II. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ И ПРАВОВЫЕ ПРОБЛЕМЫ

Ключевые слова: жанровая система, средства массовой информации, журналистика России, взаимодействие жанровых систем масс медиа.

Key words: genres system, mass media, Russian journalism, interaction between genre systems of mass media.

То, какой будет картина жанров российских СМИ в недалеком будущем, в значительной мере зависит от исхода взаимодействия, а порой и соперничества в использовании российскими журналистами, при отображении действительности, двух относительно самостоятельных жанровых структур, присутствующих на страницах прессы России в настоящее время. Первая представляет собой довольно устойчивую развивающуюся совокупность жанров, которые формировались в ходе исторического развития отечественной журналистики (как в дореволюционное время, так и в советский и постсоветский периоды). Вторая – совокупность жанров, используемых в зарубежных СМИ. Она переносится на российскую почву по мере перехода страны к рыночным отношениям, обычным для Запада.

Чем характеризуется отечественная жанровая палитра СМИ? достаточно большим числом жанров, традиционно объединяемых в три группы: информационные, аналитические и художественно-публицистические; предназначенностью разных жанров для отображения разных аспектов действительности и на разной глубине ее постижения; возможностью использовать широкую гамму изобразительных средств (понятийных и образных); возможностью для автора выразить свое отношение к отображаемой действительности в текстах, относящихся к самым разным жанровым группам; довольно сильной литературной «нацеленностью» жанров.

Превалированием жанров информационно-аналитической направленности и практически полным отсутствием художественно- публицистических жанров;

Ограниченным числом жанров, допускающих выражение авторской позиции. Так в англоамериканской журналистике обычно требуется изложение фактов с максимально нейтральной интонацией, подавлением авторского «Я» и минимально интерпретацией описываемого в тексте события. Лишь «колумнистика», в противовес информационной или развлекательной направленности западной журналистики в целом, «становится чуть ли не единственной (и привилегированной) формой выражения авторской позиции, субъективного анализа, комментария к событию, про которое уже распространились сухие новостные сводки. Отсюда особое значение и особая роль колумниста» (Ярцева С.С., 2009:109).

Даже самое поверхностное сравнение особенностей жанровых палитр отечественной журналистики и западной показывает, что вторая более проста (что хорошо), но в то же время более примитивна, более шаблонизирована нежели первая (что плохо).

Характер и результаты взаимодействия названных жанровых систем в российских СМИ опосредуют следующие факторы: Становление рыночных отношений в России, в ходе которых журналистские тексты, как и другие «материалы культуры», приобретают форму товара, созданного для продажи и получения прибыли. По этой причине неотъемлемыми чертами их становятся стандартизация, массовость, стереотипность. И в этом смысле жанровые стандарты журналистики, сформированные и тработанные на Западе, воспринимаются как образец, достойный подражания.

2) Процесс глобализации и проникновение западных СМИ на информационный рынок России

Продвижению стандартов и форм зарубежной рыночной журналистики в Россию (в том числе и жанровых) в известной мере способствует происходящий в мире процесс глобализации. Тенденции функционирования глобализируемого информационного рынка предопределяют как содержательную, так и формальную сторону сообщений СМИ, в том числе и их жанровую форму, способствуют проникновению на рынок СМИ России западных изданий, несущих шаблоны западной журналистики, давлению их на менталитет российской журналистов и публики.

За десятилетия трансформации нашего общества журналистика не столько усилила, сколько растеряла свои былые достижения. Об этом свидетельствует тот факт, что по данным социологических исследований, в настоящее время журналистике доверяют только 17 % населения вместо 80 % в 1995 г. (Тулупов В.В., 2008: 66). Автор превращается из творца в работника у конвейера, выполняющего строго ограниченные стандартные действия.

Данный фактор также способствует движению журналистики в сторону развлекательности, примитивизма, механистического использования соответствующих жанровых форм, выработанных и «обкатанных» за рубежом.

4. Снижение профессионализма журналистов

Снижение профессионального уровня журналистов наблюдается на протяжении всего постперестроечного периода практически во всех регионах России. Авторы, не имеющие богатого жизненного, профессионального журналистского образования, прочной нравственной позиции, вольно или невольно склоняются к использованию примитивного набора жанров, прежде всего, жанров новостной журналистики, стремятся строить тексты по несложной западной «стандартной колодке», избегают применения разнообразных аналитических и художественно-публицистических жанров, требующих скрупулезного исследования действительности, живости, оригинальности и глубины мысли, четкой позиции, литературного мастерства (а значит – и необходимости постоянно работать над собой, повышать профессиональный уровень). В силу этого вполне можно согласиться с мнением, согласно которому в отечественной журналистике «приток непрофессионалов, массовизация СМИ, заимствования не самых лучших из традиций западной прессы, приводят к серьезным деформациям жанровой системы» (Клишин А.В., 2009:65). И деформация эта возможна и в дальнейшем.

В ходе социально-экономических перемен явления, привычные для советской журналистики в качестве предмета отображения – передовой опыт народного хозяйства, достижения науки, культуры, спорта, самоотверженный труд работников промышленности, сельского хозяйства, примеры ратного и нравственного подвига – по большей части были заменены новыми реалиями жизни. Прежде всего, в центре внимания СМИ оказались бесчисленные преступления, связанные с приватизацией, перераспределением собственности, коррупцией, насилием и обманом, падением жизненного уровня огромного числа людей, потерей ценностных ориентиров, нравственной, профессиональной деградацией населения. Наиболее адекватными жанровыми формами, в которых они отображались (и отображаются), стали прежде всего новостные сообщения – как в привычных российской аудитории жанрах репортажа, интервью, так и в присущих зарубежной прессе жанровых формах «жесткой» и «мягкой» новости. Выросло число журналистских расследований и соответствующих жанровых форм изложения их результатов (корреспонденция, репортаж, отчет). В связи с развитием так называемой «светской жизни», соответствующих ей «стилей жизни», «тусовок» и пр., появилась почва для роста развлекательных СМИ и умножения публикаций, подготовленных паппараци. Это привело к активному распространению заимствованных из западных медиа соответствующих жанров – «анекдота», «игры» («розыгрыша»), «житейских историй», «исповедей», «пасквилей», «биографических портретов» и пр. Зато резко сократился объем качественных аналитических и художественно-публицистических выступлений и соответствующих аналитических и художественно-публицистических жанров, применяемых в СМИ.

Определенную роль в распространении жанровых форм западной журналистики играет их пропаганда в ходе обучения российских журналистов. Подобная пропаганда осуществляется прежде всего в многочисленных «школах журналистики» при редакциях разных «продвинутых» изданий, работающих по лекалам западных массмедиа, и на ряде факультетов и отделений журналистики российских вузов. Подобное «продвижение» западных жанровых форм осуществляют и через переводные, прежде всего американские и английские учебные пособия, распространяемые различными зарубежными фондами в России, а также книги российских авторов, излагающих опыт работы зарубежных СМИ, и рекомендующих в качестве образцов для отечественных журналистов, применяемые в них жанровые формы (См.: Шостак М.И., 1994; Самарцев О.Р., 2007; Колесниченко А.В., 2008 и др.).

В ходе потребления информации, публикуемой в СМИ на протяжении длительного периода, у аудитории начинает вырабатываться привычка к определенным жанровым формам. Иначе говоря, возникают соответствующие стереотипы восприятия информация (информационные ожидания), которые в определенной своей части ориентированы и на определенные жанровые формы. Поэтому первоначально непривычные для аудитории жанровые модели текстов, привносимые в российские СМИ извне, постепенно становятся привычными, ожидаемыми. При этом, как правило, вытесняются жанры, традиционно присущие российской журналистике

Распространение в российской журналистике жанровых форм, присущих массмедиа Запада, происходит неравномерно. Активнее всего они представлены в сегменте тех СМИ, которые называют лицензионными. В некоторых СМИ происходит трансформация функций жанров, традиционных для России. Так, почти ушли из печатных СМИ полемические статьи, круглые столы, дискуссионные клубы (или превратились в поверхностные шоу). Постепенно исчезает из публицистического арсенала современных СМИ обозрение, а его функции частично заимствуются родственными жанровыми формами. Уделяется все меньше места жанру рецензии.

Точно так же идут процессы редукции и подмены в сфере научно-популярных жанров. «В эпоху настоящей вакханалии суеверий, дешевой мистики и околонаучных фантазий массовые газеты стали отдавать предпочтение материалам, посвященным предсказаниям, откровениям экстрасенсов, инопланетянам, призракам, монстрам, порожденным больной фантазией» (Голубков С.А., 2009:25).

Надо заметить, что закрепление западных жанров в российских СМИ часто осуществляется в процессе так называемого форматирования. Понятие «формат» можно определить как устоявшееся, стереотипное представление о совокупности типологических, профильных и единичных характеристик издания, которому должны соответствовать (на протяжении действия этого стереотипного представления) все номера (выпуски) конкретного СМИ. Подобное стереотипное представление (или формат издания) складывается из совокупности представлений о наиболее значимых, с точки зрения создателя СМИ, его характеристиках, прежде всего – о целях издания; о его аудитории; о предметно-тематической направленности; о характере отображения действительности (оперативно-информационное, аналитическое, художественно-документальное); о методах отображения; о языке изложения; о жанровых формах. Эти представления выступают «рамками», ограничениями, определяющими формат издания. Каждое такое представление может быть названо самостоятельным форматом (функциональным, предметно – тематическим, языковым, и пр.). В этом случае можно также говорить и о жанровом формате изданий. В чем он состоит?

В изданиях, выходящих в крупных российских городах, наиболее активно внедряются западные жанровые формы. Региональная, районная пресса пока в основном демонстрирует приверженность традиционным российским жанровым формам, используя как информационные, так и аналитические, а также художественно-публицистические жанры.

На наш взгляд, возможны следующие основные сценарии дальнейшего изменения жанровой картины российских СМИ:

1. 
   Восстановление жанрового своеобразия российских СМИ в пределах исторических традиций и достижений отечественных СМИ. Этот сценарий возможен лишь в случае внезапных радикальных перемен в политической, экономической, социальной жизни российского общества, что маловероятно.
   
2. 
   Установление полного господства жанров, присущих западным СМИ.
   

3. 
   Частичная трансформация традиционной жанровой картины СМИ под воздействием западных стандартов СМИ (создание гибридной системы жанров, сочетающей в себе в разных аспектах и пропорциях чисто российский и западный опыт).
   

1. 
   Вартанова ЕЛ. Медиаэкономика в системе современных исследований СМИ // www. referats. 5-rf. Ru / bibliotek /Gurn/Vart/05.htm/
   
2. 
   Воскобойников В. Информация и журналист. Опыт западной прессы. – М. 1993.
   
3. 
   Колесниченко А.В. Практическая журналистика. – М., 2008.
   
4. 
   Грабельников А.А. Кадры для корпоративных СМИ // Общественная повестка дня и коммуникативные практики СМИ. Материалы Всероссийской научно-практической конференции «Журналистика 2008». МГУ, 9–11 февраля 2009 г. – М., 2009.
   
5. 
   Голубков С.А. Жанры – фавориты и жанры – маргиналы в современных СМИ // Жанровая стратегия современных российских масс – медиа. Тезисы III Всероссийской научно-практической конференции. СамГу, 19–20 марта 2008 . – Самара: Универс групп, 2009.
   
6. 
   Зверева Е.А. Проблема подготовки журналистов для СМИ Тамбова и Тамбовской области // Общественная повестка дня и коммуникативные практики СМИ. Материалы Всероссийской научно-практической конференции «Журналистика 2008». МГУ, 9–11 февраля 2009 г. – М., 2009.
   
7. 
   Короченский А.П. Жанровое своеобразие испаноязычной периодической печати. – Белгород, БелГУ. 2010.
   
8. 
   Колесниченко А.В. Практическая журналистика. М., 2008.
   
9. 
   Клишин А.В. Жанровая палитра профессиональных конкурсов // Общественная повестка дня и коммуникативные практики СМИ. Материалы Всероссийской научно-практической конференции «Журналистика 2008» . – М., МГУ, 9–11 февраля 2009 г. – М., 2009.
   
10. 
    Кулев В.С. Экспансия зарубежных брендов на рынке иностранной периодики // Общественная повестка дня и коммуникативные практики СМИ. Материалы Всероссийской научно-практической конференции «Журналистика 2008», МГУ, 9–11 февраля 2009 г. – М., 2009.
    
11. 
    Прасковьина М.В. Жанровая модель глянцевого журнала «СМР. Собака. РУ» // Жанровая стратегия современных российских масс – медиа. Тезисы III Всероссийской научно-практической конференции. СамГУ, 19–20 марта 2008 . – Самара: Универс групп, 2009.
    
12. 
    Тулупов В.В. Помогут ли больному обществу рецепты прагматичной журналистики? // Акценты. Вып. 1–2. – 2005.
    
13. 
    Тулупов В.В. Впору вводить процедуру сертификации нашей профессии // Журналист. – 2008. – № 12.
    
14. 
    Ходорченко Н.К. Проблема эффективной подготовки квалифицированных журналистских кадров // Общественная повестка дня и коммуникативные практики СМИ. Материалы Всероссийской научно-практической конференции «Журналистика 2008». МГУ, 9–11 февраля 2009 г. – М., 2009. – С. 227.
    
15. 
    Журчева Т.В. Театральная рецензия в прессе: деградация жанра// Жанровая стратегия современных российских масс – медиа. Тезисы III Всероссийской научно-практической конференции. СамГу, 19–20 марта 2008. – Самара: Универс групп, 2009.
    
16. 
    Ярцева С.С. Колонка в американской и испанской журналистике // Жанровая стратегия современных российских масс – медиа. Тезисы III Всероссийской научно-практической конференции. СамГу, 19–20 марта 2008. – Самара: Универс групп, 2009..
    

Ключевые слова: предмет специальных социологических теорий; социология журналистики; социология СМИ.

Key words: subject of sociological theories, sociology of mass media, sociology of journalism.

Каждая специальная социологическая теория не только имеет свой объект и предметную область исследований, но и призвана вырабатывать свой особый подход к изучению социальных процессов, специфических явлений общественной жизни. В каждой из них определяется методологическая база и общая концепция изучаемой сферы, объект и предмет исследования, особый категориальный аппарат, общие и специфические законы функционирования объекта, общая и особенная проблематика, общие и особенные методы, процедуры и техника исследований, перспективы развития изучаемой сферы.

СМИ выступают объектом изучения различных социологических теорий среднего уровня: социологии коммуникаций, социологии массовых коммуникаций, социологии СМИ, социологии журналистики, социологии общественного мнения, социологии рекламы и т.д. В той или иной мере они определяют содержание этих научных и учебных дисциплин. Здесь и возникает ряд вопросов. Что же выступает объектом и предметом каждой такой отраслевой социологической теории? Где проходит условная граница? Является ли дифференциация этих отраслевых теорий оправданной? Как они интегрируются?

Обращение к истории формирования социологических представлений относительно обозначенного предмета свидетельствует, что, начиная с середины ХХ века наиболее крупные социологи начинают выделять социологические теории среднего уровня, которые помогли бы собрать в систему разрозненные концепции функционирования средств массовой коммуникации.

Макс Вебер ввел понятие «социология прессы» в 1910 году, однако появление новых средств массовой коммуникации способствовало расширению предметной сферы данной отраслевой теории.

Во второй половине ХХ века происходит более четкое обособление социологии массмедиа как определенной отрасли знания и, соответственно, уточняется ее предмет. В конце 60-х годов английский социолог Д. Макквейл издает труды, в которых фигурирует понятие «социология массовой коммуникации». Он изучает такие проблемы, как взаимосвязь средств массовой информации и современного общества; взаимодействие массового общества, массовой культуры, масс-медиа и массового поведения; роль эмпирических традиций в западной социологии массовой коммуникации. В поле зрения ученого находятся также вопросы функционирования печати как социального института, собственность и контроль над прессой, взаимоотношения между журналистом и предпринимателем, журналистом и обществом, журналистом и читателем, журналистом и источником информации. Он обратился и к изучению аудитории газет, проанализировал телевизионные передачи, подготовленные в ходе избирательной кампании.

В это же время в СССР изучение аудитории превратилось в одно из ведущих направлений конкретно-социологических исследований, инструментарий которых постоянно совершенствовался. Изучалась деятельность органов руководства прессой, радио и телевидением. В центре внимания ученых были журналистские кадры, социологический портрет которых приобрел новые черты. Специфичным направлением отечественных конкретно-социологических исследований стало изучение участия масс в работе редакций. Немаловажную роль играло и изучение эффективности средств массовой информации. Таким образом, можно предположить, что предметная область социологии массмедиа определялась идеологическими задачами тогдашнего текущего момента.

В настоящее время предметные области различных социологических теорий изучающих СМИ выглядят примерно следующим образом.

Предметом социологии коммуникации, по обоюдному мнению В.П. Конецкой и С.В. Бориснёва (Конецкая 1997: 6; Бориснев 2003: 9), выступает социальная коммуникация, а точнее функциональные особенности общения представителей различных социальных групп в процессе их взаимодействия и в результате воздействия на их отношение к социальным ценностям данного общества. Массовую коммуникацию они рассматривают как элемент социальной коммуникации.

Выделение социологии массовых коммуникаций в отдельную отраслевую теорию позволило ряду авторов (Федотова 2003; Черных 2008) вслед за Д. Макквейлом рассматривать СМК как социальную подсистему. Функции и роли СМК, закономерности массовых информационных процессов, деятельность социальных институтов, производящих и распространяющих массовую информацию и их сосуществование с другими социальными институтами (властью, бизнесом, политикой и т.д.) и обществом в целом, а также исследование всех звеньев коммуникативного процесса – вот не полный перечень предметной сферы социологии массовых коммуникаций. СМИ здесь рассматриваются как отдельный социальный институт массовой коммуникации. В этой связи Черных А.И. обращает внимание на такие аспекты их функционирования как роль СМИ в формировании повестки дня, специфика дискурса и эффекты воздействия масс-медиа, профессиональная практика современных журналистов.

Попытки сфокусироваться на СМИ как предмете изучения приводят социологов к выделению таких отраслевых теорий как социология журналистики и социология СМИ. Корконосенко С.Г. подчеркивает статус социологии журналистики как научной и учебной дисциплины и вводит понятие «социожурналистика», прослеживая взаимосвязь социологии журналистики и теории журналистики. К предметной области данной теории он также относит процессы социального функционирования журналистики и социологическое изучение журналистского процесса (Корконосенко 2004).

Некоторые исследователи полагают, что понятия «социология журналистики» и «социология СМИ» тождественны. Так считает Свитич Л., которая отводит социологии журналистики роль изучения СМИ как социального института. Аудитория и рынок СМИ, журналистские тексты, специфика социологического мышления журналистов, использование ими социологического инструментария в профессиональной деятельности также составляют предмет изучения.

Ссылаясь на статью А.П. Короченского и приведенную им многозначную трактовку термина «журналистика» (Короченский 2006) отметим, что данное понятие значительно шире понятия «средства массовой информации», под которым мы понимаем совокупность печатных и электронных средств для информирования определенной аудитории. Таким образом, можно предположить, что предметная сфера социологии журналистики значительно шире, чем у социологии СМИ. Социология журналистики в качестве предмета исследования выделяет не только СМИ как социальный институт, но и редакцию как социальную организацию, аудиторию как социальную группу, журналистов как социальную общность и результат их профессиональной деятельности – журналистские тексты.

Социология СМИ ограничивается исследованиями механизмов и закономерностей возникновения, развития и функционирования духовного общения посредством прессы, радио и телевидения и социальными последствиями такого функционирования. Таким образом, проводя разграничение между предметными областями специальных социологических теорий, необходимо отметить, что каждая последующая из рассматриваемых отраслевых теорий интегрирует с предметной сферой предыдущей, концентрируя исследовательский интерес на более узких проблемах.

В классификации социологического знания выделяют ряд специальных социологических теорий, так или иначе включающих средства массовой информации в сферу своего познания. Так, социология общественного мнения, например, изучает роль СМИ в формировании общественного мнения и возможности СМИ для его выражения. Для социологии рекламы СМИ представляют научный интерес в качестве рекламоносителя и сферы распространения рекламных сообщений, изучаются принципы размещения рекламных сообщений в СМИ с учетом времени и пространства. Заслуживает отдельного изучения такой вид рекламы как редакционное рекламное объявление, который объективно существует в современных изданиях.

1. 
   Бориснев С.В. Социология коммуникации. – М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2003.
   
2. 
   Конецкая В.П. Социология коммуникации. – М.: Междунар. ун-т бизнеса и управления, 1997
   
3. 
   Короченский А.П. Отечественная журналистская наука: между прошлым и будущим. Журналистика и медиаобразование в ХХI веке. Сб. науч. трудов Международной научно-практической конференции. – Белгород, 25–27 сентября 2006.
   
4. 
   Свитич Л. Социология журналистики: методология, методы, направления и результаты исследования: Учебное пособие. – М., 2010.
   
5. 
   Социология журналистики: Учебное пособие для студентов / Под ред. С.Г. Корконосенко. – М.: Аспект Пресс, 2004.
   
6. 
   Федотова Л.Н. Социология массовой коммуникации. – СПб.: Питер, 2003.
   
7. 
   Фомичева И. Д. Социология СМИ: Учебное пособие для студентов вузов. – М.: Аспект Пресс, 2007.
   
8. 
   Черных А.И. Социология массовых коммуникаций. Учебное пособие. – М.: Изд. Дом ГУ ВШЭ, 2008.
   
9. 
   Энциклопедический социологический словарь/ Общ. ред. Г.В. Осипова. – М., 1995. Статьи «Социология массовой коммуникации», «Социология СМИ».
   

Риторика Церкви и государства в последние годы соприкасается на различных уровнях – в социальной сфере, во внешней политике, в вопросах государственной безопасности и т.д. Отношения между двумя институтами в России менялись кардинально в различные эпохи, на данный момент они представляют собой более или менее эффективное сотрудничество, основанное, как заявляется, на принципах светского государства и исторической преемственности. Если в конце прошлого века РПЦ практически не присутствовала в светских массмедиа, а свои внутренние проблемы обсуждала исключительно кулуарно, то сейчас государство и Церковь присутствуют в федеральных и региональных СМИ и формируют «повестку дня», в ряде случаев – совместно.

Рассмотрим присутствие концептов идеального в риторике Дмитрия Медведева. При этом под политическим идеалом будем подразумевать совершенный образец устройства государства и общества, выраженный в политическом дискурсе. Уже два года аналитики обсуждают четыре принципа успешного будущего России с точки зрения Дмитрия Медведева: институты, инфраструктура, инновации, инвестиции. Чаще всего упоминаются «инновации» как условие перестройки не только экономики страны, но и общества в целом. Согласно простейшему определению, инновация – «это коммерциализированное новшество, обладающее высокой эффективностью» (Инновация. Словарная статья). Однако и президент, и журналисты расширяют понятие инновации до любого новшества и модернизации вообще. Владимир Малявин в «Русском журнале» возводит идею инновации в ранг философской концепции: «Исторически запрос на непрерывную инновацию – черта постмодерна, который в некоторых отношениях резко противостоит модерну и модернизации. Модерн исповедует самотождественность и бесконечное самовозрастание, его идеал – человекобожие, бесчеловечно-воинствующий гуманизм… Инновация стала подлинной душой современной технократической цивилизации» (Малявин). Рассуждения Малявина расходятся с известным определением Умберто Эко, который тягу к инновации приписывает эпохе модерна, а постмодерну – повторение (Эко). Приемы повторения, многократного копирования одной и той же информации в первую очередь присущи современным средствам массовой информации, причем возможность этого повторения увеличивается с развитием инновационных технологий.

«Традиция» – главный концепт церковного дискурса – лингвистически противостоит «инновации». В этом смысле традиция не тождественна повторению, это (с латыни) «то, что передается» и равнозначно Преданию. В духовной традиции лежит основание правовой культуры общества, а не наоборот, как это принято в светском мире. Поэтому, например, патриарх говорит: «Европа сохраняет себя как некая духовная и культурная сила в современном мире не только потому, что за последние два столетия она усвоила секулярный гуманизм, но во многом потому, что здесь продолжает жить многовековая христианская традиция» (Митрополит Кирилл 2008:73). Этот вывод о фундаментальном значении традиций перекликается также с философией Г. Йонаса и теологией папы Бенедикта XVI. Патриарх также строго различает модерн (Новое время) и постмодерн (эпоху глобализации и постиндустриального общества) как эпохи в истории человечества, которые сами по себе не плохи, но мировоззрения – «модернизма» и «постмодернизма» – враждебны традиционным ценностям, а значит, несут угрозу существованию общества и человечества. Поэтому «существование либеральных институтов в экономике, политике, социальной жизни и межгосударственных отношениях приемлемо, целесообразно и морально оправданно только в том случае, когда одновременно не насаждается принцип философского либерализма применительно к личности и межчеловеческим отношениям» (Там же). Отрицание светского индивидуализма в пользу общественного блага в этом случае должно быть основано на традициях, прежде всего, морали и религиозного опыта.

В своей известной публикации «Россия, вперед!» Дмитрий Медведев допускает, что не все традиции нужно сохранять: «Для меня традиции – это только неоспоримые ценности, которые надо беречь. Это межнациональный и межконфессиональный мир, воинская доблесть, верность долгу, гостеприимство и доброта, свойственные нашему народу. А взяточничество, воровство, умственная и душевная лень, пьянство – пороки, оскорбляющие наши традиции» (Медведев Д.А. Россия, вперёд!). Средства массовой информации, поддерживая этот порыв, часто клеймят социальные язвы общества – алкоголизм, коррупцию, воровство, однако не воспевают альтернативы – уважение к армии, государству, социальный альтруизм. Авторское исследование (экспертный опрос петербургских тележурналистов; 2010 г.) показало, что на первом месте среди проповедуемых журналистами идеалов находится уважение к закону (9,1 баллов из 10 возможных) и свобода слова (8 баллов), в то время как уважение к государству оказалось на предпоследнем месте (7 баллов), опередив только «веру в Высшие силы, стоящие над законом».

Закономерно, что в статье президента также отражены представления об идеальном образе будущей политической системы, которая должна «отвечать политической культуре свободных, обеспеченных, критически мыслящих, уверенных в себе людей» (Там же). Такая система означает также консенсус всех политических сил по вопросу прав и свобод граждан. Права и свободы, по версии президента, необходимо защитить «от коррупции, порождающей произвол, несвободу и несправедливость». В то же время светская концепция прав человека была подвергнута системной критике патриарха.

В одном из интервью он сказал: «Сегодня, к сожалению, на смену абсолютизации государства, характерной для нового времени, приходит абсолютизация суверенитета отдельной личности и ее прав вне нравственной ответственности. Такая абсолютизация может разрушить основы современной цивилизации и привести ее к гибели»¹. Большинство журналистов к такой позиции отнеслось критически, усмотрев в речах «либерального» патриарха «жесткий консерватизм», что, думается, связано с известной неоднозначностью истолкования противоречивости природы консерватизма в дуальной связке «консерватизм церковный и консерватизм светский». Если консерватизм церковный можно объяснить фундаментальностью самой религии, то новый консерватизм, заявленный партией большинства, основан, скорее, на модернизации, чем на сохранении традиций. «Новую» идеологию журналисты назвали новым российским консерватизмом, социальным консерватизмом и др.

Исследуя взаимодействие неолиберализма и неоконсерватизма в российской политической действительности, В. Шабельник выдвигает гипотезу о том, что политический дискурс и политическая практика сегодняшней России во многом определяются смешением в массовом сознании противоречивых по своей природе ценностей и норм – транснациональных, национально-государственных и имперских. На смену простому заимствованию приходит своеобразная консервация установок, ценностей и политической культуры населения, а также актуализация проблемы национальных интересов России, что поддерживается политическими силами и интеллектуальными кругами неоконсервативного типа (Шабельник 2006). Подтвердить этот тезис можно комментарием депутата Госдумы В. Копылова: «Для "неоконов" важно сохранение государственности как абсолютной ценности» (Копылов).

В этом смысле Церковь также выступает как неоконсерватор, выдвигая в качестве абсолютной ценности свои догмы, но шагая в ногу со временем в вопросах социальных. Как отмечает известный православный публицист А. Рогозянский, направление, которое избрал нынешний патриарх, можно назвать «новым консерватизмом»². Данное православное течение может быть охарактеризовано следующим образом: «модернизация на основе традиции», что представляет собой тип фундаменталистского мировоззрения, соединяющий традиционные православные формы с современными аргументацией и стилистикой. Цель соединения старого и нового, по словам патриарха Кирилла, чтобы «христианская мотивация присутствовала во всем, что составляет сферу жизненных интересов человека».

Выстраивая новую идеологию, Русская православная церковь приняла ряд важных документов, предназначенных для широкого обсуждения не столько во внутрицерковных кругах, сколько в обществе в целом. Это «Основы социальной концепции русской православной церкви» 2000 г. и «Основы учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе и правах человека» 2008 г. Примечательно, что у государства не имеется подобных документов, регламентирующих политику в отношении прав и свобод человека в России, не считая Конституции РФ. Если принятие первого документа прошло без достаточного информационного сопровождения со стороны СМИ, то второй по праву заслужил общественную реакцию, и в частности – реакцию журналистов.

Модернизировались и способы общения патриарха и президента с аудиторией. Первый возродил древнюю традицию выступлений на стадионах и концертных площадках, второй – пишет передовицы в федеральные газеты и статусы в Твиттере, записывает ролики для видео-блога.

Основной категорией, относительно которой существует политический дискурс, является власть. Отношения государства и церкви через призму отношения к власти менялись кардинально. Пройдя путь от главенства церковной власти над государственной (царь – помазанник Божий) до главенства государства над церковью (реформы Петра Первого и создание Правительствующего Синода), от гонений на церковь в ХХ в. до взаимной незаинтересованности в конце этого века, власти государственная и церковная пришли к диалогу. При этом церковь отмежевалась от притязаний на политическую власть, а государство регулирует исключительно имущественные отношения с религиозными структурами. Точка соприкосновения в этом случае – понятие уважения к власти как идеал политической культуры.

«Стремление к власти может быть греховным и буквально убийственным для человеческой души, если оно сопровождается непременным стремлением от власти получать личные блага… Точно также и для людей, обладающих политической властью – требование служить другим заключает в себе единственное правильное и Богом определенное понимание власти»¹, – сказал патриарх в одном из выступлений в 2009 г.. Понимание такой концепции власти предполагает отнесение, в первую очередь, к ценностям коллективным, а во вторую – к индивидуальным. Впрочем, журналисты такую проповедь восприняли как апологию власти денег. История России показывает, что власть правителя оказывалась сильнее закона, общественного договора. Такую власть церковь оценивает как тяжелое бремя, означающее повышенную ответственность и возможность несоблюдения законов земных, но соблюдения законов Божьих.

Исследователь А. Окара полагает, что президенту Медведеву досталось тяжелое политическое наследство – созданная посредством симулякров общественно-политическая реальность, в которой нет движения, нет политики, нет ротации элит, нет конкуренции, в которой нет и быть не может большого мобилизационного проекта. «Это государство-корпорация, в котором смыслы и ценности развития заменены цифрами и экономической рентабельностью» (Окара). В таком государстве-корпорации понятие власти нивелируется в аксиологическом смысле.

Будучи кандидатом на пост президента, Дмитрий Медведев заявил: «Россия всегда строилась вокруг жесткой исполнительной вертикали. Эти земли собирались веками, и по-другому ими управлять нельзя»¹. По сути символ власти заменился символом вертикали, когда власть крепнет по восходящей от периферии к центру. «Власть – это не что-то, раз и навсегда данное, это не священное писание, а продукт человеческой деятельности», подчеркивал кандидат в президенты². Продукт человеческой деятельности – это как раз законы, нормативные акты, которые в своих идеальных представлениях о гражданском обществе хотел бы видеть президент.

Концепты «традиция», «инновация», «консерватизм», «власть» представляют далеко не полный перечень общих понятий в дискурсе государства и церкви. Это иллюстрация того, что в обсуждении политического идеала российского общества участвуют совершенно разные стороны, говорящие на разных политических языках. В одних случаях важные политические категории остаются лишь символами, в других – разговор идет о значимых политических ценностях, понимание и обсуждение которых просто необходимо для развития гражданского ли общества, демократического, иного другого, представляющегося идеальным.

Таким образом, государство и Церковь часто ведут близкородственный идеологический разговор о будущем российского общества, основываясь на различных понятиях общественного блага и развития. Язык государственной власти носит явный политический характер, в то время как язык церковный ближе к социальному. Государство и Церковь по-разному оценивают наследие прошлого и особенности исторических эпох, но сходятся во мнении, что необходимо развивать лучшее из прошлого.

Журналисты, интерпретируя общественно-государственные идеалы, больше нацелены на критику настоящего, чем на прогноз, основанный на методе отнесения к ценности. Анализ церковных выступлений пока вызывает множество сложностей у светских журналистов, не владеющих религиозной проблематикой. Представляется необходимым углубление исследования церковно-государственного диалога, а также его аксиологической направленности в целом. Анализ смыслов политических текстов, связанных с представлениями об идеальном будущем и общественном благе, невозможен без философского знания о ценностях и идеалах.

1. 
   Инновация. Словарная статья. [Электронный текст] – http://ru.wikipedia.org/wiki/Инновация
   
2. 
   Копылов В. Быть консерватором – любить Родину [Электронный текст] – http://edinros.er.ru/er/text.shtml?14/6788,110761
   
3. 
   Малявин В. Инновации – битва в пути-2 // «Русский журнал» [Электронный текст] – http://www.russ.ru/Mirovaya-povestka/Innovacii-bitva-v-puti-2
   
4. 
   Медведев, Д.А.. Россия, вперед! [Электронный текст] // http://www.kremlin.ru/news/5413
   
5. 
   Митрополит Кирилл (Гундяев). Свобода и ответственность: в поисках гармонии. – М. 2008.
   
6. 
   Окара А. «План Медведева»: формула власти, формула истории, формула развития [Электронный текст] – http://strateger.net/Okara-A_Plan_Medvedeva_-_Formula_vlasti_Formula_istorii_Formula_razvitiya
   
7. 
   Шабельник В. В. Неолиберализм и неоконсерватизм в российском и зарубежном политическом дискурсе / Автореф. дис. на соиск. учен. степени канд. полит. наук. СПб., 2006. [Электронный текст] – http: // www. lib. ua-ru. Net /diss/cont/313932.html
   
8. 
   Эко У. Инновация и повторение. Между эстетикой модерна и постмодерна [Электронный текст] // http: // www. gumer. Info /bibliotek_Buks/Culture/Eko/Inn_Povt.php
   

Ключевые слова: экранная культура, массмедиа, технологическая сфера, дигитальное потребление.

Key words: screen culture, mass media, technological sphere, digital consumption.

Однако с самых первых кинокадров экран становится метафорой замещенной реальности. Суть киноизображения заключалась в поисках особой выразительности по запечатлению сначала просто движущейся, а потом звучащей и многоцветовой реальности. Движение, собственно кинетика стали знаком, эстетическим кодом экранного пространства. Художественные поиски все новых и новых форм для выражения движения – физического, психологического – приводили к кинооткрытиям: киномодерн, киноавангард, киноэкспрессионизм, киносюрреализм, киноимпрессионизм, неореализм. Именно движение стало самым привлекательным «манком» для зрителя. Понятие «движение» весьма объемно. Это не только физическое перемещение, но и правда ситуации, характеров, деталей, времени. Лучше всего об этом сказал Маршалл Маклюэн, вспоминая съёмки фильма на историческую тему: « Особенность кино связана с характерными только для него попытками скрупулезной точности в воспроизведении реальности… При съемках фильма «Убийство в Соборе» оказалось недостаточным иметь костюмы соответствующей эпохи. Сама по себе природа кинокамеры столь тиранически требует точности и причем такой высокой, что ткань для костюмов пришлось ткать тем способом, который был в ходу в XII столетии» (Маклюэн 1996: 67).

В течение XX века экран эволюционировал от репрезентации движения до создания внутриэкранных эффектов. По сути, вектор развития экранной культуры, начиная со второй половины предыдущего столетия, устремился от cinema к screenema. Последнее означает создание качественно нового экрана. Появление новых экранных возможностей было подытожено в 1995 году, когда в Америке была создана Академия дигитального Голливуда. Эта новая американская академия объединила в своих рядах представителей киноискусства, искусства развлечений, телеканалов, специалистов компьютерных технологий и компьютерного бизнеса, телефонных компаний, производителей бытовой электроники, издателей музыкальных дисков, независимых медиа-художников и др. Главная награда, которую вручает новая киноакадемия, – «Дигитальный Голливуд». В регламенте этого приза указывается: «Наград будет удостаиваться индустрия развлечений в ее сближениями с дигитальными технологиями. Награда будет вручаться за творческие заслуги, проявленные в кино, телевидении, видео и нарождающихся интерактивных технологиях». По сути, именно в это последнее десятилетие XX века обозначилась новая территория screenema – кино плюс компьютер. Причем уже тогда речь шла не о положении компьютера на территории кино, а наоборот – о положении кино на компьютерных социокультурных территориях. Если в конце 70-х – начале 80-х годов кинематографисты с недоверием относились к возможностям проникновения компьютера в кино, то в середине 80-х компьютеры постепенно проникают в сферу создания игровых, анимационных фильмов. В 90-х ситуация изменилась. Зрелищные возможности компьютерных технологий наиболее органично проявились в недрах киноэкранного производства. Произошло историческое для развития экранной культуры (может, не только экранной) событие – воссоединение двух родственных сфер: экранной техники и экранной технологии. Понятие «дигитальный экран» применимо к огромной территории визуальных и аудиовизуальных цифровых продуктов массового потребления. Сегодня кинематографисты, «седлающие» компьютеры, претендуют не только на новую для себя технологическую базу, но и на всю территорию компьютерного присутствия в жизни человека. И поскольку компьютеры сегодня завоевывают практически все свободное время современного человека, то можно предположить, что новый (дигитальный) экран по своей социокультурной значимости начинает приближаться к письменности. Это может означать, что экран полностью меняет форму доставки информации: на смену эпохи письменности приходит эпоха дигитальной экранности.

Таким образом, развитие электроники во второй половине XX века способствовало появлению своеобразной культуры, основанной на электронных технологиях и обладающей специфичным содержанием, дизайном и социальными функциями. Это, прежде всего, касается информатики, массмедиа, некоторых областей культуры, где электронное обеспечение производства, техническое тиражирование и массовое распространение продукции стали играть решающую роль. Сегодня специфика экранной культуры выражается главным образом в ее привязанности к процессам циркулирования информации, социальной коммуникации, информационному воздействию на массовую аудиторию, бурному развитию мира виртуальной реальности, обретшей высокое качество исполнения.

Становление экранной культуры начиналось с создания нового вида искусства, т.е. изначально эстетические, собственно содержательные параметры экрана находились в пространстве искусства. Однако в течение всего XX века, по мере технического развития, экран постепенно переходил из сферы искусства в сферу потребления. Пользуясь точкой зрения Н.Бердяева, изложенной в работах «О культуре», «Воля к жизни и воля к культуре», можно сказать, что экранная эволюция начиналась в сфере культуры, а продолжается уже в фазе цивилизации. Это означает, что экранные виды зрелища более всего продуцируют формы, предназначенные для массового потребления. Любая информация, предлагаемая экраном, изначально несет печать продаваемого и окупаемого товара. Искусство, собственно культура на территории экрана уступили место тем зрелищным формам, которые более всего основываются на товарно-денежных отношениях. Подтверждением может служить обилие сериалов, заполнивших телеэкран, не имеющих отношения к понятию «многосерийный телевизионный фильм». О метаморфозах искусства, находящегося под влиянием техники, заметил Й. Хейзинга: «Искусство чувствительнее, чем наука, к воздействию пагубных факторов современного производственного процесса. Механизация, реклама, погоня за эффектом имеют для него большее влияние, потому что оно непосредственно работает на рынок, работает с техническими средствами» (Хейзинга 2004: 321).

Активно развивающаяся технологическая сфера экранной культуры вводит её в иррациональное пространство, постепенно поднимая на все больший уровень степень виртуальности. Доведенная до максимальной зрелищности, новая дигитальность и осуществляет цивилизационный прорыв – «волю к жизни», понимаемую как жажду получения все новых ощущений и удовольствий. «Главная опасность иррационализации культуры прежде всего заключается в том, что эта новая иррационализация идет рука об руку и сопрягается с высочайшим расцветом технической возможности овладения природой и с небывалым обострением потребности в земном благополучии и земных благах. При этом поначалу не имеет значения, выражается ли эта потребность в формах меркантильно-индивидуалистических, социально-коллективистских либо национально-политических. Ибо во всех случаях культ жизни – результат полной иррационализации – независимо от того, на какие социальные принципы он ссылается, может лишь усилить бесчеловечные и эгоистические тенденции этой жажды обладать и повелевать» (Хейзинга 2004: 491-492). Учитывая степень «эгоистичности» экрана, выражающуюся в нарушении нравственных норм и этических правил, может быть, есть смысл говорить о некой новой мегамашине, о которой в свое время говорил Льюис Мамфорд (Мамфорд 2001). В этом случае визуальным символом такой мегамашины может быть «Пандемонимум» известного швейцарского дизайнера Жана Тэнгли, суть которого заключается в постоянном движении всех согласованных и взаимосвязанных элементов, общая целостность которых абсолютно безрезультатна.

Новые электронные технологии изменили ситуацию потребления. В массовом масштабе был введен новый тип потребления экранных продуктов, который можно условно назвать дигитальным потреблением. Так можно назвать тот тип потребления, который требует уже не просто внимания зрителя, а его максимальной психоэмоциональной (а порой и физической) активности. Эффект абсолютного доверия к экрану и синдром «вхождения в экран» появился еще на просмотрах фильмов братьев Люмьер. Достаточно вспомнить реакцию первых зрителей на прибытие поезда, морские штормы, скачки лошадей. Речь шла о массовых формах восприятии произведений (или продукции) экранной культуры (традиционная форма такого потребления – просмотр фильма в кинотеатре).

В течение всего XX века экран развивался по пути наращивания зрелищности: монтаж (аттракционов, параллельный), спецэффекты, существование на экране живых актеров и мультперсонажей и т.д. Постепенно традиционный кинопросмотр стал трансформироваться в театрализованное представление с суперэкранами, плавающим по объему звуком. Экран как будто стал отдавать долг театру, на котором он паразитировал еще в конце XIX века. Постепенно менялась и форма потребления экранного зрелища. Усилилась степень индивидуализации. Однако эта степень в разные годы была на разном уровне. Первый шаг в сторону сначала индивидуальных и индивидуально-массовых просмотров сделал видеоэкран. Затем появились компьютерные игры, созданные в стиле виртуальной реальности, когда человек в одиночку погружался в фантомный мир окружающей его виртуальной реальности. Однако вскоре в этих «виртуальных театрах» появился элемент спортивного состязания. В том смысле, что один из самых захватывающих моментов состоит не только в том, чтобы блуждать в качестве участника по запутанным лабиринтам виртуального мира, а в том, чтобы наблюдать со стороны, как кто-то другой старается пройти сквозь препоны фантомной реальности. Смысл максимального доверия к экранной игре состоял в том, чтобы быть настоящим зрителем зрелища, которое одновременно развертывается в дигитально созданной среде и в реальной среде реального зрителя. Так возникла концепция виртуального спорта с двумя категориями вовлеченных в него людей – участниками и зрителями. Этот дигитальный вид «спорта» и является основной формой массового потребления интерактивных аудиовизуальных произведений. Формы массового потребления экранных продуктов таковы: от кинозрителя через участников компьютерных игр к нерасторжимому конгломерату участников, погруженных в интерактивный экран в окружении «вживую» присутствующих зрителей.

Развитие экранных технологий обнаруживает и такую тенденцию: дистанция между пространством экрана и зрителем (потребителем) уменьшается. Новый уровень дигитальных возможностей вызывает предельно массовый интерес, однако степень получения удовольствия от роли игрока в игре прямо пропорциональна степени отчуждения зрителей друг от друга в просмотровом зале. Достаточно вспомнить зрелищные нюансы премьерного показа фильма Джеймса Кэмерона «Аватар» в формате 3D или сенсорные ощущения пятиминутных клипов в формате 5D. Несмотря на высокую степень абсолютности в создании виртуального пространства и максимальный эффект вымышленности всего происходящего, степень доверия и «вхождения» в экран тоже становится максимальной. Обнаруживается парадокс: степень массового «доступа» и массового доверия экрану увеличивает степень индивидуального, уединенного общения с экраном. Таким образом, на одной стороне этого коммуникативного пространства наблюдается процесс, который можно было бы назвать «массовизация культуры», а на другом – «культурная индивидуализация». Степень такой индивидуализации будет возрастать. Точно так же будет увеличиваться и степень активности в игре, как, впрочем, и степень индивидуальной свободы. В конце 90-х годов прошлого столетия сотрудники известной media-lab Массачусетского института технологий изобрели новое дигитальное зрелище, основой которого является не только экран, компьютерные технологии, но и голография. Зритель будет являться полноправным реально-виртуальным участником экранного «зазеркалья», активно вмешиваясь в происходящее, меняя действие, сюжет по своему усмотрению. Очевидно, что такая ситуация поставит много проблем этического и психологического характера. Подкрепится ли максимальная свобода действий столь же максимальной ответственностью? И добавят ли новые формы экранной культуры собственно культуры в диалог между зрителем (потребителем, участником, игроком) и экраном? Вопросы пока остаются без ответов.
Литература

1. Негодаев И.А. Информатизация культуры // http: polbu.ru / negodaev_informculture. Режим доступа: 15.02.10.

2. Маклюэн Маршал. Кино. Мир киноленты // Киноведческие записки. – 1996 – № 31.

3. Хейзинга Йохан. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. – М., 2004.

4. Мамфорд Льюис. Миф машины. – М., 2001.

КОММУНИКАТИВНЫЕ ОСОБЕННОСТИ

СОВРЕМЕННОЙ ДОКУМЕНТАЛИСТИКИ (НА ПРИМЕРЕ ПРОЕКТОВ, ПОСВЯЩЕННЫХ ИСТОРИИ

И КУЛЬТУРЕ КРЫМА)
Голодникова Юлия Александровна

Таврический национальный университет

им. В.И. Вернадского
В статье рассматриваются коммуникативные характеристики телевизионных документальных проектов, посвященных Крыму. Выделены четыре группы фильмов и проанализированы принципы репрезентации реальности в каждой из них.

Ключевые слова: документалистика, история, телевидение, журналистика, коммуникативный потенциал, визуальная социология.

Key words: documentary films study, history, television, journalism, communicative potential, visual sociology.

Первое связано с теоретико-методологическими подходами ученых к историческому знанию в соотнесении с характером его кинематографического изображения. «Как «пионеры» из сообщества историков и социологов, спровоцировавшие возникновение этого дискурса «история/кино» – Марк Ферро, Роберт Розенстоун, Пьер Сорлен, – так и десятки их коллег с обеих сторон невидимой, но прочной «баррикады» продолжают дискутировать о специфике фильма как историко-культурного текста, о проблеме соотношения «исторического содержания» и «художественной формы» в аудиовизуальных медиа, о возможностях новации и достоинствах традиции в самом способе думать об истории с помощью кино», – пишет Н. Самутина в работе «История страны/история кино» (Самутина 2004).

Второе направление отражает затянувшуюся полемику, начатую на страницах журнала «Искусство кино» еще в 90-е годы: речь идет о понимании «документальности» как критерия «правды», необходимой обществу, об идеологической составляющей документа, факта, исторической хроники.

Третье дискуссионное поле включает «документальность» в широкий контекст постмодернистской эстетики и предполагает, что живая реальность сама по себе событийна и достойна внимания наблюдателя, и каждый, кто принимает участие в ее «формировании», создает документальную историю (отсюда одна из причин востребованности жанра реалити-шоу). Документальность – есть необходимая философско-эстетическая основа коммуникативных проектов contemporary art, авторы которых стремятся к созданию интерактивных общественных посланий (например, проект украинской группы Р.Э.П. «Патриотизм»).

И наконец, «документальная реальность» как продолжение концепции «кино-глаза» Дзиги Вертова предполагает бесконечные дискуссии на тему «документальность/художественность» в кино.

Мы оставляем за рамками данного описания проблемы, связанные с производством и распространением кинодокументалистики в России и Украине. Эта статья – фрагмент исследования, направленного на осмысление парадоксов развития социальных коммуникаций.