Освобождение и реабилитация

Ю.Динабург

По настоятельному желанию невесты Юра принял православное крещение, поскольку не был уверен, что в детстве его действительно крестили. К Высшим силам он относился весьма уважительно, однако большинство обрядов ортодоксальной церкви считал избыточными. Вопросы веры он никогда не обсуждал с атеистами.

Освобождение принесло радость от простой возможности двигать-ся по городу, проходить большие расстояния среди совершенно чужих людей, не носящих на одежде личных номеров, принятых в Дубравлаге (метка зэка № Ж-28); судя по этой нумерации, узников там было около 30 тысяч. На свободе у людей вокруг не было никаких «проблем», только мелкие заботы: «Где дают, как и где взять? Об остальном пусть начальство думает… или лошадь: у нее голова большая». Возможно, Юра чувствовал себя лошадью из «Четвертого путешествия Гулливера», аристократом среди йеху. Внутренне он чувствовал себя свободней в Дубравлаге. Но там была крайне ограниченной свобода передвижения. И не было свободы в выборе работы. Однако старался находить немного времени для работы над собой: всегда можно было чему-нибудь и как-нибудь учиться. На воле расширять кругозор приходилось только самостоятельно. В студенческие годы самообразование получило преподавательскую поддержку, да еще появилась возможность воспитывать в себе понимание нового поколения. Для освободившегося зэка жизнь молодежи с порывом в коммунизм и бодрыми песнями казалась фантастической. Тогда студенты пели на мотив хита «Черная стрелка проходит циферблат…»:
Нам электричество ночную тьму разбудит.

Нам электричество пахать и сеять будет,

Нам электричество заменит тяжкий труд,

Нажал на кнопку – чик-чирик! – и ты уж тут как тут.
Не будем мы учиться, не будем заниматься,

Не будет мам и пап, мы будем так рождаться,

Не будет акушерок, не будет докторов:

Нажал на кнопку – чик-чирик, и человек готов!
Заходишь в ресторан, там все на электричестве:

Нажал на кнопку – чик, вино в любом количестве,

Нажал на кнопку – чик, закуска с колбасой,

Нажал на кнопку – чик-чирик, и ты уже косой.
И будем мыться мы тогда в электробане,

И будем мы летать тогда в электроплане,

И грабить будет нас тогда электровор,

И будет защищать электропрокурор!
Одной из самых ярких радостей в жизни Юры было возвращение целой коллекции бумаг на фоне внезапного включения в обычную жизнь после восьми с половиной лет без книг и возможности писать. Не только мать Ирма Фридриховна, но даже адвокат Ремез не без риска для себя сберегли целые кипы рукописей и вернули их бывшему заключенному. В собственные записи пришлось заглянуть тогда со стороны – взглядом «внука их автора». Юра писал: «Я как бы дважды уже умер – сам себя усыновил и увнучил».

Жизнь в Челябинске постепенно налаживалась. В этот период Юра очень увлекался чтением Норберта Винера, У. Эшби, Л.Куфинья-ля и других модных кибернетиков, ранее запрещенных. Продолжал развивать философские темы, осмысленные в Дубравлаге. Как оказалось впоследствии, за рубежом над ними работали в то же время А.Кожев, П.Клоссовски и потом Ж.Деррида. Но эти источники стали известны полвека спустя благодаря А. Грицанову – единственному русскоязычному автору, сумевшему рационально популяризировать их труды только в конце тысячелетия. Тогда же Юра изучил скудные публикации по математической логике и набросал революционный по тем временам научный реферат для поступления в аспирантуру Ленинградского университета.

Еще до женитьбы Юра перевелся на заочное отделение института и начал работать в Центральном бюро технической информации корректором и редактором. Это обеспечивало минимальную мате-риальную поддержку и относительную независимость. Юра никогда и ни у кого не просил денег взаймы. О финансовых вопросах он всегда предпочитал умалчивать. Любые лишения выдерживал стоически. Первые годы после освобождения поддерживала материально и Ирма Федоровна. Однако отношения с ней все время были натянутыми из-за противоположных идеологических убеждений.

Юра принципиально не ходил на любые выборы, открыто издевался над партийной номенклатурой и администрацией. Использовал любую возможность пропагандировать свои нестан-дартные идеи. Его возмущала любая несправедливость в быту. К примеру, с дон-кихотской несдержанностью он мог вступить в перепалку в ответ на хамство продавцов в гастрономе. Общественная атмосфера в Челябинске была напряженной. Компетентные органы вели двойной контроль за интеллигенцией с учетом усиленной работы надатомным проектом и первой катастрофой 1957 года.

В дальнейшем бывшего политзэка все-таки поддержали некоторые руководители, в частности, заведующий кафедрой систем управления политехнического института С.А. Думлер, который приободрил молодого специалиста, обнаружив в нем перспективного научного работника, способного на практике применить законы математической логики. Он без колебаний пригласил Юру работать у него на кафедре организации производства в Политехе инженером-исследователем. Именно он и посылал его по Уралу вкомиссиях по контролю за работой предприятий. Но в те времена логистика для советского инженера была закрытой книгой.

В период 1957-1962 гг. на квартире Динабургов 1-2 раза в неделю по вечерам собирались гости разных возрастов и убеждений. Как правило, хозяева предлагали крепкий чай с дешевымибаранками. Обменивались новостями. Все находили общий язык, много спорили. Основное свободное время Юра уделял изучению формальной и математической логики. Приобретение приличной пишущей машинки позволяло ему оформлять свои мысли и писать многочисленные письма знакомым. Его эпистолярные шедевры воплощались в философские произведения (оригинальные трактовки К.Маркса) в виде содержательного и непринужденного потока сознания. Взгляды непризнанного философа временами напоминали экзи-стенциалистские размышления Ж.-П. Сартра. Печатал заготовки своих трудов Юрий Семенович на папиросной бумаге в четырех-шести экземплярах. Это позволяло посылать текст сразу нескольким знакомым самого разного интеллектуального уровня и подготовки. Все это чем-то напоминало современные рассылки по электронной почте и современную блогерскую деятельность в интернете. Цитаты из современных философов перемежались собширными отступлениями и маргиналиями.

Одно время в Челябинске Юра увлекался научно-фантастической литературой. Особенно выделял «Трудно быть Богом» Стругацких. Он считал, что нужно воздействовать на подрастающую элиту общества. В этот период вокруг него сформировался кружок студентов и преподавателей, изучающих и совершенствующих французский язык. Хотя группа просуществовала недолго, участники научились воспринимать музыку языка и красоту французского стиха. Некоторые участники параллельно совершенствовали свой английский язык под руководством Евы Тросман, профессионального преподавателя, сестры известного челябинского адвоката Юрия Дмитриевича Тросмана. Кстати, Юра в окружении своих почитателей и знакомых периодически наведывался в гости к адвокату. В его гостеприимной квартире обсуждались последние события, проходили споры о проблемах кино, театра, литературы и живописи. Между двумя Юрами существовало негласное соперничество и борьба за лидерство среди формирующейся новой челябинской интеллигенции. Нередко наиболее верные соратники Динабурга собирались в квартире преподавателя педагогического института Игоря Николаевича Осиновского, расположенной в центре Челябинска. Ученик академика С.Д. Сказкина принимал гостей в перегруженной книгами, коллекциями монет, марок и виниловых грампластинок квартире. На стенах висели оригиналы картин художников-нонконформистов. Игорь Николаевич – крупнейший специалист по Томасу Мору. Его работы по утопическому коммунизму и реформации известны за рубежом. Юра всегда был склонен к менторской опеке знакомых. В его круг попал и И.Н. Осиновский. Динабург был его студентом. Дружба началась с бесед после лекций. Преподавателя интересовал быт зэков и личности, с которыми пришлось отбывать срок студенту-ровеснику. Игорь Николаевич судовольствием слушал рассказы о лагерной жизни академиков-светил того времени. Очень любопытны и поучительны были споры Юры спрофессиональным медиевистом об эволюции гуманизма в Европе и корнях духовного кризиса современности. Красота и обаяние необыкновенной личности Т. Мора захватывали всех слушателей. В дискуссии обычно участвовал и библиограф публичной библиотеки А.В. Блюм, который впоследствии стал знаменитым историком отечественной цензуры. Как правило, такие собрания заканчивались совместным прослушиванием записей шедевров классической музыки в исполнении С.Рихтера и тогда еще мало известного Г. Гульда. Регулярное общение с Динабургом вопределенной мере расширило кругозор преподавателя и в по-следующем способствовало изданию капитальных монографий И.Н. Осиновского о Томасе Море. Довольно эмоционально протекали споры об идеологическом значении Петра I в российской реформации. Юра снисходительно относился к зверствам царя и считал его великим преобразователем общественной и политической жизни. Для гуманиста Осиновского варварство и насилие были неприемлемы.

Спорщиков сближала также удивительно нежная любовь к живот-ным, особенно к котам. Дружба продолжалась и после переезда И.Осиновского в Москву. Большинство писем Динабурга обычно начиналось так: «Милый Игорь, Игорь милый…». Возможно, это была пародия на послания Эразма Роттердамского: «Милый мой Мор…».

Принципиальные политики и пострадавшие «за веру», вернувши-еся из ГУЛАГа в период оттепели, воспринимались студенчеством как герои-мученики. Эта волна, поднятая Юрой и другими жертвами, разбудила поколение шестидесятников. В Челябинске они были для пытливой молодежи провозвестниками великих перемен.

В зрелые годы Юра часто бывал в Москве и приятельствовал ста-лантливыми инженерами, вырабатывая свое мнение о разных поколениях нашей интеллигенции без претензий к ним. Он считал, что технические кадрыукомплектованы у нас людьми, просто ограниченными недосугом в самообразовании. А вот гуманитарные интеллигенты (или, как их в лагерях называли, «придурки») просто паразитарны силой представления о себе как о сверхкомпетентной публике, уполномоченной на все дипломами и диссертациями.

Ю. Динабург

После переезда в Питер Юре удалось устроиться рядовым экскур-соводом в Петропавловскую крепость. Многие посетители знаме-нитого музея и туристы наверняка помнят странного невысокого гида с интенсивной харизмой. Он всех поражал своей эрудицией и неожиданными аллюзиями. Динабург подавлял аудиторию своим авторитетом. Нередко во время экскурсии возникали жестокие споры на политические темы. У многих посетителей впечатление от экскурсовода сохранилось в памяти более прочно, чем исторические места, которые они посетили.

Последняя жена Юры Елена Дмитриевна приехала поступать в Ле-нинградский университет после школы из Серова, Свердловской области. Неожиданная встреча с экзотическим экскурсоводом вПетропавловской крепости резко изменила всю ее жизнь. Несмотря на разницу в возрасте, они понравились друг другу. Юра стал ее университетом. В 1978 году они поженились. Вся последующая жизнь Лены была привязана к Юре. Более того, в связи с ухудшением его здоровья жена стала основным связующим звеном сокружающим миром. Она стала при нём сиделкой и секретарём. Елена Дмитриевна перепечатала на машинке около 10 000 страниц его архива. Она быстро освоила компьютер и стала переводить вэлектронную форму его тексты.

В дискуссиях с видными диссидентами Юрий Семенович посто-янно настаивал на том, что в большинстве своих действий ина-комыслящие играют на руку карательным органам. На правительство и политику это не оказывает никакого влияния. Чтобы протесты и рекомендации стали значимы, надо добиться литературного мастерства А.И.Солженицына, а не только сравняться с ним в мужестве. Или достигнуть авторитета академика А.Д.Сахарова.

Прирожденный оратор, Ю.С. Динабург не мог рассчитывать в Пи-тере на место преподавателя в учебных заведениях разных уровней. Его незаконченные труды окружающие воспринимали как «неформат», а у официальных функционеров и академической элиты не вызывали интереса. Зато у него, как и в Челябинске и Перми, было много почитателей и учеников среди молодежи.

Неустроенный быт и лишения в ГУЛАГе в молодости дали о себе знать. Последние годы у Юры резко ухудшилось зрение. При-соединились возрастные болезни, хотя внешне он старался их не показывать. К этому времени у Юры появился компьютер и соб-ственная электронная почта. Все это находилось в ведении Елены Дмитриевны. Только открывшаяся возможность публиковаться винтернете придала ему сил, несмотря на быстро прогрессирующую слепоту. С 2007 г. он работал над абсорбентностью, способностью воспринимать и перерабатывать информацию. В письмах сетовал, что сигналы проходят через нас насквозь, как нейтрино, не оставляя следа…

Научная и литературная продукция Юры оказалась невостре-бованной. На бумаге опубликован лишь один его текст – «Сайгон», воспоминания о ленинградской кофейне, знаменитой своей публикой. Это коллективный сборник мемуаров. Дружба с интернетом началось с публикации а 1998 году первых воспоминаний «О стране Арестань» в петербургском виртуальном литературно-философском журнале. К сожалению, в начале века сайт клуба исчез из Сети вместе с первыми интернет-материалами о Ю.Динабурге.

Ключевую роль в публикации произведений, написанных «в стол», сыграл челябинский близкий знакомый Юры, инженер-энергетик и поэт Лев Владимирович Бондаревский, во времена перестройки эмигрировавший в Израиль. В 2001 году он установил связь по интернету с друзьями Юры и получил электронный текст первой части «Археологии Петербурга». До настоящего времени Л.Бондаревский собирает и публикует в интернете на отдельном сайте все, написанное Динабургом, а также его иконографию. С 2004 г. сложилась весьма работоспособная команда. Юра отбирал материалы для публикации, Лена перепечатывала и присылала тексты, Лев их несколько упорядочивал, согласовывал сЮрой и помещал на собственный сайт. Под философские стихи и поэмы была выделена отдельная директория, потом началась публикация мемуаров. В 2004 г., благодаря творческим усилиям Льва Бондаревского, отдельный сайт Юры закрепился в популярном портале «Яндекс» http://le-bo.narod.ru/indexdinaburg2.html. Сюда же перенесена с пропавшего сайта «Страна Арестань». На сегодня эта домашняя страница наиболее полно отражает творчество Ю.С.Динабурга.

А годы текли, все реже посещали Юрия Семеновича старые друзья и знакомые. Контакты с внешним миром удавалось поддерживать восновном через электронную почту. В таких условиях уже трудно активно участвовать в политической и социальной жизни, тем более ориентироваться в гигантских информационных потоках. Здоровье Юрия Семеновича резко ухудшилось в апреле 2011 года. В связи с быстро нарастающей почечной недостаточностью он был помещен в реанимацию урологической клиники. Лечение оказалось неэффективным, и утром 19 апреля 2011 года его сердце оста-новилось. После отпевания по православному обряду 22-го апреля совершена кремация, а 27 апреля прах захоронен на Смоленском кладбище Васильевского острова недалеко от часовни Ксении Блаженной. К ней Юра относился с особым уважением в отличие от других святых. Возможно, чувствовал в скиталице что-то родное… Сразу после похорон возникла серьезная проблема сохранения Юриного архива. Судьба объемного наследия беспокоит всех почитателей его таланта. Питерские друзья Динабурга обещали помочь его вдове и в этом.

Хочется надеяться на повышение интереса к наследию этого необыкновенного человека, к восстановлению уважения к здравому смыслу и нестандартному мышлению.

(Ю.Динабург)

Однажды мы были в БДТ на спектакле, там в антракте он хватил-ся, а листка бумаги не оказалось в карманах, он вытащил пачку «Беломора» и всю ее поверхность покрыл текстом, который захотел записать тут, в театре. Я тогда подумала, что, не будь этой пачки, он бы, наверное, стал писать на манжете.

Гуляя в парке Пушкина, он нередко садился на скамейку, доставал из кармана бумагу, сложенную аккуратно, и начинал что-нибудь писать. В эти минуты я гуляла или сидела рядом и молча ждала, когда он кончит, никогда не отвлекала. Это было у нас всю жизнь святое: когда он пишет – не мешать. А писал он много. Иногда я от этого страдала, потому что очень-очень часто дома, когда собирались садиться есть и еда была горячая и вкусная, он вдруг внезапно начинал что-нибудь писать, и случалось иногда ждать подолгу, когда он закончит. Еда остывала, приходилось ее не единожды разогревать, пока он придет к столу.

Любое передвижение в транспорте, будь то метро или автобус, сопровождалось у него или чтением книги с подчеркиванием важных фраз в тексте или писанием чего-нибудь своего на клочке бумаги. Почерк у него был красивый, летящий, стремительный.

Он держал лист на коленке и умудрялся при любой транспортной тряске писать разборчиво и четко. Раньше, пока у него была обширная переписка, он заранее подписывал конверты, много раз обводя каждое слово адреса, украшая каждую букву готическими вершинами. Это для него была своего рода медитация, он обдумывал при этом свои мысли. Марки он всегда покупал и наклеивал очень красивые. Думаю, его адресаты с удовольствием получали от него такие письма, они выглядели всегда нарядно и празднично.

Юра любил белое пространство бумаги, белый лист. Может быть, он поэтому любил белые крахмальные рубашки, цветных в его гар-деробе не водилось, они появились только в конце жизни, когда прежние многие износились и я вынуждена была покупать что-то всэконд-хенде. Раньше бы он мне цветную рубашку не позволил купить, но, по-видимому, когда стал плохо видеть, смирился с этим.

Писал он много – и своего, и конспектируя прочитанные книги. Придя из Публички, он всегда вынимал из карманов пиджака до-вольно толстую стопку сложенных вчетверо листов бумаги. Он был очень трудолюбивым читателем. Мне приходилось перепечатывать эти его выписки, я за свою жизнь перепечатала тысячи страниц, проконспектированных им. Из-за этого у меня складывалось иногда неверное представление о какой-нибудь книге. Дело в том, что Юра конспектировал лучшие места, он своего рода создавал книге рекламу. А я потом, читая весь текст, сталкивалась с тем, что книга полностью была не так увлекательна, как Юрины конспекты.

Юра любил белый лист, и почерк у него был очень уверенный, он мне говорил, что он сознательно вырабатывал его так, чтобы написание каждой буквы было четким и различимым. Глядя на его рукописи, теперь, когда его больше нет рядом, думаю порой, что «…кириллица, грешным делом, / разбредаясь по прописи вкривь ли, вкось ли, / знает больше, чем та сивилла, / о грядущем. О том, как чернеть на белом, / покуда белое есть, и после».

Карл Густав Юнг.

Собственно говоря, с момента первой встречи (у лестничного окна на философском факультете ЛГУ, где нас познакомил тогда, как и Юра, – аспирант Анатолий Свенцицкий – позднее известный психолог) мы «завязались» на диалоге, быстро найдя сходство в манере вести его (по Юриному выражению – «без оглядки на непонятливость третьих лиц»). Потом не раз забавлялись мы по-добным волейболом обмена реплик в компаниях. У Юры, с его фантастической эрудицией и темпераментом, диалог зачастую пе-реходил в монолог, вокруг которого клубились слушатели.

Сейчас, когда я с наслаждением узнавания читаю рукописи его воспоминаний, я снова испытываю радость труда этого диалога. «Кем бы я ни пытался быть, в лучшем случае мне удалось стать памятником тех людей, которые приложили свою добрую волю… к тому, чтобы использовать меня как живой материал для реализации своих надежд». И еще: «… Я вообще не понимаю, что такое завершение мысли. Только очень мелкая мысль может казаться чем-то законченным». Вот именно в силу цитируемого беседы с Динабургом – это всегда было тем, к чему ближе всего подходит определение «brain storming» – мозговой штурм, когда каждый из собеседников подхватывает и развивает мысль другого, даже опровергая ее.

Протянув сухую горячую узкую руку, посверкивая линзами, через которые светились до невероятия живые ироничные глаза, он, услышав от нашего общего собеседника о моих интересах – а в то время меня сильно интересовала история древнегреческой фило-софии, в особенности – «досократики» (Демокрит, Зенон, Анаксагор), – Юра немедленно заговорил о том, насколько миры, выстроенные каждымиз них, более цельны и синкретичны, нежели аристотелевское деление на физику и метафизику. Помнится, я тут же стал возражать, что без этого деления не возникло бы позднее аналитики как метода познания, с ее дисциплинарным разделением и междисциплинарными науками, которые, в сущности, и привели мир к сегодняшнему состоянию. Юру эта мысль заинтересовала, и мы плавно передвинулись в университетскую столовую, и потом долго шли по набережной, через Дворцовый мост по Невскому, свернув на Литейный, где я в то время обитал в десятиметровой комнате на последнем этаже. Комната располагалась за кухней вбольшой коммунальной квартире. Ее окна глядели вплотную на брандмауэр, обои были исписаны гостями, а главным предметом (втом числе – моей гордости) был студийный магнитофон, в записях на котором уже были голоса Вити Кривулина, Рида Грачева, Булата Окуджавы, Василия Аксенова, Андрея Алексеева и многих других – в том числе там оказался потом и Юрин голос. Жаль, что жизнь ничего этого не сохранила (48 лет, однако, длинная дистанция).

Круг интересов Юрия Динабурга, а точнее я бы назвал «шар», по-скольку интересы его были весьма объемны, был чрезвычайно раз-нообразен. Однако в центре этого «шара» – проблемы Человека, взаимоотношения в нем Природы и Культуры. Эту оппозицию мы неоднократно обсуждали. И далее протуберанцы, расходящиеся из центра, охватывали различные области – философию и ее историю, историю развития культур разных регионов и народов. Не последнее место в его размышлениях всегда занимали идеи, развивавшиеся по линии «Россия и...» – Россия и Европа – и культуры Востока и т.п. То же самое можно сказать и о языке – язык вцелом, в понимании его не как языка той или иной народности или культуры, а языка Человека во всех формах его жизнедеятельности – эта проблема одна из сложнейших, на всех этапах развития философии, особенно нового и новейшего времени. В то время только зарождалась Тартуская школа, уже работал семинар Ю.М. Лотмана, в котором мне позднее посчастливилось бывать, но впервые я услышал об этой проблеме от Юры. У него еще было множество машинописных текстов, которые он отстукивал на тяжелой дореволюционной машинке (следуя его примеру, я купил нечто подобное в «комиссионке»), посвященных логико-лингвистической проблематике. Далее, в этот «шар» входил и его обширный интерес к вопросам психологии (включая ее отдельные направления), логики, истории, a внутри последней особый интерес к истории российской. Разумеется, здесь я могу только фрагментарно упомянуть некоторые конкретные темы наших бесед, касавшихся разных сторон его, и в те годы – моего интереса. Особняком стояла группа проблем логики, в том числе и прежде всего ее математических разделов, связанных с теорией множеств, с булевой алгеброй, со структурами Дедекинда. Позднее (12 лет спустя) мне помогли его мысли об этом, когда я, будучи сотрудником ИСЭПа АН СССР, разрабатывал совместно с Владимиром Перекрестом социолого-математические модели на статистике пересекающихся множеств. Теме дедекиндовых структур должна была быть посвящена и его будущая диссертация, которая, к сожалению, никогда не была дописана. Здесь я возвращаюсь к одному из его высказываний, о том, что мысль, именно законченная мысль, не имеет дальнейшего развития. Поэтому то, о чем я буду говорить далее, – это попытка вспомнить некоторые из мыслей, высказанных Юрой по перечисленным мною темам.

В самом начале нашего общения обоюдным интересом была история философии. Как я уже отметил, меня, в тот период занимавшегося изучением «досократиков» и их последователей, включая Сократа, Платона, Аристотеля, очень интересовал вопрос о том, что привело Аристотеля к разделению синкретичного сознания предшествующих философов на «физику» и «метафизику». Я помню Юрино высказывание о том, что предшествующие Аристотелю философы не знали никакой методической индукции и «у нее была лишь биография, а не история». Тогда же он высказал очень важную мысль о том, что великие метафизики – Прокл, Плотин, Аквинат и Николай Кузанский – предполагали, что они работают сидеями бесконечной отрицательности, как говорил Юра, «идеями-бритвами», «оккамовыми скальпелями, отрицательной толщины»...

Несколько позднее, уже в начале 1966 г., мы обсуждали с ним воп-рос о том, как из аристотелевского разделения на физику и метафи-зику уже в новое и новейшее время возникла дифференциация наук, отдельных дисциплин, междисциплинарных переходов; как развивались методы анализа, почему они доминировали вплоть до середины ХХ века по отношению к методам синтеза. Мы много времени уделяли темам ответвлений в истории науки и культуры, вопросу о роли взаимодействия языков разных дисциплин между собой в процессе создания методов синтеза, который, на мой взгляд, и сегодня не продвинулся достаточно далеко.

Думается, что этой группе проблем в философии, лингвистике, ме-тодологии науки в целом до сих пор не сильно «везет» и, в частности, мне кажется, потому, что число людей, которых эти проблемы за-нимают, ничтожно мало даже внутри профессионального круга, а корпус текстов, насколько он мне знаком в русской и английской библиографии, тоже весьма невелик. Я думаю, что, если бы Юра сосредоточился на этой проблеме на более долгий срок, много не-ожиданно нового возникло бы вследствие его рассуждений в по-нимании методологии науки. Его эрудиция, мысли о механизмах мышления и понимания могли бы породить интереснейшие плоды, однако жизнь рассудила иначе.

Мы встретились, как я уже говорил, на исходе «хрущевской отте-пели», а дальше всем нам довелось жить в эпоху так называемого «застоя», когда в общественном сознании движение мыслей и обмен ими стали рассматриваться как нечто, не заслуживающее внимания вовсе; они стали предметом жизни той незначительной части интеллигенции, которая сосредоточилась в нескольких университетах и институтах Академии наук, а также в котельных, дворницких и на кухнях.

Я хотел бы здесь подчеркнуть, что для меня лично при формиро-вании взгляда на науку в целом и те ее разделы, которыми я зани-мался (социология урбанистики, моделирование «больших» систем, воспроизводство человека и среды его обитания), большое влияние оказали Юрины воззрения на историю. И именно с тех пор я понял и сделал это постоянной практикой своих мыслительных упражнений – рассмотрение любых социальных, политических, экономических, экологических, психологических феноменов сточки зрения не только каждой из наук, изучающих их, но и с точки зрения междисциплинарных пересечений, переходов, а также взглядa на явления в различных временных масштабaх.

Поскольку в те же годы одним из собеседников, с которым я имел честь периодически общаться на достаточной глубине, был Л.Н.Гумилев, то, возвращаясь от него к Юре в обсуждении вопросов российской и европейской истории, я часто находился как бы между Сциллой и Харибдой. Юра активно не воспринимал концепцию «пассионарности» Льва Николаевича. Я вспоминаю также, как Юра говорил о наших соотечественниках:
…они буквально развращены своим придорожным положением между частями Европы, даровым присвоением чужих духовных достижений, а это стимулировало присвоение материальных благ как единственно доступных, что в конечном итоге и создало среду, легко усвоившую марксизм в силу его аналогичных установок.
К сожалению, в 1966-67 годах между нами произошла размолвка, оборвавшая систематическое общение. Однако в период 1965-1967 годов благодаря Юре и через него я познакомился с большим кругом диссидентов того времени, что наложило нестираемую печать на мое сознание. Это были, в частности, в Москве – Григорий Подъяпольский, Юрий Айхенвальд; в Ленинграде – замечательный филолог и историк Александр Горфункель, поэт Геннадий Алексеев. Юра не раз говорил, что диссиденты борются не столько с правительством, сколько с природой своего народа и с его анти-правовым сознанием. Он был для меня первым, кто сформулировал, что «наше византийское воспитание заповеди блаженства пре-вратилoсь из религиозных заветов, обращенных к себе, в этически формальные императивы, направленные к другому, ко всякому, и только в последнюю очередь – к себе». То, что позднее у Бродского было сформулировано как первенство эстетики над или по от-ношению к этике, было мною услышано впервые из Юриных уст.

В последние полтора десятка лет мне приходится ежедневно читать массу текстов, поскольку я участвую в формировании Российского журнала «Вестник Европы» и Британского журнала «Herald of Europe» (Лондон). Однако очень редко возникает желание эти тексты цитировать. В отличие от этого, я хочу привести несколько цитат из Юриных записей, которые мне довелось прочитать уже сейчас. Они не нуждаются в комментариях, но весьма актуальны:

На философском факультете, где мы оба пребывали в том момент, было принято считать непреложным, что диалектика (от Гегеля и далее) – один из основных методов движения мысли в философии. Именно Юра обратил мое внимание на то, что диалектика – вто же время попытка столкнуть понятия истины и лжи с их привиле-гированного положения и подменить их чем-нибудь вроде автори-тетного эталона (в том числе коллегиального).

До разговоров с ним я уже осознавал разные ступени религиоз-ности: бытовую, которую, в частности, наблюдал в своей семье, и интеллектуальную, с которой впервые столкнулся, изучая Фому Аквината, а позднее, много лет спустя, изучая других религиозных философов (Владимира Соловьева, Сергея Франка, Сергия Булгакова и, наконец, Александра Меня). Так вот, Юра говорил, что самая большая проблема русского самосознания – это религиозный индифферентизм (симптом духовной неполноценности или интеллектуальной ущербности). То есть религиозность внеинтеллектуальная, фетишистская. Он говорил, что «она пропитана эмоциями так, что пахнет мочой и потом».

Огромный кусок Юриной жизни был связан с Петербургом, не только потому, что он прожил в нем большую и, вероятно, лучшую часть своей жизни, но и потому что, работая гидом, он, как никто другой, осмысливал роль Петербурга в истории России и в мировой истории. Я приведу лишь одну цитату из его рассуждений о Петербурге:

Все российские и советские утопии, говорил Юра, это утопии на-турального хозяйства, которое думает поставить себе на службу науку. Говоря о присущем современности отрицании культуры, он в своей саркастической манере писал: «Лень просморкать мозги», т.е. отмечал распространенное свойство отрицать ценность разума. И сегодня это продолжает оставаться актуальным, как и наше «утопание в болоте всепрезрения». В рассуждениях Юры еще того времени, шестидесятых годов, было очень много о русской ментальности, о влиянии на нее «советскости», о том, как она связана с религиозностью и с той русской светской культурой, которая возникла начиная с 17 века и существовала до октябрьского переворота 1917 года. Я здесь только вскользь говорю об этой теме, которая мне кажется более глубоко раскрыта им самим в намечавшейся к дальнейшему изданию эссеистики (возможно, в следующей книге).

Последнее, что я хотел бы отметить в этом кратком и сумбурном воспоминании об общении с Юрием Динабургом, это то, что с моей точки зрения, он был человеком из числа тех, кому любая «власть отвратительна, как руки брадобрея». Я думаю, что Юра был врожденным инакомыслящим, а его юность и ранняя молодость в «стране Арестань» усилили это качество. Когда я слышу отнекоторых людей – «ах, он не реализовался», я не согласен с таким суждением. Юрий Динабург реализовался в гораздо большей степени, чем многие из нас. И сегодня именно Юрины тексты я читаю взахлеб – вот лучшее доказательство его реализации. Спасибо, Юра.

Револьт Пименов