Содержание: от составителя

иным стала ментальность" (с. 21).

уживаются в ней с фрагментами древнего магического сознания.

Ведь инерционность свойственна духу еще больше, чем материи.

Люди, создающие машины, непостижимым образом несут в себе

сознание ремесленников; водители автомобилей недалеко ушли

от тех, кто ездил верхом, а (фабриканты XIX в. сильно напомина-

ют крестьян, которыми были их отцы и деты. "История менталь-

ностей есть история замедлений" (с. 23). Кардинальная задач."> -

находятся эти разнообразные обломки ушедших миров. Другая

проблема - понять, каким образом эта мешанина передается от

поколения к поколению. Линейные концепции эволюции здесь,

конечно, не годятся.
Далее Ле Гофф характеризует этапы становления истории мен-

тальностей, начиная с возникновения самого этого понятия. Про-

исходящее от латинского слова mens прилагательное mentalis ро-

дилось в XIV в. в языке средневековой схоластики. Существи-

тельное же mentality возникает только через триста лет в Анг-

лии: оно - плод английской философии XVII в. Однако здесь оно

так и остается философским термином, в то время как во Фран-

ции (отчасти благодаря Вольтеру, пересадившему английские

идеи на (французскую почву) оно проникает в обыденный язык.

Правда, к началу XX в. слово все еще ощущалось как неологизм,

что отразил, в частности, М.Пруст в своем романе "В поисках ут-

раченного времени". Текст доносит до нас и пренебрежительный

оттенок слова. "Ну и ментальность!" - говоря так, герои романа

имеют в виду хаотичное и вместе с тем стереотипное сознание,

нечто противоположное "мировоззрению".
Тот же оттенок некоторой ущербности сохранился, когда сло-

во вошло в науку. В этнологии оно употреблялось для обозначе-

ния сознания дикаря (Л.Леви-Брюль), в психологии сознания

ребенка (А. Баллон). Но общей психологией понятие воспринято

не было (Ле Гофф, впрочем, предполагает, что это ище может

произойти в будущем). Сегодня научным понятием считают мен-

тальность только историки. Правда, и здесь ощущается его "гене-

тическая отягощенность": историки ментальностей чувствуют се-

бя комфортно в основном в области маргинального, аномального,

иррационального.

ментальностей, по его мнению, может пользоваться любыми ис-

точниками, но читать их нужно под определенным углом зрения,

обращая внимание не столько на "что", сколько на "как", выяв-

ляя прежде всего топосы, эту "соединительную ткань духа"

(с. 27). Существуют и особо предпочтительные источники. Для

Средневековья это прежде всего агиографическая литература, в

которой открываются основные "духовные структуры" времени:

взаимопроницаемость человеческого и сверхъестественного, те-

лесного и духовного, вытекающая отсюда возможность чуда. Об

этом же говорят материалы инквизиционных процессов. Важны

также собственно литературные источники, возможности кото-

рых блестяще продемонстрировал Хейзинга. Нельзя только забы-

вать, замечает Ле Гофф, что литература и искусство живут своей

неизвестно, насколько были распространены те представления о

перспективе, которые вырабатывались живописцами Кватроченто.
Историк ментальности, пишет Ле Гофф, должен научиться

различать в культуре модели поведения, конденсирующие в себе

определенные представления и выступающие как своего рода ду-

ховные полюса. Так, тема одиночества и аскезы воплотилась в

эпоху Высокого Средневековья в образе монастыря. Модель .шм-

ка вобрала в себя представления о широте, мужестве, красоте,

верности. Эти традиции вырабатывались в разных средах и "по-

ступали" в общество из определенных центров. Во времена Сред-

невековья такими центрами, где "выковывались менталитеты",

помимо монастыря и замка, были школа, мельница, кузница,

трактир...
Перед историей ментальностей, пишет в заключения Ле Гофф,

много трудных проблем. Но, может быть, именно ей суждено

стать той "иной историей, которая отважится заглянуть за зерка-

ло" (с. 31).

две точки зрения, два пути

1983 г. (№ 111/112), Андре Бюргьер (см. о нем с. 30 настоящего

сборника), обращаясь к наследию отцов-основателей "новой исто-

рической науки", анализирует незаметные на первый взгляд раз-

личия в научных установках Блока и Февра, которые, по его

мнению, воплощали в себе разные тенденции ее развития.

лись еще раньше, в "доанналистский" период - в кипевшей мето-

дологическим спорами французской гуманитарной науке начала

XX в.
Наиболее шумной была тогда полемика социологов школы

Дюркгейма с приверженцами традиционного историзма. Социоло-

ги отказывали традиционной истории в звании науки: на этот

статус, считал Дюркгейм, история сможет претендовать только

после освоения ею сравнительного метода, фактического превра-

щения в историческую социологию и, соответственно, отказа от

изображения особенного. На противоположном полюсе Л.Альфан

и Ш.Сеньобос отстаивали традиционное представление об исто-

рии.
Но, по мнению Бюргьера, гораздо более важной, хотя и менее

заметной, была другая оппозиция - между двумя разными про-

граммами обновления истории. В противовес выдвигавшейся

вивал идею исторического синтеза. Он тоже критиковал традици-

онную историографию, но по-иному - как науку еще не дорос-

шую до самой себя. Истории, считал Берр, суждено сыграть клю-

чевую роль в грядущем синтезе гуманитарных наук, но для этого

она должна не уподобляться социологии, а, напротив, двигаться

от простого описания особенного к анализу его сердцевины - к

тайне сознания отдельного человека, каждый раз по-разному пре-

ломляющего сверхиндивидуальные явления и структуры. Разга-

дывание этой тайны, как надеялся Берр, будет способно объеди-

нить гуманитарные науки. Этой идеей был продиктован план соз-

дания "Журнала исторического синтеза" (хотя, добавляет Бюргь-

ер, на практике он реализован не был, и полем встречи гумани-

тарных наук в журнале Берра оказалась историческая геогра-

фия).
"Анналы", возникшие спустя четверть века после формулиров-

ки Дюркгеймом и Берром своих программ обновления историче-

ской науки, по мнению автора статьи, явились, сознавали это из-

датели журнала или нет, попыткой реализовать эти программы в

практической работе историков. При этом Блок и Февр тоже

двигались, с его точки зрения, разными путями. Хотя "интеллек-

туальный пакт" между ними, пишет Бюргьер, был длительным и

успешным, но не менее важно задуматься о расхождениях. По

его мнению, более перспективные идеи Берра унаследовал Февр,

в то время как Блок тяготел к социологизму Дюркгейма. Соот-

ветственно, по-разному трактовалось ими важнейшее для обоих

понятие ментальности: Блок принимал его как групповое, кол-

лективное сознание, а Февр - как преломление коллективного в

индивидуальном.

(если не считать двух рецензий Февра на "Феодальное общество"

Блока), и Бюргьер, доказывая выдвинутый им тезис, опирается

на анализ направлений, в которых развивались интересы двух

ученых. В то время как Блок от "Королей-целителей", от магиче-

ской концепции власти пришел в "Феодальном обществе" к пока-

зу социальной укорененности идей, их экономической и демогра-

фической обусловленности. Февр, по мнению автора, проделал

обратный путь, приближаясь к намеченной Берром проблемати-

ке. От ранней, проникнутой географическим детерминизмом ста-

тьи "Земля и человеческая эволюция" он пришел к "Проблемам

неверия в XVI в.", где стремился "разведать все измерения мен-

тального универсума", понять его как целостность, вписать в не-

го и интеллектуальные, и психологические явления. Он мечтал,

что историки смогут проникнуть туда, где осуществляется реаль-
ный синтез пронизывающих общество сил - в сознание живуще-

го в обществе человека.

Бюргьер, скорее, о намерениях, чем о реальном результате. Февр

видел проблему, но не имел для ее разрешения необходимых тео-

ретических средств.

тальностей. Как автор 'Лютера", "Рабле", "Маргариты Наварр-

ской" Февр, по мнению Бюргьера, не имел последователей. Вспо-

миная его знаменитую статью "Колдовство: глупость ^ли перево-

рот в сознании?"^, Бюргьер приходит к выводу, что и в этой об-

ласти идеи Февра должного развития не получили. Если для

Февра было величайший загадкой существование в XVI-XVII вв.

системы мироотношения, включавшей в себя, наряду с нарождав-

шимися научными понятиями, представления о демоническом,

то историки, пошедшие по его стопам, и прежде всего Р.Мандру,

тщательно реконструировав этапы "бесшумной революции разу-

ма", в ходе которой это мироотношение исчезло, не только не

разгадали загадки, но даже как бы не увидели ее. Вопрос о том,

чем поддерживалось в сознании людей раннего Нового времени

равновесие столь различных понятий, чувств, стремлений и ка-

ким образом это равновесие исчезло, остается пока без ответа.

История ментальностей и тем более вытесняющая ее историче-

ская антропология, считает Бюргьер, пошли по иному пути - эм-

пирического описания свойственных различным социальным

группам полуавтоматических логик восприятия и поведения, не

слишком интересуясь сознанием и волей отдельных людей.
У.Раульф. Рождение понятия. Разговоры о "ментальности"

во времена дела Дрейфуса

выяснена уже достаточно хорошо, в частности, благодаря работам

Ле Гоффа. Однако существует и другая сторона дела. Смысловой

заряд слова образовался раньше, когда, еще находясь в пределах

обыденного языка, оно оказалось в фокусе идейной и политиче-

ской борьбы (Ле Гофф кратко упоминает об этом, ссылаясь на ро-

ман Пруста "В поисках утраченного времени"). Раульф поставил

своей задачей воссоздать, на основе анализа французской

публицистики рубежа XIX - XX вв., духовный климат времени,

родившего это понятие.

сознании человека, по мнению Раульфа, явилось следствием вне-

запного социального проявления этого архаизма.
Речь идет о драматическом моменте в истории Франции, когда

в результате развернувшейся в 1897-1899 гг. борьбы за пересмотр

приговора по делу офицера генерального штаба еврея А.Дрейфу-

са, обвиненного в шпионаже в пользу Германии, страна расколо-

лась на два враждебных лагеря и фактически находилась на по-

роге гражданской войны. В считанные месяцы изменился при-

вычный культурный ландшафт. Классовые и религиозные проти-

воречия перестали ощущаться, их сменили новые, а вернее -

древние "идеологические и аффективные комплексы". Антидрей-

фусарская ненависть сблизила многие буржуазные семьи с ари-

стократическими домами, образ мысли герцога Германта из рома-

на Пруста оказался родственным настроениям его кучера. Като-

лики, высшее офицерство, большая часть средних слоев, низы об-

щества объединились против "врагов отечества и верь'" - интел-

лектуалов, социалистов, масонов, евреев, германофилов, вообще

- "полуфранцузов". Все они рассматривались теперь правыми

как "меньшинства", несущие угрозу "(французской душе". Тут-то

и заговорили о том, что немцы оккупировали не только француз-

скую территорию, но и французскую "ментальность". Слово сразу

приобрело идеологическую остроту. Ментальность понималась

как ценное национальное достояние, как антитеза разъедающему

нацию интеллектуализму. Одновременно начали употреблять сло-

во "ментальность" и в отрицательном смысле, говорит1. о чуждых

ментальностях, прежде всего о немецкой и об иудейской. Немец-

кая "темная" романтика противопоставлялась ясной французской

классике, а в иудейской ментальности находили "фермент мяте-

жа". Особая же опасность чудилась в объединении разных "мень-

шинств", в частности евреев и масонов, в сознании многих замая-

чил призрак "жидомасонства" (Judenmaurerei).
Левые в этом противостоянии были стороной обороняющейся.

При этом они тоже взяли на вооружение слово "ментальность",

усматривая, однако, главные черты "французской ментальности"

в другом - в духе терпимости и либерализма. Они. Е свою оче-

редь, обвиняли ' патриотов" в раскалывании нации и националь-

ной души.

хождение в кружке Дюркгейма, а затем в ею журнале появилась

рубрика "Групповая ментальность". Дюркгейм использовал это

Г1он;.п'11^ в своих поисках основ человеческой солидарности.

теллектуалов. находящихся на левом фланге политико-идеологи-

ческого спектра. Однако до конца "своим" оно для левых, по

мнению Раульфа, так и не стало, и причина этого - "о отврати-

тетьное обличье, в котором понятие впервые появилось на обще-
ственной арене. В гамме его значений, пишет Раульф, до сих пор

можно услышать отголоски породившего его времени, когда, по

выражению Сартра, "социальной связью стала ярость". Хотя, ка-

залось бы, левые интеллектуалы отвоевали понятие у правых.

оно, как считает Раульф, в какой-то мере само завоевало их. Вре-

мя от времени в нем просыпалась породившая его враждебность

к Иному, и тогда оно использовалось не как средство гознания, а

как идеологическое оружие. Это прояви ^сь, например, в годы

первой мировой войны. Даже Анри Берр заговорил тогда о "вар-

варском менталитете" немцев, а Дюркгейму привиделась в 'гру-

дах Трейчке "целостная ментальная и моральная система, кото-

рая с необходимостью ведет к войне" (с. 62).

ментальностей

цузской историографии историков среднего поколения, сочетаю-

щий изучение истории книгоиздательства и чтения в эпоху Ста-

рого порядка с интенсивными методологическими поисками.

Данная статья первоначально была опубликована в сб. "Modern

European intellectual history" (lthaca, London, 1982).

считать единым исследовательским направлением, обладающим

определенной научной парадигмой. К ней причисляют разнород-

ные по происхождению и методам научные траднчии историю

духа, историю идей, историю литературы, философт!, науки,

ичогда историю идеологчи и религий, а иногда л изу^е'-гие кате-

гориального строя мьипления. П целом же под ингел.пжтуальиой

историей понимают обычно историю rиcтeмaтич-cкoro мышле-

ния, противопоставляемого, особенно во французской науке, мен-

тальности как диффузному коллективному сознанию. Однако, по

мнению Шартье, эта характерная для современн'л'0 гуманитарно-

го знания ситуация, когда разные "этажи" сознания изучаются

порознь, каждый "в себе", мало способствуит продвижению ппе-

ред и должна быть преодолена. К тому же само деление HI' "эта

жи" не продумано.
Ответственность за это положение дел Шартье позлагает, не в

последнюю очередь, на основателей "Анналов". Our. безусловно

отвергли историю идей как одну из тех "бестелесных' наук., ко-

торые "создают универсум из абстракций' (с. 73). Возникшая в

60-е гг. история ментальностей закрепила разрыв между идей

ным и ментальным, введя разделение культуры на ученую и на.-

родную. Сегодня и историки школы "Анналов", и американские
культурантропологи считают не вызывающим сомнения как само

это разделение, так и использование разных методов для изуче-

ния ученой и народной культуры: герменевтические, качествен-

ные методы применяются в первом случае, количественные - во

втором.
Однако, по мнению Шартье, оппозицию ученой и народной

культуры пора подвергнуть рефлексии. При ближайшем рассмот-

рении она оказывается крайне сомнительной, прежде всего пото-

му, что проблематично само понятие "народ". Кто этэ - только

крестьяне, только миряне? Подпадает ли под это понятие какая-

то часть господствующего класса? Это никому не ведомо. Отсутст-

вуют и качественные характеристики народной культуры, она

определяется только через противопоставление чему-то иному -

высокой литературе, нормативному католицизму.
Может показаться, размышляет далее Шартье, что оппозицию

ученой и народной культуры целесообразно переформулировать

как оппозицию творчества и потребления, духовного производст-

ва и пассивного восприятия. Именно так предлагают иногда раз-

делить сферы влияния истории идей и истории ментальностей.

Однако, если подвергнуть рефлексии и эту оппозицию, она, по

мнению Шартье, тоже окажется некорректной. В области духа

потребление нельзя противопоставлять производству. Идеи твор-

цов не пересаживаются механически в головы "народа". Каждый

человек - и представитель элиты, и представитель "народа" - ус-

ваивая что-то из коллективного фонда идей, мнений, стереоти-

пов, активно отбирает, пересоздает, по-своему фокусирует чужое,

выстраивая свой собственный внутренний мир. "Культурное "по-

требление, - пишет Шартье, - следовало бы понять как своего

рода производство, результатом которого является хотя и не

"произведение", но все же представления, никогда не идентич-

ные тем, что были заложены в произведения писателем или ху-

дожником" (с. 89). Понять способы присвоения человеком или

группой бытующих в обществе представлений и культурных

форм - самая актуальная, по мнению Шартье, задачи для исто-

рии ментальностей и для интеллектуальной истории. Эти спосо-

бы представляют собой особые культурные, социальные практи-

ки. Одной из наиболее ярких практик такого рода является чте-

ние, которое составляет главный предмет интересов самого Шар-

тье как исследователя'.
Однако интереса к этой стороне дела в современной истории

ментальностей Шартье почти не видит (исключением он считает

работы Натали Дэвис и особенно книгу Карло Гинцбурга о мель-

нике Меноккьо, показывающую, как человек "из народа", чело

век устной культуры строит спое мировидение из элементов куль-
туры книжной). Изучая народную культуру "в себе", игнорируя

те средостения, что соединяют ее с высокой культурой, ту цирку-

ляцию идей, представлений, стереотипов, которая между ними

осуществляется, история ментальностей предопределила тем са-

мым невозможность понять и движение ментальной сферы в це-

лом.
Хотя изначально, по мнению Шартье, история ментальностей

была нацелена именно на эту проблему. Отвергая современную

ему историю идей, Февр тем не менее горячо интересовался свя-

зями идейного мира с повседневной жизнью. Он пытался пере-

смотреть под этим углом зрения традиционные понятия истории

идей, введя собственную категорию "духовного инструментария"

эпохи (outillage mental). Близкое к нему, по мнению UJapTbe, по-

нятие "духовных привычек" (habitus) использовал тогда же Эр-

вин Панофский в книге "Готика и схоластика". Правда, если

"хабитус", согласно Панофскому, прочно и навсегда "нстраивает-

ся" в человека в процессе социализации^, то Февра занимает во-

прос о выборе конкретным человеком потребного именно ему

"инструментария".

лить механизмов, превращающих господствующие в обществе ка-

тегории мышления во внутренний мир отдельного человека. При

этом они не воспользовались средствами решения этой проблемы,

вырабатывавшимися в философии и истории науки. В частности,

Г.Башляр, А.Койре, Ж.Кангильем на материале истории позна-

ния ставили те же проблемы; соотношение игры идей и глубин-

ных структур сознания, механизмы включения нового содержа-

ния в устойчивый фонд знаний, характер разрывов, разделяю-

щих качественно своеобразные этапы познания и т.д. Симптома-

тично, что на страницах "Анналов" появилась всего сдна рецен-

зия на работу Башляра, а о Койре и Кангильеме не появилось ни

строчки. Эта "поразительная слепота", пишет Шартье. имела тя-

желые последствия, лишив историков ценных эвристических воз

можностей.
Взаимное отчуждение, заключает он, существующее и сегодня

между историей ментальностей и историей идей, пагубно для

обоих направлений науки.
Р.Шпрандель. Мои опыты в области истории ментильностей
Известный немецкий медиевист Рольф Шпрандель, автор кни-

ги "Менталитеты и системы: новые подходы к средневековой ис-

тории" (1972), подробно описывает ряд проведенных им конкрет-
ных исследовании и делает некоторые выводы относительно

проблем, встающих перед историками ментальностей.

рийные источники, возможно построить исследование и вокруг

одного-единственного источника. Шпрандель проделал это со

сборником нравоучительных историй "Gesta romaiioruiii" ("Дея-

ния римлян"). В XIV-XV вв. книга пользовалась в Европе боль-

шой популярностью: сохранилось 330 ее списков для (Средневе-

ковья это бестселлер. Одна из причин такого успеха (впрочем не

главная) заключается, по предположению Шпранделя, в менталь-

ной многослойности новелл, воздействующей на различные пла-

сты культурной памяти людей. Большинство новелл возникло, по

всей вероятности, в позднеантичное время в городскон среде. Но

сами сюжеты несли в себе изначально элементы древнего магиче-

ского сознания, а затем вобрали в себя мотивы средневековой

аристократической культуры. Однако, единство этой ментальной

разноголосице придал все же тот, кто в середине XIV в. собрал

новеллы в одну книгу и прокомментировал их, наделив новым,

спиритуалистическим смыслом. Глубинная идея книги - во вто-

ричности, относительности всего земного, в том числе ;т формаль-

ной набожности. Сквозь вполне светские сюжеты и здравый

смысл рассказчиков просвечивает, благодаря комментарию, иной,

высший смысл, нередко противоположный буквальному (обыч-

ный ручей оказывается источником истинной веры и т.п.). В по-

вседневных житейских происшествиях открывается борьба Бога

и дьявола за человеческую душу. По мнению Шпран/.еля, успех