [138] Томас Йегрос от имени членов хунты и офицерского корпуса просил его возобновить государственную деятельность ⁹⁴. Но Франсиа, должно быть, считал, что момент еще не настал. В ноябре с аналогичной просьбой к нему обратились Ф. Йегрос и Кавальеро, имевшие особые причины желать его возвращения, ибо сами, по свидетельству того же современника, действительно не обладали ни способностями, ни образованием, ни кругозором, необходимыми для руководства правительством ⁹⁵. Следует заметить, что открытый противник Франсии де ла Мора к тому времени был направлен на северную границу с поручением изгнать португальцев из захваченного ими форта Олимпо. Учитывая усиление трений с Буэнос-Айресом, Франсиа на сей раз согласился, но поставил ряд условий — ограничение роли военных, формирование специального батальона, которым распоряжался бы лично он, созыв национального конгресса, призванного рассмотреть вопрос об изменении формы правления и образовать новое правительство. 16 ноября он в третий раз занял свое место в хунте, и с этого времени его влияние в политической жизни страны заметно возросло.

По инициативе Франсии Правительственная хунта 25 ноября заявила правительству Буэнос-Айреса протест но поводу повышения пошлины на табак. В ответном послании от 19 декабря утверждалось, будто эта мера вовсе не противоречит договору 12 октября, и Парагвай, в свою очередь, обвинялся в том, что не оказал военной помощи Буэнос-Айресу. На протяжении декабря 1812 — февраля 1813 г. продолжалась ожесточенная полемика, в ходе которой обе стороны взаимно упрекали друг друга в невыполнении обязательств, содержавшихся в договоре ⁹⁶. Кроме того, предметом споров являлся вопрос об участии Парагвая в предстоявшей Генеральной ассамблее провинций Рио-де-ла-Платы.

Созыв ассамблеи в принципе предусматривался еще «Временным статутом» 22 ноября 1811 г., но лишь новое буэнос-айресское правительство, пришедшее к власти 8 октября 1812 г., спустя две недели объявило о своем намерении созвать ее. В изданной 24 октября инструкции [139] о выборах депутатов указывалось, что их полномочия не должны быть ничем ограничены ⁹⁷. Следовательно, решения будущей Генеральной ассамблеи зависели от воли большинства, а оно было заранее обеспечено сторонникам Буэнос-Айреса. Для парагвайцев, которые хотели придерживаться политической линии, определенной июньским «собранием нотаблей» и последующими актами, такой порядок являлся неприемлемым. Поэтому, получив настойчивое приглашение направить своих представителей в Буэнос-Айрес, асунсьонская хунта передала этот вопрос на рассмотрение кабильдо, который 22 декабря постановил пока воздержаться от участия в ассамблее.

Генеральная конституционная ассамблея (Учредительное собрание) Объединенных провинций Рио-де-ла-Платы открылась в Буэнос-Айресе 31 января 1813 г. «Ассамблея тринадцатого года,— отмечает А. И. Штрахов,— проделала в области законодательства большую работу, проникнутую идеями буржуазной революции» ⁹⁸. В первые же дни она провозгласила свободными всех уроженцев Рио-де-ла-Платы и ввозимых туда рабов ⁹⁹, 12 марта утвердила декрет об отмене подушной подати, упразднила энкомьенду, миту, институт янакона и личные повинности индейцев ¹⁰⁰. Однако среди депутатов были сильны консервативные настроения, и восторжествовала централистская тенденция к подчинению провинций господству Буэнос-Айреса. 8 марта ассамблея по предложению Альвеара постановила, что «депутаты Объединенных провинций являются депутатами всей нации» и благо государства (т. е. всего союза лаплатских провинций, возглавляемого Буэнос-Айресом) должно им быть дороже интересов отдельных провинций ¹⁰¹.

Эта позиция проявилась наиболее отчетливо, когда в Буэнос-Айрес прибыли представители Банда Ориенталь (апрель 1813 г.), имевшие инструкции, составленные [140] Артигасом. «Инструкции XIII года» содержали требование полной независимости от Испании, установления республиканской формы правления, провозглашения гражданской и религиозной свобод, признания широкой автономии Банда Ориенталь и других провинций в рамках конфедерации, с соответствующей гарантией их прав ¹⁰². Поскольку подобная программа никак не устраивала консервативное большинство ассамблеи, оно отказалось признать полномочия уругвайских депутатов и допустить их к участию в ее работе.

Действиям правящих кругов Буэнос-Айреса и их гегемонистским устремлениям Артигас пытался противопоставить план создания федерации провинций Рио-де-ла-Платы, куда на равных началах вошли бы Банда Ориенталь, Парагвай, Мисьонес, Корриентес, Энтре-Риос. Особое значение он придавал, как указывалось выше, союзу с Парагваем, тем более что его замыслы перекликались с идеей конфедерации, нашедшей отражение в официальных парагвайских документах мая—июля 1811 г. и даже в договоре от 12 октября. Об этом Артигас прямо писал Правительственной хунте Парагвая 21 сентября 1812 г., а также 17 апреля 1813 г., сообщая об инструкциях, данных им представителям Банда Ориенталь на «Ассамблее XIII года» ¹⁰³. 29 мая он обратился к парагвайскому правительству с предложением установить федеративные отношения между обеими странами ¹⁰⁴. Но Франсии и его коллегам в действительности, как мы видели, вовсе не импонировало вступление в федерацию. Поэтому два месяца спустя они ответили Артигасу, что не правомочны сами решать этот вопрос, который входит в компетенцию национального конгресса, т. е. по существу вежливо отклонили его проект ¹⁰⁵.

Между тем буэнос-айресская «Верховная исполнительная власть», убедившись, что Парагвай продолжает бойкотировать Генеральную ассамблею, предприняла еще [141] одну попытку урегулировать разногласия дипломатическим путем. Эта миссия была возложена на Николаса де Эрреру, который в середине марта 1813 г. выехал из Буэнос-Айреса и 20 мая прибыл в Асунсьон. Здесь он начал переговоры с членами хунты, добиваясь от них, в соответствии с полученными инструкциями, назначения парагвайских представителей на ассамблею и доказывая преимущества присоединения к Объединенным провинциям. Но все усилия оказались тщетными. 4 июня хунта постановила передать решение вопроса на рассмотрение предстоящего национального конгресса. Сам Эррера считал такой ответ лишь отговоркой и крайне скептически оценивал перспективы своей миссии. Однако он получил указания дождаться в Асунсьоне созыва конгресса.

В связи с приездом Эрреры влияние Франсии еще больше усилилось. Многим казалось, что никто кроме него не в состоянии вести важные переговоры с уполномоченным Буэнос-Айреса ¹⁰⁶. Пользуясь отсутствием де ла Моры, он уволил некоторых назначенных последним чиновников и офицеров, заменив их преданными ему людьми, принял решительные меры против злоупотреблений и произвола местных властей, а также по борьбе с возросшей преступностью¹⁰⁷. Позиции Франсии особенно укрепились после того, как в начале июня 1813 г. ему практически удалось добиться отстранения вернувшегося в столицу де ла Моры, а 18 сентября при содействии Йегроса и Кавальеро окончательно удалить его из хунты. Главным аргументом послужило обвинение де ла Моры (не без оснований) в желании подчинить страну власти буэнос-айресского правительства. Через несколько дней по тем же мотивам был арестован и выслан из Парагвая близкий друг де ла Моры, советник хунты де ла Серда ¹⁰⁸.
* * *

Избавившись от наиболее опасных политических противников, Франсиа не имел причин оттягивать дольше созыв конгресса. Будучи его инициатором, он первоначально предложил в качестве даты открытия 9 августа, [142] но затем под разными предлогами переносил ее. В частности, Эррере Франсиа объяснял задержку необходимостью уточнить численность населения каждого округа. Лишь с середины августа Правительственная хунта начала наконец рассылать местным властям циркуляр о порядке избрания депутатов. В отличие от прежних форумов 1810—1811 гг., где присутствовали только специально приглашенные представители высших слоев (главным образом Асунсьона), на сей раз предписывалось провести в каждом городе и селении при участии всех или большинства жителей «свободные всенародные выборы» депутатов в количестве, пропорциональном численности населения. Право голоса предоставлялось всем гражданам, за исключением «врагов свободы» ¹⁰⁹.

Эта оговорка позволяла отводить нежелательные кандидатуры и заменять их лицами, лояльность которых не вызывала сомнений, чем воспользовался Франсиа. Его приверженцы повели широкую агитацию на местах, особенно в сельских районах. Они «обрабатывали» кандидатов, настойчиво внушая им, что только под руководством Франсии страна сможет отстоять свою независимость от посягательств со стороны Буэнос-Айреса ¹¹⁰. Когда же в Асунсьон стали съезжаться избранные депутаты, Франсиа постарался лично познакомиться с каждым из них, удостаивая любезного внимания и состоятельного помещика, и богатого купца, и мелкого землевладельца, и лавочника, и алькальда-индейца. При этом он не скупился на щедрые обещания и лесть ¹¹¹.

Еще до того, как конгресс приступил к работе, стало ясно, что в его составе преобладают представители сельского населения, преимущественно мелких и средних землевладельцев, а также городских низов. Очевиден был и рост популярности Франсии. Все это серьезно тревожило группировавшиеся вокруг «национального героя» Йегроса привилегированные слои, основной базой которых являлась столица.

В такой обстановке 30 сентября 1813 г. открылась наконец сессия первого в истории Парагвая общенационального выборного органа. Число депутатов превышало [143] тысячу человек. Председательствовал Кавальеро. Отказавшись выслушать Эрреру, конгресс высказался против вхождения Парагвая в состав Объединенных провинций и постановил не направлять представителей на ассамблею, заседавшую в Буэнос-Айресе ¹¹². Это решение фактически означало разрыв союзного договора 1811 г. и вообще всяких отношений с Буэнос-Айресом.

В течение нескольких дней депутаты дебатировали вопрос о форме правления. Учитывая печальный опыт Правительственной хунты (разногласия между ее членами, частые политические кризисы, борьба за власть), многие считали целесообразным сосредоточить управление в руках меньшего числа лиц или даже одного человека. Некоторые называли кандидатуру Франсии, другие — Йегроса, третьи предлагали продлить полномочия хунты в ее последнем составе — Франсиа, Йегрос, Кавальеро. Но ни один из вариантов не получил поддержки убедительного большинства. Видя, что дело затягивается, Франсиа, обеспокоенный отъездом части депутатов (которым не на что было жить в столице) из Асунсьона, внес компромиссное предложение: установить совместное правление двух консулов ¹¹³. Конгресс поручил ему и Йегросу конкретизировать эту мысль.

Разработанный ими (а фактически Франсией) проект государственного устройства был 12 октября единодушно одобрен депутатами. Согласно этому документу, Парагвай провозглашался республикой. Верховную власть и командование вооруженными силами должны были совместно осуществлять консулы Франсиа и Йегрос, председательствуя в правительстве по очереди в течение 4 месяцев каждый. Их главной задачей являлась забота о «сохранении, безопасности и обороне республики». Консулы были подотчетны конгрессу, который предусматривалось созывать [144] ежегодно 15 октября для решения наиболее важных вопросов, причем число депутатов и порядок их избрания должны были оставаться такими же, как в 1813 г. В целях гарантии равного положения обоих консулов в распоряжение каждого передавалась половина войск, оружия и боеприпасов, которыми он мог располагать по своему усмотрению. В случае расхождений между ними решающее слово принадлежало секретарю правительства. Предусматривалось создание высшего судебного органа — Верховного кассационного суда ¹¹⁴.

В тот же день Франсиа и Йегрос принесли присягу в качестве консулов, и конгресс закончил свою работу.

Хотя национальный конгресс формально не принял никакой специальной декларации о независимости Парагвая, провозглашение республики было, по существу, равносильно такому акту. Оно практически означало полный и окончательный разрыв с метрополией и отказ даже от словесного признания суверенитета испанского монарха Фердинанда VII, от имени которого номинально выступала Правительственная хунта ¹¹⁵. Парагвай явился первой провинцией бывшего вице-королевства Рио-де-ла-Платы, решившейся бросить открытый вызов Испании.

Значение его было тем более велико, что республиканский строй, установленный в ходе буржуазных революций XVI—XVIII вв. в Нидерландах, Англии, Франции, оказался, как известно, недолговечным. «Дочерние республики», возникшие в эпоху французской Директории, просуществовали всего по нескольку лет. Ко времени созыва парагвайского национального конгресса в мире оставались лишь две республики, являвшиеся сравнительно стабильными государствами: США и Швейцария. Да еще небольшая «Республика Гаити» существовала с 1807 г. в южной части одноименного острова. Предпринятые начиная с декабря 1811 г. попытки провозглашения республиканского строя в Венесуэле и некоторых провинциях Новой Гранады (Тунха, Картахена, Кундинамарка) не увенчались [145] успехом: Венесуэльская и новогранадские республики просуществовали недолго и в 1814—1815 гг. пали, разгромленные испанцами.

Избрание консулами Франсии и Йегроса представляло своего рода компромисс между радикальным и умеренным крылом парагвайских патриотов. Однако с установлением консулата фактически начался период единоличного правления Франсии. Выполняя, согласно постановлению конгресса, функции главы правительства на протяжении первого 4-месячного срока, он сразу же оттеснил на второй план своего бездарного и пассивного коллегу. Это было не так уж трудно, ибо Йегрос, обладая известным военным талантом и пользуясь в народе славой, как удачливый в прошлом военачальник, по своим деловым качествам, интеллектуальному уровню и образованности никак не мог сравниться с Франсией ¹¹⁶. Он любил празднества, развлечения, парады и не желал утруждать себя исполнением скучных повседневных обязанностей. Поэтому, когда в середине февраля 1814 г. настала ого очередь председательствовать, Йегрос сам попросил Франсию продолжать ведение текущих дел, а ему предоставить руководство обучением войск. Франсиа согласился, поставив лишь условием, чтобы все важные декреты и распоряжения они подписывали вместе ¹¹⁷.

Обеспечив себе полную свободу действий, Франсиа развил бурную политическую и административную деятельность. Он заботился об упорядочении финансов, вел решительную борьбу с злоупотреблениями чиновников, существенно ограничил прерогативы местных властей в сельских районах, соблюдал строжайшую экономию, требовал от должностных лиц честности и бережливости, способствовал восстановлению прежней роли кабильдо. Особое внимание уделялось улучшению организации армии и охране границ. Б. Гарай не без оснований считает правление консулов гораздо более эффективным, чем деятельность Правительственной хунты¹¹⁸. При этом Франсиа использовал любую возможность для укрепления своих позиций. Так, вопреки возражениям Йегроса, он добился [146] назначения на важный пост государственного секретаря своего ставленника Себастьяна Мартинеса Саэнса. Многие офицеры, не внушавшие ему доверия ввиду их близости к Йегросу и Кавальеро, направлялись в отдаленные пограничные гарнизоны, а в столице их места занимали приверженцы Франсии ¹¹⁹.

Продолжая твердо придерживаться курса на упрочение национальной независимости и решительно выступая против всех ее врагов — внешних и внутренних, Франсиа проявлял бдительность по отношению к находившимся в стране испанцам. Попытка выслать часть из них в Корриентес оказалась безуспешной ¹²⁰. Тогда 5 января 1814 г. консулы обязали проживавших в столице и ее предместьях уроженцев Испании ¹²¹, которые еще не успели приобрести в Парагвае гражданские права, под страхом смертной казни пройти регистрацию ¹²². 1 марта того же года им были запрещены браки с женщинами европейского происхождения ¹²³ и разрешено жениться лишь на индианках, мулатках и негритянках ¹²⁴, а через 4 месяца последовал приказ обнародовать это распоряжение в сельских районах.

Указанная мера преследовала различные цели. Конечно, она прежде всего носила дискриминационный характер и была продиктована желанием подорвать влияние испанцев. Женитьба на женщине индейского или африканского происхождения считалась для белого мужчины, по тогдашним понятиям, унизительной и наносила ущерб его общественному положению, так как индейцы не пользовались юридическим равноправием, а многие негры и [147] мулаты являлись рабами. Вместе с тем Франсиа хотел воспрепятствовать тому, чтобы в результате браков с испанцами в креольскую среду проникали контрреволюционные настроения. Наконец, в случае смерти испанца, не имевшего законных наследников, его состояние переходило к парагвайской казне ¹²⁵.

Внешняя политика консулата была весьма осторожной. Она исходила из стремления отстоять суверенитет республики, обеспечить необходимые условия для вывоза ее продукции и воздерживаться от любых действий, которые могли послужить поводом к враждебным акциям против Парагвая.

15 октября 1813 г. Эррера, остававшийся еще в Асунсьоне, попросил консулов официально сообщить ему о решении конгресса относительно участия Парагвая в буэнос-айресской Генеральной ассамблее. 19 октября ему ответили, не вдаваясь в объяснения, что конгресс постановил не посылать в Буэнос-Айрес парагвайских представителей. Тогда Эррера предложил, чтобы Парагвай оказал Буэнос-Айресу помощь войсками или деньгами. Консулы запросили по этому поводу мнение кабильдо и, основываясь на его негативной позиции, 25 октября отклонили просьбу Эрреры ¹²⁶. В итоге последпий вернулся в Буэнос-Айрес с пустыми руками. Неудача миссии Эрреры побудила буэнос-айресское правительство возобновить экономическое давление на Парагвай. 10 декабря 1813 г. был установлен дополнительный военный налог на парагвайскую продукцию — табак (по 2 песо с арробы) и йербу-мате (по 1 песо с арробы) ¹²⁷. По признанию самого Эрреры, эта мера была санкцией за проявленную парагвайцами неуступчивость. «Если бы парагвайский конгресс… лучше понял свои собственные интересы,— заявил он,— можно было бы избежать введения столь тяжелого налога. Но каждый лучше знает, что ему делать» ¹²⁸.

Несмотря на очередное обострение отношений с Буэнос-Айресом, правительство Парагвая по-прежнему категорически отказывалось от союза с главным [148] противником портеньос — Артигасом. Последний в связи с враждебной позицией правящих кругов Буэнос-Айреса в январе 1814 г. отвел свои войска, участвовавшие в осаде Монтевидео, к р. Уругвай. 16 января он обратился к субделегату Мисьонес Матиауде с предложением о совместных действиях против Буэнос-Айреса и просил доложить об этом консулам. 12 февраля Матиауда послал донесение в Асунсьон, но, не дожидаясь ответа, приступил 6 марта к боевым операциям ¹²⁹.

Тем временем «верховный правитель» Объединенных провинций Рио-де-ла-Платы Посадас, которому Генеральная ассамблея передала в конце января исполнительную власть, издал 11 февраля декрет, объявлявший Артигаса «врагом родины» и вне закона. За его голову было обещано высокое вознаграждение. 19 февраля Посадас сообщил об этом консулам и просил, чтобы парагвайские войска не оказывали помощи отрядам Артигаса ¹³⁰°. Получив письмо Посадаса, Франсиа и Йегрос категорически запретили субделегату Мисьонес вмешиваться в вооруженный конфликт между Буэнос-Айресом и Артигасом, а узнав о том, что он успел уже начать военные действия, приказали немедленно прекратить их. Но Матиауда — убежденный приверженец Артигаса — предпочел вместе со своими солдатами перейти под его знамена ¹³¹.

В свете этих событий парагвайское правительство, крайне озабоченное тем, чтобы не возникло сомнений в нейтральной позиции республики, 13 марта заверило власти Корриентес, что никогда не заключало союза с Артигасом и даже не знает причин разногласий между ним и Буэнос-Айресом. Если бы эти причины, указывалось далее, были известны асунсьонскому правительству, оно обязательно предложило бы свое посредничество и добрые услуги, дабы добиться умиротворения ¹³².

Трудности торговли с Буэнос-Айресом и другими соседними странами побуждали консулов искать иные внешние рынки. В этой связи предпринимались попытки выяснить возможности вывоза продукции в Европу, в частности [149] в Англию, к которой Франсиа питал тогда особую симпатию. «Парагвай и Англия, Англия и Парагвай — это были просвещенные страны, которые он желал видеть едиными» ¹³³. Еще в первой половине 1812 г. в Парагвай прибыл с грузом товаров молодой шотландский купец Джон Пэриш Робертсон, получивший разрешение на ведение торговли. Барыши предприимчивого шотландца оказались столь велики, что он поспешил вызвать из Англии своего младшего брата Уильяма, в мае 1814 г. приехавшего в Асунсьон ¹³⁴. Несколько месяцев спустя Робертсон-старший решил отправиться по делам на родину, в связи с чем Франсиа попросил его¹³⁵ передать британскому парламенту предложение об установлении торговых и дипломатических отношений между обоими государствами, а также образцы парагвайского экспорта: кипу табака, кипу йербы-мате, бутыль спирта, большую голову сахара, сигары, вышитую одежду, изготовленную из парагвайского хлопка ¹³⁶. Пообещав выполнить просьбу консула, Робертсон выехал в Буэнос-Айрес, но обстоятельства сложились так, что ему пришлось отложить поездку в Европу. [150]

жүктеу/скачать 4.01 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: