Рудольф штейнер миссия архангела михаила

Эта хозяйственная культура встречается с тем, что при­ходит с другой стороны. Поначалу эта хозяйственная культура не вела к тому, чтобы развивать самостоятельную пра­вовую жизнь и самостоятельную духовную жизнь. Перво­начальные правовые навыки были оставлены в результате проникновения римского права; первоначальные духовные навыки были оставлены в результате проникновения гре­ческой духовной жизни Так эта хозяйственная жизнь стала стерильной, но она шаг за шагом работает над тем, чтобы снова стать плодоносной; однако она сможет этого добиться лишь тогда, если преодолеет хаотичность, вносимую извне воспринятыми и чуждыми ей духовной жизнью и правовой жизнью. Возьмем нынешнюю англо-американскую духов­ную жизнь В этой англо-американской духовной жизни мы найдем два рода вещей, очень сильно отличающихся друг от друга Во-первых, там в англо-американской духовной жизни мы имеем повсюду гораздо больше, чем где-либо на земле, так называемых тайных обществ, которые обладают довольно сильным влиянием — гораздо большим, чем об этом известно людям Они целиком являются хранителями старой духовной жизни и они гордятся быть хранителями египетской или восточной духовной жизни, однако эта пос­ледняя имеется у них уже в совершенно процеженном со­стоянии, — так сказать, сублимированной в символы, кото­рых больше не понимают, но, тем не менее, это дает в распоряжение верхушки тайных обществ довольно боль­шую власть Впрочем, это есть старая духовная жизнь, а не собственная духовная жизнь, выросшая на англо-американ­ской почве. Наряду с ней там есть духовная жизнь, которая полностью произрастает из почвы хозяйственной жизни, но пока она приносит лишь маленькие цветочки, — редкие маленькие цветочки распускаются на почве хозяйственной жизни.

Кто может исследовать и понять такие вещи, тот хорошо знает, что Локк, Ом, Милль, Спенсер, Дарвин** Джонн Локк (1632—1704) — английский философ Давид Юм (1711 — 1776) — шотландский философ и историк Джон Стюарт Милль (1806—1873) — английский философ и политик Герберт Спенсер (1820—1903) - английский философ Чарльз Роберт Дарвин (1809 — 1882) — английский естествоиспытатель, основоположник учения о Происхождении видов, названного его именем. и др. суть эти цветочки, выросшие на почве хозяйственной жизни Можно совершенно точно идеи, например, Милля, идеи Спенсера обрести из хозяйственной жизни. Социал-демок­ратия подняла это до степени теории и рассматривает ду­ховную жизнь как некий придаток хозяйственной жизни Это положение, мол, извлечено из так называемой практи­ческой жизни, но на самом деле — из житейской рутины, а не из реальной жизненной практики Таким образом, там шествуют рядом друг с другом такие учения, как дарви­низм, спенсеризм, юмизм, а равно и процеженные учения мистериального происхождения, которые затем находят свое продолжение в различных склонных к сектантству органи­зациях, вроде Теософского общества, квакеров и т. д. Хо­зяйственная жизнь, которая хочет подняться ввысь, взрас­тила на своей почве пока еще маленькие цветки и в этом своем начинании еще не продвинулась сколько-нибудь да­леко. То, что там теперь есть как духовная жизнь и как правовая жизнь, — это суть чужие цветы. И этих чужих цветов тем больше, — прошу обратить на это ваше внима­ние, — чем больше мы перемещаемся в сфере европейской цивилизации на Запад.

Ницше в одной из своих первых книг сформулировал изречение, которое я процитировал на первых же страни­цах моей книге о Ницше**"Фридрих Ницше — борец против своего времени" (1895) (ПСС, т.5) и в котором предощущается нечто от трагической судьбы немецкой духовной жизни. Ницше тогда в своей книжке "Давид Штраус как верующий и как писатель" решил в следующих словах охарактеризовать те события 1870-71 г., которые привели к основанию германс­кого государства: "Искоренение немецкого духа в пользу немецкого государства". С тех пор это удушение немецкого духа было основательно осуществлено. Когда в последние пять-шесть лет три четверти всего мира обрушились на тог­дашнюю Германию, то (я не хочу сейчас говорить о причи­нах и о виновниках этого, но лишь отмечаю мировую ситуа­цию) тогда, по существу, был налицо лишь труп немецкой духовной жизни. Однако когда говоришь так, как я гово­рил вчера, непредвзято характеризуя факты, тогда не надо закрывать глаза на то пусть не слишком многое, что еще есть в этой немецкой духовной жизни и что (также и при грядущей для немцев "цыганской" судьбе) должно высту­пить, на что надлежит обратить внимание и что хочет при­влечь к себе внимание. Ибо почему, в сущности, потерпели немцы страшное поражение? Надо также и на этот вопрос однажды ответить непредвзято. Немцы потерпели страшное поражение потому, что они захотели стать причастными к материализму, а между тем у них нет никакого таланта к материализму. Другие народы имеют достаточно таланта к материализму. Немцы вообще обладают той особенностью, которую однажды превосходно охарактеризовал Германн Гримм, сказав следующее: "Немцы, как правило, отступают тогда, когда им на благо было бы смело наступать, и они бросаются в страшный штурм тогда, когда им на благо было бы удержаться от этого"**В статье "Немецкая история Генриха фон Трейчке" из "Вклада в немецкую историю культуры", Берлин, 1897 г. — Это очень меткое изре­чение в смысле внутренней характеристики немецкого наро­да. Ибо немцы на протяжении столетий обладали пробив­ной силой, но не имели способности ее верно применить. Так, Гёте мог обнаружить первофеномен, но он не смог довести это до закладки начала духовной науки. Он мог развить такую духовность, какая есть в его "Фаусте" или в "Вильгельме Мейстере" и какая могла бы перевернуть весь мир, если бы были найдены верные пути. Вместо этого внешняя личность сего гениального человека ушла не далее того, что в Веймаре он стал толстеть, завел себе двойной подбородок, сделался упитанным тайным советником и был необычайно старательным министром, который, впрочем, именно в политической жизни заслуживает, как говорится, только неудовлетворительной оценки.

Людям во всем мире надлежит узреть, что такие явления как Гёте и Гумбольдт**Вильгельм фон Гумбольд (1767-1835)., повсюду представляют собой начат­ки будущего развития, и что для всего мира было бы пагуб­но не заметить то, что живет внутри немецкого развития и что вовсе еще не изжило себя, но должно с силой высту­пить. Немцы, в конце концов, не обладают также тем пред­расположением, которое делается все больше и больше по мере того, как мы все дальше переходим к Западу, а именно — во всем возноситься до крайних абстракций. Представи­тели других народов называют то, что немцы имеют в своей духовной жизни "абстракциями", но лишь потому, что сами они этого пережить не в состоянии; и еще потому, что не верят, что у других это не так, когда сами выдавливают все живое. Как раз немцы не имеют дара доходить до крайних абстракций. Это в особенности обнаруживается в немецкой государственной жизни — в этой самой злосчастной из всех государственной жизни. — Если бы немцы издавна имели тот большой талант к монархизму, который так блистатель­но сохранили французы до сегодняшнего дня, то немцы никогда не впали бы в культ Вильгельма II; они не придава­ли бы тогда никакого авторитета странной, карикатурной фигуре этого монарха. Французы же, хотя и называют себя республиканцами, имеют в своей среде нетитулованного мо­нарха в лице Клемансо, который крепко держит в своих руках государственный аппарат, не давая ему ослабеть, а души французов тоже грозным образом держит в узде; ибо повсюду во Франции еще присутствует дух Людовика XIV**** Louis le Grand (1638-1715).. Разумеется, этот дух теперь там в состоянии упадка, но он там есть. То, что у французского народа теперь уже есть нетитулованный монарх, — это явствует из каждого его высказывания. А тот талант к абстракции, который высту­пает у Вудро Вильсона****** См. примечание к пятой лекции., есть как раз крайний талант к абстракции во внешне-политической области. Те "четырнадцать пунктов" этого притязающего на мировое значение школьного учителя-педанта, которые в каждом их положе­нии несут печать непрактичности и нереальности, могли возникнуть только из такого рода ума, который полностью создан лишь для абстрактного и не имеет никакого органа для восприятия истинных реальностей.

Появились две вещи, которые будут с трудом доступны пониманию будущих историков культуры. Одну из них я часто характеризовал вам словами Германна Гримма. Это — канто-лаплассовская космогоническая теория, в которую ныне еще верят многие люди. Германн Гримм в своих лек­циях о Гёте***Гёте". Чтения в королевском университете в Берлине. В 2-х т., 8-ое издание, Штутгарт и Берлин, 1903 (том 2,23чтение,стр.171след.). прекрасно сказал так: "В будущем с трудом смогут понять то заболевание, которое нынешние люди на­зывают наукой, которое привело к появлению канто-лапласовской теории. Согласно этой теории все, что теперь мы имеем вокруг себя, произошло из некой всеобщей мировой туманности путем ее сжатия. И это должно идти все даль­ше, пока вся эта штука не свалится обратно на Солнце! Какая-нибудь обглоданная кость, около которой крутится голодная собака, гораздо аппетитнее, чем это фантазерское представление о мировом развитии". — Так думает Германн Гримм. Да, в будущем доставит немало трудностей объяс­нить появление этой канто-лаплассовской теории, даже при­нимая во внимание научное умоисступление, овладевшее людьми в XIX и XX столетии.

Другой такой вещью, почти неподдающейся объяснению, будет тот невероятный факт, что когда-то могло существо­вать большое число людей, которые могли серьезно отнес­тись к такому блефу, как "четырнадцать пунктов" Вудро Вильсона, — и это в такую эпоху, когда социальный вопрос встал перед людьми со всей серьезностью.

Исследуя то, что в мире находится рядом друг с другом, мы констатируем, что хозяйственная жизнь, политическая правовая жизнь и духовная жизнь переплелись между со­бой причудливым образом в какой-то клубок. Если мы не хотим погибнуть под развалинами духовной и правовой жизни, которые пришли к крайнему вырождению, то мы должны обратиться к трехчленному строению социального организма, какой созидает хозяйственную жизнь, выраста­ющую из своих собственных корней; она хочет воспрянуть, но не может воспрянуть, пока ей свободно не выступят навстречу правовая и духовная жизнь. Эти вещи имеют свои глубокие корни во всем процессе эволюции человече­ства и в человеческой совместной жизни. Эти корни надле­жит отыскать. В наше время людям надо уразуметь, как там, внизу, можно сказать, на дне, влачит свое существова­ние хозяйственная жизнь на поводу у англо-американских мыслительных привычек и что она сможет воспрянуть лишь тогда, когда станет работать в гармонии со всем миром — с тем, к чему способны также другие народы, к чему одарены также другие народы. Иначе достижение мирового господ­ства станет гибельным.

Если ход мирового развития (такой, как он есть теперь), продолжится и дальше, тогда вырождающаяся, восточного происхождения духовная жизнь, которая в своем начале являла самые возвышенные истины, провалится в преис­поднюю и в своем конце сделается ужаснейшей ложью. Ницше в своей книге "Рождение трагедии из духа музы­ки"**1871 г смог показать, что уже греки должны были защищать­ся от жизненной лжи посредством искусства. А искусство в своей основе есть дитя богов, которое предохраняет людей от погружения в ложь. Если этой первой ветви культуры человечества дать и дальше развиваться односторонне, то это течение — течение духовной жизни — окончательно впадет в ложь За последние пять-шесть лет в сердце циви­лизованного человечества было налгано больше, чем за все годы всемирной истории, в общественной жизни не прозву­чало почти ни одного слова правды, в том, что распростра­нялось по миру не было почти ни одного правдивого слова В то время как это течение впадает в ложь (см. рисунок 34), то среднее течение впадает в эгоизм А хозяй­ственная жизнь, вроде англо-американской, достигающая Мирового господства, — если она не затормозится, не даст 'Пронизать себя самостоятельной духовной жизнью и самостоятельной государственной жизнью, то обрушится в тре­тью из бездн человеческой жизни. Первая бездна есть ложь — вырождение человечества под влиянием Аримана. Вто­рая бездна есть эгоизм — вырождение человечества под влиянием Люцифера. Третья бездна на физическом плане есть болезнь и смерть, а в сфере культуры — болезнь и смерть культуры.

Англо-американский мир смог достигнуть мирового гос­подства. Если не будет введено трехчленное строение соци­ального организма, то в результате этого мирового господ­ства на весь человеческий мир изольется болезнь и смерть культуры, — а она есть дар азуров** См. лекцию от 22 марта 1909 г. в Берлине ("Духовно-научное человековедение", ПСС, т. 107)., подобно тому, как ложь есть дар Аримана и эгоизм есть дар Люцифера. Эта третья великая опасность, достойная стать в ряд с обеими другими, есть дар азурических сил!

Из знания этих вещей надо почерпнуть энтузиазм, вдох­новляющий человека действительно стараться разъяснить их как можно большему числу людей. Это и есть сегодня задача благоразумия: разъяснение этих вещей человечеству. Мы должны как можно больше делать для того, чтобы той глупости, которая почитает себя мудростью и даже верит, что достигла столь многого великолепного, противопоставить то, что мы можем добыть из практического аспекта антро­пософски ориентированной духовной науки. В настоящее время это есть важнейшая социальная работа.

Если бы я хотя бы немного смог этими словами пробу­дить в вас ощущение всей глубокой серьезности этих вещей, то я, может быть, чего-то достиг из того, чего так хотел бы достигнуть этими словами.

Две лекции (№ 9 и № 10) из VI тома курса лекций

"Космическая и человеческая история"

(ПСС, том 174-а).

В настоящее время тяжелых испытаний должно быть совершенно естественным для каждого, кто имеет искрен­ний интерес к устремлениям антропософской духовной на­уки, поразмышлять над взаимоотношениями, существую­щими между тем фактом, что духовнонаучное движение стало в начале двадцатого столетия посылать свои импуль­сы в эволюцию человечества, и тем, другим, фактом, что человечество в настоящее время поглощено пучиной катаст­рофических событий. Насколько эти события катастрофич­ны для человечества — еще не полностью понято, так как люди сегодня привыкли к жизни без духа. Однако, жить без духа — значит жить поверхностно, а поверхностная жизнь заставляет человека проспать важные впечатления от событий, происходящих вокруг него. Проспать все важные события — это особенно характерно для людей нашего века. Мало людей в наше время приходят к надлежащему пони­манию суровости и остроты событий современности, боль­шинство из них живет одним днем. Если пытаются говорить о грядущем, то люди — и во многих случаях именно те, от кого зависит ход событий — яростно отвергают эти попытки. Если среди многих своих задач духовная наука достиг­ает успеха в развитии более энергичной, более бодрствующей человеческой души, то она выполнит важную для на­стоящего времени задачу; духовнонаучные концепции требуют большего напряжения мышления, большей интенсив­ности чувствования, чем это требуется для усвоения расхожих концепций нашего времени.

Важно познакомиться с теми концепциями духовных исследований, которые могут направлять и вести нас к пониманию современности в самом широком смысле. Сегодня я разовью несколько основных концепций, опираясь на которые, мы в нашей следующей лекции могли бы нечто постро­ить, — концепций, которые бросят свет на важные факторы современности. Я буду исходить из более общих мыслей, касающихся личного в человеке, что, с определенной точки зрения, составит основание для наших последующих ду­ховнонаучных рассмотрений.

В ходе наших духовнонаучных исследований мы должны снова и снова подчеркивать тот факт, что смена состояний сознания пронизывает всю нашу жизнь между рождением — или, вернее, зачатием — и смертью: смена сна и бодрствова­ния. В общих чертах мы знаем разницу между сном и бодр­ствованием, но только духовнонаучное познание в состоянии показать человеческой душе более внутренним образом ис­тинную разницу между сном и бодрствованием. В обычной жизни мы считаем, что мы спим только с момента засыпания до момента пробуждения и что мы бодрствуем с момента пробуждения до засыпания. Но это только приблизительно верно. В действительности эта граница между сном и бодр­ствованием проведена совершенно неправильно. Ибо то со­стояние пониженного сознания, которое во многих отноше­ниях сознанием не является и через которое мы проходим в состоянии сна, простирается также и на нашу дневную жизнь; частью нашего существа мы находимся в этом состоянии так же во время между пробуждением и засыпанием. Мы нико­им образом не бываем полностью бодрствующими всем на­шим существом между пробуждением и засыпанием; мы про­буждены только частью его, а другая часть продолжает спать, хотя мы и считаем себя бодрствующими. Мы всегда в неко­тором отношении спящие. Мы действительно пробуждены только в отношении наших восприятий внешних чувств и мышления. Воспринимая внешний мир через наши органы чувств, слыша, видя и т. д., мы в этом слышании, видении, короче — восприятии бодрствуем. Здесь мы полностью бод­рствуем. Мы также бодрствуем, хотя и в меньшей степени, в представлениях. Когда мы образуем мысли, когда возникают в нас представления, когда воспоминание всплывает из тем­ных тайников нашей душевной жизни, мы бодрствуем в от­ношении переживаемых процессов, в отношении процессов восприятия, воспринятого, представленного.

Вы знаете, однако, что кроме восприятий внешних чувств и мышления наша душевная жизнь содержит также чув­ствования и воления. В отношении чувств мы не бодрству­ем, хотя и верим, что бодрствуем. Степень и интенсивность сознания, которые мы имеем при чувствовании, равнознач­ны степени и интенсивности сознания, которые мы имеем при сновидениях. И как сновидения возникают как карти­ны из бессознательных глубин нашей души, так и чувство­вания возникают в нас как силы. В чувствовании мы бодр­ствуем в той же самой степени, как и в сновидении; един­ственная разница в том, что мы приносим наши сновидения из сна в обычное бодрствующее сознание, вспоминая их и тем отличая их от бодрствующего состояния сознания, в то время как в случае чувствования все это происходит одно­временно. Чувствование само снится нам, но мы сопровож­даем наше чувствование нашими понятиями. Чувствование не содержится в понятиях, но мы взираем из понятий на чувствования так же, как мы оглядываемся после пробуж­дения на наши сновидения. И так как в случае чувствова­ния мы делаем это одновременно, то мы и не замечаем того факта, что мы имеем только понятие чувствования в дей­ствительном сознании, в то время как чувствование само остается в области сновидений как любое сновидение.

А сама воля! Что знаете вы о происходящих процессах, когда вы решаете взять книгу и затем ваша рука действи­тельно берет книгу? Что вы знаете о том, что происходит между вашей сознательной мыслью: "Я хочу взять книгу", и таинственным процессом, который затем происходит в вашем организме? Мы знаем, что мы думаем относительно воления, но само воление остается неизвестным для обыч­ного сознания. В то время как мы грезим наши чувствова­ния, мы спим касательно истинного содержания нашего воления. Как воспринимающие, мыслящие человеческие су­щества мы бодрствуем; но как чувствующие и волящие че­ловеческие существа мы видим сновидения и спим даже в бодрствующем состоянии. Таким образом, в чувствовании и волении состояние сна простирается в бодрствующее сознание. То состояние, в котором мы находимся между засыпа­нием и пробуждением в отношении всего нашего существа в целом, является состоянием, в котором мы живем в нашем бодрствующем сознании в отношении нашего чувствования и воления.

Посредством восприятий внешних чувств и мышления мы учимся познавать мир вокруг нас, который мы обозна­чаем как физически-чувственный мир; посредством чувство­вания и воления мы не учимся познавать этот мир, в кото­ром мы существуем как чувствующие и волящие человечес­кие существа. Мы находимся постоянно в сверхчувствен­ном мире; силы нашего чувствования и воления порожда­ются этим сверхчувственным миром так же, как наше вос­приятие и мышление порождаются физическим миром. Мы не имеем телесных органов для чувствования и воления; мы имеем телесные органы для восприятия и мышления. Мно­гие физиологи верят, что органы для чувствования и воле­ния существуют; это показывает, что они не знают, о чем говорят. Физиолог, который действительно мыслит, не ве­рит этому.

То, что я описал сейчас, является определенным состоя­нием, в котором мы живем между рождением и смертью, — состоянием, в котором мы бодрствуем в отношении воспри­ятия и мышления, но спим в отношении чувствования и воления.

Иные условия — во время между смертью и новым рож­дением; в некотором смысле они противоположны. Мы на­чинаем тогда бодрствовать в отношении наших чувств и волении и мы спим в отношении восприятия и мышления, — хотя сон является иным состоянием в том мире, в кото­ром мы тогда пребываем нашими душами. Из того, что я только что сказал, вы видите, что так называемые умершие отличаются от так называемых живых тем, что так называе­мые живые спят в отношении того, в чем так называемые умершие в действительности пребывают. Так называемые живые спят относительно чувствования и воления, которые постоянно струятся через их существо; умершие находятся внутри этих чувств и волении. Нам не трудно понять, что умершие пребывают в том же самом мире, в котором пребы­ваем и мы, так называемые живые. Мы отделены от умер­ших только потому, что мы не воспринимаем мира, в кото­ром они живут и творят. Умершие всегда вокруг нас; мы окружены, таким образом, теми существами, которые жи­вут, не будучи физически воплощенными. Мы только не можем воспринять их. Мы должны только образовать идею человеческого существа, спящего в комнате: вокруг него предметы, но он не воспринимает их. Тот факт, что что-то не воспринимается, не является доказательством того, что этого нет. В отношении мира умерших мы в том же самом положении, в котором мы находимся в отношении мира физических явлений, когда мы спим. Мы живем в том же самом мире с умершими и с высшими духовными Иерархи­ями: они находятся среди нас и мы отделены от них только благодаря природе нашего сознания.

Из этого следует, что человеческое существо восприни­мает и познает только часть той реальности, внутри которой оно собственно пребывает. Если бы человеческое существо постигло полноту реальности, его познание было бы совер­шенно отлично от сегодняшнего. Его познание тогда охва­тило бы не только силы, которые приходят из царств при­роды, известных нам, но также силы высших духовных существ и силы из царства так называемых умерших. Се- годня такие факты кажутся нелепыми большинству людей. Однако, для все более широких кругов человечества и осо­бенно для заинтересованных в эволюции и прогрессе чело­веческой жизни это станет предметом, подлежащим позна­нию. Ибо более или менее, вплоть до нашего времени, человеческое существо было руководимо темными, неведо­мыми силами в отношении всего, чего оно не могло воспри­нять в своем окружении. Водительство этими темными, не­ведомыми силами более или менее прекратилось в наше время. (Мы будем говорить об этом в нашей ближайшей Лекции). Теперь человеческие существа должны войти в сознательные взаимоотношения с некоторыми силами, которые достигают нашего мира из царства, где пребывают так называемые умершие. — Нелегко привести человечес­кие существа к осознанию этих вещей в необходимой степе­ни, для замены истинной реальностью фантастической не­адекватности, которая преобладает в современности и при­несла столь великие катастрофы. В этом отношении я хочу привлечь ваше внимание к одному только моменту, к одно­му факту.

Среди многих так называемых научных направлений име­ются также и исторические исследования. Истории учат, и изучают ее в школах. Но что такое эта история? Любое хорошо осведомленное лицо, знакомое с литературой про­шлых времен, знает, что то, что сегодня называется наукой истории, не старше ста лет. Я не хочу больше говорить об этом. Люди изучают и пишут историю с теми же самыми мыслями и концепциями, которые они применяют в обыч­ной внешней жизни, наблюдая природу. Но никто не спра­шивает, допустимо ли наблюдать историческую жизнь тем же путем, каким наблюдают внешнюю природу? Это — недопустимо, ибо историческая жизнь человечества управ­ляется импульсами, которые нельзя постичь, пользуясь кон­цепциями нашего бодрствующего сознания. Каждый, кто действительно изучал историю, знает, что мы в историчес­кой жизни управляемы импульсами, которые для обыкно­венного сознания доступны только в состоянии сновидения. Так же как человечеству снится жизнь чувств, так же снят­ся ему и импульсы истории. Если мы попытаемся наблю­дать историческую жизнь человечества путем концепций, которые приемлемы для естественных наук, то мы не смо­жем верно постигнуть ее: мы наблюдаем ее тогда только на ее поверхности. Чему учат и что изучают как историю в школах? В отношении истинной истории это не более, чем описание трупа в отношении к целостному человеческому существу. История, как ей обучают сегодня, это изучение трупа. Изучение истории должно претерпеть полное пре­вращение. В будущем будут понимать, что постигать исто­рию возможно только при помощи инспирированных концепций, при помощи инспирации. Тогда мы будем иметь истинную историю. Тогда мы будем знать, что именно уп­равляет человечеством, что проникает из исторической жиз­ни в жизнь социальную.

То, что я здесь высказываю, имеет очень глубокое значе­ние. Люди думают^ что они понимают социально-историчес­кую жизнь. Но они не понимают ее, так как пытаются постичь ее посредством обычных понятий повседневной бодрственной жизни. Это не становится очевидным потому, что история пишется так, что кажется мало что зависит от того, верны ли в действительности приводимые факты или нет. Я хочу дать вам простейший пример этого. Мы узнаем из исторических книг, что Америка была открыта в 1492 г. Вообще говоря, это правильно, но из того, как это описыва­ется в исторических книгах, мы образуем представление, что до 1492 г. Америка была полностью неизвестна, как бы далеко мы не заглядывали в историю. Но это не так. Еще в двенадцатом и тринадцатом столетиях существовала ожив­ленная торговля между Исландией, Ирландией и Амери­кой. В Европу из Америки импортировались лекарственные травы и другие товары. По некоторым причинам, связан­ным с внутренней кармой Европы и прежней ролью Ирлан­дии, Рим приложил все возможные усилия, чтобы отсечь Европу от Америки, так чтобы Америка была забыта. Эти усилия со стороны Рима не были вредны для Европы того времени; имелись в виду благие намерения. Я хочу пока­зать вам на этом примере только то, что факт не обязатель­но должен быть историческим фактом, — так что мы мо­жем быть совершенно не сведущи исторически в отношении важных вещей.

Иметь историческое познание или быть исторически не­вежественным в отношении социальной жизни человече­ства, с другой стороны, имеет очень большое значение. Как часто слышим мы сегодня людей, говорящих: мы должны думать о разных событиях таким образом, потому что так учит нас история. Возьмите современную публицистику, особенно современные журналы и газеты, и вы увидите, как часто употребляется фраза: "Так учит нас история". Человеческое существо частично просыпает исторические события, среди которых оно живет, но тем не менее оно образует суждение о них, или оно прививается ему. Фраза: "Так учит нас история", произносится очень часто, и в начале этой войны значительные люди утверждали, что история учила их относительно длительности войны. Это было честное убеждение так называемых "умных людей", что согласно общим социальным и экономическим условиям на земле война не может длиться более четырех-шести ме­сяцев. Многие утверждали это, многие пророчили: самое большее — от четырех до шести месяцев! Результат этого пророчества был подобен другому историческому пророче­ству, сделанному безусловно великим умом, но который образовал его, пользуясь расхожими понятиями повседнев­ного сознания. А этим можно овладеть только с помощью масштабных концепций. Когда Фридрих Шиллер стал про­фессором философии в Иенском Университете, он произнес свою всемирно известную речь об изучении истории**"Что значит и для какой цели изучать Всемирную историю?" (Май, 1789 г.).. Это было незадолго перед началом французской революции. Он высказал свое убеждение, извлеченное из истории, но полу­ченное при помощи обычных концепций. Я не цитирую буквально, но вот что сказал Шиллер, который, безуслов­но, не был незначительной личностью, выдвигая свое убеж­дение: История учит, что много распрей и войн случалось в древние времена, и, исходя из того, что имело место тогда, мы могли бы ожидать дисгармонии среди европейских на­родов в будущем. Однако, они будут рассматривать себя как членов одной большой семьи и не станут больше рвать друг друга на части. — Так сказал Фридрих Шиллер в 1789 г.! Вскоре после этого в 1789 г. разразилась французская рево­люция. Все, что выпало на долю европейской семье народов в девятнадцатом столетии и что происходит теперь, много позже, безусловно сводит на нет так называемые историчес­кие суждения Шиллера самым основательным образом.

История научит нас чему-нибудь только тогда, когда мы окажемся в состоянии постичь ее при помощи инспириро­ванных концепций. Ибо историческая жизнь человечества находится под влиянием не только так называемых живых, но и душ умерших, а также духов, среди которых так называемые умершие живут точно так же, как мы среди существ животного, растительного и минерального царств. Человечество придает большую ценность только фразам. Но оно должно отвыкнуть от этой привычки. Оно сможет сделать это, только если приобретет истинные концепции, — концепции, пронизанные реальностью. Очень важной концепцией является та, которая показывает нам, что мы отделены от так называемых умерших только благодаря нашему сознанию, которое является спящим в отношении мира чувствования и воления, находясь в котором, умер­шие окружают нас. Это спящее сознание подобно тому со­знанию, в котором мы пребываем между засыпанием и про­буждением в отношении физических предметов вокруг нас. Ясновидческое сознание подтверждает на каждом шагу то, что было охарактеризовано здесь в общих чертах.

Однако может возникнуть вопрос: как это человеческое существо ничего не знает о мире, в котором оно живет, через который оно проходит с каждым шагом своей жизни? Так вот, самый путь, который ясновидческое сознание пред­лагает, конкретная информация относительно общения с так называемыми умершими, является живым доказатель­ством факта, что для обычного сознания мир, в котором живут умершие, должен поначалу оставаться неизвестным. Мне стоит только привести несколько характерных черт этого общения ясновидческого сознания с так называемыми умершими, которые могут иметь место при определенном развитии ясновидческого сознания, и вы усмотрите из это­го, почему мы не знаем ничего в обычной жизни относи­тельно общения с умершими. Возможно однако (хотя во многих отношениях это весьма не безопасное дело), что мир умерших откроется для пробужденного сознания, что Мир умерших может быть осознан человеческим существом, что оно сможет войти в сознательные взаимоотношения с индивидуальностью умершего. Но человеческое существо должно приобрести тогда полностью иное сознание, если оно хочет войти в уверенные отношения с умершей личнос­тью. Оно должно приобрести сознание, полностью отлич­ное от применяемого в физическом мире. Разрешите мне описать несколько его характерных черт.

В физическом мире мы имеем определенные навыки в нашем общении с другим человеческим существом. Если я говорю с кем-нибудь здесь, на физическом плане, спраши­ваю что-то, сообщаю что-либо ему, я сознаю тот факт, что речь проистекает из моей души и через мои органы речи передается ему. Я сознаю тот факт, что говорю я. Я сознаю этот факт также в отношении внешнего восприятия. И если это другое человеческое существо, здесь, на физическом плане, отвечает мне или сообщает мне что-нибудь, тогда я слышу его слова, эти слова звучат мне с его стороны.

Не так обстоит дело при полностью сознательном обще­нии с умершими. (В полусознательном общении дело обсто­ит иначе, но я говорю здесь только о полностью сознатель­ном общении.) При полностью сознательном общении с умершими все это будет перевернуто наоборот. Оно совер­шенно отлично от того, что мы ожидаем. Когда я сталкива­юсь с умершим, то он говорит в своей душе то, что я собираюсь спросить у него, что я хочу сообщить ему: это звучит мне с его стороны. А то, что он собирается сказать мне, звучит из моей собственной души.

Мы должны привыкнуть к этому. Мы должны привык­нуть слышать то, что говорят другие, звучащим из нашей собственной души, и слышать то, что мы говорим, звуча­щим как бы из внешнего духовного мира. Это столь отлич­но от того, что мы привыкли испытывать здесь, в физичес­ком мире, что не знаешь, как с этим быть. Так что учтите следующее. В тот или иной момент жизни нечто говорит внутри вашей души. Вы, естественно, припишите это себе. Человеческое существо в некоторых отношениях эгоцент­рично, и если нечто возникает в его душе, оно склонно приписывать это своему собственному вдохновению, своему собственному гению. Только путем ясновидческого созна­ния мы научаемся узнавать, что то, что возникает в наших душах, поистине, говорится нам умершими. Сфера умер­ших постоянно касается нашей воли, наших чувств. Нечто возникает в нас, что мы можем назвать хорошей идеей — в действительности это сообщение от умерших. Мы настоль­ко незнакомы с иным аспектом вещей, мало обращаем вни­мания на то, что может появиться из сумеречного духовно­го окружения, которое под обличьем наших собственных мыслей окружает нас. Если бы человек мог быть достаточ­но объективен в отношении к собственным мыслям, пере­живать их, как если бы они роились вокруг него, тогда умершие понимали бы эти мысли. Верно, что человеческое существо даже в обыкновенном сознании связано с умерши­ми, но оно не сознает этого, так как не умеет объяснять факты, которые я только что описал.

Мы должны усвоить, что кроме сна, бодрствования и сновидений мы имеем еще два других состояния сознания. Мы имеем два других необычайно важных состояния созна­ния, но мы не обращаем на них внимания в обыденной жизни. Мы не обращаем на них внимания по определенной причине, которую вы сразу поймете, когда я назову эти два состояния сознания: мы имеем состояние засыпания и со­стояние пробуждения. Они длятся столь коротко и прохо­дят так быстро, что мы не обращаем внимания на их содер­жание. Но чрезвычайно важная вещь происходит в момент засыпания и в момент пробуждения.

Если мы научимся познанию истинной природы этих двух моментов, мы в некотором отношении приобретем пра­вильную концепцию, касающуюся взаимосвязи человечес­кого существа с миром, в котором умершие сосуществуют с нами.

Человек находится в постоянной связи с миром умер­ших, и эта связь особенно жива в момент засыпания и в момент пробуждения. Ясновидческое сознание показывает, что в момент засыпания человеческое существо особенно способно задавать вопросы умершим, давать сведения умер­шим, — вообще, обращаться к умершим. В момент пробуж­дения человеческое существо особенно способно получить сообщения, послания от умерших. Оно получает их очень быстро, и так как оно пробуждается сразу же, непосред­ственно после этого, они быстро проходят мимо и тонут в суете бодрственной жизни. Не так давно более примитив­ные народы, в их атавистическом состоянии сознания, зна­ли эти факты и толковали их; но под влиянием нашей материалистической культуры подобные вещи гибнут даже в отдаленных областях. Каждый, кто вырос среди старых крестьян в сельских местностях, знает, что одним из основ­ных их правил, при пробуждении утром, является оставать­ся на некоторое время спокойным и воздерживаться смот­реть в окно на свет. Эти люди стараются защитить то, что действует на душу в момент пробуждения от натиска и шума бодрственной жизни; они стараются остаться на мо­мент спокойно в своей темной комнате и не смотреть в окно немедленно при пробуждении.

Не трудно заметить, что моменты пробуждения и засы­пания имеют совершенно особый характер. Но для того, чтобы осознать подобные вещи, мы нуждаемся в некоторой бдительности мышления. Бдительность мышления — это такая способность, которая никогда не была столь до смеш­ного отсутствующей как сегодня. Разрешите мне привести один из банальных примеров, которые наполняют повсед­невную жизнь, и которые мы встречаем, можно сказать, на каждом углу.

Несколько дней назад я заметил в газете объявление, занимавшее примерно восьмую часть страницы. Оно рекла­мировало хорошо известные курсы лекций человека по име­ни Пельман**Людвиг Пельман, родился в 1867 г. "Учение о памяти", 1894 г.. Оно утверждало, что только применяя мето­ды г-на Пельмана возможно достичь влияния на других людей. Никакой другой метод этого дать не может. Я не буду говорить о том, допустимо ли или нет пытаться "дос­тичь влияния" на других людей; в настоящий момент это нас не касается. Я привлекаю ваше внимание к самой форме объявления. Оно утверждает: некоторые люди претендуют а то, что они могут достичь влияния на других людей при помощи личного магнетизма или усиления иной силы в человеческой природе. Не трудно доказать, что люди эти \говорят неправду, так как ни один из них не может сказать, что он личным влиянием заставил г-на Ротшильда или другого богатого человека дать ему миллион долларов. Так как доказано, что этого не случилось, — а это непременно было бы использовано, если бы были шансы на успех, — то значит доказано также, что никакого влияния на других людей просто так достигнуто быть не может. Влияние может быть достигнуто только на пути науки и образования. — А затем описывается метод Пельмана. Мы знаем, что большое число людей будут убеждены этим объявлением, что и все другие методы достижения влияния на людей бесполезны, потому что разве не доказано, что они не в состоянии повлиять на г-на Ротшильда так, чтобы он предоставил им свои миллионы? Но сколько найдется людей (можете вы спросить себя) из прочитавших объявление, у которых сразу возникает возражение: есть ли у этого Пельмана слушатели, которые преуспели в завоевании милли­онов Ротшильда? Вы только спросите себя, скольким людям придет эта очевидная мысль?

Это тривиальный пример, но пример, который показывает, как мышление не на чеку в отношении того, что мы читаем. Я выбрал этот пример, во-первых, потому, что он имеет повседневный характер, а во-вторых, потому, что всякий из здесь присутствующих не замедлил бы заметить, что даже Пельману не удалось получить миллионы. Из вежливости я не приведу примера, который мог бы отно­ситься к кому-нибудь из присутствующих. Но я хочу сказать, что с утра и до вечера люди читают подобные вещи. Это случается в бесчисленных случаях. Они говорят: мы не обращаем на это внимания. "Не обращаем внимания". Недавно я прочел речь, в которой была такая фраза: "Наши взаимоотношения с некоторыми странами являются тем центром, который даст нам направление в нашей политике в будущем". Представьте себе конструкцию этой мысли: "вза­имоотношения" являются "центром", который станет "на­правлением"! Люди, которые так думают, способны на что угодно! Но мы не замечаем связи, которая существует меж­ду таким ущербным мышлением и общественной жизнью.

Необходимо в наши дни обращать внимание на отсут­ствие бдительности в мышлении, которое является знаком нашей культуры. Упорядоченные мысли — вот первое тре­бование, если мы хотим сознавать откровения, возникаю­щие в момент засыпания и пробуждения.

Однажды я слушал речь очень известного профессора литературы и истории**Не идентифицирован; это была его вступительная речь, и он очень старался. Он сформулировал всевозможные лите­ратурно-исторические вопросы и в заключение сказал: ви­дите, господа, я привел вас в лес вопросительных знаков. — Я вообразил себе: лес вопросительных знаков. Только подумайте: лес вопросительных знаков!

Только тот, кто привык упорядочивать все возникающие у него концепции, т. е. тот, кто развивает бдительность в своем мышлении, подготовлен к тому, чтобы замечать такие вещи, как происходящие в моменты пробуждения и засыпа­ния. Однако если что-то и не воспринимается, оно все же существует, и связь между человеческим существом и умер­шим существует и особенно сильна в моменты засыпания и пробуждения. На самом деле, каждое человеческое суще­ство ставит бесконечные вопросы и сообщает сведения сво­им любимым умершим в момент засыпания и получает по­слания и ответы от них в момент пробуждения. Однако эта связь с умершими может быть определенным образом куль­тивирована. Ранее мы описывали несколько путей, ведущих к этому; сегодня мы добавим следующее.

Имеется некоторое различие в отношении мыслей, кото­рые ведут нас или не ведут к связям с умершей личностью в момент засыпания; не каждая мысль является подходящей Пусть кто-либо, кто не ведет просто чувственно-эгоцентрическую жизнь, из здоровых побуждений стремится не пре­рвать те связи, которые карма принесла ему, с некоторыми личностями, которые теперь прошли врата смерти. Он, ес­тественно, часто связывает свои мысли с этими личностями. И мысли, которые мы соединяем с нашим представлением об умерших, могут привести к действительной связи с умер­шими, даже если мы не в состоянии наблюдать то, что происходит в момент засыпания. Однако некоторые мысли более благоприятны для этого, чем другие. Абстрактные мысли — мысли, которые мы образуем с известным безраз­личием, возможно только из чувства долга — мало подхо­дят к тому, чтобы перейти к умершему в момент засыпания. Но мысли, представления, которые возникают из пережи­ваний особенной заинтересованности, которая связывала нас при жизни, очень подходящие для передачи умершему. Если мы вспоминаем умершего таким образом, что не просто думаем о нем абстрактными мыслями и холодными поняти­ями, но вспоминаем моменты, когда нам было тепло рядом с ним, когда он говорил нам что-то дорогое нашему сердцу, если мы вспоминаем моменты, которые мы с ним прожили в общности чувств и общности воли, если мы вспоминаем время, когда мы что-либо вместе решали и предпринимали, что мы оба ценили и что приводило нас к общности дей­ствия — короче говоря, нечто, что заставляло наши сердца биться как одно; если мы живо вспоминаем это общее бие­ние сердец, — тогда все это окрашивает наши мысли об умершем так, что они в состоянии устремиться к нему в ближайший момент засыпания. Неважно, когда эти мысли Приходят к нам — в девять утра, в полдень или в два часа пополудни. Мы можем иметь их в любое время дня — они останутся и устремятся к умершему в момент засыпания.

В момент пробуждения мы, в свою очередь, получаем ответы, послания от умерших. Не обязательно в самый Момент пробуждения возникают они в нашей душе, так как возможно, что мы не в состоянии обратить на них внима­ние; но в течение дня нечто может возникнуть в нашей душе ⁸ форме внезапной идеи — инспирации, можем мы сказать, если верим в подобные вещи. Но и в отношении этого некоторые условия более благоприятны, другие — менее При некоторых условиях умершим легче найти доступ к нашей душе. Условия благоприятны, если мы приобрели достоверное представление о существе умершего, если мы были так глубоко заинтересованы в его существе, что оно действительно стоит перед нашим духовным взором. Вы спросите: к чему он это все говорит? Ведь если кто-то был нам близок, мы безусловно имеем представление о его сущест­ве. — Я совсем не верю этому, мои дорогие друзья. Люди в наше время проходят мимо друг друга и знают друг о друге очень, очень мало. Это не отчуждает нас от других существ здесь, в физическом мире, но это отчуждает нас от существ, которые обитают в мире умерших. Здесь, в физическом мире, имеются многочисленные бессознательные и подсоз­нательные силы и импульсы, которые привлекают людей друг к другу, даже если они не хотят изучать друг друга. Случается в жизни, и вы, наверное, читали об этом, что люди могут быть женаты десятки лет и все-таки очень мало знать друг о друге. В этом случае импульсы, которые свели вместе этих людей, не основывались на взаимном понима­нии. Жизнь повсюду проникнута бессознательными и под­сознательными импульсами. Эти подсознательные импуль­сы связывают нас вместе здесь, на Земле, но они не связы­вают нас с существами, которые прошли через смерть рань­ше нас. С целью завязать подобную связь необходимо, что­бы мы получили в нашей душе нечто, благодаря чему суще­ство ушедшего могло живо жить в нас. И чем живее оно живет в нас, тем легче этому существу найти доступ к нашей душе; тем легче для него сообщаться с нами.

Вот это я и хотел сказать вам о постоянно происходящем общении между так называемыми живыми и так называе­мыми умершими. Каждый из нас находится в постоянном общении с так называемыми умершими, и причиной, по которой мы не знаем об этом, является наша неспособность к достаточному наблюдению моментов засыпания и про­буждения. Я говорю все это вам с целью придать более конкретную форму вашим связям со сверхчувственным ми­ром, в котором обитают умершие. Эта связь примет еще более определенную форму, если мы учтем следующие вза­имоотношения.

Умирают молодые, умирают старые. Смерть молодых людей отлична от смерти более старых людей в их отноше­нии к оставшимся. Подобные вещи могут обсуждаться толь­ко в случае, если возможно взглянуть на определенные конкретные условия, существующие в этой области. Я опи­сываю это не как общее знание, но как итог того, что действительно происходило в определенных индивидуаль­ных случаях. Если ясновидческое сознание наблюдает, ког­да умирают дети, когда молодые люди оставляют родителей и проходят через врата смерти, и учится познанию того, как живут эти души, то знание, которое возникает таким обра­зом, может быть подытожено в следующих словах. Созна­ние молодых людей, прошедших через врата смерти, можно охарактеризовать, сказав, что они не потеряны для живу­щих; они остаются жить здесь, они остаются по соседству, в существе тех, кого они оставили позади. Долгое время эти молодые люди не разлучаются с теми, кого они оставили позади; они остаются надолго внутри их сферы. — Иначе обстоит дело в том случае, когда умирают старые люди. Легче объяснить эти вещи эпиграмматически. Души тех человеческих существ, которые умерли в поздние годы сво­ей жизни, не теряют, со своей стороны, души тех, кто остался позади. Таким образом, те, кто остался на Земле, не теряют души людей, умерших юными, а старые люди, пройдя врата смерти, не теряют души живущих, несмотря на то, что последние существуют здесь, на Земле. Они как бы берут с собой то, что они хотят иметь от нас. Им легко сделать это; в то же время души более молодых людей могут получить от нас то, в чем они нуждаются, только если они остаются более или менее в сфере переживших. Они это и делают.

Возможно изучить эти взаимоотношения таким образом, чтобы удостовериться в фактах, которые я только что описал. Изучение, конечно, должно проводиться ясновидчес­ким сознанием. Если ясновидческое сознание изучает пе­чаль и страдание разлуки, оно найдет, что имеют два совер­шено отличных состояния. Человеческие существа не знают этого. Но если наблюдать печаль, скорбь в душах людей над умершим ребенком, — это окажется совершенно отлич­ным состоянием от печали и скорби, которые наблюдаются, если умирает старый человек. И хотя человеческие суще­ства не знают этого, эти внутренние духовные состояния существенно различны.

Вот странный факт: если родители оплакивают ребенка, умершего в ранние годы, это оплакивание и в своем подлин­ном содержании, и в глубочайших импульсах является только отражением в душах родителей того, что переживает ребе­нок. Дитя остается здесь, "а то, что оно чувствует, проника­ет в души тех, кто оплакивает его, вызывая этот импульс. Это боль сострадания, это в действительности боль и скорбь самого ребенка — то, что испытывают родители; они безус­ловно приписывают ее себе, но это только скорбь сочув­ствия. Поймите меня правильно, мои дорогие друзья; мы должны принять выражение, которое я собираюсь употре­бить с пониманием и без двусмысленности. Мы можем ска­зать: если умирает молодое существо, то мы одержимы собственной болью души умершего (мы "одержимы" в рам­ках нормы, что не является вредным), он живет в нас, и то, что выражается как боль, это его жизнь в нас.

Иное дело, когда мы оплакиваем старого человека, поки­нувшего нас. Здесь горе не является отражением того, что живет в умершем, так как он действительно может полу­чить то, что живет в нашей душе: он сам не теряет нас. Невозможно для нас быть одержимыми его болью, его чув­ствами, потому что он увлекает нас за собой. Он не теряет нас. Поэтому эта боль, это оплакивание, — эгоцентричес­кие боль и оплакивание. Это не подразумевает упрек, так как и боль, и оплакивание тут оправданы; но необходимо различать эти два вида оплакивания.

Поговорив таким образом об оплакивании наших ушедших и о том пути, на котором мы продолжаем жить вместе с ними, перейдем теперь к рассмотрению самих умерших. Поскольку отношения к умершим в юности так отличны от отношений к тем, кто умер в поздние годы жизни, вы без труда поймете, что должна быть разница в образе поми­новения их. В отношении ребенка мы примем правильный обряд, правильное поминовение, мы будем нести в памяти его правильным образом, если мы примем во внимание, что ребенок остался с нами, что он любит быть осведомленным о том, что мы могли бы давать ему, если бы он жил. Опыт показывает, что дети после своей смерти стараются найти в поминовениях, которые мы предлагаем им, общие челове­ческие взаимоотношения они стремятся найти в заупокой­ной службе то, что представляет общий интерес и не касает­ся частных интересов. Поэтому римско-католическая заупо­койная служба наиболее подходящая для детей; это общий обряд, действительный для каждого одинаковым образом. Умершему ребенку нравилась бы заупокойная служба об­щего характера, пригодная для всех, а не для него одного.

Протестантская заупокойная служба, в ходе которой про­износится речь, отмечающая особые, индивидуальные жиз­ненные взаимоотношения отошедшего, более подходит для поминовения старого человека. И если мы хотим почтить его память, лучше придерживаться деталей его жизни, ко­торые были характерны для него, и вглядываться в его особую, индивидуальную жизнь в поиске мыслей, которы­ми мы отмечаем его память.

Из этого вы видите, что правильно понимаемая духовная наука не может оставаться просто теорией. Она показывает нам нечто из взаимоотношений, которые существуют в мире, от которого мы отделены только благодаря тому факту, что о наших чувствах мы только грезим и спим в отношении наших волевых импульсов. Она говорит о мирах, в кото­рых мы пребываем с чувствами и волениями. Если мы овладеем духовнонаучным мышлением с достаточной ин­тенсивностью, с должной энергией, оно не останется только мышлением, но будет воздействовать на чувствования и волю. — Только вообразите плодотворное действие этих идей на жизнь! Священнослужитель, который не придер­живается только абстрактной теологии, получит помощь от этих идей в проведении заупокойной службы должным об­разом и с должным тактом.

И это не удивительно, так как мир, о котором говорит духовная наука, — это реальный мир, в котором живут импульсы наших чувств и воли. Таким образом то, что способна дать духовная наука, действует, в свою очередь, на чувствования и волю. Она воздействует на чувствования, если мы развиваем наши чувствования в отношении наших умерших. Но она должна также действовать и на импульсы воли. Мы уделим этому особое внимание в свое время, ибо, мои дорогие друзья, если мы проследим волеизъявления человеческих существ нашего времени, мы не придем к особо глубоким областям человеческой души. Настоятельно необходимо ныне, чтобы люди искали духовные импульсы для своего воления, и трагично, что до настоящего времени они не решаются сделать это. Все тревоги нашего времени найдут свое разрешение только тогда, когда человеческие существа проявят волю в поисках духовных импульсов для их внешней жизни. Как я уже говорил, люди все еще отбра­сывают это. Но они должны будут выучиться этому, ибо наша эпоха для поколения, которое в ней будет жить, ста­нет в еще большем масштабе великим наставником, нежели была доселе.

Мы свяжем нашу ближайшую лекцию с изложенными сегодня концепциями, которые касались индивидуального, личного элемента, чтобы поговорить о проблемах нашего нынешнего времени с истинной духовнонаучной точки зре­ния.