Справедливое
жүктеу/скачать 1.78 Mb.
|
ЭПИЛОГ Вызов в суд для дачи свидетельских показаний: дурное управление 19 февраля 1999 г. Поль Рикёр был вызван в Верховный суд Республики свидетелем по делу о загрязнении крови, взятой для переливания. Его вызвала Жоржина Дюфуа, бывший министр общественных дел и национальной солидарности, судимая "по статьям, карающим за непредумышленное убийство и непредумышленное посягательство на физическое здоровье жертв". Нижеследующие показания, представляют собой ответ на вопрос мэтра Казна, советника Жоржины Дюфуа: Несколько лет назад вы слышали выражение, которое употребила госпожа Дюфуа: "Ответственный, но невиновный". Я бы хотел, чтобы вы как философ высказали мнение об этом выражении, его актуальности и истинности112.
271
1. "Я считаю себя ответственным за свои поступки". Мои поступки суть то, что сделал я, и я их подлинный автор. Их можно выставить на мой счет, я принимаю их выставление на мой счет, мои поступки могут быть мне вменены. Это общий корень двух крупных разветвлений ответственности: разветвления политического и разветвления уголовного. 2. "Я готов(а) дать отчет перед инстанцией, уполномоченной потребовать его от меня." К рефлексивному отношению "самовменяемости " добавляется отношение к Другому, требующему от меня отчитаться; я готов(а) предоставить ему отчет. 3. "Я в ответе за должное функционирование некоего института, частного или публичного". Этот третий компонент выходит на передний план, когда ответственность является ответственностью лиц, помеченных благодаря мандату на позицию авторитета или власти, в особенности - политической. В таком случае я являюсь ответственным за действия моих подчиненных. Я отвечаю за их действия перед инстанцией, требующей отчета. К двум как бы горизонтальным формам ответственности добавляется ответственность вертикальная, иерархическая. Как распределяются эти разновидности ответственности в настоящем судебном процессе? Я не премину ответить по первому пункту: не могу представить себе ни на мгновение, чтобы госпожа Дюфуа, равно как и господин Фабыос или господин Эрве, хотели бы устраниться от ответственности-вменения. И все-таки это не само собой разумеется. Мы присутствуем при серьезном смещении частного и публичного права, тяготеющих к тому, чтобы заменить вину риском, а ведь вина может быть технической, профессиональной и т. д., не будучи преступной или криминальной. Из-за этого смещения социализация риска угрожает оставить место одному-единственному понятию гарантии, которое, как я сказал бы, является наиболее "дереспонсабилизующим " из всех. Но не только эта эволюция права связана с риском устранения первичной ответственности. Сама атмосфера кампании в прессе способствовала возникновению двух 272
крайностей в общественном мнении: демонизации и ссылкам на фатальность. Я сказал бы, что ответственность-вменяемость держится на одинаковой дистанции от этих двух крайностей: с одной стороны, от подозрений в злонамеренности воли, с другой - от сведения на нет всех видов ответственности. Теперь я предпочел бы остановиться на понятии "ответственность-перед ". Именно о ней идет часто выходивший на передний план спор между юристами, журналистами и политиками относительно оппозиции между политической ответственностью и ответственностью уголовной. Что сразу же очевидно в этой оппозиции, так это различие в санкциях: с политической стороны - в крайних случаях - речь идет об увольнении, т. е. о своего рода политической смерти, эквиваленте смертной казни в политике. В уголовном же случае - о лишении свободы, о позоре. Но необходимо вернуться к истоку обеих процедур, а именно к тому, что толчок к работе суда по уголовным делам дает иск, т. е. горе и смерть. Риск "безоговорочной криминализации " состоит в том, что подвергаемый запугиванию политик будет вовлекаться в ползучий процесс виктимизации. Это происходит из-за того, что отправная точка данного процесса со стороны политического, а именно недочеты в принимаемых на совещательных собраниях решений - а я буду настаивать на изначалъности именно таких упущений - поддается определению с гораздо большим трудом, нежели отправная точка дпя подачи уголовного иска: в этих недочетах мы обнаруживаем различные разновидности заблуждений: ошибочных, а не преступных или уголовно наказуемых решений. Вот королларий этой двойственности: со стороны уголовного права вина является индивидуальной, а значит, квалификация ее должна быть точной и заранее заданной; такой же должна быть шкала преступлений и наказаний. Что же касается политического, то гораздо сложнее определить поле применения того, что я назову, если вы мне позволите, фактами дурного управления, каковые не определяются заранее, а являются целью расследования в процессе, направленном на предоставление отчета. 273
И здесь я испытываю большую озадаченность. Она касается инстанции, перед которой следует отчитываться. В уголовном праве все ясно: это суд с его точно определенной процедурой, с его судьями и важной речевой церемонией, каковой является судебный процесс. Но что будет его политическим аналогом? Представляется, что в электорально-репрезентативной демократии имеется один ответ: парламент, его комиссии по расследованиям, как и другие образуемые парламентом инстанции; возможно, их еще следует изобрести. Таким будет и мое окончательное предложение. Но именно здесь и возникает мое замешательство: зачем этот уголовный процесс? А прежде: к чему понадобился скандал, соотносящийся с событиями 1991 г. и только? Почему этим делом занялись СМИ и пресса, а не парламент? Не сказывается ли здесь изначальная нехватка инстанции, способной инициировать, вести и доводить до конца политические расследования ? Я спрашиваю себя об этой несостоятельности, являющейся, возможно, не мелким недостатком, но скорее образующим французский институциональный недуг. В этой связи моя интерпретация является политической и относится к политической философии. Фактически - в отличие от англосаксонской традиции-мы не помещаем у истоков политики противоречивые дискуссии, происходящие от некоего первичного разногласия, диссенсуса, между властями. Мы избрали Руссо против Монтескье, Руссо и неделимую общую волю - свидетельство чему - двойственное наследование революционному якобинству и непрерывно возрождающемуся регализму Старого Режима. Отсюда - любовь к решениям, зависящим от личного усмотрения, попустительство по отношению к конфликтам интересов, к ненужному дублированию ролей, к нагромождению мандатов, к угодьям для личного пользования, к замкнутым группировкам феодального типа - и все это на всех уровнях, вплоть до высокомерия крупных и мелких боссов. Эти слова я распространяю и на себя, поскольку полагаю, что характерная черта политической культуры нашей страны состоит 274
в отсутствии открытости к противоречивым дебатам, задающим основу всевозможным политическим отношениям; отсюда, опять-таки, институциональное молчание с 1985 по 1991 гг.; отсюда травля прессой ее политического противника, травля в пустоте; отсюда - наконец, я дохожу до нашего вопроса - пенализация из-за невозможности политического рассмотрения всевозможных политических сбоев и, что хуже, из-за обоснованной боязни общественного мнения, страха перед тем, что если не наказывают, то прячут или покрывают. Но за это приходится соответствующим образом расплачиваться: мы оставляем систему дурного управления без изменений - при всей ее безнадежности и безысходности. Отсюда также - позвольте сказать мне это шепотом - чувство неловкости при параллельном чтении обвинительной речи генерального прокурора и акта передачи дела в следственную комиссию - при том, что первый учел измерение политической ответственности, а вторая довела криминализацию политики до такой степени, что признает только личную ответственность и понимает реализацию ответственности в третьем смысле слова (т. е. ответственности за поступки моих подчиненных, если я занимаю властную позицию - лишь в свете презумпции уголовной ответственности за проступок другого, единственной категории ответственности, имеющей хождение в уголовном праве. Моя идея заключается в том, что именно из-за того, что мы не наделили расследование политическим измерением, мы и получили его пенализацию, мешающую помыслить данную проблему политически. Я вовсе не хочу сказать, что пенализация не должна иметь место в политическом, но думаю, что она должна быть остаточной и держаться уровня великих запретов Десяти Заповедей (убийство, взяточничество, клятвопреступление, расхищение и т. д.). Я полагаю, что именно на этом уровне справедлив аргумент старшины Веделя и Оливье Дюамеля: согласно этому аргументу, демократический регламент требует того, чтобы универсальность, а значит - равенство перед уголовным правом, были применимы ко всем, включая министров. 275
При таком подходе к пенализации политического обширная сфера погрешностей и заблуждений, относящихся к дурному управлению, в рассмотрение не включается. Что касается меня, то я вернул бы в рамки дурного управления и то, что уже оказалось чрезмерно пенализованным, поименовав таковое небрежностью, запоздалым принятием решения и т. д. Это означало бы, что все, что относится к порядку несделанного, следует мыслить скорее в политическом, чем в уголовном плане. С более фундаментальной точки зрения, разногласие следует считать не злом, но самой структурой дискуссий. Не последней необходимостью является необходимость мыслить скорее в политических терминах, чем в терминах уголовного права, ибо стоит избавиться от одержимости наказаниями, как можно будет "сэкономить" и на пенализации проступков, объясняемых дурным управлением, и на соответствующих подозрениях. Квалификация проступков как заблуждений или погрешностей становится тогда не данностью, а целью — как и кодификация дебатов, поскольку третья, судящая сторона не дана здесь заранее. Об этой-то обширной сфере управления, подпадаюгцей под подозрение в дурном управлении, я здесь и говорю, а именно об осуществлении ответственности, каковую я поместил в третий пункт, в иерархические отношения авторитета и власти. События свершаются в плоскости иерархической ответственности. И как раз в этих рамках проявляются наиболее значительные трудности при принятии решений, о чем я вскользь говорил в начале - ибо столь велико разнообразие областей, где можно расследовать трудности, касающиеся отношений при переходе от суждения к действию. И именно в правительственных действиях эти трудности достигают апогея. Я настаиваю на существовании таких трудностей. И отнюдь не для того, чтобы избавить кого бы то ни было от порученной ответственности за дело - от вменяемости - но и чтобы с еще большим нажимом, чем до сих пор, подчеркнуть несостоятельность политических инстанций, перед которыми политики должны держать отчет. Эта-то несостоятельность и способствует возникновению неурядиц, 276
подстерегающих процесс принятия решений, к которым оказывается причастна иерархическую ответственность. В этом отношении все, что движется в направлении большей сложности и- я полагаю, что могу это сказать - непрозрачности процесса принятия решений в иерархических структурах, следует списывать на счет рефлексии о необходимости укрепления и даже создания инстанции, перед которыми политики могли бы отчитываться, объяснять и оправдывать свои действия. Общественность, на мой взгляд, плохо знает проблемы, связанные с отношениями между министром и его кабинетом, роль политических и технических советников, экспертов, находящихся во главе техноструктуры: в данном случае имеется в виду весь медицинский мир, его исследователи, его лаборатории, его администраторы, клиенты, финансы, внутренние соперничества и иерархии, а также его риски. Некоторые специалисты помогли нам проникнуть в тайны министерских кабинетов: делегации, межведомственные комиссии, рабочие группы, циркуляция информации, зависимость министров от их советников, возрастающая с увеличением технического характера проблем113. Я хочу попросту подчеркнуть опасность решения проблем задним числом - ведь надо не только полагать, что мы (по крайней мере, некоторые из нас) знаем о состоянии знания; надо еще и определить, каков на самом деле диапазон вариантов, открытых для политики в тот или иной момент. Удостоверенное знание может быть лишь одной из возможных альтернатив в момент осуществления выбора. Я остерегаюсь здесь входить в подробности фактов, по которым я некомпетентен. Я довольствуюсь тем, что подчеркиваю трудности ориентации в пирамиде советников и экспертов, в разбираемых нами условиях принятия решения; кроме того, в моей компетенции - настаивать на двух-трех пунктах, указанием на которые я и закончу. 1. Соразмерение с несколькими гетерогенными - политической, административной, научной, а кроме того, и пенитен-циарно-административной - логиками, когда взятие крови для переливания осуществляется в тюрьмах, в учебных заведениях, на фабриках и т. д. 277
2. Соразмерение с различными временными реокимами: соотнесение с неотложностью предотвращения опасности для здоровья и темпом циркуляции информации, темпом верификации, темпом административного управления, темпом производства тестов и их сертификации. В этом отношении слишком упрощают положение дел, когда насмехаются над пресловутой «неповоротливостью» администрации. 3. Несоответствие во времени между указанными процессами, возможно, не является наиболее чреватой осложнениями преградой. Существует и более скрытый разлад - между символическими ставками. Стоит подумать о том, каши почетом во Франции пользовался безвозмездный дар крови, с его остаточной аурой пожертвования и искупления; или же - об отказе в течение некоторого времени выделять так называемые группы риска из страха перед квазирасовой дискриминацией; или еще - о якобы патриотическом предпочтении французских продуктов: здесь мы подозреваем финансовые интересы. Но существуют и весьма респектабельные разновидности символической верности. Все эти замечания о конфликтах в сферах компетенции, логики, управления временем, символической референции слу-жат мне лишь для того, чтобы заострить мучащий меня вопрос относительно нашей политической культуры: какая политическая инстанция способна принимать и прежде всего требовать политические отчеты? Оставляю этот вопрос открытым, мечтая вместе с моим другом А нтуаном Гарапоном114 о возникновении инстанции, где осуществлялись бы противоречивые дебаты с целью предотвращения или же исправления неполадок, проистекающих от дурного управления. Необходимо нечто вроде гражданского суда, открытого для критики со стороны гражданского общества, где во главу угла ставились бы унаследованные от Просвещения ценности: необходимы публичность против непрозрачности, быстрота против промедления, но, возможно, еще и перспективность против увязания в прошлом, которое не желает уходить. 278
Не мог бы Верховный суд Республики, господин председатель, господа судьи, послужить основанием для возникновения этой недостающей инстанции? Тогда он стал бы не чем-то исключительным, но инновационным явлением гражданского общества, т. е. преодолел бы разделение на политическую сферу и сферу уголовного права. Позвольте мне закончить упоминанием о жертвах, о тех, кто страдает, ибо справедливость не может быть без страдания и, как я сказал вначале, именно в горизонте смерти мы непрестанно размышляем о возможных недостатках нашей политической мысли, нашей политической системы. Почему необходимо выслушивать потерпевших? Потому что, когда они обращаются в суд, мы слышим не только содержание иска. Мы также слышим возглас негодования: «Это несправедливо!» И в этом возгласе звучит несколько требований. Прежде всего требование понять, выслушать внятное и приемлемое повествование о том, что произошло. Во-вторых, жертвы требуют такой квалификации действий, которая позволила бы установить справедливую дистанцию между всеми его протагонистами. И, может быть, следует также прислушаться — в знак признания их страдания — к требованию об извинениях, обращенному пострадавшими к политикам. И лишь в последнюю очередь - выслушать их требование возмещения убытков. Но более всего мудрость для всех заключается в необходимости напоминать себе, что в принятии решения на совещательных собраниях всегда будет содержаться нечто непрояснимое, в несчастье же всегда будет оставаться элемент непоправимого ". 279
Примечания и комментарии: Примечания к французскому изданию Paul Ricœur. Le Juste, I. (Édition Esprit, Paris, 1995) Автор и издательство Esprit благодарят журналы и издателей, любезно позволивших воспроизвести тексты, вошедшие в этот сборник. "Понятие ответственности. Опыт семантического анализа": выступление в Институте высших исследований по правосудию (IHEJ), опубликованное в журнале Esprit, ноябрь 1994. "После "Теории справедливости" Джона Ролза": Ф. Шатле, О. Дюамель и Э. Пизье (ред.), Словарь политических наук [F. Châtelet, О. Duhamel et E. Pisier (sous la dir. de), Dictionnaire des œuvres politiques], Paris, Puf, 1995. "Множественность инстанций справедливости": речь, произнесенная в Институте высших исследований по правосудию (IHEJ). "Эстетическое и политическое суждение по Ханне Арендт": опубликовано в Revue semestrielle d'anthropologie et d'histoire центром "Право и культуры", Paris, L'Harmattan, 1994. "Интерпретация и/или аргументация": исправленный текст выступления на коллоквиуме "Что такое правосудие?", 6-10 декабря 1993 г., Дрезденский университет. "Акт суждения": выступление в Институте высших исследований по правосудию (IHEJ), опубликованное в Esprit, июль 1992. "Санкция, реабилитация, прощение": речь, произнесенная на коллоквиуме, организованном 30 апреля 1994 г. организацией La Croix, L’Événement, опубликованная в сборнике Justice ou vengeance, Paris, Éditions du Centurion, 1994. "Совесть и закон. Философские ставки": речь, произнесенная на коллоквиуме "Совесть в современном обществе", организованном Парижской коллегией адвокатов в школе Катедраль, июнь 1994. 282
1 См. "Le paradoxe politique", in Lectures I, Paris, Éd. du Seuil, 1991. 2 См. ниже: с. 147-154. 3 См. ниже: с. 155-170. 4 В дальнейшем я надеюсь продемонстрировать, что аналогичное распределение определяет упорядочение собранных здесь текстов, даже если обстоятельства, в каких они были написаны, не позволяли каждый раз учитывать их возможное место в уровневой иерархии моей моральной философии. 5 Это эссе представляет собой выступление, произнесенное 21 марта 1991 г. в рамках вступительного заседания Института высших судебных исследований (IHEJ). 6 Отсюда заглавие "Справедливое между законным и благим" у эссе, которое оказалось невозможным воспроизвести здесь по той причине, что оно уже было воспроизведено в "Лекциях I". 7 См. "Rhétorique, poétique, herméneutique" in Lectures II, p. 479-493, Paris 1992. i Основная сложность перевода терминов состоит в том, что французский язык выражает понятия "справедливое" и "правосудное" в одном общем термине le juste. (Кроме того, Рикёр использует термин l’équitable, который означает только "справедливое", но этот термин используется гораздо реже.) В целом, соотносясь с отечественной традицией перевода Аристотеля, следует отметить, что в текстах Рикёра не удается столь строго различать "справедливое" от "правосудного", как то имеет место, например, в переводе Никомаховой этики Н. В. Брагинской, где dikaion - только "правосудное", a isaion - только "справедливое" [Здесь и далее римскими цифрами и звездочками обозначены примечания переводчика. Терминологические уточнения переводчика в текстах статей берутся в квадратные скобки]. ii Оптатив - желательное наклонение. iii Т. е. в жизни конкретного индивида (bios), а не в жизни как биологическом явлении (zoe).
1 См. ниже "После "Теории справедливости" Джона Ролза", а также "Множественность инстанций правосудия". i Ср. с такими вошедшими в научный лексикон понятиями, как человек разумный, человек играющий и т. д. 283
Понятие ответственности. Опыт семантического анализа (Le concept de responsabilité. Essai d'analyse sémantique) 1 Mireille Delmas-Marty, Pour un droit commun, Paris, Le Seuil, 1994. 2 Примечательно, что прочие языки, подобно французскому характеризующиеся применением латинских терминов putare [обычно "думать", но здесь "считать" - прим. пер.] и imputatio ["вменение", буквально: "засчитывание" - прим. пер.], остаются приверженными метафоре "счета", как мы видим в случае с немецким Zurechnung [буквально: при-считывание - прим. пер.] и английским accountability [где корень - count "счет" - прим. пер.]: Oxford English Dictionary дает следующую дефиницию слова accountable [вменяемый - прим. пер.]: liable (ligabilis, that can be bound) to be called to account, or to ansrwer to responsibilities and conduct; answerable, responsible [обязанный (ligabilis, тот, кого можно обязать) быть призванным к отчету или к ответу за ответственности и поведение: способный держать ответ, ответственный - прим. пер.]. Переход от вменяемого к ответственному сохраняется в дефиниции этого последнего термина: Responsible: morally accountable for one s own actions; capable of rational conduct [ответственный: морально вменяемый в отношении собственных действий; способный к рациональному поведению - прим. пер.]. 3 До середины XIX века глагол "вменять" [соответствующий ему французский глагол imputer - прим. пер.] мог употребляться "в хорошем смысле", в смысле приписывания (кому-либо) чего-либо похвального, благоприятного. Приписывание может производиться даже без идеи порицания или похвалы: вменять произведение предполагаемому автору [можно по-французски, но сомнительно по-русски - прим. пер.]. Отсюда выражения вроде "вменять преступлению или славе" [по-русски, скорее, приписывать - прим. пер.]. Следовательно, действие вменения не обязательно сопряжено с порицанием, с обвинением, а следовательно, с виной. Это подтверждается теологическим использованием термина, согласно которому заслуги Христа приписываются человеку, выставляются на счет человека. жүктеу/скачать 1.78 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|