Содержание: от составителя

ло на задний план, когда необходимо было установить истину.

"Божий суд" мог касаться нс только людей, но и учений: сопер-

ничающие книги следовало бросить в огонь, и та из двух, в кото-

рой излагалось истинное учение, должна была, как ожидалось,

сама "выпрыгнуть" из огня.

мя, несмотря на противодействие церковных и светских властей.

Даже тогда, когда они перестали практиковаться в судах, они
продолжали происходить на страницах литературных произведе-

ний. Наиболее интересный из таких "письменных" поединков со-

стоялся между человеком и собакой. Многочисленные версии его

описания повествовали о том, как после насильственной смерти

хозяина, одного из рыцарей Карла V, его пес явился ко двору,

чтобы вызвать на поединок убийцу - другого рыцаря. В честном

бою пес победил, чем и доказал всем, что именно этот человек

убил его хозяина.

ную процедуру и особенно ярко проявлялись в речевых форму-

лах. Речь, произнесенная по всем правилам, приобретала особую

ценность и силу, а малейшее отступление от правил могло при-

вести к проигрышу тяжбы. После исчезновения ордалий слово

заменило жест. Искажение речевой формулы было опасно не

только для тяжущихся, но даже для судей -- за это их тоже мог-

ли вызвать на поединок. В то же время правильно произнесенная

свидетелем речевая формула служила первым доказательством

истинности его свидетельства. (Можно было, впрочем, обезопа-

сить себя от роковых последствий оговорки, если она была сдела-

на не самим тяжущимся, а его адвокатом, но только в том слу-

чае, когда его подопечный заранее заявлял свое право лсправлять

его ошибки). Подобное отношение к слову проявлялось в отноше-

нии суда к письменному тексту, который приобретал ценность

только в том случае, если точно передавал устную речь.

довательно и к письменному слову, изменилось, и значительно.

Ибо трудно было, например, примирить способ получения при-

знания под пыткой с принципом приоритета первых сказанных в

суде слов, ибо поначалу обвиняемый всегда отрицает ^вою вину.

Речевой формализм был одной из форм выражения ритуала, и

его упадок возвещал постепенное исчезновение целой эпохи в

правовом сознании и правовой практике. И хотя в KOF це Средне-

вековья суд оставался местом встречи тяжущггося с судьей, те-

перь они говорили "на разных языках"' один на бытовом, повсе-

Д1"'в:юм. другой на языке сугубо специализированном и потому

труднопонимаемом. Камерность того суда, где судьи, подсуди-

мые, свидетели знают друг друга, подчиняются одной местной

традиции и говорят на одном языке, не мог";,i п;.отпвг'стоят1> ми-

ру профессионального закона, восторжествоцавшего к XV в.
Однако, напоминает Коэн, в средневековом обществе собстпен-

110 юридические нормы распространялись далеко не H:I всех. Су-

ществовали категории лиц. безоговорочно не отиравших нормам

общества, их судили и наказывали не так, как Bii'x.

группы воспринимались как существующие вне мужского хри-

стианского сообщества и ассоциировались с грехом: женщины с

первородным, а евреи с грехом отвержения Иисуса Христа. Евреи

и женщины находились в бесправном и униженном i сложении.

Но это пограничное или даже запредельное положение наделяло

их в глазах окружающих некой потусторонней, непонятной, а

потому пугающей силой. И тех и других обвиняли в привержен-

ности магии и волшебству. Подобные взгляды отразглись в су-

дебных ритуалах: попав в руки правосудия и будучи осуждены

на смерть, они должны были умирать иначе, чем умирал пре-

ступный мужчина-христианин. Еврей в сознании простолюдина

ассоциировался с нечистотой, с животными, считавшимися не-

чистыми (свиньями, собаками). Неудивительно, что в некоторых

судебных кодексах евреи отнесены к той же категории, что и жи-

вотные. Если еврея казнили, то всячески старались продемонст-

рировать его принадлежность не к человеческому, а к животному

миру. Его вешали вниз головой рядом с повешенными собаками

или связывали со свиньей. Казненный мертвый еврей уже не вы-

зывал того иррационального страха, как при жизни. Его губи-

тельная связь с потусторонними нечистыми силами, которая чу-

дилась христианам, пропадала вместе с его исчезновением из ми-

ра живущих.
По-другому обстояло дело с женщинами. Женщины принадле-

жали к христианской общине и воспринимались "как люди" и до

и после кончины. Вредоносность женщины, исходившая от нее

опасность заключалась в том, что по представлениям, бытовав-

шим в ту эпоху, она обладала тайными и магическими знаниями

и силой и потому после смерти становилась еще более опасной.

Ведьма или женщина, умершая не своей смертью, могла явиться

с того света и причинить большой вред. Дабы помешать этому,

существовали специальные оградительные обряды. ^Кенщину-

престугшицу казнили иначе, чем мужчину. Ее, например, опаса-

лись отправлять на виселицу: считалось, что повешенные еще не-

сколько дней после казни не умирают до конца. Женщин или

сжигали, или живьем закапывали в землю, или при похоронах

кольями протыкали тело в нескольких местах.

- подчинять себе все сотворенное Богом. Правосудию иодвластио

все, что относится к этому универсуму - и женщина, и преступ-

ник, и пчела, и бестелесный дух. Суды над животными и над

умершими - выражение этих представлений. Таким образом, су-

дебные ритуалы отражали две переплетающиеся культурные тра-

рующую тенденцию.

пространить законы правосудия, действующие только внутри

христианской общины, на весь сотворенный мир. Обычай судить

на суде человеческом животных, которых общество сочло пре-

ступными, - одно из проявлений этой тенденции. Повседневная

жизнь средневекового человека проходила в непосредственной

близости к животным, и люди переносили на животных пред-

ставления о человеке. В фольклоре животным приписывались че-

ловеческие свойства: охотничья собака олицетворяла гордость и

высокомерие, лев - храбрость, свинья - обжорство. (Считалось,

что амулеты, сделанные из различных частей тела животных, на-

деляют владельца амулета тем качеством, которое свойственно

этому животному. Животные не только олицетворяли отдельные

человеческие черты, но нередко символизировали собой типы лю-

дей (например, лев в зверином эпосе - аналог и паро/.ия на вла-

стелина людей). Их считали и носителями грехов че.товеческого

сообщества. Представление о том, что смерть одного животного

может очистить всю человеческую общину, пришло из глубокой

древности. В Средние века весь город иногда собирался поглазеть

на сожжение одного-двух котов и отмечал это событие как празд-

ник.
С'удебные процессы над животными могли быть KtiK светски-

ми, так и церковными. Светские происходили в тех случаях, ко-

гда какому-то человеку наносился смертельный вред. Целью цер-

ковных процессов было избавление от язвы, стихийного бедст-

вия, то есть вреда, нанесенного всей общине. Привлеканшиегя к

суду животные были настоящие, из плоти и крови, и восприни-

мались как истинные обидчики.
Родиной процессов над животными была Франция. Первая за-

пись такого процесса (светского) относится к XIII в. Животное

заключалось в тюрьму, выслушивались свидетельские показания,

выносился приговор, могло быть получено высочайшее помилова-

ние. Судебная процедура проходила так же, как если бы подсуди-

мый был человеком. Только он не приглашался на слушание сво-

его дела.
Церковные суды над животными появились значительно поз-

же -- в XV в. - и протекали по-другому. Здесь интересы человече-

ского коллектива сталкивались не с конкретным животным-

убийцей, а с враждебной природной средой (например, когда гры-

зуны уничтожали урожай). Если коллектив людей выигрывал

процесс, нарушитель порядка предавался анафеме и гму прика-

зывали в короткий срок покинуть территорию. Понятно, что ре-
зультпты суда мало влияли на последующий ход событий, одна-

ко, вся местная община принимала деятельное участие в изгна-

нии непрошеных гостей. В 1487 г. в городе Отоне для избавления

от многочисленных улиток был, по постановлению церковного

суда, совершен крестный ход с песнопениями.
Правосудию были также подвластны и мертвецы, хотя они и

находились за пределами христианского мира. В Средние века

мертвый представлялся как бы спящим; он по-прежнему обладал

своим телом, существовал физически, а потому мог потревожить

живых. Это могло произойти в том случае, если погребение не

было произведено по всем правилам или если человек умер не

своей смертью, не дожив до старости. К этой опасной категории

относились женщины, умершие при родах, убийцы, самоубийцы,

жертвы насилия и т.п. Некоторых из них, например, убийц и са-

моубийц, сознательно не хоронили по правилам. Чтобы после

смерти они не возвращались, их тела выкапывали, отрубали го-

товы, расчленяли, а иногда просто тщательнейшим образом пере-

захоранивали. Чем страшнее было совершенное преступление,

тем более серьезные меры предпринимались для того, чтобы от-

делаться от тела казненного преступника. Но и покойник-потер-

певший мог требовать мести, уплаты долга, перезахоронения или

другого акта правосудия. Для того, чтобы отпустить душу умер-

шего на покой, необходимо было включить его в общую систему

правосудия и тщательно выполнить все решения суда.
Присущая Позднему Средневековью забота о "хорошей", "бла-

гопристойной" смерти широко известна. Умереть "так, как на-

до", было настоящим искусством. Человек готовился достойно

встретить свой конец. Бытовало представление о том, что у посте-

ли больного завязывается битва между ангелами и чертями за ду-

шу умирающего, и исход битвы во многом зависит от того, как

человек поведет себя в этот момент. "Хорошая" смерть не была,

однако, прямым последствием "хорошей" жизни, поэтому особен-

но было важно благопристойно окончить свои дни тому, чьи зем-

ные дни протекали слишком бурно. Однако, "хорошо" умереть

не обязательно означало умереть у себя дома в кругу близких, без

страданий. "Хорошо", с точки зрения средневекового человека,

мог умереть и приговоренный к повешению.
Начиная с XIII в., боль, страдание начинают рассматриваться

как то, что приобщает человека к страстям Христовым, что очи-

щает и исправляет, искупает вину. В средневековой народной ли-

тературе умерщвление плоти с целью искупления греха и освобо-

ждения от него объединяет преступника, шагающего на висели-

цу, и священника, ищущего путей Божьих. Смерть преступника

на виселице включалась в рамки обращения, покаяния и спасе-
ния. Экзекуция (и даже в некоторых случаях пытка) восприни-

малась не как жестокость, но как средство морального и физиче-

ского исправления, как акт правосудия, поиск истины и спасе-

ние. Для блага всех участников - судей, преступников и зрите-

лей - этот мрачный спектакль проводили публично, как ритуал,

имеющий целью очищение, наставление и упреждение преступле-

ния. Одновременно карательные церемонии были частью симво-

лики, предназначенной для того, чтобы продемонстрировать пуб-

лике величие и мощь закона и его представителей.
Итак, по сути дела Коэн задала своим правовым источникам

вопросы об их соотношении с глубинными понятиями человече-

ского бытия: понятиями о жизни и смерти, о "своем" и "чужом",

о власти и мироздании. Анализ ритуалов, сопровождавших весь

ход судебного дела, приводит ее к выводам, выходящим далеко

за пределы собственно "правосудия": средневековое право оказа-

лось тем перекрестком, на котором встретились философия и ли-

тература, теология и (фольклор, анатомия и зоология. Результа-

том этого взаимодействия, по мнению Коэн, стало создание и су-

ществование "понятийной инфраструктуры", которая нe была ни

"ученой", ни "народной", ни "королевской" (государственной).

ни церковной, но общей и присущей всем, кто имел дело с судеб-

ной процедурой, с судопроизводством вообще, то есть практиче-

ски всем членам общества. Центром этой системы понятий был

миф о "справедливом короле" и "старом добром законе", даря-

щих правосудие каждому, безотносительно к его статусу.

ставлениях, обеспечивала определенное согласие внутри общества

и гарантировала возможность противостоять тем, кто нарушал

правила и единство сообщества. Кроме того, такая система сама

по себе олицетворяла это сообщество и его границы. Осознание

общности находило выражение в ритуалах, подчеркивавших вне-

общественный характер действий, нарушающих установленный

порядок.
Однако, наряду с прочной инфраструктурой существовали бо-

лее подвижные элементы, менявшиеся под воздействием внеш-

них факторов. Наиболее яркое свидетельство и проявление этих

изменений - эволюция самой судебной церемонии и публичных

ритуалов, с ней связанных. Судебная церемония постепенно от-

мерла под давлением королевских судов, в то время как ритуалы,

имевшие отношение к системе наказаний, дожили до Нового вре-

мени, пользуясь полной поддержкой королевской власти. В чем

же причина этого?

ражали веру человека в существование справедливости и правосу-

дия вообще, как таковых. Это не обязательно правосудие, влеку-

щее за собой наказание, это правосудие как "знак истины", поче-

му оно и могло воплощаться в божьем суде ордалий и поединков,

и основой его был якобы древний закон. Изменение характера су-

да, его правовой основы и техники судопроизводства свели эти

ритуалы на нет, лишив их глубинного значения, ибо к концу

Позднего Средневековья суд утратил роль объединяющего центра

сообщества.

вались королевской властью как знак объединения всего королев-

ства. Даже казнь теперь не отторгала преступника от сообщества,

а лишь подчеркивала зависимость и преступника, и сообщества

от власти. Огромную роль в этом смещении акцента сыграло и

изменение религиозных представлений, происшедшее в Позднее

Средневековье.
Динамика судебных ритуалов отражает глубокие изменения в

позднесредневековых общественных представлениях вообще. Мир

представлений человека Средневековья покоился на признании

обоюдности обязательств внутри иерархии. К Позднему Средневе-

ковью понятие взаимности постепенно уступает место концепции

господства и подчинения. На уровне судебной практики этот пе-

реход выразился в изменении ритуалов, связанных с системой

наказаний. Если Высокое Средневековье признавало обвинитель-

ную систему правосудия, при которой истец и ответчик в опреде-

ленной степени оказывались в отношениях обоюдозависимости,

то введение розыскной системы передало функцию пресечения

преступления государству, сделав таким образом отношения ист-

ца и ответчика с судом односторонними. Это в корне меняло по-

ложение человека в обществе и государстве.

16. НОВОЕ ВРЕМЯ

UNU ANAI.YSI' 1)K PSYCHOLOCIIK COI.I.ECTlYK. P., 14SO. 576 Г.

историка Робера Мандру, одного из пионеров истории ментально-

стей, является капитальным исследованием важной культуроло-

гической проблемы: каким образом в течение XVII в. произошел

переход французской королевской юстиции от усердного пресле-

дования колдунов как сознательных пособников дьявола к рацио-

налистической квалификации феноменов колдовства и одержимо-

сти либо как проявлений психических заболеваний, либо просто

как мошенничества. Эту смену позиций автор рассматривает как

настоящую "ментальную революцию", связанную с утверждением

характерных для Нового времени деистических представлений о

сравнительной редкости сверхъестественного вмешательства по-

тусторонних сил в земную жизнь.
Мандру провел исчерпывающее исследование своей темы, ис-

пользовав огромный комплекс как печатных, так и рукописных

источников. Библиографический список содержит названия Я45

текстов XVI- XVIII вв., в основном памфлетов, написанных в свя-

зи с различными ведовскими процессами и вызывавшимися ими

спорами. Обширные фонды Парижского парламента и Государст-

венного совета в Национальном архиве, многочисленные тома до-

кументов из Национальной библиотеки, фонды провинциальных

парламентов в департаментских архивах и бумаги отдельных

парламентариев, скопившиеся в муниципальных библиотеках,

составили солидную документальную основу суждений автора.
Нужно сразу же отметить, что тематика книги шире ее загла-

вия. Фактически речь идет о перемене отношения к проблеме ве-

довства вообще у французских интеллектуалов, в ряды которых

по заслугам входили многие столичные и провинциальные парла-

ментарии. Особое значение имело столь важное для XVII в. мне-

ние представителей опытной науки, в данном случае медицины.

Некоторые врачи уже с начала века имели смелость открыто вы-

ражать скептическое отношение к обычным объяснениям кон-

кретных случаев одержимости кознями дьявола (разумеется, не

ставя под сомнение возможность таких козней в поичципе). Ко-

литировать" в глазах читателя как французских врачей XVII в.

(карикатурные образы которых слишком хорошо известны по ко-

медиям Мольера), так и Парижский парламент, начат, шин смяг-

чать свою судейскую позицию в процессах о ведовсчве гораздо

раньше, чем это стало делать королевское правительство.

лится на три части: 1. "Средневековое наследие: эпидемии конца

XVI в. и первые сомнения"; 2. "Кризис сатанизма: скандальные

процессы"; 3. "Отлив после 1640 г.: колдовство перестает быть

преступлением".
Веру в колдовство автор считает органической составной ча-

стью средневекового культурного наследия, глубоко укорененной

во французской деревне. В обычных условиях местная "колду-

нья" может здесь мирно жить, оказывая по своей части различ-

ные услуги односельчанам и пользуясь молчаливым гризнанием

своего авторитета знахарки и изготовительницы приворотного зе-

лья. Но горе ей, если на деревню обрушиваются бедстпия: неуро-

жаи, эпидемии, эпизоотии... Тогда народное сознания начинает

искать виновных"слуг дьявола" и быстро их находит. Начинают-

ся доносы, и в дело вступает королевская юстиция, доводящая

"ведьму" до костра. В крайних случаях сельским обществом ов-

ладевает настоящий психоз. Мандру приводит немало примеров

деятельности бродячих "умельцев", якобы обладающих свойст-

вом выявлять скрытых колдунов по малозаметному плтнышку в

их зрачках. Общины вскладчину приглашают к себе -in житель-

ство таких "специалистов", проводят массовые осмотры, и коли-

чество выявченных агентов нечистой силы ошеломляе" ко много-

му привычных судейских. Массовая охота на ведьм до-тигает па-

роксизма в 1580-х-1610-х гг., причем тогда ее оправдывало и

обосновывало подавляющее большинство французских юристов

во главе со знаменитым Жаном Боденом, чья вышедшая в

1580 г. "Демономания" (резкий ответ на книгу призывавшего к

осторожности немецкого врача Иоганна Вира) многократно пере-

издавалась: скептики в это время были еще малочисленны.

санными во второй части книги тремя большими "скандальными

процессами": в Эксе (1611 г.), Лудене (1633-1634 "г.), Лувье

(1643-1647 гг.). Их характер был в принципе иным, чэм у ведов-

ских процессов, проходивших в деревнях и не привлекавших к

себе особого внимания, поскольку их "героями" и жертвами ста-

новились лица низкого социального происхождения. В.) всех трех

случаях дело начиналось в городских женских монгстырях на

почве принимавших характер психоэпидемии случаен "одержн-
мости бесами". В отличие от злокозненных колдунов, заключав-

ших "пакт с дьяволом", одержимые рассматривались нс как аген-

ты, а как жертвы сатаны; они нуждались в помощи священно-

служителя, изгонявшего из них бесов (экзорциста). Cavia эта про-

цедура происходила не в тюремных застенках, где допрашивали

"ведьм", но публично, в присутствии многотысячной толпы зри-

телей. Заклинаемые экзорцистом бесы, изгоняемые из пациент-

ки, должны были назвать имена пособников дьявола среди лю-

дей. Священнодействие переходило в публичный допрос, резуль-

таты которого оставалось лишь передать местным королевским

судьям для осуждения пособников. Понятно, что судьям было

очень трудно усомниться в показаниях, принятых на веру тыся-

чами собравшихся, какое бы подсознательное сведение личных

счетов ни стояло за ними. Экзорцируемые монахини во всех слу-

чаях принадлежали к "хорошему" обществу провинциального

дворянства и буржуазии; конечно, они были охвачены религиоз-

ным рвением и в иной обстановке были способны на подвиги бла-

гочестия. Они ощущали себя героинями борьбы с сатаной, не-

спроста насылавшим на них многочисленных бесов.
Но и жертвы экзорцистских процессов, выявляемые "пособни-

ки", не были безвестными темными крестьянами. В Эксе в

1611 г. был сожжен на костре марсельский кюре Луи Гофриди,

бывший исповедником монахини-урсулинки Мадлен Демандоль;

в результате показаний его "духовной дочери" при изгнании из

нее бесов Эксский парламент пришел к выводу, что сам Люцифер

поставил обвиняемого "князем над колдунами", дав ему притом

особую способность "очаровывать женщин, дуя на них".

жертвы луденского процесса, также взошедшего на кх-гер кюре

Юрбена Грандье, пользовавшегося большим уважением своей па-

ствы: показания на него давала приоресса монастыря урсулинок

Жанна дез Анж ("мать Иоанна от Ангелов") и находившиеся под

ее началом монахини. Принадлежавший к кругу местных интел-

лектуалов Грандье (он был добрым знакомым и земляком осно-