Stephen king стивен Кинг podpaľAČKA
WASHINGTON, D. C. ВАШИНГТОН
жүктеу/скачать 3.46 Mb.
|
WASHINGTON, D. C.ВАШИНГТОН1J. John Rainbird sedel vo chvíli, keď naňho kapitán Hollister myslel, v hoteli Mayflower pri televíznom kvíze s názvom Kto je vtipnejší. Bol nahý. Sedel na stoličke, bosé nohy pekne pospolu, a sledoval program. Čakal, až sa zotmie. Potom čakal, až bude noc. Keď bola noc, čakal, až bude skoro ráno. Keď bolo skoro ráno a pulz hotela celkom zoslabol, už nečakal, pobral sa do izby č. 1217 a zabil doktora Wanlessa. Nato zišiel sem dolu a rozmýšľal o všetkom, čo mu Wanless porozprával, prv než zomrel, a potom, keď vyšlo slnko, si krátko pospal. В ту минуту, когда Кэп Холлистер мельком подумал о Джоне Рэйнберде, тот сидел в номере отеля «Мэйфлауэр», смотря телевиэионную игру под названием «Кто сообразительней». Сидел в кресле, голый, сдвинув ноги. Он ждал наступления темноты. Стемнеет, он будет ждать ночи. Наступит ночь, он будет ждать рассвета. Рассветет, почти замрет жизнь в отеле, он перестанет ждать, поднимется в номер 1217 и убьет доктора Уэнлесса. Затем опять спустится сюда, продумает, что рассказал Уэнлесс перед смертью, а когда взойдет солнце — он немного поспит. John Rainbird bol človek zmierený so všetkým. Takmer so všetkým – s kapitánom, s Firmou, so Spojenými štátmi. Bol zmierený s bohom, so satanom, s vesmírom. Ak nebol ešte celkom zmierený sám so sebou, bolo to preto, že jeho púť sa ešte neskončila. Mal veľa zranení, veľa úctyhodných jaziev. Nebolo dôležité, že ľudia sa od neho odvracali so strachom a odporom. Nebolo dôležité, že vo Vietname prišiel o oko. Nebolo dôležité, aký plat dostával. Za všetky peniaze si kupoval topánky. Miloval topánky. Vlastnil dom vo Flagstaffe, a nech tam chodil akokoľvek zriedka, nechával si tam posielať všetky topánky. Keď mal príležitosť prísť do svojho domu, obdivoval topánky všemožných značiek – Gucci, Bally, Bass, Adidas, Van Donen. Topánky. Jeho dom bol zvláštny les, stromy vešiakov na topánky rástli v každej miestnosti a on mohol chodiť z izby do izby a obdivovať na nich topánkové plody. Ale keď bol sám, chodil bosý. Jeho otca, čistokrvného Čerokéza, pochovali bosého. Pohrebné mokasíny mu ktosi ukradol. Джон Рэйнберд был миролюбивым человеком. Он был в мире почти со всеми — с Кэпом, Конторой, Соединенными Штатами. В мире с богом, сатаной и вселенной. И если он до сих пор не был в мире с самим собой, то лишь оттого, что миссия его пока не окончилась… За его спиной много удачных дел — на нем немало почетных шрамов. Неважно, что люди отворачиваются от него со страхом и отвращением. Неважно, что он потерял глаз во Вьетнаме. Сколько ему платят — также неважно. Большую часть денег он тратил на ботинки. Он очень любил ботинки. (Его отца похоронили босым. Кто то украл мокасины, приготовленные для похорон.) Okrem topánok sa John Rainbird zaujímal len o dve veci. Jedna z nich bola smrť. Samozrejme, vlastná. Na túto nevyhnutnosť bol pripravený najmenej dvadsať rokov, možno viac. Obchod so smrťou bol vždy jeho džob a bolo to jediné remeslo, v ktorom kedy vynikal. Ako dospieval, zaujímal sa o smrť čoraz väčšmi, tak ako sa umelec zaujíma o kvalitu a stálosť svetla, tak ako sa spisovatelia usilujú vyhmatať charakteristické rozdiely medzi postavami, ako nevidomí ľudia slepecké písmo. To, čo ho zaujímalo najviac, bol skutočný odchod, skutočné vypustenie duše, odchod z tela a z toho, čo ľudská bytosť chápe ako život, a prechod do čohosi ďalšieho. Aké to asi je, keď kamsi mizneš? Myslíš si pri tom, že je to sen, z ktorého sa dá zobudiť? Je tam kresťanský diabol s vidlami, pripravený napichnúť na ne tvoju vreštiacu dušu a odvliecť ju do pekla ako kus mäsa na ražni? Cítiš pri tom radosť? Vieš, že odchádzaš? Čo vidia oči zomierajúceho? Если не считать ботинок, Джон Рэйнберд интересовался двумя проблемами. Одна из них — смерть. Его собственная смерть, разумеется. Он готовился к ее неизбежности не менее двадцати лет. Иметь дело со смертью — единственное постоянно занятие, в котором он преуспел. Становясь старше, он интересовался смертью все больше и больше, подобно художнику, все более интересующемуся интенсивностью и уровнем света, писателю, занятому характерами и оттенками смысла, которые он познает на ощупь, словно слепой, Читающий по шрифту Брайля. Его больше всего интересовал уход… сам отлет души… уход из тела, из того, что люди считают жизнью, и переход в какое то другое состояние. Что ты должен чувствовать, когда уходишь навсегда? Кажется ли это сном, от которого ты очнешься? Ждет ли там дьявол из христианской религии, готовый проткнуть твою вопящую душу вилами и потащить ее в ад, словно кусок мяса на вертеле? Ощущаешь ли ты радость? Знаешь ли ты, что уходишь? Что видят глаза умирающих? Rainbird dúfal, že bude mať príležitosť sám to zistiť. Pri jeho práci prichádzala smrť často rýchlo a nečakane, mohlo sa to odohrať rýchlo ako žmurknutie. Dúfal, že bude mať čas pripraviť sa a všetko precítiť, keď príde jeho vlastná smrť. V poslednom čase ešte dôkladnejšie sledoval tváre ľudí, ktorých zabíjal, a usiloval sa zachytiť v ich očiach to tajomstvo. Рэйнберд надеялся, что получит возможность узнать все сам. В его профессии смерть зачастую наступала быстро и неожиданно. Мгновенно. Он надеялся, что у него будет время подготовиться к собственной смерти и все прочувствовать. В последнее время он внимательно, с надеждой найти тайну в глазах, всматривался в лица людей, которых убивал. Smrť ho zaujímala. Смерть очень интересовала его. Rovnako ho zaujímalo dievčatko, o ktoré všetkým šlo. Charlene McGeeová. Kapitán sa domnieval, že John Rainbird má o McGeeovcoch len neurčité predstavy a o všetkom ďalšom okolo programu L 6 vôbec nijaké. V skutočnosti Rainbird vedel skoro toľko, ako sám kapitán – a to ho mohlo predurčiť do úlohy vykonávateľa opatrení na odstránenie McGeeovcov, ak sa o tom kapitán zavčasu dozvie. Všetci predpokladali, že dievča má obrovskú silu alebo jej latentnú podobu – možno celú batériu takých síl. Chcel sa s tým dievčaťom stretnúť, aby videl, čo je to za sila. Vedel aj to, že Andy McGee má schopnosti, ktoré kapitán nazýval potenciálna mentálna dominácia, ale to sa Johna Rainbirda netýkalo. Ešte nestretol človeka, ktorý by dominoval nad ním. Его также интересовала маленькая девочка, которая так заботила всех. Эта Чарли Макги. Как считал Кэп, Джон Рэйнберд имел смутное представление о семействе Макги и ничего не знал о «лот шесть». На самом деле Рэйнберд знал почти столько же, сколько сам Кэп, — что определенно обрекло бы его на ликвидацию, догадайся Кэп об этом. Они подозревали, что девочка наделена способностью или потенциальной способностью излучать энергию. А может быть, у нее еще куча других способностей. Он хотел бы встретиться с девочкой, посмотреть, что это за способности. Знал он также о том, что Макги обладал, по словам Кэпа, «потенциальной силой внушения», но это не волновало Джона Рэйнберда. Он еще не встречал человека, способного внушить что нибудь ему самому. Kvíz sa skončil. Začali správy. Ani jedna z nich nebola dobrá. John Rainbird nejedol, nepil, nefajčil. Sedel čistý, nezaťažený ako prázdna orechová škrupina a čakal, až príde čas zabíjania, aby mohol vstať a ísť. «Кто сообразительней» кончилось. Начались неинтересные новости. Джон Рэйндберд сидел, ничего не ел, не пил, не курил, очищенный и опустошенный, ожидая, когда подойдет время для убийства. 2x x xV priebehu dňa kapitán rozmýšľal, aký je Rainbird tichý. Ani doktor Wanless ho teraz nezačul. Zobudil sa zo zdravého spánku. Zobudil sa, keď ho pod nosom pošteklili prsty. Zobudil sa a zbadal, že sa tu zjavil prízrak zo zlých snov, ktorý sa mu týčil nad posteľou. Jedno oko sa slabo lesklo vo svetle z kúpeľne, ktoré nechával zažaté vždy, keď spal na neznámom mieste. Tam, kde malo byť druhé oko, bol len prázdny kráter. Несколько ранее в тот день Кэп беспокойно размышлял о том, как бесшумно двигается Рэйнберд. Доктор Уэнлесс его не услышал. Он очнулся от глубокого сна, потому что чей то палец щекотал его под носом. Проснулся и увидел склонившееся над кроватью чудовище из кошмара. Один глаз мягко поблескивал в свете лампы из ванной, которую Уэнлесс всегда оставлял гореть, ночуя вне дома. На месте второго глаза зияла дыра. Wanless otvoril ústa, aby zakričal, no John Rainbird mu stisol prstami jednej ruky nos a druhou prikryl ústa. Wanless sa začal metať. Уэнлесс открыл было рот, чтобы закричать, но Джон Рэйнберд одной рукой зажал ему нос, а другой закрыл рот. Уэнлесс задергался. „Pst,“ tíšil ho Rainbird. Znela z toho láskavá zhovievavosť matky, ktorá tíši dieťa pri prebaľovaní. — Ш ш ш, — сказал Рэйнберд. Он произнес это умиротворенно и снисходительно, как говорит мать ребенку, меняя пеленки. Wanless začal bojovať urputnejšie. Уэнлесс задергался сильнее. „Ach chcete prežiť, upokojte sa a buďte ticho,“ prikázal mu Rainbird. — Хотите жить — не шевелитесь и молчите, — сказал Рэйнберд. Wanless naňho pozrel, ešte raz sa mykol a ostal pokojne ležať. Уэнлесс взглянул на него, изогнулся разок и затих. „Budete pokojný?“ spýtal sa Rainbird. — Будете вести себя смирно? — спросил Рэйнберд. Wanless prikývol. Tvár mu tuho očervenela. Уэнлесс кивнул. Лицо его наливалось кровью. Rainbird odtiahol ruky a Wanless začal sťažka, chrapľavo dýchať. Z jednej nosnej dierky sa mu pustil tenký pramienok krvi. Рэйнберд убрал руки — Уэнлесс стал хрипло хватать воздух. Из одной ноздри вытекала тонкая струйка крови. „Kto ste… poslal vás… kapitán?“ — Кто… вы… Кэп… послал вас? „Som Rainbird,“ odvetil tlmene. — Рэйнберд, — угрожающе сказал он. „Áno. Poslal ma kapitán.“ — Да. Кэп послал меня. Wanless v tme rozšíril oči. Vystrčil jazyk a oblizol si pery. Ako tam ležal zabalený do prikrývky, vyzeral ako prestarnuté bábätko. В темноте глаза Уэнлесса казались громадными. Он облизал губы. Лежа в постели со сбитыми вокруг костлявых коленей простынями, он выглядел самым старым ребенком в мире. „Mám peniaze,“ šepkal zreteľne. — У меня есть деньги, — быстро зашептал он. „Konto vo švajčiarskej banke. Množstvo peňazí. Všetky sú vaše. Už nikdy ani neotvorím ústa. Prisahám pred bohom.“ — Счет в швейцарском банке. Куча денег. Все ваши. Рта не раскрою. Клянусь богом. „Nechcem vaše peniaze, doktor Wanless,“ začal Rainbird. — Не нужны ваши деньги, доктор Уэнлесс, — сказал Рэйнберд. Wanless sa naňho zahľadel, ľavý kútik úst sa mu uškŕňal, ľavé oko slzilo a viečko sa chvelo. Уэнлесс уставился на него, левый угол рта опустился в чудовищной ухмылке, левое веко закрыло глаз и дрожало. „Ak chcete byť medzi živými, keď vyjde slnko,“ pokračoval Rainbird, „porozprávajte sa so mnou. Urobte mi prednášku. Seminár, na ktorom budem jediným účastníkom. Budem pozorný, dobrý žiak. A ja vám za to darujem život, ktorý budete žiť ďaleko, mimo dosahu kapitána a Firmy. Rozumiete mi?“ — Если хотите остаться живым после восхода солнца, — сказал Рэйнберд, — побеседуйте со мной, доктор Уэнлесс. Прочитайте мне лекцию. Семинар для одного. Я буду внимательным, хорошим слушателем. И награжу вас жизнью, которую вы проведете вдали от глаз Кэпа и Конторы. Понимаете? „Áno,“ odpovedal chrapľavo Wanless. — Да, — хрипло отозвался Уэнлесс. „Súhlasíte?“ — Согласны? „Áno… ale čo…“ — Да… но что?.. Rainbird mu položil na pery dva prsty a doktor Wanless okamžite stíchol. Jeho chudá hruď sa rýchlo nadvihovala a klesala. Рэйнберд положил два пальца на губы доктора Уэнлесса, и тот мигом умолк. Его костлявая грудь быстро поднималась и опускалась. „Teraz vám poviem jedno meno,“ oznámil Rainbird, „a potom začne vaša prednáška. Bude obsahovať všetko, čo viete, všetko, čo tušíte, všetko, čo predpokladáte. Ste pripravený na to meno, doktor Wanless?“ — Я произнесу два слова, — сказал Рэйнберд, — и вы начнете свою лекцию. Включите в нее все, что знаете, все, о чем подозреваете, все ваши теоретизирования. Вы готовы услышать эти два слова, доктор Уэнлесс? „Áno,“ prikývol doktor Wanless. — Да, — кивнул доктор Уэнлесс. „Charlene McGeeová,“ povedal Rainbird a doktor Wanless začal rozprávať. Spočiatku slová plynuli pomaly, potom začal zrýchľovať. Hovoril. Odprednášal Rainbirdovi celú históriu skúšok s preparátom L 6 a porozprával o pokuse, ktorým vyvrcholili. Veľa z toho, čo povedal, už Rainbird vedel, no Wanless vyplnil aj množstvo bielych miest. Doktor podal kompletný výklad teórie, ktorý už v ten deň dopoludnia predniesol kapitánovi, no teraz sa nestretol s hluchotou. Rainbird počúval pozorne, občas sa zamračil, občas jemne zatlieskal, zasmial sa tichým smiechom na Wanlessovom prirovnaní s odúčaním od plienok. To Wanlessa povzbudilo, aby rozprával rýchlejšie, a keď sa začal opakovať, ako sa to starým ľuďom stáva, Rainbird vystrel ruky, stlačil Wanlessov nos a druhou opäť prikryl ústa. — Чарлина Макги, — сказал Рэйнберд, и доктор Уэнлесс заговорил. Сначала он медленно выдавливал слова, затем они полились быстрее. Он рассказал всю историю испытаний «лот шесть» и того, главного эксперимента. Многое из рассказанного Рэйберд знал, но Уэнлесс добавил кое что новое. Профессор повторил всю проповедь, прочитанную в то утро Кэпу. Рэйнберд внимательно слушал, иногда хмурясь, слегка похлопывая руками, хихикая над метафорой Уэнлесса относительно обучения туалету. Это поощрило Уэнлесса говорить быстрее; когда же он, как все старики, начал повторяться, Рэйнберд снова наклонился и снова одной рукой зажал ему нос, а другой закрыл рот. „Ľutujem,“ povedal Rainbird. — Извините, — сказал Рэйнберд. Wanless kládol odpor a metal sa pod Rainbirdovým tlakom. Rainbird pritlačil väčšmi, a keď Wanless začal ochabovať, náhle odtiahol ruku, ktorou mu stláčal nos. Zvuk doktorovho sipľavého dychu sa podobal zvuku vzduchu unikajúcemu z pneumatiky prebodnutej veľkým klincom. Oči sa mu v jamkách divo prevaľovali ako oči koňa vystrašeného až k šialenstvu, no ešte vždy sa ťažko dalo niečo vidieť. Уэнлесс извивался и бился, как рыба, под тяжестью Рэйнберда. Тот надавил сильнее. Когда Уэнлесс стал затихать, Рэйнберд быстро убрал руку, зажимающую нос. Настоящее дыхание доктора походило на шум воздуха, вырывающегося из шины, проколотой большим гвоздем. Глаза вращались в орбитах, как у перепуганной лошади… и все же в них трудно было что нибудь разглядеть. Rainbird chytil doktora Wanlessa za golier pyžamy a strhol ho na okraj postele, takže mu chladné biele svetlo z kúpeľne svietilo priamo do tváre. Рэйнберд схватил доктора Уэнлесса за воротник пижамы и сдвинул на край постели, чтобы свет из ванны светил ему прямо в лицо. Potom mu opäť stisol nos. И снова зажал доктору нос. Muž dokáže prežiť bez trvalého poškodenia mozgu ešte asi deväť minút po tom, ako sa mu zastaví prívod vzduchu do organizmu, ak je pri tom v úplnom pokoji. Žena, ktorá má trochu väčšiu kapacitu pľúc a trochu väčšiu schopnosť odstraňovať kysličník uhličitý, desať až dvanásť minút. Zápasenie a strach, samozrejme, tento čas prežitia značne skracujú. Мужчина, если перекрыть доступ воздуха в легкие и он лежит без движения, иногда может прожить до девяти минут без необратимых последствий для мозга; женщина, при несколько большем объеме легких и немного лучшей системе выделения углекислого газа, может протянуть десять или двенадцать минут. Конечно, борьба и страх значительно сокращают время выживания. Doktor Wanless energicky zápasil štyridsať sekúnd, a potom začalo jeho úsilie o záchranu vlastného života ochabovať. Rukami ešte zľahka udieral do hrboľatej žuly, ktorá bola Rainbirdovou tvárou. Päty mu zabubnovali na koberci tlmený signál na ústup. Pod Rainbirdovou mozoľnatou dlaňou mu začali tiecť sliny. Доктор Уэнлесс бился сорок секунд, затем его попытки спастись ослабели. Он сильно бил руками по гранитной маске, заменявшей Джону Рэйнберду лицо. Притуплено барабанил пятками по ковру на полу. Пустил слюну в мозолистую ладонь Рэйнберда. To bola tá chvíľa. И настал тот самый момент. Rainbird sa naklonil dopredu a detsky dychtivo študoval Wanlessove oči. Рэйнберд наклонился вперед, с детским нетерпением изучая глаза Уэнлесса. No bolo to len to isté, vždy to isté. Zdalo sa, že z očí sa vytratil strach a namiesto neho sa naplnili obrovskými rozpakmi. Nie údivom, nie náhlym porozumením či pochopením, nie bázňou, len rozpakmi. Na okamih sa tieto dve rozpačité oči upreli do jediného oka Johna Rainbirda a Rainbird vedel, že tie oči ho videli. Možno ho videli rozmazaného, možno im mizol z dohľadu vo chvíli, keď doktor odchádzal ďaleko, ďaleko, ale videli ho. A potom tu už nebolo nič, len sklený pohľad. Doktor Wanless už viac nebol v hoteli Mayflower. Rainbird sedel na jeho posteli vedľa panáka v životnej veľkosti. Но было все то же, всегда одно и то же. Из глаз, казалось, исчез страх, вместо него в них появилась озадаченность, не удивление, не понимание или благоговейный страх — просто озадаченность. На какое то мгновение два озадаченных глаза уставились на единственный Джона Рэйнберда, и Рэйнберд знал, что эти глаза видят его. Неясно, все более расплывчато, по мере того как доктор уходил все дальше и дальше, но его видели. Затем ничего не осталось, кроме остекленевшего взгляда. Доктор Джозеф Уэнлесс больше не находился в отеле «Мэйфлауэр». Рэйнберд сидел на кровати рядом с куклой человеческого роста. Ešte vždy sedel, jednu ruku mal na panákových ústach, druhou pevne stláčal jeho nosné dierky. Bolo lepšie mať istotu. Ostal tak ešte desať minút. Он был неподвижен, одна рука все еще закрывала рот куклы, другая крепко зажимала его ноздри. Полная уверенность не помешает — пусть пройдет еще минут десять. Myslel na to, čo mu Wanless povedal o Charlene McGeeovej. Bolo možné, aby malo dieťa takú moc? Asi áno. V Kalkate videl raz človeka, ktorý si pichal nože do tela – do nôh, do hrude, do krku – potom ich vytiahol, a nemal nijaké rany. Je to možné. A je to určite… zaujímavé. Он думал о том, что рассказал ему Уэнлесс о Чарлине Макти. Возможно ли, чтобы ребенок обладал такой силой? Он полагал, что это возможно. В Калькутте он видел, как человек прокалывал себя ножами — ноги, живот, грудь, шею, — затем вытаскивал ножи, не оставляя ран. Оказалось, что это возможно. И, конечно, интересно. Myslel na to, a vtom sa pristihol, že si predstavuje, aké by to bolo zabiť dieťa. Nikdy nič také vedome neurobil (aj keď raz umiestnil bombu do dopravného lietadla, a keď vybuchla, usmrtila všetkých šesťdesiatich siedmich cestujúcich a medzi nimi bolo jedno, možno aj viac detí, no to nebolo to isté, bolo to neosobné). Jeho práca si nevyžadovala zabíjanie detí. Neboli napokon nijakou teroristickou organizáciou, aj keď niektorí ľudia – napríklad niektorí sraľovia v Kongrese – si to myslia. Он думал обо всем этом, но поймал себя на мысли: что почувствуешь, убивая ребенка? Сознательно он никогда этого не делал (хотя однажды подложил бомбу в самолет, бомба взорвалась, убив шестьдесят семь человек на борту, и возможно, среди них были дети, но это не одной то же, то было безлично). Его профессия не часто требовала убийства детей. Контора, в конце концов, не террористическая организация, как бы ни хотелось некоторым, скажем, некоторым слюнтяям в конгрессе, считать так. Boli vedeckou ustanovizňou. Они, в конце концов, — научное учреждение. Možno by to bolo u dieťaťa iné. Mohlo mať v očiach pred svojím koncom iný výraz, viac než len rozpaky, ktoré mu pripadali také prázdne a také – áno, to je ono – také smutné. Может, с ребенком все будет по другому? В конце может появиться другое выражение в глазах, что то другое, а не озадаченность, опустошающая и — да, да — так печалящая его. Časť toho, čo potreboval vedieť, mohol objaviť v smrti nejakého dieťaťa. Возможно, в смерти ребенка он отчасти откроет для себя то, что ему так хочется знать. Dieťaťa ako táto Charlene McGeeová. Именно такого ребенка, как эта Чарлина Макги. „Môj život je ako rovné cesty v púšti,“ ticho povedal John Rainbird. Pohľadom sa hlboko pohrúžil do bezvýrazných modrých kúskov mramoru, ktoré bývali očami doktora Wanlessa. — Моя жизнь как прямая дорога в пустыне, — негромко сказал Джон Рэйнберд. Он внимательно посмотрел в мутные голубые кусочки мрамора, бывшие недавно глазами доктора Уэнлесса. „Ale tvoj život už nie je cesta, priateľ môj… môj dobrý priateľ.“ — Но твоя жизнь никуда больше не ведет, мой друг… мой добрый Друг. Pobozkal Wanlessa na jedno aj na druhé líce. Potom ho uložil späť do postele a prehodil naňho prikrývku. Rozprestrela sa mäkko ako padák a vykreslila obrys Wanlessovho nosa, ktorý sa už nechvel, len čnel dohora pod bielym batistom. Он поцеловал Уэнлесса сначала в одну щеку, потом в другую. Затем вытащил на кровать и набросил на него простыню. Она опустилась мягко, словно парашют, и облегла его торчащий, теперь уже неподвижный нос. Rainbird odišiel z izby. Рэйнберд вышел. Tej noci myslel na dievča, čo údajne vedelo zapaľovať oheň. Veľa naň myslel. Predstavoval si, kde je, nad čím rozmýšľa, o čom sníva. Cítil k nemu nehu a nutnosť chrániť ho. Ночью он думал о девочке, способной якобы возжигать пламя. Он много думал о ней. Ему хотелось знать, где она находится, что думает, какие видит сны. Он испытывал к ней подобие нежности, стремление защитить ее. Keď po šiestej ráno zaspával, bol si istý: dievča bude jeho. Минуло шесть часов утра — он засыпал, уверенный: девочка будет его. жүктеу/скачать 3.46 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|