Рудольф Штейнер Космическая предыстория человечества

Я знаю, что многие люди просто посмеются над такой идеей. Но тот, кто глубоко понимает жизнь, знает, что и такая мистическая идея, в конце концов, порождена ве­личайшей трудностью разрешения загадок жизни, и эти трудности все более и более обременяют душу человека, которая стремится углубиться в истинную действитель­ность. Само собой разумеется, я не хочу сказать ничего плохого в отношении этой идеи, характерной для одного сегодняшнего мистического направления. Я только хочу привести ее как пример понятия, которое также может найти место в душе человека. С таким же успехом мож­но привести дюжину других, более или менее философс­ких или мистических абстрактных решений загадки человека.

Такие неосознанные желания в особенности тогда иг­рают свою роль, когда внутри человека должны проявиться высшие жизненные истины, касающиеся существа самой человеческой жизни, скажем мы, обычной человеческой жизни, как она протекает в физическом мире между рож­дением и смертью. Действительное, предметное, соглас­ное с действительностью рассмотрение всегда должно иметь в виду все течение жизни, если оно хочет ее понять. И теперь представьте себе, что такое согласное с действи­тельностью рассмотрение жизни дает результат, которого человек, хотя и подсознательно, никак бы не желал: тогда человек сделает все, чтобы посредством ложной логики пройти мимо неудобного результата.

Не правда ли, когда рассматривают земную жизнь, задачей ведь не является то, чтобы истина соответствова­ла человеческим желаниям, хотя бы и бессознательным. Чаще же всего бывает так, что истина, касающаяся чело­веческой жизни, является весьма и весьма неприятной.

Духовнонаучное рассмотрение показывает, что так и есть в действительности. Конечно, можно найти более высокую точку зрения, с которой, может быть, все это будет выглядеть иначе. Но для жизни, которую человек хотел бы вести на земле, при внимательном рассмотре­нии дело представляется так, что именно истина относи­тельно человека такова, что большинство жизненных удобств вызывают легкую жуть — хотя и подсознатель­ную жуть, но вы понимаете, что я имею в виду, — лег­кую бессознательную, иногда коренящуюся глубоко в подсознании жуть. Но нужно далее рассмотреть всю че­ловеческую жизнь.

В каждом из этих периодов в человеческой жизни про­исходит нечто важное. Из того, что мы говорили вчера, вы знаете, что человек так ориентирован в жизни отно­сительно Космоса — вчера я вам напомнил образ маг­нитной стрелки, — что, например, форма его головы ука­зывает в далекое прошлое, а формы его конечностей ука­зывают в далекое будущее подобно тому, как один полюс магнитной стрелки указывает на север, а другой полюс указывает на юг.

Эта ориентация в отношении Космоса различна для каждого отдельного главного периода человеческой жиз­ни. В каждом отдельном периоде другие силы внедряются в человеческую организацию. В первое семилетие нашей жизни в нас господствует нечто иное, чем во второе семилетие. Все то, что примерно на седьмом году жизни выражается в том, что как плотина, можно сказать, зап­руживает весь рост, поскольку вырастают постоянные зубы, то, что запруживается при росте постоянных зубов, все это производится силами Космоса в первые семь лет жизни. И снова о том, что человека задерживает в его формировании. Задержка в том, что когда он достигает половой зрелости, то, чем он, можно сказать, тингируется, образуется благодаря тому, что определенные развиваю­щие силы, которые имеют свою основу в Космосе, форми­руются во вторую жизненную эпоху.

Дело обстоит так, что можно сказать: в целом челове­ке различные члены находятся во взаимодействии. Ребе­нок в период до смены зубов развивает определенную психическую деятельность; и эта психическая деятель­ность исключительно важна именно в эти первые годы жизни. Я только напомню вам действительно мудрое изречение Жана Поля, который сказал, что в начале своей жизни он от своей няни, без сомнения, научился для жизни большему, чем от всех своих профессоров в академические годы. В этом высказывании содержится нечто очень мудрое, очень правильное. Нужно только правильно оценить эти вещи. Мы многому научаемся в это первое семилетие нашей жизни, но выученное оста­ется в некотором смысле интеллектуальным, и находит­ся внизу, в смутных глубинах душевной жизни, которая пока еще почти подобна телесной жизни. Но если вы прочтете мою книгу «Духовное водительство человека и человечества», то вы увидите, что эта жизнь, которую ребенок развертывает в первые семь лет своей жизни, может оцениваться иначе, чем это делают обычно. В эти первые семь лет действительно господствует немалая мудрость в человеческом организме. Когда ребенок, — употребляя буржуазное выражение — «впервые увидел свет», его мозг еще слабо дифференцирован. Он диффе­ренцируется только с течением времени, и то, что высту­пает как структура мозга, действительно соответствует, если это изучить, влиянию глубокой мудрости, как и все, что мы делаем в последующей жизни, конструируем ли машины или занимаемся научными исследованиями, мы делаем, опираясь на мудрость. Естественно, мы не мо­жем позже сознательным образом делать то, что мы де­лали бессознательно, когда, так сказать, мы только уви­дели свет мира. Тогда в нас господствовал космический разум, тот космический разум, о котором мы также дол­жны говорить, когда мы обсуждаем развитие речи. По­истине, высший космический разум господствует в чело­веке в первое семилетие его жизни.

Этот космический разум во втором семилетии жизни направлен на то, чтобы человека тингировать тем, что ведет к половой жизни; но эта космическая интеллекту­альность господствует уже в меньшей мере. Можно ска­зать: то, что здесь остается, что не нашло своего приме­нения внутри, все это поднимается в голову. И то, что здесь получает голова, это, собственно говоря, нечто, что скопилось внутри человека, в бессознательной душевной жизни. Теперь двинемся дальше по семилетним периодам.

Сегодня обычно не изучают целиком человеческую жизнь, так называемую нормальную человеческую жизнь; ибо для того, чтобы изучать эту нормальную человечес­кую жизнь, требуется определенная преданность, во-пер­вых, самому истинному человеку, с другой стороны, ве­ликим космическим закономерностям. И как не курьез­но это звучит, то, что господствует в человеке в первые детские годы, в первое семилетие человеческой жизни, невозможно понять, ни будучи, само собой разумеется, ребенком, ни юношей или девушкой, ни будучи уже об­разованным человеком в двадцатилетнем возрасте. Это невозможно понять. Можно придти к некоторому пони­манию того, что разыгрывается в детские годы, если ис­кать это понимание внутри человека, в его внутреннем опыте, когда он достигает возраста от 56 до 63 лет. Толь­ко глубокая старость дает нам возможность взглянуть на то, что господствует в первые семь лет жизни ребен­ка. Это не совсем удобно; ибо человек хочет сегодня, едва перешагнув подростковый возраст, быть полноценным человеком. И сегодня кажется неудобным согласиться, что есть нечто в мире, даже в себе самом, для понима­ния чего требуется достигнуть пятидесятилетнего возра­ста. И если речь идет о понимании, о внутреннем челове­ческом понимании, которого человек может достигнуть, то все, что образуется в годы полового созревания, то есть в возрасте от 7 до 14 лет, можно до некоторой степе­ни научиться понимать, только достигнув возраста от 49 до 56 лет, то есть на пятом десятке жизни.

Было бы хорошо, если бы считались с такими истина­ми, ибо посредством таких истин можно научиться так­же понимать жизнь, тогда как другие истины, которые обычно устанавливают в отношении человека, таковы, какими их желают видеть. Но только при этом не заме­чают, что при этом присутствуют бессознательные же­лания. И то, что в нас разыгрывается в возрасте от поло­вой зрелости до 21 года жизни, об этом получают неко­торое представление, только достигнув возраста от 42 до 49 лет, и о том, что разыгрывается между 20 и 28 годами жизни, мы можем получить некоторое понятие, только достигнув возраста от 35 до 42 лет. То, что я сказал в отношении этих вещей, основано на действительном жиз­ненном наблюдении, которое нужно делать, чтобы вра­ботаться в духовнонаучные наблюдения, а не занимать­ся тем ребячеством, которое часто называют самопозна­нием, но заниматься истинным самопознанием, то есть познанием человека. И именно в возрасте от 28 до 53 лет можно испытать нечто, что может быть одновременно испытано и понято; здесь достигается некоторое равновесие между пониманием и мышлением. В первой поло­вине жизни можно обдумывать, представлять себе раз­личные вещи; но чтобы с полным пониманием испытать то, что представлялось в первой половине жизни, нужно подождать второй половины.
Это очень неудобная истина, но такова жизнь. Я даже могу представить себе людей, которые скажут: да, но если человек во всей своей внутренней закономерности так ограничен, то где же свободная воля человека? Где его свобода? Где сознание принадлежности к человече­ству? Конечно, я могу также представить себе, что некто чувствует себя несвободным оттого, что он не может од­новременно находиться в Европе и в Америке, некто чув­ствует себя несвободным, поскольку он не может дос­тать луну с неба. Но факты строятся не согласно челове­ческим желаниям, но и там, где речь идет о том, чтобы человек пришел к объяснению самого себя, необходимо иметь в виду также факты. Эти факты таковы: мы жи­вем не просто так такой модифицированной, метаморфозированной жизнью, мы живем этой жизнью так, что каждый жизненный период имеет свой смысл и свое зна­чение в отношении к другим периодам. И к тому же мы живем, как было сказано, нормальной жизнью, если это нам позволено, лет до шестидесяти, — о ранней смерти будем с этой точки зрения говорить завтра, — и некоторым образом только во второй половине жизни нам становится понятным то, что с нами происходило в первой половине жизни.

Человек мог бы гораздо уверенней и правильней ориентироваться в мире, если бы имело место такое познание жизни. Ибо тогда все строилось бы на надежной жизненной почве, тогда как сегодня, поскольку ориентируются не на объективное, но на свои желания, зачастую просто придерживаются следующего: конечно, до тридцати лет ведь нужно чему-то учиться, но после этого мы имеем уже готового человека, теперь он становится зрелым для жизни. Но вследствие этого целиком упускают из виду внутренние жизненные взаимосвязи. Познавать жизнь, это действительно является внутренней задачей. И именно, если речь идет об этой интимной за­даче, не следует упускать из виду, что желания должны молчать, и что приниматься во внимание должна только объективность.

Теперь отметим определенное сглаживание в ходе че­ловеческой эволюции. В прежние времена дело обстояло совсем иначе, об этом я уже говорил: вспомните что я рассказывал о человеческом развитии от атлантичес­кой эпохи до наших дней, о постоянном омоложении че­ловечества. Определенное сглаживание произошло потому, что в ходе эволюции стало выявляться, что один элемент родственен другому. Если бы этого не было, тог­да в жизни происходило бы следующее: тот, кто достиг двадцатилетнего возраста, относительно некоторых ве­щей, которые относятся к истине в человеке, живое по­стижение которой возможно только по достижении соро­калетнего возраста, как я охарактеризовал выше, дол­жен верить сорокалетнему. Хотя и не целиком, но в ходе развития человечества сами понятия и представления стали такими, что в одном возрасте можно получить ощущение уверенности в отношении другого. Когда име­ют достаточную готовность, чтобы выслушивать сорока­летних и пятидесятилетних, когда они говорят о своем жизненном опыте, предполагается, само собой разуме­ется, что молодые позволяют поделиться с ними этим опытом, то сегодня полагаются не на голый авторитет, это уже обусловлено развитием; но когда мыслят — мо­лодой человек может только мыслить, — то в характере, который приобретают мысли, содержится больше того, что просто апеллирует к вере, в них уже заложена опре­деленная возможность также видения. Вообще можно сказать: в молодости человек мыслит, в старости пости­гает. Но в этом уже заложено нечто, что может дать боль­ше, чем убежденность веры, голое доверие к авторитету. Это создает некоторое сглаживание.

Но воспримите то, что я сказал, как жизненную исти­ну. Если вы примете это как жизненную истину, то она прольет свет на жизненную практику. Представьте себе, что то, что я сказал, могло бы воплотиться в жизни, если бы так стали мыслить, чувствовать и воспринимать люди, как это выразилось бы в отношениях людей! Как это спо­собствовало бы установлению связей от души к душе! Молодой человек находится в особом отношении к старо­му, если он знает: он может испытать нечто, что в отноше­нии того, что можно просто помыслить, является пости­жением помысленного. Тогда, если бы встали на такую жизненную позицию, совсем по другому интересовались бы сообщениями, которые может сделать человек, находящийся в другом возрасте. И тогда будут сохранять так­же интерес, даже достигнув глубокой старости, к тому, о чем галдят вокруг молодые люди, даже дети. Вспомните, как я часто говорил: мудрейший может научиться от ма­леньких детей! — Конечно, именно мудрейший охотно и с любовью будет учиться от маленьких детей. Хотя он не многому может от них научиться в отношении морали и прочих жизненных воззрений, но именно у детей он может почерпнуть бесконечно много мудрости относительно космических явлений, которые в маленьком ребенке изживаются еще совсем иначе, чем в более позднем возрасте. Интерес, распространяющийся от души к душе, существенно возрастает, когда эти вещи не остаются голыми теориями, но когда они становятся жизненной мудростью.

Своеобразие духовной науки уже состоит в том, что она укрепляет, усиливает, возвышает связи любви, которыe, в сущности, основаны на взаимных интересах, испытываемых людьми друг к другу. Обычная рассудочная мудрость может высушить человека, он станет таким сухим, как некоторые ученые. Духовная наука, действительно взятая в своей субстанции, не допускает высыхания человека, но при всех обстоятельствах побуж­дает его к любви, она укрепляет и возвышает взаимные интересы между людьми.
Сегодня я преподнес вам небольшое количество таких вещей, которые являются неприятными для жизни, но ко­торые истинны, которые являются фактами, поскольку в духовной науке нельзя продвинуться дальше, если не при­выкнуть смело смотреть также на неприятные факты.

Другой факт — как следует уже из вчерашних рас­смотрений — состоит в том, что интеллект, которого мы можем достигнуть в нынешнем цикле развития человечества, пригоден только для того, чтобы пробудить пони­мание одной определенной эпохи. Я не завидую людям, которые с легким сердцем сегодня берутся за переводы Эсхила, Гомера, даже псалмов и т. д., поистине я им не завидую! То, что в наше время могут верить, что такие филистерские враки, как перевод греческих драм госпо­дином Виламовичем, действительно что-то передает от Эсхила или других, это является печальным знаком на­шего времени. Когда невозможно нечто наблюдать в боль­шом, часто также теряют терпение изучать в малом. Было бы очень полезным попытаться делать в качестве уп­ражнений наблюдение в малом. Я хочу вам привести пример одной поистине детской, малой вещи.

Недавно в одном иностранном журнале, который вы­ходит здесь в Швейцарии, я прочел одну статью, в кото­рой социалистический писатель Каутский особенно жалуется на одного русского социалиста, обвиняя его в не­правильном цитировании, так что у него получается пря­мо противоположное тому, что Каутский пишет в своих книгах. То, что здесь имеет место намеренное искажение текста Каутского, исключается самой природой вопроса и природой этой личности. Я прочел также статью само­го этого социалиста, и также нашел весьма курьезным то, что излагается как мнение Каутского. И еще во вре­мя чтения у меня образовалось воззрение на это, ибо меня заинтересовало, как вообще такое возможно; но очень скоро, когда я закончил чтение, в скором времени я понял, как это могло произойти, поскольку этот социа­лист принес свои извинения, но я узнал это позже. Этот социалист не читал книгу Каутского на немецком языке, он читал ее в русском переводе, и поскольку статья пи­салась на немецком, он сделал ее обратный перевод. Итак, вот что произошло: перевод с немецкого на рус­ский и обратный перевод. При этом из него было извле­чено и процитировано противоположное тому, что содер­жалось в немецкой книге!

Вот что требуется, чтобы совершенно честно сделать перевод с одного языка на другой, и что требуется, что­бы написанное обратить в свою противоположность! При этом речь идет вовсе не о маловажных делах, но, в принципе, только об основоположениях, с которыми сегодня вообще знакомятся только в переводах. Это маленькое такое наблюдение, которое я представил вам. Но тот, кто имеет терпение наблюдать в жизни такие и подобные вещи, у того не встретят непонимания, если ему скаж­ут: невозможно понять Гомера, пользуясь всем тем, что находится в нашем распоряжении; мы только воображаем себе, что его понимаем.

Но это внешняя сторона вещей. Есть также внутренняя сторона. Душевный склад эпохи Гомера настолько существенно отличался от душевного склада сегодняш­них людей, что сегодняшний человек очень далек от воз­можности понимать Гомера. Ибо сегодняшний душев­ный склад таков, что он существенно тингирован интел­лектуальностью. Душевный склад Гомера был не таков. От этого тингирования человек сегодня не может освобо­диться при обычном своем повседневном складе. Этот душевный склад принуждает человека сильнее, чем он думает, и сильнее, чем он сознает, жить в абстрактных понятиях, что совершенно было не свойственно Гомеру. Но человеку трудно привести это в согласие со своими подсознательными и бессознательными желаниями, и он говорит себе: да, с пониманием, с нормальным сегод­няшнем пониманием нужно отказаться от понимания того, что к нам пришло из эпохи Гомера или Эсхила. — Но этот отказ человека совершенно не соответствует подсоз­нательным желаниям. Здесь должна выступить духов­ная наука, которая не остается при обычном душевном складе, но которая вырабатывает более общий душев­ный склад, так что можно иметь другой душевный склад, отличный от нормального для нашего времени. С помо­щью духовнонаучных средств можно проникнуть в то, что недостижимо средствами современного рассудка и современного душевного склада. Этот отказ, это отрече­ние чрезвычайно важны для сегодняшнего человека, по­буждая его сказать: понимание, которое мы можем иметь, простирается только до определенного момента в человеческом развитии. Также и для взгляда в будущее не совсем бесполезно иметь такие вещи в виду.
Сегодня вы еще можете так отчетливо выражаться, ясно писать и говорить, фиксируя сказанное, но это бу­дет не долго продолжаться — ибо в ближайшем будущем время будет идти быстрее, если можно употребить такое парадоксальное выражение, чем оно шло в про­шлом, — так что будет совершенно невозможно понимать написанное или сказанное нами сегодня так, как мы это понимаем. И только в будущем, спустя много времени, наш рассудок будет способен понимать то, что мы говорим и пишем. Историк держится свидетельств, он полагается на внешние свидетельства. Но от того, есть свидетельства или нет, не зависит наше понимание того или иного, а зависит от того, насколько развита наша способность понимания. Но для далекого прошлого эта способность понимания не пригодна. И если нет этого отречения, тогда возникает теория Канта-Лапласа и ей подобные. Я часто говорил об этом. Чем же является, в конце концов, теория Канта-Лапласа, кроме как жал­кой попыткой посредством современного разума измыс­лить нечто относительно происхождения мира, несмотря на то, что наше понимание, наш нормальный душевный склад так далеки от этого происхождения мира, что то, что об этом времени, которое должно покрываться тео­рией Канта-Лапласа, может выдумать современное со­знание, совсем ничему не соответствует.

Знание того, что если мы хотим заглянуть в далекое прошлое, то нужно прибегнуть к другим видам позна­ния, также должна давать духовная наука. О далеком прошлом человек вообще ничего не может узнать, если он не прибегнет к духовнонаучному исследованию, если он не попытается понять бытие, пользуясь другими чув­ствами, отличными от обычного интеллекта. Итак, если иметь в виду то, что я сейчас сказал, то можно ясно ви­деть, насколько сужен горизонт современного человека, и он не хочет подняться на другие ступени исследования, на другие ступени познания в отношении таких вещей, для познания которых недостаточен задающий сегодня тон обычный интеллект. Мы знаем, что нужно воз­носиться к имагинативному, инспиративному, интуитив­ному знанию. Тогда эти знания введут нас в другие эпохи; только они могут дополнить то, что можно рассматри­вать как отдельный остров бытия, если находиться в со­временном душевном настрое.

Человек находится под властью подсознательных и бессознательных желаний, когда он с легким сердцем и удобно расположившись выдумывает нечто, о чем он, собственно говоря, должен сказать себе, что это недо­ступно его измышлениям, как например, теория Канта-Лапласа или нечто подобное. И тем самым мы снова коснулись, — мы должны, я хочу сказать, приблизиться к кругу наших задач, — того, что современному челове­ку мешает перебросить мост между идеальностью и ре­альностью, того, чем мы теперь занимаемся.

Обойти эти вещи во все времена пытались ищущие мировоззрения люди. Но очень трудно придти к полной ясности относительно этих вещей, поскольку они неудоб­ны, поскольку неохотно приближаются к действительным фактам. В наше время стало обычной практикой, я бы сказал, признавать одну половину истины, а другую от­вергать. Вот классический пример этого: Карл Маркс сказал однажды, что философы до сих пор пытались сво­ими понятиями только интерпретировать мир; но нужно придти к тому, чтобы изменить мир, нужно найти дей­ствительные мысли, посредством которых можно изменить мир. Первое абсолютно верно. Философы, поскольку они являются философами, пытались интерпретировать мир, если у них хватало ума, то они вовсе не думали, что они могут что-нибудь другое, кроме того, чтобы интерпрети­ровать мир. Прообраз всякого философского филистерства, Вильгельм Траугот Круг, действовавший в Лейп­циге с 1809 по 1834 годы, который о фундаментальной философии вплоть до высших ее ступеней написал мно­жество книг, требовал от философии Гегеля, чтобы она дедуцировала не только понятия, но также перья для пись­ма — что привело в гнев Гегеля. Но также и в этой обла­сти необходимо отречение, которое говорит: конечно, мы, люди, как целое человечество призваны изменить мир, поскольку мир состоит из человеческих жизней.
Но то мышление, которое является современным мышлением, неспособно осуществить эти изменения. Здесь требуется отречение, чтобы сказать: то мышление, которым владеют современные люди, которое так прославляется, вполне пригодно для познания природы, но оно полностью не­пригодно для того, чтобы чего-нибудь достигнуть, где не­обходимо, чтобы действовала воля.

Это очень неудобная истина. Ибо если это видеть, то уже нельзя больше сказать: философы до сих пор пыта­лись только интерпретировать мир; но нужно придти к тому, чтобы изменить мир — при этом тайно предпола­гается, что это можно сделать посредством какой-нибудь диалектики; но нужно сказать себе: философы, именно потому, что они как философы подходят к предмету, дол­жны только интерпретировать, ибо сама природа — мож­но сказать, слава Богу — существует и без нас, и мы должны довольствоваться тем, что ее интерпретируем. Социальная, политическая жизнь не может существовать без нас, и здесь мы не можем довольствоваться тем, что­бы постигать ее посредством тех понятий, которые при­годны только для того, чтобы интерпретировать жизнь, а не формировать ее. Здесь уже необходимо не просто теоретизировать, что выливается обычно просто в гал­люцинации, как я показал вчера, и поистине задачей нашего времени является подняться до жизни действи­тельности. И жизнь действительности в фактах требует, чтобы эту жизнь не воспринимать так прямолинейно, как это делают обычно. Конечно, представления, которые человек передает другим людям, ведут к чему-то; но они не всегда приводят к одному и тому же. Абсолютной ис­тины также не существует, как абсолютных фактов, и абсолютных фактов также не существует, как абсолют­ной истины. Все относительно. И как будет действовать то, что я говорю, — решающим в данном случае являет­ся не то, считаю ли я сказанное истинным или нет, но решающим является то, как на это, если можно так вы­разиться, реагируют люди, живущие в определенную эпоху. Я хочу вам в качестве примера привести один случай, на который очень важно обратить внимание.

Я всякий раз вспоминаю об одном разговоре, кото­рый произошел у меня в одном южно-германском горо­де с двумя католическими священниками, присутствовавшими на моем докладе, который я тогда читал о Библии и мудрости. Оба католических священника, в общем-то, ничего не могли возразить по существу. Док­лад содержал именно такие вещи, на которые нечего было возразить. Но священники, хотя им и нечего было возразить, все же, естественно, не могли это так оста­вить; они должны были что-то возразить. Тогда они ска­зали: да, относительно содержания мы излагаем при­мерно то же, что изложили вы. Но то, что мы говорим, мы говорим так, чтобы нас мог понять каждый; вы же обращаетесь к ограниченному числу людей, имеющих определенное образование, но то, что преподносится людям, должно быть понятным всем. На это я сказал им: видите ли, о чем вы думаете, вам кажется понят­ным всем людям, а о чем я думаю, это не важно. Дело не в наших теоретических воззрениях на то, что людям понятно, но в изучении истины. И вы сами можете про­вести соответствующую проверку. Я спрашиваю у вас: когда вы применяете эти методы и сегодня в вашей цер­кви преподносите все таким образом, что считаете, что все люди вас понимают, — скажите, ходят ли все люди в вашу церковь, или есть такие, что остаются вне ва­шей церкви? То, что некоторые остаются вне ее, гораз­до важнее, чем ваше представление о том, что вы гово­рите для всех людей. Ибо то, что люди остаются вне ее, это действительность. Когда вы думаете, что говорите для всех людей, это только ваша вера. А для тех, кто не ходит в вашу церковь, для них говорю я, поскольку я придерживаюсь мнения, что нужно считаться с действи­тельностью, и что нужно говорить, обращаясь к тем, кто уже не ходят больше в церковь, и все же с полным правом ищут путь в духовный мир. На этом тривиаль­ном примере я показал различие между тем, как сле­дует мыслить соответственно действительности, когда воззрение диктуется действительностью, и тем, что боль­шинству людей кажется, что они это знают, но оно на самом деле ими выдумано и приспособлено к их жела­ниям. Исследователь действительности даже должен быть в любой момент готов к тому, чтобы отказаться от того, что он считал правильным, и если его побуждают факты, придти к другому направлению мыслей, посколь­ку действительность не так прямолинейна, как этого желали бы люди.

Итак, может оказаться, и так бывает в большинстве случаев, — такова тенденция развития человеческой природы, — что когда благочестивый мистик хочет вне­сти в какую-нибудь секту внутреннюю мистику, члены этой секты все более вовлекаются в ссоры между собой. Но также мало подходит предлагать людям односто­роннее естественнонаучное воззрение. Для приобрете­ния естественнонаучных знаний требуется много про­ницательности, и вы знаете: я вообще не склонен кому-то уступать в полном признании естественнонаучной истины. Но следует отметить также факт: если мир пита­ть только естественнонаучными истинами или естественнонаучно оформленными истинами, то эта проницательность, которая должна применяться для познания естественнонаучных истин, внесет значительный вклад в то, чтобы подавить человека и сделать его несвободным. Так односторонняя мистика все более и более приводит к борьбе и ссорам, а одностороннее естествознание в современном смысле ведет людей к внутренней несвободе, к внутренней связанности. Вы видите, что это вполне оправдано, что духовная наука пытается быть ни односторонне мистической, ни односторонне естественнонаучной, но без переоценки и нед­ооценки каждой предоставить им права, но от дуальности перейти к троичности. Не «либо то, либо это», но как это, так и то», освещение одним другого, это то, к чему ведет сама духовная наука. Например, всегда ущербно, когда чисто естественнонаучно чувствующий человек ругает мистику; ибо обычно то, что он говорит, является, как правило, чушью. И ругать мистику по­зволительно только мистику, и ругать направо и налево естествознание позволительно только тому, кто знает естествознание. Тогда предмет, о котором он говорит, будет таким, как он говорит, поскольку он будет пра­вильно взвешивать то, что говорит. Но всегда ущербно, если естествознание оспаривает тот, кто ничего в нем не понимает, и все же считает себя великим мистиком, или если естествоиспытатель ничего не понимает в ми­стике, но тем не менее осуждает мистику. На почве ду­ховной науки часто повторяют: некоторые истины дол­жны людям казаться парадоксальными, поскольку они противоречат удобной точке зрения обычной жизни.

Итак, я привел вам сегодня целый ряд вещей, кото­рые до некоторой степени должны запасть в вашу душу. Я привел вам некоторые жизненные факты, которые дол­жны быть усвоены, если бы даже эти вещи выглядели иначе. Некоторые, кто считают себя сегодня великими людьми, которые многое могут, не имеют никакого пред­ставления об этих жизненных истинах. Но это именно то, что лежит в основе катастрофы нашего времени, что в наше время так необходимо познавать жизнь, однако ее познавать не хотят.

О некоторые вопросах, способных привести к разре­шению определенные противоречия, возникшие сегодня в ваших душах, мы будем говорить завтра.