Сильвия Крэнстон при участии Кэри Уильямс Жизнь и творчество основательницы современного теософского движения Блаватской е. П. Перевод с английского под редакцией

А до той поры многие проблемы решаются благодаря вспышкам интуиции; такие прозрения подтверждаются затем логическими доводами и доступными доказательствами. 21 июля Лондонская ложа ТО устроила пышный приём в честь Блаватской и Олкотта в "Принсес-холл" на Пиккадили. Это событие нашло отражение на страницах Теософа:

«Приглашениями на эту "открытую встречу", или вечер, занимался наш Лондонский филиал, и потребность в них оказалась так велика, что первые 500 билетов разошлись молниеносно, и приглашения пришлось допечатывать. Никогда ещё теософские встречи не собирали столько знаменитостей. Здесь были их превосходительства российский посол, генеральный секретарь французского посольства, голландский посол, румынский посол, российский генеральный консул в Египте, заместитель одного из министров в Индии, джентльмены из колониального управления и министерства финансов, сотрудники министерства по делам Индии и других министерств, ряд британских пэров с супругами, иностранные гости, члены парламента, представители науки и литературы — среди них д-р Гинсбург из Британского музея, установивший поддельность рукописей Шапиры, профессор Уильям Крукс, член ТО, и т. д. Далее следовал список других знаменитостей, включая Оскара Уайльда» [¹⁶⁶].

Е.П.Б. писала Надежде:

«Никогда мне и здесь не выздороветь! Это не жизнь, а какой-то безумный ад с утра до ночи. Визиты, обеды, вечера и митинги — ежедневно!.. Одна Ольга Алексеевна Новикова¹⁶⁷ перевозила ко мне весь сановный Лондон, кроме [премьер-] министра Гладстона, который, по словам St. James' Gazette, "столько же боится меня, как и восторгается мной". Каково?.. Это уж просто наваждение какое-то!..» [¹⁶⁸].

9 августа, по приглашению ОПИ, Е.П.Б. на несколько дней отправилась в Кембридж, сопровождали её Франческа Арундейл и Мохини. Профессор Сиджуик записал в своём журнале 10 августа 1884 года:

«Наше благоприятное впечатление от г-жи Блаватской не изменилось; если верить своему восприятию, то она человек искренний и щедро одарена интеллектуально и эмоционально, и действительно думает о благе рода человеческого. Это впечатление тем более примечательно, что внешне она непривлекательна» [¹⁶⁹].

Тогда же Блаватская впервые встретилась с Ричардом Ходжсоном, членом ОПИ, выпускником Кембриджа и начинающим преподавателем¹⁷⁰. Вскоре ОПИ назначит его своим представителем в Индии, и он займется исследованием феноменов, произведённых Блаватской и её Учителями. На это напросился, собственно говоря, Олкотт. У Е.П.Б. же были очень большие сомнения в разумности подобного шага [¹⁷¹].

В середине августа Е.П.Б. уехала в Эльберфельд, в Германию, где Олкотт к её приезду успел организовать Германское ТО. Семь недель она провела у Густава и Мэри Гебхардов. Там же вместе с ней были Лора Холлоуэй, Мохини, Бертрам Китли и Арундейлы.

Гебхарды сыграли значительную роль в истории Теософского движения. Густав Гебхард был крупным банкиром и владельцем фабрики по производству шёлка. Его называли консул Гебхард, потому что когда-то он был германским консулом в Иране. Он в совершенстве владел французским и английским. Со своей будущей женой он познакомился во время первой деловой поездки в Нью-Йорк. Мэри была дочерью британского майора и ирландки и имела врождённую склонность к философии и оккультизму. В Эльберфельде она обучалась древнееврейскому языку у священника, чтобы легче было изучать Каббалу. Она была ученицей известного каббалиста Элифаса Леви до самой его смерти в 1875 году. Узнав о существовании ТО, она написала Олкотту и вступила в Общество. У Гебхардов было семеро детей, почти все они тоже стали теософами [¹⁷²].

Франческа Арундейл рисует живую картинку поездки теософов из Лондона в Эльберфельд:

«Никакими словами не выразить доброту нашего хозяина; он взял на себя все дорожные расходы, на крупных станциях нам приносили корзины с фруктами, сэндвичи и лимонад. У нас была весёлая компания. Е.П.Б. пребывала в самом добродушном расположении духа и блистала остроумием, и в нашем салон-вагоне не смолкал смех и звучали яркие речи. Время, проведённое в Эльберфельде, осталось в памяти красочной страницей...» [¹⁷³].

У Гебхардов Е.П.Б. навещали писатель Вс. Соловьев, а также профессор Эллиот Коуз из Смитсоновского института в Вашингтоне, вступивший в ТО летом в Лондоне. Почти на месяц приезжала погостить Надежда Андреевна со своим другом Густавом Цорном, секретарём ТО в Одессе [¹⁷⁴], побывали у них и Синнетты. В конце августа, когда приехал Фредерик Майерс, Е.П.Б. была серьёзно больна. Согласно Джеймсу Уэббу, "9 сентября Майерс сообщил Ч. К. Мэсси о том, что пять с половиной дней провёл у постели больной Е.П.Б., расспрашивая её. После этого его доверие к ней необычайно выросло" [¹⁷⁵].

А через несколько дней пришло сообщение, подобное разорвавшейся бомбе. Стало известно, что печатный орган миссионеров в Мадрасе "Кристиан колледж мэгазин" опубликовал II сентября статью "Крах Кут Хуми", основанную на переписке, полученной редактором от Куломбов, которых за несколько месяцев до этого выдворили из Адьяра. Это были в основном письма, якобы полученные ими от Блаватской в то время, когда она путешествовала по Индии, с указаниями, как им в Адьяре подготовить тот или иной трюк, выдаваемый за оккультный феномен¹⁷⁶. Выдержки из статьи перепечатали ведущие англоиндийские газеты, и они произвели настоящую сенсацию. В некоторых городах Индии были распространены сотни листовок, объявляющих о том, что "г-жа Блаватская развенчана; ее интриги и мошенничество разоблачены" [¹⁷⁷].

Лондонская "Таймс" опубликовала эту историю в номере от 20 сентября. А 9 октября там же появился ответ Блаватской, который потом был перепечатан в Ребусе¹⁷⁸:

«Милостивый государь!

В Мадрасе распространились неосновательные и возмутительные слухи о заговоре, в который я будто бы вошла с гг. Куломб для обмана публики таинственными явлениями. Относительно этих обвинений я скажу, что приписываемые мне письма написаны не мною. Некоторые мысли, изложенные в них, действительно были высказаны мною, но они настолько затемнены разными вставками, что смысл их совершенно извращён. Подделыватели писем до того грубо невежественны, что приписывают мне, например, отзывы о лахорском махарадже, тогда как в Индии каждому школьнику известно, что такой особы не существует. Что касается обвинения в том, что я будто бы обманывала ради денежных средств теософического общества, то я никогда никаким образом не выманивала и не вымогала денег как для себя, так и для "Общества", и смело предлагаю всякому попытаться доказать противное, если я не права. Деньги я получаю только за мои литературные произведения и ещё доходы с наследственного имения, которое я получила раньше, чем посвятила свою деятельность теософическому обществу. Теперь я беднее, чем была в то время, когда основала "Общество".

Ваша покорная слуга Е. Блаватская 7 октября 1884 г.».

Следует отметить, что ещё в мае, в Париже, её предупреждали, что Э.Куломб распускает в Адьяре слухи о том, что располагает компрометирующими письмами. Е.П.Б. говорит об этом Синнетту:

«...Когда Субба Роу спрашивал меня в письме в Париж, чтобы я вспомнила, не писала ли я ей [Эмме Куломб] компрометирующие меня письма, советуя их выкупить за любую цену, чтобы только не погубить репутацию мою и, возможно, ТО, — я ответила ему (в мае 1884 г.), что никогда не писала ей ничего такого, что нельзя было бы обнародовать; что она лжёт и может поступать так, как ей заблагорассудится» [¹⁷⁹].

То же она пишет и Олкотту: "Будь я таким ослом [чтобы писать подобные письма Куломбам]... я ни за что не поехала бы в Европу; я перевернула бы и небо, и ад, чтобы помешать Правлению выставить их из дома; я вернулась бы домой при первых же признаках опасности" [¹⁸⁰].

Франческа Арундейл вспоминает:

«В конце сентября г-жа Блаватская опять ненадолго навестила нас, перед тем как ехать к чете Оукли — они должны были вместе отправиться в Индию. Она была подавлена, нездорова и измучена пережитым. Перед тем как покинуть Эльберфельд, она писала мне: "Я сложила с себя обязанности секретаря-корреспондента Общества: я публично заявила о своём выходе из него; ибо я считаю, что пока я состою в Обществе — и тем более во главе его, — я буду постоянной мишенью, и от этого пострадает Общество... Моё сердце — если от него ещё что-то осталось — разбито этим шагом. Но мне пришлось пожертвовать собой ради блага Общества. Дело выше отдельных людей и личностей» [¹⁸¹].

Глава 12. Дело Куломбов-Ходжсона

«Рассматривались две группы спорных писем. Одна, предоставленная служащими штаб-квартиры Теософского общества [Куломбами] и написанная якобы рукой г-жи Блаватской, была предъявлена в качестве доказательства мошенничества во время демонстраций психических феноменов. Письма второй группы были написаны членами восточного братства, которых часто именуют Махатмами, и имели отношение к Теософскому обществу. Д-р Ходжсон пришёл к заключению, что письма первой группы-подлинные, а относящиеся ко второй-письма Махатм-написаны самой г-жой Блаватской и некоторыми её сообщниками. Д-р Харрисон, напротив, считает, что письма, приписываемые г-же Блаватской, поддельны и в действительности написаны её бывшими служащими, с целью отомстить ей; основная же часть писем Махатм, хранящихся ныне в Британской библиотеке, написана почерком, который не имеет ничего общего с почерком г-жи Блаватской, даже если предположить, что он был намеренно изменен» [¹⁸²].

Подробности этого анализа можно найти в сообщении самого д-ра Харрисона. Доказательства Ходжсона, утверждает он, подводя итог своего исследования, настолько слабы, непрофессиональны и сбивчивы, что так можно "доказать" всё что угодно — к примеру, что "Е.П.Б. написала Гекльберри Финна" или что "автором Тайной Доктрины был президент Эйзенхауэр"[¹⁸³]^*.

Заключение Харрисона, что письма Махатм написаны не рукой Блаватской, поддерживают свидетельства трёх независимых экспертов. В данной главе автор надеется пролить свет на некоторые дополнительные детали в деле Куломбов-Ходжсона.

***

В начале 1884 года, когда Е.П.Б. собиралась в Европу, она нанесла визит князю Харисингхджи в Вареле. Её сопровождали Мохини, Ф.Гартман и Эмма Куломб, которая сама напросилась в эту поездку. Уже несколько раз Эмма безуспешно пыталась выманить две тысячи рупий у этого богатого раджи и надеялась, что на сей раз ей повезёт [¹⁸⁴]. Когда это обнаружилось, Е.П.Б. сделала ей выговор, и та пришла в ярость, поклявшись отомстить. "Не прощу ей до конца жизни, — заявила она, — уж я ей устрою!"[¹⁸⁵]

«Она начала строить планы предательства ещё в 1880 году, с первого же дня, как только очутилась со своим мужем в Бомбее [в штаб-квартире ТО]. Босые, без гроша за душой, они едва не умирали от голода. Она пригрозила, что продаст мои секреты преп. Боуэну из "Бомбей гардиан" в июле 1880 года — и действительно продала их преп. Паттерсону [из "Кристиан колледж мэгазин"] в мае 1885-го... Но мне ли жаловаться? Разве Учитель не предоставил мне право выбора: следовать заповедям Владыки Будды, который велит нам накормить даже змею, умирающую от голода, презрев страх, что она может укусить кормящую её руку, — или же принять карму, которая неизменно карает того, кто отворачивается при виде греха и нищеты и не озаботится помочь грешнику или страдальцу» [¹⁸⁶].

Из всех сотрудников штаб-квартиры менее всего подозрений было у Олкотта, с которым Куломбы всегда поддерживали хорошие отношения. Следуя вместе с Мохини из Парижа в Лондон, Олкотт чудесным образом получил 5 апреля в поезде письмо от одного из Учителей, в котором говорилось следующее:

«Что бы вы ни услышали из Адьяра, не удивляйтесь. И не падайте духом. Может статься, — хотя мы пытаемся предотвратить это, насколько позволяет Карма, — вам придется дома столкнуться с большими неприятностями. Годами вы давали приют предателю и врагу, и компания миссионеров готова тут же воспользоваться любой её услугой, на какую её смогут склонить. Имеет место самый настоящий заговор. Она в бешенстве из-за появления м-ра Лейн-Фокса и тех полномочий, которыми вы наделили Правление» [¹⁸⁸].

26 апреля в Адьяр, тоже необычным путём, пришло письмо, адресованное главе Правления ТО Гартману:

«Уже некоторое время эта женщина ведёт регулярные закулисные pourparler^** с врагами нашего дела, некими падре... Она надеется получить от них больше 2000 рупий, в случае если поможет им развалить или хотя бы очернить Общество, бросив тень на его основателей. Отсюда намёки на "люки" и на фокусы. Более того, когда потребуется, люки будут обнаружены, поскольку их уже какое-то время готовят... Держите все сказанное выше в строжайшем секрете, если хотите оказаться сильнее. Пусть она не подозревает, что вы об этом знаете, но если хотите моего совета — будьте благоразумны. Однако действуйте без промедления» [¹⁸⁹].

Действия со стороны Правления последовали только 14 мая, причём оно сразу пошло на крайние меры, предъявив Эмме Куломб обвинения в вымогательстве, шантаже, клевете и злоупотреблении денежными средствами Общества. Обвинения опровергнуты не были, и Куломбов исключили из членов ТО и отказали им от места [¹⁹⁰]. Когда 25 мая они покинули штаб-квартиру, Правление облегчённо вздохнуло, избавившись наконец-то от источника постоянного беспокойства, а перед Куломбами, оскорбленными, жаждущими мести, открылась прямая дорога к только и ждавшим того христианским миссионерам. Рональд Моррис пишет:

«Миссионеры всё повернули в своих интересах. Представляя правящую расу, они не сомневались, что брахманизм, как вера "низшей" расы, есть, соответственно, низшая религия по отношению к христианству, а посему обречена со временем уступить ему место. Поэтому, когда группа европейцев [и один американец] начали выпускать Теософ и развернули активное движение за возрождение местных религий в их первоначальной чистоте, миссионеры увидели в этом угрозу своему расовому и религиозному господству и первым делом прибегли к постыдной тактике очернения своего главного противника, чтобы в конечном счёте избавиться от Е.П.Б. и её Общества» [¹⁹¹].

На самом деле Правление было готово выгнать Куломбов¹⁹² несколькими неделями раньше, но тогда пришло письмо от К. X.:

«Пока человек не развил в себе совершенное чувство справедливости, лучше уж ему ошибаться, проявляя милосердие, чем допустить хоть малейшую несправедливость. Мадам Куломб — медиум, а посему не несёт ответственности за многое из того, что может сказать или сделать. В то же время она добра и отзывчива. Нужно уметь вести себя с ней, и тогда она будет прекрасным другом. У неё есть свои слабости, но их отрицательные следствия можно свести к минимуму, морально воздействуя на неё дружеским и добрым отношением, что облегчается её медиумической натурой, если воспользоваться этим должным образом. Моё пожелание, следовательно, состоит в том, чтобы дом оставался в её ведении, а Правление, разумеется, осуществляло бы надлежащий контроль и следило, советуясь с ней, за тем, чтобы не возникало ненужных расходов. Необходимы значительные преобразования, и провести их можно скорее имея в м-м Куломб помощницу, чем врага... Продемонстрируйте это мад. К., чтобы она могла сотрудничать с вами»¹⁹³.

Когда Правление указало Куломбам на дверь, те заявили, что до возвращения Е.П.Б. не сдвинутся с места. Ей телеграфировали в Париж, и она, по-видимому неохотно, подтвердила решение Правления, отправив Куломбам телеграмму: "Сожалею о вашем уходе. Всех благ" [¹⁹⁴].

***

После получения телеграммы члены Правления в сопровождении Алексиса Куломба поднялись на второй этаж штаб-квартиры, перешедшей в их ведение, и с ужасом увидели, что он успел там натворить [¹⁹⁵] ^***196.

Однако доделать отверстие Куломб не успел. Как свидетельствует Джадж, оно было совсем свежее, с рваными краями и торчащей из них дранкой; на полу ещё валялась неубранная штукатурка. В спальне Куломб загородил отверстие шкафом с выдвижной задней стенкой. Джадж пишет:

«Но панель была новая и не притёрлась как следует, её приходилось буквально забивать на место... Его выгнали, прежде чем он успел закончить. В холле, выходившем к лестнице, он приспособил другую хитроумную панель... Она тоже осталась незаконченной и поддавалась с трудом, выдвинуть её удавалось только с помощью деревянного молотка. Ещё одну выдвижную панель он сделал в передней комнате... Её я смог выдвинуть только с помощью молотка и стамески. Всё это было обнаружено и обследовано в присутствии многих свидетелей; они тут же на месте занесли свои наблюдения в большую конторскую книгу, которую я принёс специально для этой цели и которая теперь хранится в штаб-квартире. Все эти приспособления создавали определённую картину, которая должна была свидетельствовать о мошенническом характере производившихся здесь феноменов. Мы убедились, что всё это было сделано ради денег, так как несколько дней спустя к нам пожаловал директор Христианского колледжа — чего дотоле не бывало — и просил разрешить ему и его друзьям осмотреть комнату и "киот". Он едва ли не умолял впустить его, но мы не позволили, ибо поняли, что он просто хочет довести до конца то, что называл "разоблачением". Потом д-р Гартман при мне спросил директора, сколько же тот заплатил Куломбу за работу, и, видимо, застав его врасплох, получил ответ — около сотни рупий. Это подкрепляет утверждение д-ра Гартмана [¹⁹⁷], что Куломб пришёл к нему [уже после отказа от места] и сказал, что за разгром Общества получит десять тысяч рупий. Он просто набавил цену, чтобы выяснить, не дадим ли мы ему больше за молчание» [¹⁹⁸].

Это свидетельство Джаджа, опубликованное в двух периодических изданиях в Бостоне, явно было неизвестно Ходжсону; позднейшие исследователи тоже долго проходили мимо него. Ходжсон появился в Индии через полгода после выдворения Куломбов. К тому времени от беспорядка, оставленного Алексисом, ничего не осталось, и дыра в стене давно была заделана.

***

Обратимся теперь к пресловутой переписке Е.П.Б. и Эммы Куломб. Вернон Харрисон обнаружил значительное сходство почерков Е.П.Блаватской и Алексиса Куломба [¹⁹⁹]. Значит, тому было бы несложно подделать компрометирующие фрагменты писем [²⁰⁰]. Когда Харрисон проводил своё независимое исследование, он, похоже, не знал, что теософам, жившим в Адьяре в одно время с Е.П.Б., было хорошо известно об этом сходстве. Е.П.Б. писала Синнетту:

В. Харрисон указывает, что "если г-жа Блаватская была подозреваемой [в этом деле], то это в полной мере относится и к Куломбам. Правильная процедура [расследования] предполагает, что компрометирующие фрагменты писем Блаватская-Куломб должны были быть представлены в отчёте вместе с признанными образцами почерков г-жи Блаватской, м-ра Куломб и мадам Куломб. Этого сделано не было; и такое упущение совершенно непростительно"²⁰². "После этого, — заявляет Харрисон, — он [Ходжсон] утратил право называться беспристрастным исследователем. Он превратился во враждебно настроенного свидетеля, и рассматривать его следует именно таким образом" [²⁰³].

Хуже того, письма Блаватская — Куломб бесследно исчезли. Последним, о ком известно, что он видел эти письма, был Эллиот Коуз, учёный из Смитсоновского института, который умер в 1899 году. Майкл Гоумс сообщает об этом в статье "Дело Куломбов (1884-1984)", опубликованной в Теософе:

«Уильям Эммет Коулман, ревностный спиритуалист, в "Критическом обзоре истории Теософского общества" упоминает об Эллиоте Коузе, бывшем члене ТО, исключенном в 1889 году, который "приобрёл от редактора "Кристиан колледж мэгазин" оригиналы писем Е.П.Б. и другие документы, полученные им от мадам Куломб, в том числе и очень важные письма г-жи Блаватской, которые до последнего времени не публиковались"» [²⁰⁴].

У Коуза были веские причины, чтобы желать приобрести эти письма, ибо г-жа Блаватская возбудила против него дело о клевете за те заявления, которые он сделал в нью-йоркской "Сан" от 20 июля 1890 года... Среди бумаг Коуза, хранящихся в Историческом обществе штата Висконсин, имеется чек на двадцать пять фунтов стерлингов, выписанный 21 ноября 1890 года на имя У.Э.Коулмана, но самих писем нет. На обороте рукою Коуза написано: "Уплачено за оригиналы писем Блаватской, купленные мною у м-ра Джорджа Паттерсона через У.Э.Коулмана" [²⁰⁵].

Что Коуз так и не воспользовался письмами Блаватская-Куломб для своей защиты, а также то обстоятельство, что писем этих нет среди его бумаг, по мнению Харрисона служит веским свидетельством в пользу того, что "письма были на самом деле поддельные — а значит, и показания Куломбов совершенно не заслуживают доверия... Ходжсон практически целиком полагается на показания Куломбов, и без этих писем большинство его обвинений просто рассыпаются" [²⁰⁶].

Показания Куломбов касались не только предполагаемых писем Блаватская-Куломб, но и многочисленных феноменов, произведённых в Индии Е.П.Б. или её Учителями. Куломбы утверждали, что все феномены были поддельные и что они сами помогали Е.П.Б. производить их. И письма, и описания феноменов приводятся Эммой Куломб в брошюре под названием “О моём общении с г-жой Блаватской” с 1872 по 1884 год. Беатрис Хейстингс (известный литературный критик, которая не была членом ТО), тщательно проанализировала это сочинение. В частности, она пишет:

«Чего не хватает мадам Куломб — так это умения составить логичную, с точки зрения здравого смысла, историю из мешанины уже опубликованных и хорошо известных фактов [²⁰⁷], полуправды, лжи и клеветы с помощью отчасти подлинных, отчасти поддельных писем. Впрочем, этого никто не смог бы сделать; факты и подлинные фрагменты писем опрокидывают самые искусные хитросплетения. Мадам К. приходилось всячески изворачиваться в своих стараниях выглядеть правдоподобной, ведь она лжесвидетельствует об обстоятельствах, всем хорошо известных; в результате она совершенно запутывается... и под конец просто диву даёшься, что кто-то вообще мог признать подобный документ за достоверное свидетельство» [²⁰⁸].

Возможно, именно поэтому история, сочинённая Э. Куломб, никогда не чинённая Э. Куломб, никогда не ________________________________________________________________________________________________перепечатывалась, и Ходжсон в своём 200-страничном отчёте ссылается на неё достаточно редко, хотя Э. Куломб и выступает в роли его главной свидетельницы. Уолтер Кэрритерс, давний член ОПИ, потративший много лет на расследование дела Куломбов-Ходжсона и написавший работу “Некролог: Отчёт Ходжсона”, в частном письме признаётся, что поначалу не верил ничему, что говорили теософы в защиту Е.П.Б., пока не прочитал брошюру Э. Куломб и не увидел, что она лжёт [²⁰⁹].

В самое последнее время обнаружилось, что немало интересного заключается в особенностях написания и употребления слов в злополучных письмах. Предполагаемая переписка Е.П.Б. с Э. Куломб велась главным образом на французском, и при этом весьма убогом, как отмечали многие, в то время как Е.П.Б. говорила по-французски изящно и чисто. Например, в этом убогом французском всем известное аu revoir каждый раз пишется как a revoir [²¹⁰]. Но, оказывается, в эту переписку вкрался ещё один язык — итальянский. Первой это заметила Джин Овертон Фуллер, работая над биографией Е.П.Б. Так, в следующем примере все слова, кроме de, — итальянские (разве что Juiseppe следовало бы по-итальянски писать через G): "Per l'amore de San Juiseppe fatte l'affare bene" (Ради Св. Иосифа, сделай это хорошо). Трудно представить, чтобы Е.П.Б. обращалась за помощью к Св. Иосифу.

Фуллер пишет, что совсем не трудно было выяснить, знал ли кто-нибудь из четы Куломбов этот язык. В брошюре мадам Куломб имеется замечание, что из Каира супруги не сразу отправились на Цейлон, а какое-то время жили в Калькутте, где мадам давала уроки итальянского леди Темпл, супруге покойного губернатора Бомбея [²¹¹].

Где именно Эмма Куломб выучила итальянский, остаётся неясным. Фуллер полагает, что это могла быть французская Ривьера, которую часто посещают итальянцы. Но ещё Хейстингс среди прочего писала: "Она была из Леванта, говорила по-итальянски и немного знала английский и французский" [²¹²].

Ходжсон привёз какую-то часть так называемых писем Блаватская-Куломб в Лондон на графологическую экспертизу [²¹³], и эксперты дали заключение, что письма подлинные. Блаватская так прокомментировала это в письме к Пейшенс Синнетт:

«О, они, должно быть, знамениты, эти эксперты... Весь мир может склониться перед их выводами и проницательностью; но есть по крайней мере один человек, которого они никогда не убедят... и это — Е.П. Блаватская. Да явись сам Бог Израиля и Моисей, Магомет и все пророки, с Иисусом и Девой Марией вдобавок, и скажи они мне, что я написала хоть строчку бесчестных распоряжений Куломбам, — я бы ответила как на духу: "Чушь -не было такого"... До сего дня мне так и не дали взглянуть ни на одно из этих писем» [²¹⁴].

В ответ на письмо, последовавшее от Пейшенс, Е.П.Б. пишет ей:

«...Я, конечно, благодарю Вас и воздаю Вашему доброму сердцу, продиктовавшему эти слова — "даже если бы я убедилась назавтра в том, что Вы написали эти несчастные письма, я всё равно любила бы Вас" — но должна вам ответить: надеюсь, что нет, ради Вас же самой... Будь я виновата хоть раз — в преднамеренном, продуманном, тщательно подстроенном обмане, притом что обманывала бы я самых лучших, самых искренних друзей, — какая уж тут "любовь" к такому человеку, как я! В лучшем случае — жалость или вечное презрение... Меня ничуть не волнует собственная репутация, но каждый залп грязи, проходя через меня, забрызгивает несчастное ТО своим пахучим составом» [²¹⁵].

Другое обвинение состояло в том, что письма Махатм написала сама Е.П.Б. Два эксперта-графолога, Ф.Недерклифт и Ричард Симс, по просьбе Ходжсона сравнивали письма Е.П.Б. с предполагаемыми письмами К. X. Эти эксперты "пришли к заключению, — пишет В.Харрисон, — что документы написаны НЕ г-жой Блаватской... [Но] Ходжсона это не устроило..." Он продолжал настаивать, что в Индии сам исследовал письма К. X. и убедился, что они, за несколькими исключениями, написаны г-жой Блаватской. "Вернувшись в Англию, — писал Ходжсон, — я с удивлением обнаружил, что м-р Недерклифт пришёл к другому выводу относительно переданных ему писем К. X." "Окончательный отчёт, — говорит Харрисон, — придерживали до тех пор, пока не были получены дополнительные образцы, и (цитирую [Ходжсона]) "в итоге м-р Недерклифт пришёл к заключению, что все предъявленные ему документы несомненно написаны г-жой Блаватской". Р. Симс из Британского музея также изменил своё заключение". Харрисон продолжает: "Я считаю эти откровенные и увенчавшиеся успехом попытки Ходжсона повлиять на мнение экспертов в высшей степени недостойными. Ни один английский суд не примет к рассмотрению документ, полученный подобным образом" [²¹⁶].

Харрисон заново подверг анализу различные почерки, воспроизведя их в своём докладе. Его вывод гласит: "Я не смог найти явных свидетельств того, что письма К. X. написаны рукой Е.П.Б., но нашёл веские свидетельства обратного. Я не знаю, кто писал письма Махатм, но я не могу согласиться с тем, что они написаны г-жой Блаватской — по крайней мере, большая их часть. Таково моё заключение как профессионала" [²¹⁷].

Два других специалиста–графолога — один в девятнадцатом веке, другой в двадцатом —исследовали почерки Е.П.Б. и К. X.; заключения обоих соответствуют выводам Харрисона. Первый — д-р Эрнст Шуце, графолог при дворе Его Величества Вильгельма I, императора Германии. В 1886 году Густав Гебхард представил на его рассмотрение два письма: одно от Е.П.Б., другое от К. X., полученное им в 1884 году, когда Е.П.Б. гостила в его доме. В своём заключении Шуце категоричен: "Если вы полагаете, что оба письма написаны одной и той же рукой, вы совершаете громадную ошибку". По мнению Шуце, "различие между ними настолько явное, что невозможно прийти к заключению, что они написаны одной и той же рукой" [²¹⁸].

Вторым специалистом был д-р Пол Керк с отделения криминалистики Калифорнийского университета, один из самых известных экспертов по почеркам в Соединённых Штатах. В 1963 году он исследовал три образца почерков — Е.П.Б., К. X. и Дамодара, которому Ходжсон приписал авторство нескольких писем Махатм (образцы были взяты непосредственно из отчёта Ходжсона, имена авторов эксперту не сообщались). В письме от 17 февраля 1964 года Керк сообщил, что представленные ему материалы написаны тремя разными лицами [²¹⁹].

Исследованиям другого рода был посвящен доклад Чарлза Маршалла на Международной конференции преподавателей современных языков в высшей школе, которая проходила в январе 1980 года в Ленинграде. Это было изучение синтаксиса писем Махатм на предмет возможного подлога^****220 со стороны Е.П. Блаватской [²²¹]. Работа учёного подкрепляет ту точку зрения, что Е.П.Блаватская “НЕ БЫЛА "Соучастницей фабрикации" писем Махатм А.П.Синнетту и А.О.Хьюму". Маршалл проделал "компьютерный анализ сочинений Е.П. Блаватской, писем Махатм К. X. и М., а также контрольной группы других текстов, относящихся к середине 80-х годов прошлого века". Он сообщил, что "сравнения были сделаны по нескольким параметрам, включая число слогов в словах и слов в предложениях; и по частоте встречаемости групп предлогов и союзов". Схожая методика, подчёркивает Маршалл, применялась для установления авторства ряда посланий, приписываемых Св. Павлу, и одной из пьес, которую предположительно написал Шекспир [²²²].

Особенно проясняют дело рассуждения Ходжсона о мотивах предполагаемого мошенничества Е.П.Б. Не самовлюблённость ли это? — спрашивает он. Но при её характере такое предположение кажется маловероятным. Может быть, она примитивная, откровенная обманщица? "Она действительно была редкостным объектом психологического исследования, почти таким же редким, как какой-нибудь "Махатма"! — пишет он. — Она была просто ужасна, когда возвращалась к мучившей её мысли, что её "двадцатилетний" труд может пойти прахом из-за мадам Куломб". Может, это религиозный фанатизм, страстная жажда известности? — продолжает он. И сам же отвечает:

«Должен признать, что сами мотивы её поведения... меня немало озадачили... Корыстные меркантильные соображения объясняют что-либо ещё меньше, нежели предположение о религиозном фанатизме... Но даже это предположение я не мог принять, оно никак не увязывалось с моим пониманием её характера. Наконец случайный разговор открыл мне глаза... После личного общения с г-жой Блаватской у меня практически не осталось сомнений в том, что её истинной целью было содействие интересам России» [²²³].

Какой же случайный разговор открыл Ходжсону глаза? Оказывается, однажды, когда он рассказывал Е.П.Б. о манёврах российских войск на границе с Афганистаном, что, по его мнению, грозило их вторжением в Индию, Е.П.Б. встревожилась: "Это было бы смертельным ударом для [Теософского] Общества". И Ходжсон усмотрел в таком "ничем не вызванном оскорблении" собственной родины попытку скрыть свои истинные симпатии [²²⁴]. Он не мог поверить, что её реакция была вызвана искренней обеспокоенностью судьбой Теософского движения. Между тем в августе 1885 года Блаватская направляет письмо в петербургскую газету "Ребус", где среди прочего говорит:

« 1) Хотя совершенно верно, что я горячо люблю мою родину и всё русское, а англо-индийскому терроризму не только не сочувствую, но и просто ненавижу его; но не менее верно и следующее: не чувствуя за собою права вмешиваться ни в чьи домашние, тем менее в политические дела, в продолжение моего шестилетнего пребывания в Индии строго следуя "уставам" нашего Теософического Общества, я не только что никогда не выражала перед индусами своих "антипатий", но, любя их и желая им добра от всего сердца, старалась, напротив, помирить их с неизбежным и, утешая, постоянно проповедовала им терпение, прощение и внушала верноподданнические чувства. 2) В благодарность за это, прозорливое англо-индийское правительство узрело во мне, с первого же дня моего приезда в Бомбей — "русскую шпионку". Оно не жалело ни трудов, ни денег, чтобы проникнуть ту коварную цель, которая могла заставить меня предпочитать "покорителям" — покорённых, "тварей низшей расы", как первые называют индусов. Оно окружало меня более двух лет почётным конвоем из мусульманских полицейских шпионов, делая мне, одинокой русской женщине, честь страшиться меня, как бы я была целой армией казаков за Гималаями. Только спустя два года и истратив — по сознанию сэра Альфреда Лайеля, более 50 000 рупий на эту бесполезную погоню за моими политическими тайнами — которых никогда и не было — правительство успокоилось. "Мы сыграли в дураков" — говорил мне очень откровенно затем в Симле некий англо-индийский сановник, — в чём я с ним учтиво согласилась» [²²⁵].

Ходжсон много размышляет над мотивами поведения Е.П.Б., но никто, похоже, не задумывался, что двигало им самим при создании отчёта, свою оценку которого В.Харрисон сформулировал так: "Его отчёт пестрит тенденциозными утверждениями, предположениями, преподносимыми как факт или возможный факт, неподтвержденными показаниями безымянных свидетелей, предвзятым отбором свидетельств и откровенной ложью" [²²⁶] (курсив наш. — С. К.). При всём том, как отмечала сама Е.П.Б., Ходжсон по приезде в Адьяр произвёл впечатление "в высшей степени порядочного молодого человека" [²²⁷], и мы вправе считать, что поначалу он совершенно искренне стремился разобраться в природе происходивших там феноменов. Но что если в конечном счёте он стал бессознательной жертвой тех самых чувств, какие приписывал Е.П.Б., а именно — слепого патриотизма? Говорит же пословица, что "в любви и на войне все средства хороши". Холодная война между Англией и Россией, стремившейся выйти к границам Индии, продолжалась уже много лет. Ходжсон признаёт, что до "случайного разговора с Е.П.Б.", который "открыл ему глаза", он совсем не интересовался "политическими интригами в Центральной Азии". Но теперь он был уверен, что Е.П.Б. занимается шпионажем в пользу русского царя, и потому её необходимо разоблачить^*****228.

Процитируем отзыв о поведении Ходжсона на обеде у видного сановника в Мадрасе: "Он сошёл с ума, он вёл себя как взбесившийся. Он обрушивался на Е.П.Б., настаивая, что она русская шпионка... способная на любое и всяческое преступление" [²²⁹]. В июле 1886 года Е.П.Б. пишет Олкотту:

«Что же касается моего возвращения в Индию... Если вы хотите, чтобы я вернулась, вам придется согласиться с тем, что я первым делом привлеку Ходжсона к суду за то, что он о6виняет меня в шпионаже в пользу России. Относительно прочих вопросов, которые невозможно обойти (о Махатмах и феноменах), я не собираюсь вдаваться ни в какие объяснения. Мой иск [будет] касаться политики и клеветы, а вовсе не метафизики. Одно никак не связано с другим... Синнетт говорит, что есть адвокаты, готовые не раздумывая взяться за моё дело, настолько всё четко и хорошо в нём. Они удивлены, почему мы не возбуждаем дело против Ходжсона и ОПИ. По мнению адвокатов, мне даже не обязательно самой присутствовать в Лондоне. Я могу назначить поверенного. Но если я этого не сделаю, то стоит мне вернуться в Индию, как начнутся новые заговоры и скандалы» [²³⁰].

Однако Олкотт и видные юристы-индусы, члены ТО, думали иначе, и в конце концов в суд так и не обратились [²³¹].

Знаменательно, что когда Ходжсон впервые выступил в печати с "разоблачениями", он сделал упор именно на свою гипотезу о шпионаже. Австралиец по рождению, он выбрал для своего заявления мельбурнскую газету "Эйдж". Статья, вышедшая 12 сентября 1885 года, называлась "Теософское общество: интриги русских или религиозная эволюция?". В ней он доказывал, что политические интересы России лежат в основе "сложнейшей системы вранья, разработанной г-жой Блаватской при помощи Куломбов и других сообщников" [²³²].

Олкотт сообщает об этом Е.П.Б., находившейся тогда в Европе, и она делится своей горечью с Синнеттом:

«Либо обвинение в шпионаже будет официально, юридически опровергнуто — либо мне придется закончить дела и со всем распрощаться... Я не могу больше выносить этого, м-р Синнетт, всему есть предел, и моя натруженная спина отказывается взваливать на себя новый груз. Вы-то знаете, что для меня шпион в тысячу раз хуже вора... [Это обвинение] навсегда изгоняет меня из Индии... оно компрометирует всех индусов — всех самых близких и самых мне преданных» [²³³].

Это было написано в ноябре 1885 года, за месяц до того, как ОПИ опубликовало отчёт Ходжсона. Справедливости ради повторим, что когда Ходжсон в декабре 1884 года приехал в Индию, чтобы приступить к расследованию в штаб-квартире ТО в Адьяре, он был настроен весьма доброжелательно и не проявлял ни скептицизма, ни подозрительности. Английские друзья, видевшие его перед отъездом, говорили даже, что он зачитывался “Оккультным миром” Синнетта и с энтузиазмом рассуждал о теософском учении [²³⁴].

***

«Многие годы Ходжсона считали замечательным исследователем психических явлений, а его "Отчёт" — образцом такого рода расследований... На самом же деле "Отчёт" Ходжсона — документ в высшей степени предвзятый и никоим образом не может претендовать на научную беспристрастность. Это речь обвинителя, который не колеблясь отбирает только те аргументы, которые отвечают его целям, отметая всё, что противоречит его тезиса м. Защита не заслушивалась вообще... Я не могу снять бремя вины за публикацию этого никуда не годного отчёта с комиссии ОПИ. Эти люди, видимо, лишь механически утвердили выводы Ходжсона; не было никаких серьёзных попыток проверить его изыскания или хотя бы критически прочесть его отчёт. Если бы они сделали это, то его ошибки в процедуре [расследования], непоследовательность, ошибочный ход рассуждений и предвзятость, а также враждебность по отношению к объекту расследования и презрение к "туземным" и другим свидетелям стали бы очевидны; и дело было бы возвращено на дорасследование... Самое удивительное, пожалуй, то, что Ходжсону удалось сбить с толку не только Недерклифта и м-ра Симса из Британского музея, но и людей такого уровня, как Майерс, Герни и миссис Сиджуик^******, — не говоря уже о нескольких поколениях исследователей психических явлений, сменившихся после публикации "Отчёта" в 1885 году» [²³⁵].^*******236

ПРОЩАЙ ИНДИЯ!

Вопреки мнению, что Е.П.Б. не осмелится вернуться в Индию и встретиться со своими обвинителями, она всё-таки собралась в путь. В интервью "Пэлл-Мэлл газетт" 23 октября 1884 года она заявила: "Я возвращаюсь в Индию, чтобы подать в суд на клеветников и составителей подложных писем". Родственникам в Россию она пишет:

«Всё изменилось. Задул враждебный ветер. Какое уж тут лечение, какое здоровье? Мне просто необходимо срочно вернуться в тот климат, который для меня губителен. Тут уж ничего не поделаешь. Пусть даже ценой собственной смерти, я должна разоблачить все эти махинации и клеветнические измышления, потому что они касаются не меня одной; они подрывают доверие к нашей работе, к нашему Обществу, которому я отдала всю свою душу. Как я могу теперь заботиться о своей жизни?.. В мою защиту выступило больше тысячи человек. В лондонскую "Таймс" приходят не только письма, но и телеграммы за тысячи рупий. Что касается Индии, то там война идёт не только на газетных страницах. Почти двести местных студентов отказались посещать Христианский колледж, чей журнал напечатал эти мои расчудесные письма... Г-жа Новикова привела ко мне Маккензи Уолласа. Он жил в России, написал о ней превосходную книгу и прекрасно говорит по-русски. Его собираются назначить секретарём вице-короля [Индии] лорда Дафферина. Он дал мне рекомендательное письмо к Нубар-паше в Каир с просьбой помочь собрать сведения о Куломбах» [²³⁷].

Напомним, что именно в Каире Е.П.Б. впервые встретилась с Эммой Куломб. Нубар-паша, известный египтолог, в то время занимал пост премьер-министра Египта.

Она отправилась в Индию 31 октября. Путь её лежал через Александрию, Порт-Саид, Каир и Цейлон. Её сопровождала чета Купер-Оукли, а в Египте к ним присоединился английский священник Чарлз Ледбитер, который собирался жить и работать в Адьяре. В Каире, где Блаватская провела десять дней, её принимали "сливки общества" [²³⁸]. В итоге ряды ТО пополнились, а премьер-министр Египта Нубар-паша стал почётным членом ТО [²³⁹]. Изабел Купер-Оукли вспоминала позднее:

« Е.П.Б. была интереснейшей спутницей, о каждой области Египта она могла рассказать много необычного. Если бы только у меня была возможность подробно описать наше пребывание в Каире, посещение экзотических и живописных базаров, её рассказы о людях и их обычаях! Особенно запомнился день, когда мы посетили Булакский музей на берегу Нила, где пробыли очень долго. Тут Е.П.Б. поразила своими познаниями Масперо, известного египтолога, и когда он водил нас по музею, называла ему степени посвящения египетских царей и поясняла, что это означает с эзотерической точки зрения» [²⁴⁰].

24 ноября Е.П.Б. телеграммой сообщила Олкотту относительно Куломбов: "Полный успех. Объявлены вне закона. Официально подтверждено". Одновременно она отправила ему письмо с описанием их мошенничеств [²⁴¹].

Купер-Оукли пишет:

«Покинув Каир, мы с Е.П.Б. направились прямо в Суэц. М-р Оукли остался, чтобы получить в полиции документы, касавшиеся Куломбов... После двухдневного ожидания парохода мы отправились в Мадрас. Я нечасто стыжусь своих соотечественников, но в эти две недели у меня были к тому все основания. По пароходу ходили первые брошюры, написанные миссионерами, и каких только оскорбительных замечаний в адрес Е.П.Б. не доводилось слышать!

Зато Индия встретила их совсем по-другому:

Навстречу нам на лодках вышла целая делегация в сопровождении духового оркестра... На пристани Е.П.Б. приветствовали сотни людей, и восторженные местные теософы буквально потащили нашу повозку, украшенную бумажными розами и проч., по пристани, и затем мы оказались в окружении множества улыбающихся смуглых лиц» [²⁴²].

Прибывших отвезли в "Пачиаппа-холл", где Е.П.Б. вручили обращение, подписанное пятью сотнями студентов мадрасских колледжей, причём триста из них были из того самого Христианского колледжа. В обращении, в частности, говорилось:

«Вы посвятили свою жизнь бескорыстному распространению истин оккультной философии. Вы пролили потоки света на сокровенные тайны нашей древней религии и философии, послав в мир своё изумительное сочинение, Разоблаченную Исиду. Этим вы подвигнули всеми нами любимого полковника Олкотта на огромный труд любви — возрождение уже гаснувшего пламени религии и духовности на алтарях Арьяварты^*» [²⁴³].

Олкотт вспоминает:

«Она продолжала настаивать на встрече с судьей, адвокатом или поверенным, неважно даже каким, чтобы дать письменные показания и начать процесс, но я решительно противился этому. Я говорил ей, что через несколько дней соберётся съезд, и наша самая главная задача — изложить это дело делегатам, избрать специальный комитет, включив в него наших самых способных юристов, а уж потом решать, какие шаги следует предпринять; что я и она настолько тесно связали свои судьбы с Обществом, что не имеем права что-либо предпринимать, пока не узнаем мнения наших коллег. Она раздражалась, и бушевала, и настаивала, но я стоял на своём, а когда она пригрозила, что будет действовать сама и "смоет это пятно со своей репутации", я сказал только, что в таком случае сложу свои обязанности и предложу съезду рассудить нас; ведь я слишком хорошо знал практику судебных разбирательств, чтобы пойти на такую глупость. И тогда она уступила» [²⁴⁴].

На съезде был создан специальный комитет из четырнадцати человек, в него вошли юристы, судьи и государственные деятели. Рассмотрев обстоятельства дела, они доложили съезду, что "г-же Блаватской не следует подавать на клеветников в суд" [²⁴⁵]. И объяснили почему: во-первых, в случае судебного разбирательства будут выставлены на всеобщее посмешище священные имена Учителей, во-вторых, реальность оккультных феноменов невозможно доказать судебным порядком. Доклад комитета был одобрен. Олкотт добавляет, что на следующий вечер, когда Е.П.Б. появилась перед аудиторией в полторы тысячи человек, собравшихся по случаю девятилетия Общества, её встретили овациями, и любое упоминание её имени в выступлениях вызывало взрыв энтузиазма [²⁴⁶].

Однако сама Е.П.Б. без особого восторга восприняла решение отказаться от судебного разбирательства. Она опасалась, что необращение в суд будет истолковано как признание её вины и это отразится на целостности ТО.

В середине января 1885 года Е.П.Б. заболевает — на этот раз так серьёзно, что 28 января Олкотта, только что уехавшего в Бирму, отзывают обратно. Купер-Оукли рассказывает:

«Очень тревожными выдались часы и дни возле Е.П.Б. в те три недели, когда я ухаживала за ней, а ей становилось всё хуже и хуже, пока наконец она не впала в кому, и врачи сказали, что всё кончено. За это время я убедилась, что уже одно присутствие Е.П.Б., больной или здоровой, вселяло удивительное чувство защищенности; ибо хотя мы с ней были совершенно одни... но каждую ночь, между тремя и четырьмя, я выходила на плоскую крышу — прогуливалась, дышала свежим воздухом, смотрела, как занимается рассвет над Бенгальским заливом, — и дивилась полному отсутствию во мне страха. А ведь она, по всем признакам, была на самом краю смерти; но я даже представить себе не могла, чтобы хоть малейшее чувство страха возникло рядом с Е.П.Б… Наконец наступила та тревожная ночь, когда врачи заявили, что ничего больше сделать нельзя, что всё кончено. Она тогда уже несколько часов находилась в состоянии комы. Врачи сказали, что она так и не придёт в себя, и я поняла... что этому моему дежурству суждено оказаться последним [Муж Оукли уже отправился в Мадрас за разрешением на кремацию [²⁴⁷]].

Я не могу писать здесь о том, что произошло дальше, хотя никогда этого не забуду, но около восьми утра Е.П.Б. внезапно открыла глаза и попросила завтрак, впервые за два дня заговорив своим обычным голосом. Я отправилась за доктором, и он был поражен переменой в состоянии больной. "Ах, доктор, вы же не верите в наших великих Учителей", — сказала ему Е.П.Б.» [²⁴⁸].

У происшествия, о котором Купер-Оукли рассказывать не стала, были и другие свидетели. В тот вечер в проходной комнате перешёптывались супруги Купер-Оукли, Дамодар Маваланкар, Баваджи Д.Натх и д-р Франц Гартман, прислушиваясь, не позовет ли Е.П.Б. к себе. Внезапно на веранде возник полностью материализовавшийся Учитель М. Он быстро пересек проходную комнату и вошёл в покои Е.П.Б. Между тем сидевшие в соседней комнате вышли... По выздоровлении, Е.П.Б. поведала ближайшим друзьям, что к ней пришёл Учитель и предложил выбор: с миром умереть сейчас, и на этом её мученичество окончится, или жить ещё несколько лет ради [написания] Тайной Доктрины...[²⁴⁹]

Сто лет спустя В.Харрисон замечает, что не может найти оправдание для тогдашних членов Совета ТО, которые отказывались "позволить учредительнице Общества защитить себя законным путём. Создаётся впечатление, что они заботились лишь о собственной репутации. Была Е.П.Б. обманщицей или нет, но она имела право на беспристрастное рассмотрение своего дела. Этого так и не произошло. Если бы ей разрешили прибегнуть к юридически грамотной помощи, о чём она просила, то и Ходжсону, и Обществу психических исследований пришлось бы очень несладко", не говоря уже о Куломбах [243].

21 марта 1885 года Е.П.Б. направила следующее письмо в Генеральный совет Теософского общества:

«Господа,

Я вынуждена снова подать прошение об отставке, уже поданное мною 27 сентября 1884 года и отозванное по настоятельным просьбам и ходатайствам друзей из Общества. Мою нынешнюю болезнь врачи признали смертельной; мне не обещают и года жизни. В этих обстоятельствах было бы нелепо оставаться на посту секретаря-корреспондента, и я настоятельно прошу позволить мне уйти в отставку. Я хочу посвятить немногие оставшиеся мне дни иным мыслям и быть свободной на случай возможной смены климата, если сочтут, что это будет мне на пользу. Говорю всем вам, и каждому из моих друзей и единомышленников, своё любящее "прощай". Если случится так, что это будет моим последним словом, я заклинаю вас всех, во имя блага человечества и ради вашей собственной кармы, хранить верность Обществу и не позволить врагу разрушить его. Братски и навек ваша — в жизни и смерти.

Е.П. Блаватская».

Заявление об отставке было вскоре опубликовано в Теософе вместе с заключением её врача:

«Настоящим подтверждаю, что г-же Блаватской решительным образом противопоказаны те тревоги и волнения, которым она подвержена в Мадрасе. Состояние её сердца требует полного покоя и подходящего климата. Рекомендую ей немедленно отправиться в Европу и жить в умеренном климате — в каком-нибудь тихом месте.

31-3-85.

Мэри Шарлиб, д-р медицины, бакалавр естественных наук, Лондон» [²⁵⁰].

Решение покинуть Адьяр принимала не Е.П.Б. Она протестовала, ей не хотелось бросать на произвол судьбы теософскую работу в Индии^**251. Решение это было продиктовано не только заботой о её здоровье; многие просто уже не верили в её миссию и считали помехой её дальнейшее пребывание в Адьяре [²⁵²].

Одной из главных причин того, что всё обернулось именно так, стали действия Ходжсона. Он откровенно злоупотребил своими полномочиями представителя ОПИ, внушая всем встречавшимся ему теософам, что он доказал "сплошное мошенничество" во всех делах, связанных с Е.П.Б. [²⁵³]. Он, должно быть, проявил незаурядную настойчивость, потому что ещё до отъезда из Индии в конце марта 1885 года сумел-таки убедить адьярское руководство отозвать публикации о деле Куломбов, защищавшие Е.П.Б. Он сам впоследствии поведал об этом своём успехе [²⁵⁴].

Е.П.Б. покинула Индию 31 марта и уже никогда больше туда не возвращалась. Она отплыла в Неаполь в сопровождении Мэри Флинн, индуса-чела Баваджи и Ф. Гартмана. В июне Олкотт написал Ф. Арундейл в Лондон:

«Здесь [в Адьяре] начали собирать пожертвования, чтобы оплатить расходы по болезни бедной Е.П.Б. (более 70 фунтов) и на переезд, пока она не начнёт получать из Москвы деньги за свои литературные труды. Но я сомневаюсь, что она сможет что-нибудь делать, учитывая её подагрические пальцы, слабое сердце и альбуминурию. Нам надо относиться к ней как к почётному пенсионеру и обеспечить ей хороший уход. Бедная женщина — после стольких трудов оказаться выдворенной из дому при таких прискорбных обстоятельствах и, может статься, даже умереть с клеймом позора на своём блистательном имени!» [²⁵⁵].

Отчёт Ходжсона был опубликован только в конце 1885 года. Последствия этого оказались просто поразительными, вспоминает Гартман. Скандал "известил о существовании ТО и теософского учения весь мир, тысячи людей читали и обсуждали книги г-жи Блаватской, с её взглядами познакомились те, кто иначе никогда не узнал бы о них" [²⁵⁶]. А в Соединённых Штатах Теософское движение обрело второе дыхание [²⁵⁷]. Уже через четыре месяца после того, как было обнародовано заключение Ходжсона, в Нью-Йорке вышел первый номер журнала Путь, основанного Джаджем. На следующий год в Англии начал выходить журнал Люцифер, издаваемый Е.П.Б. Много лет спустя Франческа Арундейл заметила:

«В самом начале, когда одна неудача следовала за другой, нам казалось, что каждая из них угрожает самому существованию Движения, мы то и дело восклицали: "Это уж точно погубит Общество". Но потом мы увидели, что, возрождаясь каждый раз как феникс из пепла, оно воскресает к новой жизни и становится только крепче от перенесённых ударов» [²⁵⁸].

Эти наблюдения подтверждаются данными из статьи Блаватской "Последние достижения теософии" (1890):

«... Начнём с 1884 года, когда против нас ополчилось лондонское Общество психических исследований. По официальным данным за тот год, на 31 декабря 1884 года в мире было 104 филиала Теософского общества. В 1885 году, как ответ нашим обвинителям, возникло ещё семнадцать филиалов, в 1886 году — пятнадцать, в 1887 — двадцать два, в 1888 — двадцать один... К июню 1890 года мы насчитали в наших протоколах более 200 филиалов... Если уж все эти заговоры и нападки не нанесли Обществу серьёзного урона и не подорвали его рост, то ему уже ничего не страшно. Мы можем с благодарностью повторить христианскую мудрость, слегка перефразировав её применительно к нашему движению: "Кровь мучеников есть семя теософии". Наше Общество потрудилось на славу, добрые зёрна ярко выделяются даже в кучах мякины, и ничто не помешает им стать надёжным основанием для храма истины — как в ближайшем, так и в отдалённом будущем» [²⁵⁹].

Но всё это отнюдь не было очевидным, когда в 1885 году Е.П.Б. прощалась с Индией. А следующий год стал для неё годом жесточайших испытаний.