Рудольф Штайнер Апокалипсис Иоанна

В течение ряда дней нас займет очень значительная, очень глубокая теософская тема. Прежде чем начать наши рассмотрения, разрешите мне высказать глубочайшее удовлетворение по поводу того, что мы можем говорить об этой значительной и глубокой теме перед друзьями, собравшимися из самых разных областей Германии и даже Европы. Прежде всего это удовлетворение относится к нашим милым нюрнбергским друзьям, которые со своей стороны, вероятно, не менее рады, чем тот, кто здесь перед вами говорит, заняться теософией в этом городе на сравнительно долгое время совместно с нашими заграничными друзьями. Ведь именно в этом городе наряду с интенсивным стремлением к познанию великих теософских истин так глубоко проявлялось истинно теософское настроение, настоящая теософская жизнь.

Эта теософская жизнь, которую мы понимаем только тогда, когда учения теософии являются для нас не только чем–то, что нас занимает теоретически, но когда они становятся для нас чем–то, что одухотворяет нашу жизнь до глубочайших глубин души, что нас прокаливает и что одновременно соединяет нас более тесными узами с нашими собратьями, со всем миром. Для человека очень важно чувствовать, что все, что внешне встречается нам в чувственной жизни, в чувственно видимом бытии, что все это может представляться как внешняя физиономия лежащего в основе невидимого сверхчувственного бытия. Мир со всем, что в нем есть, в конце концов все более и более становится для того, кто вводит теософию в жизнь, физическим выражением божественно–духовных существ; и когда он смотрит на мир видимого вокруг себя, он будет чувствовать то же, как когда он от наружных черт человеческого лица проникает к сердцу, к душе человека. Все, что ему встречается внешне в виде гор и скал, в растительном покрове Земли, в животных и людях, во всем окружающем нас мире, во всех занятиях людей, — во всем этом он видит как бы физиономическое выражение, выражение лица, лежащего в основе всего божественно–духовного бытия. И из этой манеры смотреть на вещи для него расцветает новая жизнь, пронизывает его, и иной, благородный вид воодушевления вдохновляет то, что он хочет предпринять.

Разрешите мне вспомнить небольшой симптоматический пример моих последних опытов на одной из моих лекционных поездок. Этот пример показывает, как мировая история, если рассматривать ее как выражение божественно–духовного, всюду представляется значительной, всюду говорит нам новым языком. Несколько недель тому назад в Скандинавии мне пришлось быть свидетелем того, как во всей жизни нашего европейского севера все до сих пор обличает отзвук древнего бытия северного мира, когда все духовное было пронизано сознанием тех существ, которые скрываются под образами северных мифических Богов. Можно сказать, что в тех странах из всего, что человеку встречается, слышатся отзвуки того, что посвященные мистерии друидов и троттов сообщали своим ученикам как древнюю северную духовную жизнь. Там чувствуется, как волшебное дыхание этой духовной жизни пронизывает север; наблюдается нечто, что как бы выражает чудные кармические связи. Сам себе являешься — как это мне пришлось испытать в Упсале — как бы внедренным во все это, когда имеешь перед собой первый из германских переводов Библии — Серебряный Кодекс Ульфилы *). Он попал в Упсалу как бы в результате своеобразного кармического сплетения. Ведь раньше он находился в Праге. Во время шведской войны он был захвачен и перенесен в Упсалу и теперь находится там: как символ того, что пронизывает человека, способного несколько глубже заглянуть в сущность древних мистерий. Ведь эта сущность мистерий, это проникновение в духовный мир внутри древних европейских культур пронизано одной общей замечательной чертой, которую глубже чуют те, кто получили посвящение в те древние времена. Сердца их трагически восприняли, когда им стало ясно, что они, хотя и могли взирать на тайны бытия, но что в будущем придет нечто, что явится полным разрешением загадки. Все снова и снова указывали им, что более высокий свет должен проникнуть в то познание, которое можно было получить в древних мистериях. Можно сказать, что во всех этих древних мистериях пророчески указывалось на то, что долженствовало прийти в будущем, — на явление Христа Иисуса. В этой сущности северных мистерий имелся тон, настроение ожидания, настроение пророчества.

Такую фразу, как та, которую я сейчас скажу, не надо насиловать и теснить, не надо выжимать и не надо мыслить в слишком резких контурах. Она должна лишь симптоматически выразить то, что лежит в основе ее как глубокая истина. Но в том, что осталось как последняя страница из традиции древнегерманских мистерий — в сказании о Зигфриде, — имеется как бы тайное включение этого настроения. Когда нам указывают, что на том месте, где он уязвим, лежит лист, что это место находится на спине, тогда тот, кто способен почувствовать такие вещи симптоматически, чувствует: это то самое место, где у человека будет лежать нечто другое, когда его уже не сможет постичь то уязвление, которое еще могли испытать посвященные древних мистерий Севера. Место это должен прикрыть крест; там должен он лежать, крест Христа Иисуса; он там еще не лежал у посвященных древних мистерий Севера. На это указывается в древних мистериях германских народов, в сказании о Зигфриде. Таким образом, и там еще симптоматически указывается, какими согласованными между собой должны мыслиться древние посвящения друидов, троттов и мистерии Христианства. На эту мысль наводит, как вещественное выражение, местонахождение первого германского перевода Библии в северном мире. И то, что это является как кармическая связь, это может вам опять–таки символизировать то обстоятельство, что некогда из этого Серебряного Кодекса было украдено 11 листов и что позднейший владелец их почувствовал такие угрызения совести, что не пожелал сохранить эти 11 листов, а отдал их обратно. Как сказано, такие вещи не нужно втискивать и насиловать, а принимать их как образные представления тех кармических сложностей, которые выражаются в нахождении первого германского перевода Библии в странах Севера.

И как здесь это историческое событие, так и все, что нам встречается в жизни — великое и малое, — углубляется и освещается новым светом благодаря теософскому направлению, проявляющемуся в том, что во всем физически воспринимаемом усматривается вещественное выражение сверхчувственного духовного.

Люди не понимали только потому, что между ними не было посвященных. Имелась известная спиритуальная осмысленность, потому что, хотя и представляли себе грубо чувственно, что существо спустится на облаках, все же для этого нужна была спиритуальная вера. Такой спиритуальной жизни у грубого материализма 19 века уже не могло быть. Мысли, возникавшие у истинного материалиста 19 века от чтения Апокалипсиса, можно охарактеризовать приблизительно так: «В будущее заглядывать не может никто, так как я сам этого не могу. И никто не может увидать что–либо другое, чем то, что вижу я. Говорить о том, что существуют посвященные — это старый предрассудок. Такого ничего нет; следовательно, нормой является то, что знаю я. Я еле могу предвидеть, что произойдет в течение следующих 10 лет; значит, никто не может предсказать, что будет через тысячелетия. Следовательно, тот, кто написал Апокалипсис, — если его вообще считать честным человеком, — должен был говорить о чем–то, что он уже видел, ибо я тоже знаю лишь то, что уже произошло и что передано документами. Значит, и автор Апокалипсиса не мог видеть ничего иного. Следовательно, о чем мог он рассказывать? Только о том, что происходило до него. Поэтому само собой понятно, что в событиях Апокалипсиса, в конфликтах между добрым, мудрым и прекрасным миром и безобразным, неразумным и злым миром, в этом драматическом сопоставлении нельзя видеть ничего другого, как то, что этот человек сам пережил, что уже произошло». Так говорит современный материалист. Он полагает, что «автор Апокалипсиса описывает так, как описываю я».

Что же представлялось почти наиболее страшным для христианина первых веков? Самым страшным должен был быть для него зверь, восстающий против духовного могущества христианства, против истинного христианства. К несчастью, некоторые люди смутно слышали благовест, но не уловили истинного созвучия.

Внутри некоторых эзотерических школ имелся своего рода числовой шифр. Некоторые слова, которые не хотели передавать обычным письмом, выражали числами. А ведь так же, как и многое другое, кое–что из глубоких тайн Апокалипсиса было замаскировано в числах, особенно то драматическое событие, засекреченное числом 666. Было известно, что с числами надо обращаться особым образом, именно тогда в особенности, когда так определенно на это указывается, как словами: «Здесь — мудрость». «Число зверя — 666». При таких указаниях знали, что на место цифр нужно вставлять определенные буквы, чтобы знать, о чем идет речь. Но те, которые что–то слышали об этом и все же в действительности ничего не знали, на основании своего материалистического воззрения решили, что если вместо числа 666 вставить буквы, получится слово «Нерон» или «цезарь Нерон». И в настоящее время в значительной части литературы, занимающейся толкованием Апокалипсиса, можно прочитать: «Раньше люди были так безрассудны, что они засекретили в этом месте всевозможные вещи, но в настоящее время эта проблема уже решена. Теперь мы знаем, что тут имеется в виду ни что иное, как «Нерон», «цезарь Нерон», и ясно, что Апокалипсис был написан в такое время, когда Нерон уже жил, и что автор всем этим хотел сказать, что в Нероне проявился антихрист, что, следовательно, то, что лежит в этом драматическом элементе, является усилением предшествующих элементов. Теперь надо только исследовать, что произошло непосредственно перед этим. И тогда находишь, что именно хотел написать автор Апокалипсиса. Сообщается, что в Малой Азии произошло землетрясение как раз в то время, когда свирепствовала борьба между Нероном и христианством. Значит, это и есть те землетрясения, о которых упоминает автор Апокалипсиса при вскрытии Печатей, при звучании Труб. Он говорит также о бедствии нашествия саранчи. Действительно, ведь есть сообщения о том, что во время преследования христиан Нероном имели место нашествия саранчи. Следовательно, он говорит о них. Таким путем 19 век пришел к тому, что материализовал глубочайший документ христианства, не видя в нем ничего, кроме повествования о том, что можно найти в мире именно путем материалистического рассмотрения.

Это должно было быть сказано только для того, чтобы показать, как основательно ложно был понят этот глубочайший, значительный документ эзотерического христианства.

Теперь же мы все историческое, что можно сказать об Апокалипсисе, отложим до того времени, когда нами будет понято то, что в нем имеется, то есть до последних лекций. Для того, кто уже немного освоился с теософией, не может быть сомнения в том, что уже в вводных словах Апокалипсиса указывается на то, чем он должен быть. Вспомним только, что там сказано: «Тот, от которого исходит содержание Апокалипсиса, был перенесен на одинокий остров, издавна пронизанный своего рода священной атмосферой, на место древней культуры мистерии». И когда нам говорится, что тот, кто дает содержание Апокалипсиса, «был в духе» и что то, что он дает, он познал в духе, пусть это прежде всего будет нам указанием на то, что содержание Апокалипсиса рождено более высоким состоянием сознания, которого человек достигает путем развития собственной душевной творческой способности, путем посвящения. То, чего нельзя ни видеть, ни слышать в пределах чувственного мира, нельзя воспринимать внешними чувствами, то содержится в тайном откровении так называемого Иоанна тем образом, каким оно могло быть сообщено миру христианством. Следовательно, в Апокалипсисе Иоанна мы имеем перед собой описание посвящения, христианского посвящения. И мы должны лишь, так сказать, бегло вызвать перед нашей душой то, чем является посвящение... Мы ведь все глубже проникаем в вопрос: что происходит во время посвящения? Все глубже мы разработаем вопрос: как относится посвящение к содержанию Апокалипсиса? Но прежде всего мы грубыми штрихами сделаем как бы черновой набросок углем и только после этого начнем расписывать красками детали.

Процесс восприятия таков: в течение целого дня на вас воздействуют впечатления внешнего мира. Они через посредство физических чувств влияют на эфирное и астральное тела до тех пор, пока они не делаются осознанными нашим “Я”. В астральном теле выражаются влияния того, что воздействует на физическое тело. Когда получаются световые впечатления, их воспринимает глаз. Световое впечатление воздействует на эфирное и астральное тела, и “Я” осознает это впечатление. Также дело происходит с впечатлениями, производимыми на ухо и другие органы чувств. Поэтому вся дневная жизнь в течение целого дня воздействует на астральное тело, которое всегда деятельно под воздействием внешнего мира. Теперь, вечером, оно выделяется. Тут в нем нет сил сделать сознательными те впечатления, которые теперь находятся в его окружении. Древние силы отдаленнейшего прошлого были убиты при первом восприятии нынешнего чувственного мира. Ночью у него нет сил, потому что вся дневная жизнь не приспособлена к тому, чтобы оставить что–либо в астральном теле, что могло бы воздействовать на него формирующим образом. Все вещи, как вы их видите всюду кругом, воздействуют вплоть до астрального тела. Но эти воздействия не в состоянии создать такие образы (формы), которые могли бы развиться в астральные органы. Первым шагом посвящения должно быть дать человеку делать в течение дневной жизни что–то, дать разыграться в его душе чему–нибудь, что продолжает действовать, когда астральное тело ночью выделяется из физического и эфирного тел. Так что представьте себе — картинно выражаясь, — что человеку, пока он находится в полном сознании, предписывается, что он должен был бы делать, чему бы он должен был дать разыграться и что было бы выбрано так, так урегулировано, чтобы оно не переставало действовать по прошествии дня. Представьте себе это действие, как звук, продолжающий звучать, когда астральное тело выделено; тогда это продолжающееся звучание было бы теми силами, которые бы теперь воздействовали на астральное тело, так пластически обрабатывали бы его, как когда–то внешние силы работали над физическим телом. Это всегда было первым шагом посвящения — дать человеку что–либо делать в течение дня, что находит свой отзвук в ночной жизни. Все, что называли медитацией, концентрацией и остальные упражнения, которые человек предпринимал во время своей дневной жизни, это ни что другое, как отправления души, не умирающие в своих воздействиях, когда астральное тело выделяется, но которые продолжают звучать и теперь, ночью, превращаются в организующие силы в астральном теле.

Это называют очищением астрального тела, очищением от того, что не приспособлено к астральному телу. Это было первым шагом, который именовался также катарсисом, очищением. Это еще не была работа в сверхчувственных мирах; она состояла в упражнениях души, которым человек предавался в течение всего дня как тренировке души. Она состояла в усвоении некоторых жизненных форм, некоторых жизненных настроений, особого рода обращения с жизнью, так, чтобы это могло дать известный отголосок; и все это работало над астральным телом, пока оно не преобразовывалось, пока не развивались в нем органы. Когда человек достигал того, что эти органы как бы выкристаллизовывались из его астрального тела, тогда следующей задачей было то, чтобы все, что таким образом было организовано в астральном теле, отпечаталось бы в эфирном теле. Как шрифт какой–нибудь печати отпечатывается в сургуче, так все, что было организовано в астральном теле, должно было отпечататься в эфирном. Это отпечатывание является следующим этапом посвящения: это называли просветлением, ибо вследствие этого одновременно наступал значительный момент в посвящении. В окружении человека возникал духовный мир, тогда, как до этого его окружал чувственный мир. Этот этап одновременно характеризуется тем, что события внешнего духовного мира проявляются не так, как это делают физически–чувственные предметы, а в виде образов. На этой ступени просветления духовный мир проявляется сперва в образах; человек видит образы. Подумайте о том древнем посвященном, о котором я вчера сказал, что он видел групповую душу народа. Когда он достигал этой ступени, тогда он видел эту групповую душу сперва в образах. Вспомним, например, такого посвященного, каким был Иезекииль. Когда для него началось просветление, перед ним представали духовные сущности в виде народных, в виде групповых душ. Он чувствовал себя посреди них. Перед ним представали групповые души в виде четырех символических животных.

Таким образом, представал сперва духовный мир перед человеком в полных значения образах. Это было первой ступенью. Затем следовало дальнейшее вживание в эфирное тело. То, что сперва имелось в виде отпечатка, следовало как дальнейшее вживание в эфирное тело. Тут к образам начинает присоединяться то, что назвали музыкой сфер. Более высокий духовный мир воспринимается, как звук. Более высоко посвященный после того, как он благодаря просветлению воспринял духовный мир в образах, начинает духовно прислушиваться к тем звукам, которые может уловить духовное ухо. Затем достигают следующего преобразования эфирного тела и тогда, в еще более высокой сфере, перед нами возникает еще нечто другое. Вы +можете слышать звуки, когда вы, например, стоите здесь перед ширмой, за которой говорит какой–нибудь человек, которого вы не видите. Нечто подобное происходит в духовном мире. Сперва он проявляется нам в образах, потом он звучит над ними, и тогда как бы спадает последняя завеса, как если бы мы отодвинули ширму, за которой стоит и говорит человек. Мы видим самого этого человека, мы видим сам духовный мир, существа духовного мира. Сперва мы воспринимаем образы, затем звуки, затем существа и, наконец, жизнь этих существ. Ведь без этого то, что существует в виде образов в так называемом имагинативном мире, можно указать лишь приблизительно, пользуясь образами, взятыми из чувственного мира, как символами. О гармонии сфер можно дать только представление, употребляя сравнения с чувственной музыкой. Но что можно сравнить с существенным выражением на третьей ступени? С этим можно сравнить только то, что теперь составляет самое внутреннее человека, его действия в смысле божественной мировой воли. Если человек поступает согласно воле тех духовных существ, которые ведут вперед наш мир, тогда его внутреннее существо станет подобным этим существам, тогда он будет воспринимать в этой сфере. Все то, что в нем противится мировой эволюции, что тормозит прогресс мира, это он воспринимает как нечто, что должно быть выключено из этого мира, что должно отпасть, как последний покров.

Таким образом, человек сперва воспринимает мир образов как символическое выражение духовного мира, затем мир гармонии сфер как символическое выражение более высокой духовной сферы, затем мир духовных существ, о которых он в настоящее время может составить себе представление лишь тем, что будет сравнивать их с самым глубоко внутренним собственного своего существа, с тем, что в нем действует в смысле добрых сил или же в смысле злых духовных сил.

Эти этапы проходит посвящаемый, и они точно отражаются в Апокалипсисе Иоанна. Он исходит там из физического мира. То, что прежде всего можно сказать средствами физического мира, говорится в Семи Посланиях. То, что хотят делать в пределах физической культуры, что хотят сказать тем, которые действуют в физическом мире, это говорится им в Посланиях. Потому что то слово, которое выражается в Послании, это может оказать свое действие в пределах чувственного мира. Первый этап дает символы, которые должны быть отнесены к тому, что они выражают в духовном мире. После Семи Посланий следует мир Семи Печатей, мир образов первой ступени посвящения. Затем идет мир гармоний сфер, мир, воспринимаемый тем, кто может духовно слышать. Он изображается Семью Трубами. Следующий мир, в котором посвященный воспринимает существа, изображается тем, что появляется в виде существ на этой ступени и что сбрасывает Чаши тех сил, которые противостоят добрым. Противоположностью божественной любви является божественный Гнев. Истинный образ божественной любви, ведущий мир вперед, воспринимается в этой третьей сфере теми, которые сбросили для физического мира Семь Чаш Гнева.

Так посвящаемый постепенно возводится в сферы посвящения. В Семи Посланиях Апокалипсиса Иоанна выражено то, что принадлежит семи категориям физического мира; в Семи Печатях — принадлежащее астрально–имагинативному миру; в Семи Трубах — то, что принадлежит деваканическому, высшему миру, и в Семи Чашах Гнева — то, что должно быть отброшено, если человек хочет взойти в высшее духовное, достижимое для нашего тела, поскольку это высшее духовное еще связано с нашим миром.

Сегодня мы хотели установить лишь внешнюю структуру того, чем является Апокалипсис Иоанна. Это немногие беглые черты, которые могли указать нам на то, что Апокалипсис является книгой посвящения.

Завтра мы постараемся сделать первые шаги для восполнения этого беглого эскиза.