Сочинение уильяма мьюира, K. C. S. I. Д-ра юстиции, D. C. L., Д-ра философии (болонья)

«С МУТАСИМОМ, — пишет Гиббон, — восьмым из Аббасидов, слава его семейства и всей нации угасла». Слава самой «нации» — арабской — померкла еще до того, как началось процветание тюрков, соперников арабов; слава же его «семейства» быстро клонилась к закату под натиском жестокости и по причине произвола тех самых варваров, которых сами же арабы призывали с Востока в «Город Мира». Представители халифского дома оказывались в равной степени прилежными учениками тюрков, постепенно превращаясь в их презренных рабов. Проходя тюркскую школу тирании и вымогательства, вероломства и кровопролития, Аббасиды быстро сравнивались в порочности со своими учителями. И вот так халифат быстро клонился к своему закату и концу. Борьба, вспыхивавшая то тут, то там, была не в силах остановить его неизбежный упадок.

Вообще-то, по смерти Аль-Васика придворные должны были поклясться в верности его сыну. Но тот был совсем еще ребенком, и халифский тюрбан и скипетр оказались слишком велики для его крохотного тела; из-за чего высшие сановники предпочли ему Аль-Мутаваккиля, брата Аль-Васика.¹ Новый халиф не замедлил показать свой жестокий и мстительный характер. Не прошло и двух месяцев с его воцарения, как визирь, который относился к нему пренебрежительно еще при царствовании Аль-Васика, был брошен в тюрьму, а его собственность на всей территории магометанского государства конфискована. Месяцами несчастный мужчина подвергался изощренной пытке, его беспрерывно держали в бодрствующем состоянии, в то время как ему до смерти хотелось спать. Наконец, его оставили в покое, и он проспал целые сутки. Таким образом, дав ему набраться сил для последующих мучений, его затем поместили в поистине дикарский пресс (инструмент для пытки, изобретенный им самим): столь узкий, что страдальца пришлось с трудом втискивать в него, да еще и утыканный шипами, которые не давали возможности пошевелиться. Так в агонии он пролежал несколько дней, пока не умер. Этого примера должно быть вполне достаточно. Множество других государственных чиновников стали жертвами неуемной жадности халифа; в особенности главнокомандующий, который также считался непроявившим должного уважения. Он разделил бы судьбу визиря, если бы не выкупил себе прощения одиннадцатью миллионами монет.

Другая весьма темная картина добавляет мрачноватого света двору и всему образу жизни халифа. Итах, военачальник, отличившийся в войне за Аморион и в кампании против Бабека, снискавший расположение предыдущего халифа, к тому времени занимал пост начальника охраны и был хорошим приятелем Аль-Мутаваккиля. Однажды ночью, поссорившись во время дружеской попойки, Итах так перепился вином и настолько забылся, что набросился на халифа и стал угрожать его жизни. Придя в себя на следующее утро, он умолял, чтобы это происшествие было забыто, и на первый взгляд казалось, получил-таки прощение. Послушавшись халифского совета, он согласился отправиться в Мекку, причем его поставили во главе эскорта паломников, облачив в роскошные одежды, и приказав правителям всех городам, которые паломники будут проезжать, слушаться его.

Однако это была лишь уловка для того, чтобы Итах отпустил своих телохранителей. Когда он возвращался через Багдад, тамошний градоначальник вышел ему навстречу с царским одеянием и дарами, и под предлогом, что хочет представить его перед Хашимитским собранием, закрыл дверь под носом у его эскорта после того, как сам Итах вошел в здание. «Если бы это было любое другое место, только не Багдад! — воскликнула несчастная жертва, — он не посмел бы сделать это!» Дело в том, что в Багдаде все ненавидели тюрков, а все друзья Итаха остались в Самарре, при дворе халифа. Итаха бросили в темницу и промучили там несколько месяцев, держа закованным в тяжелые цепи. Под конец узнику перестали давать воду, и он умер от жажды. Его помощник и сыновья также удерживались в заточении, вплоть да смерти халифа. Правление Аль-Мутаваккиля было ознаменовано возвращением уважения к старым традициям. Все еретические нововведения Аль-Мамуна были отвергнуты; и пришла очередь уже ученым-мутазилитам пострадать от гонений. Предвечность Корана была вновь подтверждена (двести тридцать четвертый год хиджры), и по всей империи ислама было запрещено даже обсуждать вопрос о его сотворенности. Тело Ахмеда Ибн Насра,

мученика, было доставлено обратно в Багдад с должными почестями, и там, соединенное с головою, приготовлено для погребения. С этого времени бесчисленные толпы людей стали стекаться к месту хранения останков, в надежде, что им удастся прикоснуться к мощам святого. Среди прочих, пострадавших за отвергнутые теперь доктрины Аль-Мамуна, оказался благородный ученый Ибн Аби Дуад, занимавший пост главного кади на протяжении времени правления трех предшествующих халифов. Он был смещен и вместе со своими домочадцами брошен в темницу, а богатства и земли, которыми он владел, были конфискованы. Один из его сыновей выкупил свободу за немыслимую сумму в шестнадцать миллионов монет. Тем не менее, несколько лет спустя отец его умер, так и оставшись узником.

…и Алидов.

Еще более ожесточенными оказались гонения на потомков Али, которые в последнее время находились в таком явном фаворе. Аль-Мутаваккиль ненавидел их вместе с распространявшимся из-за них учением. Будучи навеселе, в компании своих приятелей, он привык бесчестить память Али, зятя Пророка, осыпая его непристойными оскорблениями. Шут с обритой головой и туго набитой пером подушкой, изображавшей большой живот, безбоязненно плясал перед халифом, в то время как собутыльники распевали вокруг него: «Поглядите на этого толстопузого и лысого! И это — халиф ислама!»¹ Сам Аль-Мутаваккиль, довольный этой сценой, со смехом присоединялся к остальным. Такие грубые и нечестивые насмешки над тем, кто был наиболее дорог и свят для мусульманского сердца, охлаждали к нему большую часть его сторонников и были встречены осуждением со стороны его сына.² Озлобленность Аль-Мутаваккиля зашла так далеко, что он приказал сравнять с землей могилу Аль-Хосейна, сына Али, распахать там почву и засеять ее зерном; более того любому паломнику, осмеливавшемуся посетить святыню Кербелы, грозило заточение. С другой стороны, он почитал первых трех халифов и относился с уважением даже к династии Омейядов. Мы располагаем сведениями, что один человек был избит до смерти за то, что он непочтительно отзывался об Абу Бекре, Омаре и Аише. Он был, таким образом, истинным сирийцем, и любил арабскую расу.

С возвращением к старым традициям налоговые законы против иудеев и христиан, долгое время не действовавшие при веротерпимом прежнем правительстве, были теперь введены вновь с предельною строгостью и дополнены новыми деталями, служившими еще большему притеснению иноверцев.

Суровые законы против иудеев и христиан, 235-239 г. хиджры.

Христиане и иудеи обязаны были нашивать цветные полоски ткани на свою одежду и одежду своих рабов, не могли носить ниспадающие пояса; их женщины должны были носить повсюду желтые покрывала; им разрешалось ездить верхом только на ослах и мулах, с деревянными стременами в дополнение к седлам; на косяках их домов должно было быть изображение сатаны, на которое, кроме того, налагался особый налог; их могилы нельзя было делать выше уровня земли; они были смещены со всех государственных постов; их детям было запрещено посещать мусульманские школы или учиться у мусульманских мастеров; недавно построенные церкви были разрушены; к тому же запрещалось устраивать шествия с крестом и воздвигать кресты вне дома. Вот к чему привела нетерпимость халифа наряду со стремлением возродить старые традиции.¹

В самом начале своего правления Аль-Мутаваккиль разделил все магометанские провинции между своих сыновей, отдав западные Аль-Мунтасиру, старшему сыну, в то время как восточные предназначались младшему, Аль-Мутаззу. Но со временем его любимцем стал младший из сыновей. Именно ему Аль-Мутаваккиль отдал монетный двор и сокровищницу; и имя младшего сына стало чеканиться на монетах, как свидетельство того, что он является преемником действующего халифа.

С таким правителем и столь деморализованным двором не удивительно, что узы порядка оказались повсеместно ослаблены. За пределами исконно исламских территорий, входивших в состав халифата, равно как и дома, постоянно вспыхивали разного рода восстания. В Сиджистане авантюристы из рода Саффаридов стали вытеснять находившееся у власти семейство Тахаридов. Начались волнения в Азербайджане, но там они, хоть и с трудом, были подавлены. Нижний Египет подвергся нападению флота византийцев, которым даже удалось захватить и некоторое время удерживать Александрию.

С Арменией во время войны с Бабеком магометанскому государству удавалось сохранять мир благодаря договору. Но деспотичное поведение одного из мусульманских полководцев, вероломно отославшего некоторых представителей тамошней знати в Самарру, спровоцировало серьезный мятеж, в котором ненавистный местному населению командующий был убит, а его войска разбиты. Часть магометан полегла на поле боя, остальные рассеялись в горах, чтобы принять смерть от холода. Серьезная кампания под началом «старшего» Боги привела к существенному реваншу: тридцать тысяч восставших пали убитыми, и огромное количество было продано в рабство. После этого Бога продвинулся до Тифлиса, где некий князь, выходец из династии Омейядов, утвердился в качестве независимого правителя. Древний город, построенный из дерева, был залит потоками горящей нефти, и пятьдесят тысяч жителей погибли в ужасающем «греческом огне». Затем исламский воитель направил свои стопы к побережьям Каспийского и Черного морей. Некоторые из князей Армении были отосланы оттуда к халифскому двору, и те из них, кто отказался принять ислам, приняли мученическую смерть за свою веру.¹

Что касается Малой Азии, то сперва пограничные с Византией районы подвергались набегам со стороны мусульманских войск, а затем уже — их противников. Греки захватили такое большое количество пленников, что, говорят, тысячи были казнены императрицей Феодорой, и жизнь была сохранена только тем из них, кто принял христианскую веру. Только около девятисот мужчин и женщин были оставлены для получения выкупа.² В последующие несколько лет греки снова продвинулись по направлению к Сирии и осадили Сумейсат. Тогда мусульмане, при поддержке павликиан, врагов императора, нанесли ответный удар, захватив огромную добычу в виде стад скота и овечьих отар и заняв город Лулуа. Все это было возвращено грекам взамен тысячи пленников, но помимо этого, а также больших сумм денег, заплаченных в качестве выкупа, ни одна из сторон не получила от войны никакой существенной выгоды.

Дома, в северных районах Сирии, стало неспокойно. В Гимсе жителями был изгнан законный правитель, и какое-то время в этом городе не утихали беспорядки. В конце концов, войскам из Дамаска и Рамлеха удалось восстановить там порядок, после чего оттуда в Самарру было отправлено множество пленников. Но больше всего в Гимсе, как и повсюду, пострадали христиане. За то, что они поддержали мятежников, их выгнали из города. Все церкви их были разрушены, а одна из них, примыкавшая к Большой мечети, была полностью включена в ее пределы.

После того, как халифский двор двенадцать лет просущестовал в Самарре, Аль-Мутаваккиль решил перенести его в Дамаск. Интересы этого человека всегда были ориентированы на запад; и в столице Омейядов, восстановив дружбу с сирийцами, халиф мог бы освободиться от тирании тюркской военщины. Однако, прожив там всего два месяца, он нашел климат Дамаска слишком суровым, и возвратился в Самарру.¹

В ее окрестностях он провел свои последние годы, тратя несметные суммы на создание на берегу реки своей новой резиденции, названной в честь него «Аль-Джафария». Там халиф возвел прекрасный дворец «Жемчужину», а также «Зал восторга», окруженные множеством парков, ручьев и садов. Эти увеселительные места всегда были полны всевозможных развлечений, музыки, пения и различных представлений. Огромные сокровища были потрачены на ветер, ибо после его смерти это чудесное место пришло в полное запустение.

Для того чтобы изыскивать средства для таких огромных трат, использовались всякого рода вымогательства. Государственные чиновники были вынуждены требовать самых высоких выплат на покрытие этих расходов. Случай с Наджахом Ибн Селамою, главным казначеем, может служить тому показательным примером. Наджах потребовал от двух чиновников возместить недостачу сбора налогов в сумме четырех миллионов монет. Обейдалла, тюрк, к чьей помощи прибегли должники, как к визирю Аль-Мутаваккиля, попросил их дать ему записку, подтверждающую недостачу размером в два миллиона. В то же самое время он убедил Наджаха сказать халифу, что заявление о недостаче было сделано им по ошибке, под влиянием выпитого вина, и что теперь он полностью снимает свои претензии. После этого визирь пошел к своему господину и показал ему записку, в которой должники собственноручно признавали правомерность взыскания половины требуемой суммы. Обрадовавшись возможности получить хотя бы такие деньги, халиф в равной мере оказался разгневан столь явным обманом и злоупотреблением своего казначея, который соответственно был предан в руки двух этих должников, чтобы они наказали его по своему усмотрению. Мучители подвергли Наджаха крайне жестокой пытке, в результате которой несчастный скончался; к тому же они конфисковали все имущество, принадлежащее его семейству, что позволило им полностью покрыть долг, который им предстояло выплатить.² Свою жаркую ненависть к дому Али халиф сохранил до последних дней. Знаменитый грамматист Ибн Ас-Сиккит, домашний учитель в доме Тахира, занимавшийся тем же ремеслом у самого Аль-Мутаваккиля, однажды вошел к халифу, когда у него находились молодые наследники. Халиф спросил его: «Кому бы ты отдал предпочтение, Ибн Ас-Сиккит, этим двум моим сыновьям или же Аль-Хасану и Аль-Хосейну?» Ибн Ас-Сиккит, не кривя душой, ответил, что предпочел бы сыновей Али, на что Аль-Мутаваккиль приказал своему телохранителю-тюрку растоптать его тело, после чего учителя отнесли домой умирать.

Халиф, постепенно охладевший к своему первенцу Аль-Мунтасиру, все больше, как мы уже видели, отдавал предпочтение своему второму сыну, Аль-Мутаззу. Это предпочтение год от года становилось все более заметным. Аль-Мунтасиру не только приходилось подвергаться унижениям всякий раз, когда он появлялся при дворе, но Аль-Мутаваккиль, в тех случаях, когда был не в состоянии руководить публичной молитвой, посылал его брата, одетого в пышное убранство, занимать место предводителя службой. Положение старшего сына становилось все хуже и хуже. Наконец, однажды ночью после очередной пирушки халиф, перебрав вина, оскорбил Аль-Мунтасира так глубоко, что терпение молодого человека лопнуло, и он решился убить своего отца. Это было несложно сделать, поскольку Аль-Мутаваккиль неразумно настроил против себя Васифа и других тюркских военачальников, конфисковав у них собственность и передав ее своим новым фаворитам. И вот, глубокой ночью, когда халиф, изрядно напившись, отправился ко сну, и ворота были закрыты заранее завербованными Аль-Мунтасиром охранниками, Бога-«младший», по прозвищу «Пьяница», Муса (действующий за своего отца, Богу-старшего, который командовал войсками в Сумейсате) и другие носившие столь же дикарские клички заговорщики, набросились на бесчувственного монарха, и закололи его своими клинками. Вместе с ним был убит и один из его приближенных тюрков, никогда не покидавший своего господина. Заговорщиками были распространены слухи, что Аль-Мутаваккиль пал жертвою этого самого фаворита, который за свое преступление тут же поплатился жизнью; но их выдумке, разумеется, мало кто поверил.

Пятнадцатилетнее царствование этого халифа снискало похвалу летописцев за возвращение к исламским традициям и щедрое покровительство поэтам и ученым. Тем не менее, Аль-Мутаваккиль заслужил порицание за проявления жестокой тирании, фанатизма и потакание собственным желаниям.

ПОДДЕРЖАННЫЙ тюркской фракцией, Аль-Мунтасир сумел воцариться на халифском троне без особых трудностей. Но дарованный ему благочестивый титул — «Тот, кто торжествует в Господе» — не продлил его царствования более чем на полгода и не спас его от возмездия за отцеубийство. Несмотря на свое преступление, Аль-Мунтасир был почитаем в народе, потому что в отличие от своего отца он почитал дом Али и отменил запрет на паломничество к могилам Аль-Хасана и Аль-Хосейна. Тюркская партия, опасаясь мести его братьев за соучастие в убийстве их отца, добилась, чтобы Аль-Мунтасир отстранил их от наследования и вместо них объявил будущим преемником трона своего сына. Визирь, также снедаемый ревностью к успехам Васифа, убедил нового халифа отправить его в поход против византийцев.

В начале следующего года халиф умер, но умер ли он своею смертью, или же был отравлен, неясно.¹

По смерти Аль-Мунтасира тюркские вожди собрались на тайный совет, чтобы выбрать его преемника; они не желали видеть халифом ни Аль-Мутазза, ни его братьев по причинам уже упомянутым; поэтому они избрали вместо них другого внука Аль-Мутасима, и провозгласили его под титулом «Аль-Мустаин».

Неожиданно арабы и солдаты из Багдада, набранные в западных провинциях, не согласные с таким выбором, напали на городское собрание, взломали тюрьму и разграбили оружейный склад. Против них были брошены тюркские и берберские отряды, и после кровопролитной борьбы, в которой многие сложили головы, мятежники были разбиты. Багдаду суждено было, наконец, узнать, что халифат больше не зависит от выбора арабов, но судьба его перешла в руки другой расы. Мухаммад, внук Тахира, правителя Багдада, убедил жителей подчиниться сделанному выбору, после чего новый преемник был довольно мирно признан по всей исламской империи. Аль-Мутазз и его брат Аль-Муэйяд, уступив угрозам военных, были вынуждены отказаться от своих прав на халифат, и затем из соображений их же собственной безопасности они были заключены под стражу. Когда вспыхнул еще один мятеж в поддержку заключенных, тюрки хотели казнить их обоих, но вмешательство визиря спасло им жизнь; за этот милосердный поступок заступник поплатился своим имуществом, которое было захвачено тюркскими солдатами. Сам же он после этого был выслан на остров Крит. Реальный контроль над управлением всей империей осуществлялся Атамишем, тюрком, который по своему усмотрению распределял должности правителей провинций и назначал своих людей на другие важные посты. В связи с этим, все высшие чиновничьи места, как правило, были заняты его приятелями. Фактически власть в халифате, как дома, так и в колониях, оказалась в руках тюрков.

Хотя в течение последних пятнадцати лет баланс военных успехов в целом был не на стороне Византийской империи, однако кампания, предпринятая мусульманами против христиан на следующий год, оказалась особенно неудачной. Сразу два отряда: в Армении и Малой Азии, численностью тысячи в три человек вместе со своими командирами были полностью изрублены на куски. Эти вести привели багдадских жителей в бешенство. Древний призыв к священной войне вновь зазвучал на городских улицах. Горожане винили во всем безбожных тюрков, которые обернулись настоящим бедствием для мусульманской веры, убивали их халифов, и ставили на их место других, по своему усмотрению.

После таких призывов в городе быстро вспыхнуло восстание; ворота были разрушены и мосты запылали. Однако Багдад больше был не в силах диктовать волю своим правителям; все, что он мог, только подняться на мятеж. Как бы то ни было, воинственный дух у горожан был достаточно силен, чтобы привлечь на свою сторону значительные силы из прилегающих провинций: отовсюду в город стекались добровольцы для борьбы с неверными. Но тюрков мало волновали эти события, также как и самого халифа. Они были заняты совсем другими делами. Лидеры уже успели сами перессориться между собою. Еще одно восстание, в котором также были разрушены ворота и разорен город, вспыхнуло в Самарре. После его подавления Бога и Васиф устроили заговор против Атамиша, обвинив его в том, что он якобы тратил государственные доходы на содержание матери халифа и своих собственных слуг и вассалов.

Дворец Атамиша был атакован, хозяин тщетно пытался бежать или просить защиты у халифа; после двух дней осады он был схвачен и лишен жизни. Тем временем придворным тирана из Самары удавалось удерживать Аль-Мустаина в своей власти, поскольку в их распоряжении в качестве запасного кандидата на трон находился его двоюродный брат Аль-Мутазз.

Между тем положение по всей империи ислама оставалось неспокойным. Аль-Куфа предалась в руки Яхьи, потомка Пророка, который отбил атаку карательных войск халифа, но, в конце концов, сам пал в бою. Его голова была выставлена на всеобщее обозрение в Самарре, а затем отправлена с той же целью в Багдад. Однако так многочисленны были переполнявшие площадь толпы багдадцев, и так сильно их волнение, когда они кричали: "Что сказал бы Пророк, увидев такое издевательство над его собственной плотью и кровью!", что голову пришлось убрать, и, поместив в ящик, отнести под охраной на склад оружия. На востоке династия Тахиридов, номинально все еще подвластная халифату и до сих пор являвшаяся его реальной опорой, быстро теряла власть под давлением своих врагов Саффаридов со стороны Сиджистана и Алидских конкурентов из Табаристана.¹ Последние, к тому времени основавшие свою собственную шиитскую династию, которая просуществовала в течение полувека, напали на Аль-Ирак, и для защиты этой провинции понадобилось вмешательство халифской армии.

На юге другой претендент от Алидов сколотил банду разбойников-пиратов и подверг разорению Аравию. Он разграбил Каабу и потребовал с жителей Святых городов большой выкуп, поубивав свыше тысячи паломников. И лишь после того, как в течение года (двести пятьдесят первый год хиджры) они продержали весь полуостров в ужасе и просто-таки бедственном положении, эти бандиты удалились в окрестности Джидды. В Мосуле и Палестине, в Гимсе и Исфахане, фактически в каждой части халифата свирепствовала анархия, и постоянно вспыхивали восстания.

К тому времени для самого Аль-Мустаина дни были уже сочтены; а жителей Багдада ожидали ужасы новой осады. Бога-«младший» и Васиф, два основных тюркских вождя, повздорили с еще одним тюрком, Багиром, из-за имущества, полученного в качестве вознаграждения за убийство Аль-Мутаваккиля. Ссора, как обычно, переросла в мятеж и подвергла опасности халифа, который, услышав о том, что партия Багира желает его смерти, быстро пришел к соглашению с двумя другими противниками. Они решили схватить Багира и заточить в темницу, чтобы, в конце концов, предать его смерти. Узнав об этом, тюркские воины пришли в ярость и подняли мятеж. Чтобы избежать надвигающейся опасности и укрыться от своих недругов, злосчастный халиф взошел на борт лодки вместе с Богою, Васифом и прочими сторонниками и перебрался в Восточный Багдад. Тюрки послали за Аль-Мустаином делегацию из числа своих предводителей, чтобы убедить его вернуться в Самарру. Однако халиф не пожелал возвращаться. В пылу спора, когда обе стороны не особо стеснялись в выражениях, один из тюркских депутатов получил удар.

Не стерпев такой обиды, по возвращении в Самарру посланники взбудоражили всю массу тюркских войск и, освободив Аль-Мутазза из его заключения, тут же провозгласили его халифом. Не прошло и нескольких недель, как его брат Абу Ахмед с пятьюдесятью тысячами тюрков и хорасанцев и двумя тысячами берберов устремился на Багдад, население которого тем временем сумело подготовиться к обороне наилучшим образом, укрепив стены, сделав запасы нефти и установив у ворот катапульты и разные орудия для защиты от приступа.

…и осада города в течение всего 251 г. хиджры, 865 г. от р. Х.

Это была страшная страница в истории халифата, причем в ужасные события того года — осаду и столкновения неприятелей — оказалась впутана вся страна, страдавшая вместе со своей столицей. Чаша весов богини победы склонялась то на одну сторону, то на другую. Персия и провинции были главным образом на стороне Аль-Мустаина; но все были так дезорганизованы, что не смогли оказать осажденным реальной помощи; поскольку посылаемые оттуда продовольствие и дань по большей части перехватывались по дороге. По правде говоря, арабы, в лице которых Аль-Мустаин обрел свою основную поддержку, уже не могли противостоять тюркским ордам. Колонна, посланная для обороны Багдада из Ар-Ракки, потерпела позорное поражение. Побежденный градоправитель воскликнул с горечью: «Что пользы ныне от арабов без Пророка и помощи от ангелов с небес?» В этом упреке была доля правды. Арабская нация больше не сражалась за веру — веру, которая вела ее к победам в былые дни. Не имеет смысла следовать за утомительными отчетами, из месяца в месяц описывающими борьбу в столице и вокруг нее. Тюрки постепенно овладевали территорией, а вожди, поддерживавшие прежде Аль-Мустаина, один за другим покидали неудачливого халифа.

Жители Багдада, в конце концов, начали подозревать своего правителя, происходившего из Тахиридов, который до сих пор являлся вполне лояльным сторонником халифа, в сочувствии мятежникам;

и тот, доведенный до крайности повсеместными заговорами и изменами, сумел склонить Аль-Мустаина, чередуя угрозами с обещаниями, отказаться от трона в пользу Аль-Мутазза. После отречения экс-халиф должен был поселиться в Медине со всем необходимым имуществом; Богу и Васифу, сохранившими ему верность, отходили важные провинции; казна должна была быть поделена между гарнизоном Багдада и тюрками, причем последним предназначалась двойная доля. Договор был подписан, градоправитель принял министров и придворных Аль-Мустаина и, убедив их, что сделал то, что должен был сделать для блага империи и прекращения дальнейшего кровопролития, отправил их Самарру, чтобы принести присягу новому халифу. Тот в свою очередь подписал договор и в первых числах двести пятьдесят второго года хиджры вступил в пределы Багдада. Он также отправил к Аль-Мустаину его мать и прочих домочадцев из Самары — правда, после того, как лишил их всего, чем они владели.

Аль-Мутазз, который был вот таким образом возведен на трон, зарекомендовал себя всего лишь способным учеником своих тюркских хозяев. Его окружало множество различных партий, ненавидевших друг с друга. В Самарре тюрки враждовали с «западниками» (берберами и маврами); в то время как арабы и персы в Багдаде, поддерживавшие Аль-Мустаина, относились и к тем, и к другим с равной ненавистью. Аль-Мутазз оказался в окружении стаи голодных хищников, готовых на измену и заговор друг против друга или против него: жалкое оправдание, однако, для того курса сплошных предательств и кровопролитий, которому сам он был привержен не в меньшей степени, чем они.

А начал он со свергнутого халифа. Договор, торжественно гарантирующий Аль-Мустаину безопасность, был брошен на ветер. Вместо того чтобы, как было обещано, предоставить ему убежище в Медине, Аль-Мустаина продолжали держать в Васите. Оттуда он вместе с женою был вероломно доставлен Ахмедом Ибн Тулуном в дом наемного убийцы, который и расправился с ними обоими. Принеся голову Аль-Мустаина халифу, палач воскликнул: «Вот, полюбуйся на голову своего двоюродного брата!» «Положи ее в сторонке, — отвечал бессердечный Аль-Мутазз, увлеченный игрою в шахматы, — пока я не закончу эту партию». И затем, удостоверившись, что это была действительно голова Аль-Мустаина, он приказал выдать убийце пятьсот монет в качестве вознаграждения.¹

…и одного из своих собственных братьев.

Его родной брат Аль-Муэйяд, который официально являлся следующим наследником трона, также был жестоко убит. Тюркские военные, повздорив с «западниками», встали на сторону этого брата, и ревнивый халиф приказал схватить его, а заодно и другого своего брата Абу Ахмеда, бесстрашно руководившего армией в последней кампании, и заточить обоих в темницу. Вслед за этим тюрки постарались было освободить Аль-Муэйяда, но их попытка еще больше встревожила Аль-Мутазза, и он решил избавиться от своего брата насовсем. Тот был задушен пуховою накидкою (или, как говорят другие, был заморожен в ледяной «постели»); после чего его тело было выставлено перед придворными и кадиями, и, поскольку на нем не было видно следов насилия, было представлено, как будто он умер естественной смертью. Впрочем, все дело было шито белыми нитками.

Бога и Васит, вместо обещанных продвижений, были полностью отстранены от государственной службы; распоряжения об их убийстве также уже были отданы; однако в результате заступничества одной принцессы во время совещания, где решалась их судьба, оба были помилованы. Вместе со своими семьями они возвратились в Самарру; и Бога, по странной превратности судьбы, вскоре превратился

Беспорядки в Багдаде и Самарре, 252 г. хиджры.

в главного фаворита халифа. Тем временем, как в Самарре, так и в Багдаде один бунт следовал за другим. Государственные доходы тратились на нужды придворных с такой расточительностью, что очень немногое оставалось на оплату армии. Однажды столичные городские стражники окружили Багдадский дворец, требуя выплатить им жалование. Градоправитель обратился за разрешением выплатить им аванс к Аль-Мутаззу; однако тот, наученный тюрками, отвечал, что «если охрана нужна тебе, то сам ей и плати; если же она требуется халифу, то это не твоего ума дело!» После этого восстание разгорелось с новой силой; толпа препятствовала, чтобы имя халифа произносилось в мечети, и в итоге по пятницам вообще перестали проводиться публичные молитвы. До того как восстание было подавлено, правителю пришлось сжечь один из мостов, а также один из прилегающих базаров, чтобы не подпускать мятежников близко к городу. Волнения, происходившие в Самаре, были не менее угрожающими. Тюрки, повздорившие с «западниками», не прекращали борьбу, пока не пришли к соглашению, что каждая из враждующих партий должна иметь своих представителей во всех основных государственных организациях. В следующем году все они, и тюрки, и африканцы, и персы, объединились вместе, чтобы пойти на штурм дворца с целью добиться денежных выплат.

Васиф и Бога, к тому моменту уже главные советники халифа, попытались утихомирить восставших. «Вот, возьмите это, — воскликнул первый, бросив им горсть песка, — это все, что у нас есть».

Второй пообещал представить все дело на рассмотрение халифу, но пока он ходил с их петицией к повелителю, толпа разъяренных солдат набросилась на Васифа и, изрубив беднягу на части, насадила его голову на дымоход. Должности, занимаемые прежде покойным, достались Боге, который на какой-то момент оказался на самой вершине власти. Увы, и его черед настал очень вскоре. На следующий год Бога попытался уговорить Аль-Мутазза перенести свою резиденцию в Багдад, где халиф мог бы стать менее зависимым от иноземцев. Его завистливые соперники представили этот поступок как предательство, и Боге пришлось бежать, но лишь для того, чтобы быть схваченным и убитым. Его голова была выставлена в Самарре и затем в Багдаде, где «западники», выплеснув всю свою ненависть к Боге, сожгли ее, превратив в пепел.

Бабкийяль (или Байкибал) стал преемником Боги. Этот человек получил должность правителя Египта, которым решил управлять, подобно другим тюркам, продвинувшимся при дворе, через заместителя. На этот пост он назначил своим представителем Ахмеда Ибн Тулуна, одного из виновников в гибели Аль-Мустаина, и основателя династии Тулунидов.

История Ахмеда — обычное явление для тех времен — может служить иллюстрацией как стремительного продвижения бывших рабов по службе, так и общей для местных правителей тенденции становиться независимыми от центральной власти. Отец Ахмеда, мамлюк, взятый в плен в Фергане, был подарен Аль-Мамуну и обучался военной специальности при дворе среди прочих рабов-тюрков. Ахмед, прошедший, таким образом, хорошую закалку в школе Самарры, заслужил благосклонность халифа, сумев показать ему отличные результаты, как в воинском искусстве, так и в грамоте и прочих мирных науках. Аль-Мустаин отвел ему достойную должность и дал молодую невольницу в жены, которой впоследствии суждено будет стать матерью Тулунидских принцев. Бабкийяль, как мы уже видели, пошлет его затем в качестве своего представителя в Египет, где, постепенно упрочив свою власть, Ахмед, наконец, отбросит в сторону затруднявшее ярмо дряхлеющего халифата и станет независимым правителем Египта.

Внешняя политика Аль-Мутазза была такой же скверной, как и внутренняя. Династия Тахиридов, находясь в упадке, терпела жестокие притеснения со стороны Якуба, сына Лейса-«Саффара» («жестянщика») из Сиджистана, который намеревался присоединить к своей провинции Керман, и чтобы легализовать эти притязания, добивался их одобрения при багдадском дворе. Али, правитель Фарса, который также стремился к независимости, обратился к халифу с подобной же просьбою. Аль-Мутазз, даровав титул одновременно тому и другому, понадеялся, что последующее соперничество неизбежно ослабит их обоих; но, в конце концов, Саффариды одержали верх. Нигде военным операциям Аль-Мутазза не сопутствовала удача. Мосул с окрестными территориями был захвачен Мусавиром, хариджитом, который много лет будоражил тот мятежный регион. В Малой Азии мусульманские войска были разбиты византийцами, один из исламских военачальников был взят в плен. И даже близлежащие к Багдаду провинции отказывались платить дань.

Лишь немногое нам остается сказать об Аль-Мутаззе. Сокращающиеся доходы государства ускорили его конец. Военные так и не дождались причитающегося им жалованья. В связи с этим Салих, сын Васифа, вставший на защиту армии, захватил личных секретарей Аль-Мутазза и его брата вместе с государственными министрами, потребовав от них денег, которые те, должно быть, присвоили или сокрыли. Не получив на свое требование никакого ответа кроме того, что казна совсем опустела, заложников заковали в кандалы. Халиф просил мятежников отпустить одного из его личных секретарей, но те оказались глухи к его мольбам. Несмотря на то, что все бумаги несчастных министров удалось у них захватить, ни тем, ни другим путем от узников ничего нельзя было добиться. Вернувшись к халифу, главари недовольных согласились удовлетвориться на настоящий момент, если тот выплатит им аванс в сумме пятидесяти тысяч монет. Оказавшись в таком безвыходном положении, Аль-Мутазз обратился к своей матери, прозванной «Кабиха» («безобразная») — этим издевательским прозвищем она была награждена Аль-Мутаваккилем за свою красоту. Ее хитрость и влияние помогли этой женщине нажить несметные богатства, которые она прятала в различных тайниках. Но бессердечная женщина, не желая расставаться со своими сокровищами, добытыми нечестным путем, отвечала, что у нее ничего не осталось.

Салих и Муса, сын Боги, доведенные к тому моменту до предела, сговорились вместе с Бабкийялем свергнуть Аль-Мутазза; и привели свой замысел в исполнение с совершенно бесчеловечной жестокостью. В сопровождении толпы возмущенных солдат они подошли к дворцовым воротам и попросили халифа выйти к ним. Халиф, только что принявший какое-то снадобье от болезни, послал извиниться, что не может к ним выйти; и, не подозревая измены, пригласил их внутрь. Войдя в покои, заговорщики начали избивать Аль-Мутазза дубинками и топтать ногами; затем выволокли его за обрывки измочаленной одежды на улицу и оставили там под палящим полуденным солнцем, а была самая середина лета. После этого несчастного халифа заперли одного в комнате без пищи и воды; так что через три дня затворник скончался, несмотря на то, что был всего двадцати четырех лет от роду.

Теперь выбор тюрков пал на его двоюродного брата: Аль-Мухтади, сына Васика от византийской невольницы. Замкнутого и скромного, они посчитали этого человека наиболее подходящим для использования в своих интересах. Но они жестоко просчитались в своем выборе. Твердый и, в сравнении со своими предшественниками, добродетельный, Мухтади использовал власть в своих собственных интересах. Если бы это произошло раньше, то при поддержке арабской нации он сумел бы восстановить к жизни весь халифат. Но теперь, как в количественном отношении, так и в отношении сплоченности, иноземцы на всех ключевых позициях одерживали над арабами верх. Аль-Мухтади появился на сцене слишком поздно. «Весь обширный мир, — пишет наш летописец, — перевернулся вверх тормашками». Сначала Аль-Мухтади отклонил предложенное ему место халифа, посчитав, что это будет несправедливо по отношению к Аль-Мутаззу. Но приведенный к нему свергнутый халиф сам передал в его руки бремя своей власти, оказавшееся ему больше не под силу; и, таким образом, вся Самарра присягнула на верность Аль-Мухтади. В Багдаде поднялись волнения, там посчитали, что преемником должен был стать младший брат прежнего халифа и всеобщий любимец Абу Ахмед. Но деньги, посланные из Самарры — панацея того времени — успокоили народ; волнения прекратились, и присяга Аль-Мухтади была принесена.

Вскоре при халифском дворе произошли перемены, которых столь долгое время никто не желал: из дворца были изгнаны музыканты и девушки-певицы; все животные в зверинцах перебиты, гончие собаки выпущены на свободу; правосудие стало вершиться ежедневно в открытом суде; употребление вина и азартные игры были запрещены; и установился курс на бережливое хозяйствование. Фактически, новый халиф взял себе за образец для подражания набожного Омара, сына Абд Аль-Азиза.

После падения Аль-Мутазза, Салих, сын Васифа, решил не терять времени даром, обчищая тех из придворных, что успели сколотить себе немалые капиталы при прежнем халифе. Заточенные в темницу секретари и бывшие помощники халифа под ударами плетей вынуждены были расставаться со своими незаконно нажитыми богатствами. Двое из них скончались, не выдержав побоев. Кабихе удалось бежать и укрыться в пещере за пределами Самарры вместе со своими сокровищами. Но она была выслежена, после чего ей пришлось признаться, что у нее припрятано в Багдаде больше миллиона золотых монет. Все эти деньги были конфискованы вместе с огромным запасом драгоценных камней — изумрудов, жемчугов и рубинов несказанной красоты и размеров; в то время как сама женщина была изгнана в Мекку. Когда она уезжала, Салих укорял ее за то, что, имея в своем распоряжении все эти несметные сокровища, она пожалела каких-то жалких пятьдесят тысяч, чтобы спасти своего сына; но в ответ она проклинала его в самых отвратительных выражениях — вот такое душераздирающее зрелище из жизни придворной Самарры. Тирания Салиха и тяжкая участь оказавшихся замученными чиновников сильно задела Аль-Мухтади. «Что касается меня, — сказал он, относительно Кабихи, — то у меня нет матери,¹ на чьих невольниц и служанок нужно было бы тратить сотни тысяч; все мои нужды, это я сам, да мои братья, а на это нужно всего ничего».

Несколько месяцев спустя в Багдаде вспыхнуло очередное восстание. Персидские наместники, особенно те из династии Тахиридов, что были назначены на свои посты совсем недавно, сопровождались целыми эскортами выходцев с Востока, чьи имена не вносились в реестр государственных служащих. Им платили из отдельного фонда, и деньги на это отпускались непосредственно из казны Мерва. Сулейман, глава рода Тахиридов, доведенный до крайности своими врагами и вынужденный бежать из Хорасана, получил теперь должность правителя Багдада; а поскольку его предшественник полностью опустошил восточный фонд, ему пришлось оплачивать свою свиту из средств, предназначавшихся местному гарнизону. Возмутившись этим незаконным присвоением денег, гарнизон, объединившись с горожанами, поднялся против пришельцев с Востока, которые не замедлили ответить на это волною грабежей и насилия. Опасность усугубилась по вине персидского военачальника, сопровождавшего Сулеймана с большим количеством солдат и всякого рода авантюристов, которые, рассеявшись теперь по всей Месопотамии, призывали любителей легкой наживы напасть на Багдад. Вскоре несчастный город оказался окружен тысячами охотников за чужим добром. После продолжительной борьбы они были вынуждены удалиться, но, возвращаясь обратно в Нахраван, разорили всю страну на своем пути. Таким образом, со всех сторон в Междуречье стекались банды чужеродных наемников — будь то тюрков, хорасанцев, темнокожих африканцев или берберов — подобно стервятникам, стремящимся к своей добыче, они несли с собою в злосчастный «Город Мира» страдания и несчастья.

Муса, сын Боги, еще при прежнем правителе был отправлен на войну против утвердившихся в Дейлеме повстанцев из династии Алидов, поскольку положение в тамошних местах стало крайне критическим. Когда в войсках начал назревать заговор против Аль-Мутазза, Кабиха уговорила Мусу вернуться и спасти ее сына; но вскоре известия о смерти халифа достигли его лагеря, так что Муса решил остаться со своей армией для защиты Ар-Рея. Затем пришли новости о злоупотреблениях и вымогательствах Салиха; и помощники Мусы, жаждавшие своей доли в богатой добыче, понудили его вопреки повелению Аль-Мухтади вернуться с ними в Самарру. Там он пошел прямо к халифу, который находился в суде, верша правосудие. Последовала обычная ссора, после чего Мусе пришлось выпроваживать халифа из суда на лошади одного из служителей, как Аль-Мухтади этому не противился. Эту перебранку дополнила картина привычного уже солдатского бунта и мародерства. Урезоненные Аль-Мухтади, осознав, что их скандальная выходка оскорбляет, безусловно, верховного правителя, Муса и его сторонники с готовностью заверили халифа в своей лояльности, получив от него обратные уверения, что все преступления Салиха будут наказаны, и правосудие восторжествует.

Салих, отныне брошенный всеми своими друзьями, бежал в какое-то потайное место. Оттуда через неизвестное лицо он послал халифу письмо, в котором добивался рассмотрения своего дела в суде и возмещения понесенных им убытков. Аль-Мухтади был настроен положительно, и тюрки предположили, что он знает его тайное убежище и потворствует беглецу. Они уже совсем решились свергнуть нового халифа; Но Аль-Мухтади смело встретил их с мечом в руке, готовый зарубить первого, кто осмелится к нему приблизиться. Он отрицал свою осведомленность о пристанище Салиха и пообещал им принять участие в открытом судебном разбирательстве наутро после молитвы. Между тем, жители Багдада, уже привыкшие к вероломству тюркского судопроизводства, были так тронуты опасностью, в которой оказался их монарх, которого они уже научились уважать и любить, что разбросали по всем улицам и переулкам своего города воззвания. В них содержался призыв к молитве и просьба о заступничестве Господа, дабы спасти их благочестивого халифа и разрушить планы мятежных тюрков. Отряд иноземных наемников, оказавшись под влиянием этого воззвания, сплотился вокруг Аль-Мухтади, пообещавшего им наилучшим образом преобразовать правительство, обеспечить должную оплату, отдать Салиха под суд, а также разобраться с Мусой. Поиски Салиха долгое время продолжались безрезультатно и представляли опасность для халифа. Но, наконец, он был обнаружен, за ним погналась толпа народа, и вскоре слуги Мусы доставили его к своему хозяину,

… и его убийство, ii. 256 г. хиджры, янв. 870 г. от р. Х.

который убил его и выставил голову беглеца с такою надписью (необычная сентиментальность для тюрков): «Такова участь того, кто убивает своего Господина».

Так прошло несколько месяцев, пока вновь не разрослось недовольство солдат тюркского гарнизона Багдада из-за невыплаты им жалованья. Халиф заявил им, что казна пуста, поскольку братья Мусы, — сыновья «старшего» Боги, партия, в настоящий момент находившаяся в оппозиции к Аль-Мухтади — присвоили все доходы. Тогда они решили бежать к Мусе, который вместе с Бабкийялем был в то время занят в Мосуле подавлением восстания Мусавира. Доведенный до полного отчаяния, сам Аль-Мухтади опустился до вероломного поступка. Он то ли сам отправил гонца братьям Мусы, то ли заставил мятежных солдат послать туда своего представителя, гарантируя братьям безопасность; но когда те прибыли к нему, не только потребовал от них покрытия огромных сумм налоговых сборов, но и сделал так, что один из них был убит и сброшен в колодец. Затем он написал Мусе оставить армию на Бабкийяля, а самому возвращаться в Самарру; в то же время он написал Бабкийялю организовать убийство Мусы. Но Бабкийяль, на чью лояльность и дружбу Аль-Мухтади наивно полагался, встал на сторону Мусы. Когда он показал тому письмо, оба тут же решили вместе вернуться в Самарру, чтобы одним ударом положить конец издевательствам халифа. По их прибытию, однако, Аль-Мухтади, разгадав их замыслы, приказал схватить Бабкийяля. Халиф решился бесстрашно сражаться за свои права, пускай даже его ждет погибель. Шесть тысяч солдат сплотились вокруг него, в основном то были арабы и «западники»; но среди них была также одна тысяча тюрков, поддерживавших ранее Салиха. Армия мятежников, вдвое превышающая имперские силы, пошла в атаку на сторонников Аль-Мухтади; в ответ на это халиф отдал приказ убить Бабкийяля,

и бросить его голову в ряды бунтовщиков. Но время было уже упущено. Вероломные тюрки начали перебегать на сторону противника, а оставшихся бойцов покинуло мужество. Напрасно Аль-Мухтади взывал: «Здесь сам властитель правоверных; спешите на выручку халифата!» Никто ему не ответил. Проходя мимо темницы, халиф бросился отпирать ее ворота, в надежде, что заключенные ему помогут; но и это было тщетно. В итоге, ему пришлось бежать и искать убежища в доме начальника своей охраны. Оттуда, посаженным верхом на мула, халиф был доставлен во дворец к тюркскому военачальнику, где его стали принуждать отречься от престола. Халиф отказался и приготовился встретить свою смерть. Тогда, дабы придать видимость правосудия своим действиям, заговорщики представили на суд бумагу, в которой Аль-Мухтади обещал Мусе и остальным не прибегать против них к предательству. Там говорилось, что если халиф нарушит свое слово, они могут считать себя освобожденными от принесенной ими клятвы верности.

Таким образом, запасшись для своего спокойствия данным документом, оправдывавшим их деяние, мятежники яростно обрушились на своего монарха с кулаками и пинками, затем бросили несчастного в темницу, где, промучившись несколько дней, он скончался. Очевидцы заявляли, что на его теле, захороненном рядом с останками его предшественников, не было видно следов насилия. Аль-Мухтади умер в возрасте тридцати восьми лет, его правление продлилось менее одного года. Летописцы хвалят его за справедливость и благочестие; и если бы он смог устоять до конца и не ответить вероломством на вероломство, возможно, этот халиф занял бы почетное место среди наиболее замечательных людей своей нации.

Мухаммад, один из сыновей Боги, был найден мертвым. Очевидно, он пал на поле боя. Целая тысяча мечей была разбита вдребезги над его могилою согласно грубому тюркскому обычаю.