С. В. Букчин. Ревнитель театра 5 Читать Легендарная Москва Уголок старой Москвы 48 Читать Мое первое знакомство с П. И. Вейнбергом 63 Читать М. В. Лентовский. Поэма

{361} Георг Парадиз⁸⁰⁶

Он выходил из воды, и я не удержался от восклицания:

— Наконец-то вижу вас, Herr Director, в настоящем костюме антрепренера!

Георг Парадиз разразился хохотом:

— Охо хо хо! Ха ха ха ха ха!

Когда человек может даже хохотать над собственным несчастием, — дело плохо.

Сильно должен болеть зуб, прежде чем «замрет».

Он претерпел все.

Сначала верил в немецкую колонию.

Но решил:

— Немецки публикум — свинь!

Потом верил в русскую публику.

Но пришел к убеждению:

— Русски публикум тоже свинь!

Верил в немецкую трагедию, — разуверился. Верил в русскую оперетку, — разочаровался.

Когда играла немецкая труппа, он ходил за кулисы и ругательски ругался… по-русски.

Когда играли русские, — являлся за кулисы и ругательски ругался… по-немецки.

Чтоб хоть отвести душу!

И однажды перепутал.

Когда играл великолепный Эрнст Поссарт, — герр Парадиз явился за кулисы и принялся ругаться по-немецки.

— Актеры болваны, скоты, телячьи головы! Актрисы не актрисы…

Немцы методически доиграли спектакль.

Но на следующий день собрались на репетицию и заявили:

— Нас ругают, — и мы не играем!

Герр директор должен был надеть самый парадный из своих сюртуков. Бия себя в грудь, произнести целую извинительную речь. Перецеловать руки всем немкам и бритые щеки всем немцам.

{362} После этого он уже не ошибался.

Такой же промах случился у герра Парадиза и с русской труппой.

Во время представления оперетки герр директор явился за кулисы и принялся ругаться по-русски.

Вся труппа моментально разошлась по уборным.

Двери уборных громко хлопнули, — словно антрепренера расстреляли.

Герр директор схватился за волосы.

Через минуту его попросил в уборную г. Икс.

— Герр директор, я должен сказать, что вы были совершенно правы. Есть никуда не годные актеры. Например, Игрек! Откажите ему, возьмите меня в режиссеры, и все, увидите, пойдет великолепно.

Когда герр директор вышел от Икса, его пригласил в уборную Игрек.

— Герр директор! Вы были совершенно правы, когда ругались нехорошими словами. Грустно, — но правда превыше всего! Есть актеры, которые только получают большое жалованье и ничего не делают. Например, Икс. Выгоните его, возьмите режиссером меня — и все пойдет как по маслу!

В коридоре его ждала примадонна.

— Герр директор! Наконец-то нашелся человек, который сказал правду! Действительно, у нас не актрисы, а черт знает что! Прогоните всех, прибавьте мне жалованья, и я буду у вас за всех!

Герр директор был поражен и ошибался каждый день.

Это был презабавный тип.

Для вечера у него был фрак, два сюртука и пиджак.

Глядя по сбору.

Когда билеты были проданы все до одного, — он надевал фрак и, стоя у кассы, любезно раскланивался даже с незнакомыми.

Если в кассе еще оставалось несколько билетов, он надевал сюртук получше и приказывал вывесить аншлаг «билеты все проданы».

Donnerwetter!¹

Если сбор был все-таки порядочный, — он ограничивался сюртуком похуже и кланялся только знакомым.

Если сбора не было никакого, — он надевал самый старый из своих пиджаков, стоя у кассы, свистал, ругался, хватал за лацканы друзей, рассказывал, как он разорен, и, в конце концов, предлагал:

— Пойдем в буфет и пропьем весь сегодняшний сбор!

— Ah, wiessen Sie, mien Freund! Ich habe fünfrig Tausend verloren!² Ко второму антракту «fünfrig» вырастало в «sechzig»³, а к концу спектакля оказывалось, что герр директор потерял 100 тысяч!

Собеседник спрашивал обыкновенно:

— Чьих?

Во что ни кидался этот человек!

Возил по России трагедию и летающий балет, выписывал мейнингенцев⁸⁰⁷ и держал русскую оперетку, был антрепренером то Поссарта, то Шарля Леру.

А я помню его, трагического и исступленного, за кулисами, на представлении русской оперетки.

Из зала доносился хохот, в зале слышалось хлопанье пробок шампанского.

Во всякой кулисе стояла хористка. У всякой хористки стоял поклонник. И всякой парочке лакей с треском откупоривал бутылку шампанского.

— Да ведь поймите, что это невозможно! Это невозможно! Здесь театр! — по-немецки орал герр директор своему alter ego⁴ Кисилевичу⁸⁰⁸.

Кисилевич стоял смущенный:

— Но ведь поймите, герр директор, что иначе невозможно! Это публика первых рядов, и к тому же покупают ложи!

Герр директор завыл и упал на грудь ко мне, первому попавшемуся:

— А, мой друг! По этой стране надо держать не театр!!!

А между тем на что, в сущности, ему было жаловаться?

Второстепенный немецкий актер, он приехал к нам. Ему выстроили театр. Он задолжал столько, сколько в Германии самому счастливому банкроту задолжать не удается. В конце концов, он недурно прожил жизнь.

Но таковы требования немецких «культуртрегеров»⁸⁰⁹.

Если он осчастливил нас своим прибытием, — дайте ему не только кусочек хлеба, но и с маслицем. Не только с маслицем, — но и положите кусок сыра, и хорошего, непременно швейцарского.

И он скажет:

— Вот неблагодарный народ.

А все-таки мне жаль его.

Этот заблудившийся в искусстве человек.

Приехавший насаждать высокую драму, а насаждавший, по нравам нашим, спившуюся оперетку.

Невысокого полета был этот импресарио, готовый хвататься за что угодно.

Но и он оказался высок для нашего времени и нашей публики.

Он все-таки был артист, мечтавший о театре, о настоящем театре.

Держал по обстоятельствам и Эрнста Поссарта, и Прециозу Греголастис⁸¹⁰, и Людвига Барная, и Шарля Леру.

Но их не смешивал.

А теперь время г. Щукина⁸¹¹, который говорит:

— В загранице какие же теперь артисты? Помилуйте! Только три знаменитые артистки и есть: Сарра Бернарт Дузэ⁸¹² да госпожа Отеро⁸¹³!

Только бывший лакей и может теперь как следует угодить публике.

Потому что и публика на три четверти состоит из «молодых лакеев».