Stephen king стивен Кинг podpaľAČKA
жүктеу/скачать 3.46 Mb.
|
10Neskôr popoludní v ten istý deň ju zaviedli do inej miestnosti. Keď sa prvýkrát vrátila do apartmánu, zaspala pri pozeraní televízie – jej telo bolo ešte vždy také mladé, že si vynútilo to, čo sa mu žiadalo, na vystrašenej zmätenej mysli – a tak spala skoro šesť hodín. Spánok, ako aj hamburger s hranolčekmi na obed, priniesli výsledok – cítila sa oveľa lepšie a vedela sa aj väčšmi ovládať. Вечером они привели ее в другую комнату. После несостоявшегося утреннего теста, едва вернувшись к себе, она уснула у экрана телевизора — молодой, растущий организм быстро взял свое, несмотря на протесты взбудораженной души, — и проспала почти шесть часов. Подкрепленная сном, а также рубленым бифштексом с жареным картофелем, она почувствовала себя гораздо лучше, уже могла держать себя в руках. Pozorne a dlho si prezerala miestnosť. Перед новым тестом она придирчиво осмотрела комнату. Stôl pod tácňou s drevenými hoblinami bol kovový. Steny zo sivých priemyselných plechov bez náteru. Поднос с деревянной стружкой стоял на железном столе. Голые стены, обшитые листовым железом, отливали синевой. Hockstetter jej oznámil: „Technik má oblečenú azbestovú uniformu a azbestové papuče.“ Pozeral sa pritom dolu na ňu a ešte vždy sa usmieval otcovským úsmevom. Mládenec pri EEG vyzeral, že mu je horúco a nepohodlne. Na ústach mal masku z látky, aby nevdychoval čiastočky azbestu. Hockstetter ukázal na dlhé obdĺžnikové zrkadlo na vzdialenejšej stene. Хокстеттер сказал:— Оператор, видишь, в асбестовом комбинезоне и асбестовых тапочках. — Он по прежнему говорил с ней, отечески улыбаясь. Оператору ЭЭГ было явно жарко и неуютно в своем комбинезоне. Он надел марлевую повязку, чтобы не дышать асбестовыми испарениями. Хокстеттер показал на прямоугольное с зеркальным стеклом окошечко в стене. „To je jednostranne priehľadné sklo. Kamera je za ním. A tu je vaňa.“ — В него можно смотреть только оттуда. Там, за окошечком, телекамера. А вот ванна. Charlie k nej podišla. Bola to starodávna vaňa na nožičkách v tvare zvieracích láb a v tomto prostredí vyzerala rozhodne nemiestne. Bola plná vody. Pomyslela si, že by to šlo. Чарли подошла поближе. Ванна была старого образца, на ножках, и казалось инородной среди этой стальной голизны. Воды в ней было до краев. Чарли осталась удовлетворенной. „V poriadku,“ povedala. — Все правильно, — сказала она. Hockstetterov úsmev sa rozšíril. Хокстеттер расплылся в улыбке. „Výborne.“ — Вот и отлично. „Ale aj vy choďte do vedľajšej miestnosti. Aby som sa na vás pri tom náhodou nepozrela.“ Charlie uprela na Hockstettera nevyspytateľný pohľad. „Mohlo by sa niečo stať.“ — А теперь уходите в ту комнату. Ничего вам здесь стоять, я буду это делать. — Чарли не мигая смотрела, на Хокстетгера. — Все может случиться. Hockstetterov otcovský úsmev trochu zneistel. Отеческая улыбка Хокстеттера несколько поблекла. 11„Mala pravdu, a vy to viete,“ začal Rainbird. — А ведь она права, — сказал Рэйнберд. „Keby ste ju boli počúvali, mohlo to ísť na prvýkrát.“ — Если бы вы к ней сразу прислушались, провели бы тест еще утром. Hockstetter naňho pozrel a zavrčal. Хокстеттер глянул на него и что то пробурчал. „Lenže vy tomu ešte vždy neveríte, však?“ — Хотя вы же все равно не верите. Hockstetter, Rainbird a kapitán stáli tesne pri sebe za jednostranne priehľadným sklom. Spoza nich mierila do testovacej miestnosti kamera a takmer nečujne šumelo video značky Sony. Sklo bolo mierne tónované, takže všetko v testovacej miestnosti hralo do modra ako krajina za oknom autobusu Greyhound. Technik napojil Charlie na EEG. Minitor v pozorovacej miestnosti prenášal záznam encefalografu. Хокстеттер, Рейнберд и Кэп стояли перед окошечком. Вместе с ними в окошко смотрел объектив камеры. Почти беззвучно работал видеомагнитофон. Стекло было поляроидное, из за чего все предметы в испытательной комнате делались голубоватыми — вроде пейзажа «грейхаундл». Оператор подсоединил ЭЭГ к Чарли. Сейчас же монитор в соседней комнате воспроизвел энцефалограмму. „Pozrite na tieto vrcholy krivky alfa,“ zašomral jeden z technikov. „Naozaj je napätá.“ — Гляньте, какая альфа, — пробормотал кто то из лаборантов. — Здорово подзавелась. „Vystrašená,“ opravil ho Rainbird. „Je naozaj vystrašená.“ — Напугана, — поправил Рэйнберд. — Здорово напугана. „Veríte tomu, však?“ spýtal sa zrazu kapitán. „Najprv ste neverili, no teraz už veríte.“ — А вы, значит, верите? — неожиданно спросил его Кэп. — Сначала не верили, а сейчас верите? „Áno,“ odvetil Rainbird. „Verím.“ — Да, — ответил Рэйнберд. — Сейчас верю. V druhej miestnosti technik odstúpil od Charlie. Оператор ЭЭГ отошел от Чарли. „Sme pripravení.“ — Мы готовы. Hockstetter prehodil páčku spínača. Хоксесттср щелкнул переключателем. „Poďme na to, Charlie. Ak si pripravená.“ — Давай, Чарли. Если ты готова. Charlie prebehla pohľadom po jednostranne priehľadnom skle a na krátky, hrozný okamih sa zdalo, že sa zahľadela priamo do jediného Rainbirdovho oka. Чарли повернулась к окошечку с зеркальным стеклом, и, хотя это было невозможно, на мгновение Рэйнберду почудилось, что ее глаза встретились с его единственным глазом. Odvrátil sa so sotva postrehnuteľným úsmevom. Он смотрел на нее, и на его губах играла улыбка. 12Charlie McGeeová sa pozrela na jednostranne priehľadné sklo a nevidela nič okrem vlastného obrazu, ale pocit očí, čo ju pozorujú, bol veľmi mocný. Želala si, aby tu bol John. To by jej pomohlo uvoľniť sa. No nezdalo sa jej, že tu je. Чарли Макги посмотрела в зеркальное стекло прямоугольного окошка и не увидела ничего, кроме своего отражения… но ощущение устремленных на нее глаз было очень сильным. Ах, если бы там сейчас стоял Джон, ей было бы гораздо легче. Но откуда ему там взяться? Sústredila sa na tácňu s drevenými hoblinami. Она перевела взгляд на поднос с деревянной стружкой. Nebolo to pritlačenie, len silné sústredenie. Uvedomila si, že to robí, a opäť sa v nej zdvihol odpor a hrôza, lebo zistila, že po tom túži. Uvedomila si, že to robí tak ako rozhorúčený a hladný človek, ktorý si práve sadá k poháru s čokoládovou zmrzlinou a môže ju zhltnúť a vysŕkať. Je to ono, no predtým túžiš po chvíľočke, aby… aby si si to vychutnal. Это будет даже не посыл, а толчок. Одновременно с этой мыслью явилась другая, от которой она содрогнулась, пришла в ужас: ей хотелось испытать свою силу. Она думала о предстоящем так, как изголодавшийся человек, глядя на шоколадное мороженое, думает проглотить его одним махом. Но, прежде чем проглотить, он хотя бы миг будет… смаковать его. Táto túžba spôsobila, že sa zahanbila, no v tej istej chvíli takmer zlostne pokrútila hlavou. Prečo by som nemala po tom túžiť? Keď ľudia v niečom vynikajú, vždy to túžia robiť. Ako mamička so svojimi ručnými prácami a ujo Douray na konci ulice v Port City, čo stále piekol chlieb. Keď mal dosť pre seba, upiekol ďalší pre iných. Keď v niečom vynikáš, túžiš to robiť… За этот миг смакования ей стало вдруг стыдно; впрочем, она тут же сердито тряхнула головой. ПОЧЕМУ БЫ И НЕТ? ВСЕМ ЛЮДЯМ ХОЧЕТСЯ ДЕЛАТЬ ТО, ЧТО ОНИ ХОРОШО УМЕЮТ. МАМА ЛЮБИМ СОСТАВЛЯТЬ КРОССВОРДЫ, А МИСТЕР ДОУРИ ИЗ СОСЕДНЕГО ДОМА В ПОРТ СИТИ ЛЮБИЛ ПЕЧЬ ХЛЕБ. КОГДА ИМ САМИМ УЖЕ НЕ НУЖНО БЫЛО ХЛЕБА, ОН ВЫПЕКАЛ ДЛЯ ДРУГИХ. КАЖДОМУ ХОЧЕТСЯ ДЕЛАТЬ ТО, ЧТО ОН ХОРОШО УМЕЕТ… Drevené hobliny, pomyslela si trochu opovržlivo. Mali mi dať niečo poriadne. «Стружка, — презрительно подумала она. — Могли бы придумать что нибудь потруднее». 13Technik to pocítil prvý. Bolo mu horúco a nepohodlne, potil sa v azbestovom obleku a najprv si myslel, že to je už všetko. Potom zbadal, že vrcholy jej krivky alfa prechádzajú do rytmu, ktorý je charakteristický pre extrémnu koncentráciu, a zbadal aj znaky, že mozog pracuje s predstavami. Первым это почувствовал оператор ЭЭГ. Он давно испарился в своей защитной одежде и поэтому в первый момент решил, что все дело в этом проклятом комбинезоне. Но в следующую секунду он увидел на экране, что волны альфа излучения вдруг ощетинились, как пики, — свидетельство предельной концетрации воли, а также автограф мозга с разыгравшимся воображением. Pocit horúčavy vzrástol – a zrazu sa bál. Ощущение жара нарастало — и тут его охватил страх. 14„Niečo sa tam robí,“ povedal v pozorovacej miestnosti jeden z technikov vysokým, rozčúleným hlasom. — Там что то происходит, — возбужденно сказал один из лаборантов. „Teplota už vyskočila o sedem stupňov. Doparoma, profil jej alfa rytmu vyzerá ako nejaké Andy…“ — Температура подскочила на десять градусов. Мать честная, это же Анды, а не альфа излучение… „Ide to!“ vykríkol kapitán. „Ide to!“ — Вот оно! — воскликнул Кэп. — Вот оно! — V hlase mal neskrývaný triumf človeka čakajúceho dlhé roky na tento jediný okamih, ktorý má teraz na dosah. В его голосе звучала пронзительно победная нота — так кричит человек, годами ждавший своего звездного часа. 15Tak mocne, ako len vedela sa sústredila na tácňu s drevenými hoblinami. Nezačali horieť až tak, aby explodovali. Ale tácňa sa v tej chvíli dvakrát prudko obrátila, kúsky horiaceho dreva sa z nej rozprášili, a ona vletela so zarinčaním do oceľovej steny tak prudko, že v nej zanechala priehlbinu. Она толкнула взглядом горку стружки — нерастраченная сила сама рвалась наружу. Горка взорвалась раньше, чем успела вспыхнуть. Поднос дважды перевернулся в воздухе, разбросав горящие щепочки, и срикошетировал от стены, оставив вмятину на стальной обшивке. Technik, ktorý sledoval EEG, v hrôze vykríkol a náhle sa zúfalý vrhol ku dverám. Zvuk jeho výkriku Charlie zrazu posunul v čase do minulosti, na albánske letisko. Bol to výkrik Eddieho Delgrada bežiaceho do dámskej umyvárne s erárnymi armádnymi topánkami v plameňoch. Оператор ЭЭГ издал вопль ужаса и пулей вылетел из комнаты. Этот вопль мгновенно перенес Чарли в Олбани. Так вопил тот человек, в аэропорту, когда несся в женский туалет в пылающих армейских ботинках. Zrazu si pomyslela s hrôzou a pocitom falošnej eufórie: Ach, bože, bolo to silnejšie, ako treba! Со смешанным чувством страха и торжества она подумала: Я стала еще сильнее! Oceľová stena sa začala zvláštne zvrašťovať. Celá miestnosť bola taká rozhorúčená, že mohla každú chvíľu vybuchnúť. Digitálny teplomer vedľa v susednej miestnosti, ktorý vystúpil z dvadsať stupňov na dvadsaťsedem a potom sa zastavil, teraz rýchlo prekonal tridsaťdva a vystúpil na tridsaťpäť, prv než spomalil. Стальная обшивка стен пошла радужными разводами. Это было пекло. В соседней комнате ртуть термометра, остановившаяся было на отметке восемьдесят, после того как уже поднялась на десять градусов, вдруг рванулась вверх, миновала отметку девяносто, добралась до девяноста четырех и только тогда успокоилась. Charlie vypustila oheň do vane. Takmer prepadla panike. Чарли, уже готовая удариться в панику, направила испепеляющий луч в ванну. Voda zavírila, potom sa v besnom bublaní začala vylievať von. Вода забурлила, отчаянно пузырясь. V priebehu piatich sekúnd sa zmenil celý obsah vane zo studeného na vriaci. В пять секунд она была доведена до кипения. Technik vybehol a v svojej neopatrnosti nechal dvere testovacej miestnosti otvorené. V pozorovacej miestnosti nastal zrazu zmätený ruch. Hockstetter reval. Kapitán stál s otvorenými ústami pri okne a sledoval vaňu s vriacou vodou. Stúpali z nej oblaky pary a jednostranne priehľadné sklo sa zarosilo. Iba Rainbird ostal pokojný, mierne sa usmieval, ruky mal založené za chrbtom. Vyzeral ako učiteľ, ktorého najlepší žiak práve použil komplikované postuláty, a tak vyriešil mimoriadne zložitý problém После бегства оператора дверь осталась распахнутой настежь. Но никому до этого не было дела — на командном посту в соседней комнате царил переполох. Хокстеттер кричал в голос. Кэп с отвислой челюстью приник к окошку, заворожено глядя на бурлящую поверхность. От воды клубами подымался пар — обзорное стекло запотевало. Один Рэйнберд сохранял невозмутимость; он стоял, руки за спину, и улыбался. Он походил на учителя, чей лучший ученик только что решил особо трудную задачу. (stiahni sa!) (остановись!) Výkrik v jej mysli. Ее внутренний голос. (stiahni sa! stiahni sa! STIAHNI SA!) (ОСТАНОВИСЬ! ОСТАНОВИСЬ! ОСТАНОВИСЬ!) A vtom to bolo preč. Niečo sa uvoľnilo, mäkko sa zvinulo – trvalo to len sekundu či dve – a jednoducho to ustalo. Jej sústredenosť sa rozptýlila a oheň mohol odísť. Opäť vnímala izbu a cítila horúčavu, ktorú spôsobila, pričom jej na kožu vystúpil pot. Teplomer v pozorovacej miestnosti dosiahol vrcholných tridsaťšesť a potom o stupeň klesol. Z bublajúceho kotla prestávala stúpať para – no najmenej polovica obsahu ešte vrela. Napriek otvoreným dverám bolo v malej miestnosti tak horúco a vlhko ako v parnom kúpeli. И вдруг это ушло. Что то отделилось, секунду другую еще напоминая о себе, а потом и вовсе замерло. Стоило ей рассредоточиться, как луч погас. Она увидела окружающие предметы, почувствовала, что ей жарко, что она вся взмокла. Пузыри в бурлящем котле пошли на убыль — к этому моменту половина воды выкипела. Несмотря на открытую дверь, здесь было как в парной. В наблюдательной комнате столбик термометра остановился на отметке девяносто шесть, после чего упал на один градус. 16Hockstetter si ako v horúčke preveroval prístroje. Vlasy zvyčajne upravené a sčesané dozadu tak hladko, až to bilo do očí, mu trčali na všetky strany. Vyzeral trochu ako Alfalfa z Malých darebákov. Хокстеттер лихорадочно проверял, сработала ли техника. Его волосы, обычно зачесанные назад, прилизанные до неправдоподобия, растрепались и стояли сзади торчком. Хокстеттер чем то напоминал Альфальфу из «Маленьких негодников». „Máme to!“ fučal. „Máme, máme to všetko… je to na páske… ako len stúpala teplota! Videli ste tú vodu, keď zovrela? Ježišimária! Zachytili sme zvuk? Zachytili? Božemôj, videli ste, čo urobila?“ — Получили! — Он задыхался. — Все получили… вот… температурная кривая… видели, как закипела вода?.. с ума сойти!.. а звук записали?.. точно?.. нет, вы видели, что она творила?.. Фантастика! Prebehol okolo jedného z technikov, zvrtol sa k nemu a hrubo ho schmatol za predok plášťa. Он пробежал мимо одного из лаборантов, неожиданно развернулся и, схватив его за отвороты халаты, закричал: „Povedzte, je isté, že to všetko spôsobila ona?“ — Ну, кто скажет, что не она это сделала? Technik, rozrušený skoro takisto ako Hockstetter, pokrútil hlavou: Тот был потрясен, пожалуй, не меньше Хокстеттера. „Nijaké pochybnosti, šéf. Nijaké.“ — Никто, шеф, — замотал он головой. — Никто. „Božedobrý,“ šepkal Hockstetter, zvrtol sa na opätku, takmer bez seba. „Neveril by som… niečomu áno, niečomu … ale tá tácňa… ako letela…“ — Вот это да! — воскликнул Хокстеттер и снова закружил по комнате. — Я думал… ну да… может быть… но чтоб такое… как она поднос, а?! Do oka mu padol Rainbird, ktorý ešte vždy stál pri jednostranne priehradnom skle s rukami založenými za chrbtom a s miernym, pobaveným úsmevom na tvári. Hockstetter zabudol na všetky staré nepriateľstvá. Obehol veľkého Indiána, schmatol ho za ruku a potriasol ňou. В поле его зрения попал Рэйнберд, тот по прежнему стоял руки за спину, загадочно улыбаясь. Хокстеттер на радостях забыл о старых распрях. Он бросился к Рэйнберду и стал трясти его руку. „Máme to,“ oznamoval Rainbirdovi s divým zadosťučinením. — Получили! — объявил он с плотоядной ухмылкой. „Máme to všetko. Stačilo by to ako dôkaz pred súdom! Doboha, aj rovno pred Najvyšším súdom!“ — Все получили. Этого хватит, чтобы оставить с носом любой суд! Будь он хоть трижды Верховный! „Áno, máte,“ pritakal mierne Rainbird. — Хватит, — спокойно согласился Рэйнберд. „Teraz by ste urobili najlepšie, keby ste poslali niekoho von, aby ste mali aj ju.“ — А сейчас не худо бы послать за девочкой вдогонку, пока она не оставила кой кого с носом. „Čo?“ Hockstetter naňho hľadel nechápavo. — А? Что? — Хокстеттер хлопал глазами. „Tak veru,“ pokračoval Rainbird ešte vždy miernym tónom, „chlapík, čo bol vnútri, mal asi rande, na ktoré zabudol, lebo odtiaľ vystrelil ako poondený. Dvere nechal otvorené a vaša podpaľačka práve odišla.“ — Видите ли, — продолжал Рэйнберд подчеркнуто спокойно, — парнишка, сидевший с ней рядом, видимо, вспомнил, что у него срочное свидание, во всяком случае, он вылетел так, словно получил хороший пинок под зад. А следом за ним вышла ваша поджигательница. Hockstetter pozrel užasnutý na sklo. Množstvo pary sa zväčšilo, no nebolo pochybností, že miestnosť je prázdna až na vaňu, na EEG, na zhodenú tácňu a roztrúsené drevené hobliny. Хокстеттер воззрился в смотровое окошко. Стекло еще больше запотело, но все же было видно: вот ванна, ЭЭГ, перевернутый металлический поднос, дотлевающие стружки… и — никого. „Priveďte ju niekto!“ zakričal Hockstetter a obzeral sa dookola. Piati či šiesti chlapi stáli pri svojich prístrojoch, no nik sa nepohol. Okrem Rainbirda si očividne nik nevšimol, že vo chvíli, keď vyšlo dievča, vyšiel aj kapitán. — Ну ка, кто нибудь, догоните ее! — приказал Хокстеттер, поворачиваясь к техническому персоналу. Пять или шесть человек стояли не шелохнувшись. А что же Кэп? Он исчез в тот самый миг, когда испытательную комнату покинула Чарли, но никто, кроме Рэйнберда, похоже, этого не заметил. Rainbird sa uškrnul na Hockstettera, a potom prešiel pohľadom jediného oka po mužoch, ktorých tváre zrazu nadobudli takmer farbu bielych plášťov. Индеец насмешливо смотрел на Хокстеттера, потом его единственный глаз скользнул по остальным лицам, побелевшим до цвета лабораторных халатов. „Iste,“ zdôraznil ticho. — Как же, — тихо сказал он. „Ktorý z vás chce doviesť to dievčatko?“ — Или все таки есть желающие? Nik sa nepohol. Bolo to zábavné. Naozaj. Rainbirdovi zišlo na um, že práve takto sa budú pozerať politici, keď prídu na to, že sa to nakoniec predsa len stalo, že rakety sú vo vzduchu, že bomby padajú na horiace lesy a mestá. Bolo to také zábavné, až sa rozosmial, a smial sa a smial. Ни один не пошевелился. Умора да и только. «Вот так, — подумал Рэйнберд, — будет и с политиками, когда до них вдруг дойдет, что кнопка нажата, и ракеты уже в воздухе, и бомбы сыплются градом, и уже горят города и леса». Это была такая умора — хоть смейся… и смейся… и смейся. 17„Sú také krásne,“ povedala Charlie nežne. — Красиво как, — пролепетала Чарли. „Všetko je také krásne.“ — Как красиво… Stáli pri rybníku s kačicami, neďaleko od miesta, kde iba pred pár dňami stál jej otec s Pynchotom. Dnes bolo oveľa chladnejšie než vtedy a zopár listov už predvádzalo svoje nové farby. Ľahký vetrík čeril hladinu rybníka. Они стояли на берегу пруда, недалеко от того места, где всего несколькими днями раньше стоял ее отец вместе с Пиншо. Сегодня было куда прохладнее; в зеленых кронах наметилась желтизна. И уже не ветерок, но ветер пускал рябь по воде. Charlie obrátila tvár k slnku a s úsmevom zatvorila oči. Voľakedy, prv než odišiel za more, strávil John Rainbird, stojaci vedľa nej, šesť mesiacov vojenskej služby v trestnom tábore Camp Stewart v Arizone a vídal ten istý výraz na tvárach mužov, ktorí odtiaľ po dlhom a surovom zaobchádzaní vychádzali von. Чарли подставила лицо солнцу и закрыла глаза; она улыбалась. Стоявшему рядом Джону Рэйнберду, пробывшему шесть месяцев охранником в тюрьме «Кэмп Стюарт» в Аризоне, прежде чем отправиться за океан, доводилось видеть подобное выражение лица у людей, отмотавших приличные сроки. „Chceš sa prejsť k stajni a pozrieť sa na kone?“ — Хочешь пойти посмотреть на лошадей? „Ach, áno, samozrejme,“ vyletelo z nej okamžite, až potom pozrela naňho placho: „Teda, ak nemáš nič proti tomu.“ — Пошли! — немедленно откликнулась она и, спохватившись, робко посмотрела на него. — Если ты не против. „Prečo by som mal? Aj ja som rád vonku. Je to pre mňa príjemná prestávka.“ — Не против? Да ты знаешь, как я рад, что выбрался. Когда еще подвернется такая передышка! „Dali ti to za úlohu?“ — Они тебе приказали? „Ale ba,“ odvetil. Vydali sa po brehu rybníka k stajni na druhej strane. — Нет, — ответил он. Они шли берегом; чтобы выйти к конюшням, надо было обогнуть пруд. „Povedali, nech sa niekto prihlási dobrovoľne. Nezdalo sa mi, že po včerajšku ich bude veľa.“ — Спросили, есть ли добровольцы. Что то я не заметил ни у кого особого рвения после вчерашнего. „Vystrašilo ich to?“ spýtala sa Charlie prehnane milo. — Испугались? — спросила Чарли, пожалуй, чуть кокетливо. „Myslím, že áno,“ odpovedal Rainbird a bola to čistá pravda. Kapitán dostihol Charlie, keď vchádzala do haly, a odprevadil ju nazad do jej apartmánu. Mladý muž, ktorý opustil svoje stanovište pri EEG, bol prevelený do služby v Paname. Bezprostredne po teste sa konala schôdza štábu, a na nej sa ukázalo, čo je vo vedcoch najlepšie aj najhoršie: stovky fantastických nápadov a znepokojujúcich obáv – najmä po tom, čo sa práve odohralo – či možno Charlie zvládnuť. — Испугались, — сказал Рэйнберд, и это была чистая правда. Кэпу, нагнавшему Чарли в холле, пришлось самолично отвести ее «домой». Молодого человека, оставившего свой пост возле ЭЭГ, отдали под трибунал в Панама сити, Флорида. Ведущие специалисты, собранные на экстренное совещание сразу после теста, превратили обсуждение в сумасшедший дом, воспаряя до небес с самыми невероятными прожектами и тут же хватаясь за голову в поисках способов контроля. Navrhovalo sa, aby sa jej obytné priestory zabezpečili proti ohňu, aby sa prijal strážca na plný úväzok, aby sa jej opäť začali dávať drogy. Rainbird to počúval, kým vládal, potom zaklopal hladkým prsteňom z tyrkysu, ktorý nosil, o okraj stola. Klopal tak dlho, až sa pozornosť sústredila naňho. Pretože Hockstetter ho nemal rád (možno, že slovo nenávidel by v tomto prípade ani nebolo prisilné), takisto ho nemal rád ani tím jeho vedcov, no Rainbirdova hviezda sa napriek tomu rozžiarila naplno. Trávil nakoniec značnú časť každého dňa s tou zápalnou zmesou v ľudskej koži. Предлагали сделать огнеупорным ее жилище, и приставить к ней круглосуточную охрану, и одурманивать ее наркотиками. Рэйнберд долго это слушал, наконец не выдержал и застучал по столу тяжелым перстнем с бирюзой. Он стучал до тех пор, пока не дождался полной тишины. С Рэйнбердом, чья звезда так круто взошла, волей неволей приходилось считаться при всей нелюбви к нему Хокстеттера (пожалуй, не было бы преувеличением сказать — ненависти) и, соответственно, его сотрудников. Как никак именно он в основном имел дело с этим живым факелом. „Ja navrhujem,“ začal, postavil sa a uprene sa zahľadel na všetkých okolo oslabeným pohľadom narušenej šošovky, „aby sme pokračovali presne v tom, čo sme robili doteraz. Až dodnes ste konali na základe predpokladu, že dievča možno nemá schopnosť, o ktorej ste všetci vedeli, že bola zdokumentovaná najmenej dvadsaťkrát a že ak ju má, je to malá schopnosť, a ak to aj nie je malá schopnosť, dievča ju asi aj tak už nikdy nepoužije. Teraz viete čosi iné a chcete dievča zbytočne rozrušovať.“ Рэйнберд поднялся и милостиво дал им возможность полюбоваться своим изуродованным лицом. — Я предлагаю ничего не менять. До сегодняшнего дня вы исходили из того, что девочка, скорее всего, не обладает никаким даром, хотя два десятка документов свидетельствовали об обратном, а если и обладает, то весьма скромным, а если не таким уж скромным, то, скорее всего, она им не воспользуется. Теперь же, когда ситуация изменилась, вы снова хотите выбить девочку из колеи. „To nie je pravda,“ oponoval mu nazlostené Hockstetter. „To je iba…“ — Это не так, — поморщился Хокстеттер. — Опять вы… „Je to pravda!“ zahrmel naňho Rainbird a Hockstetter sa prikrčil na stoličke. Rainbird sa opäť usmial na tváre okolo seba. — Это так! — обрушился на Хокстеттера громовой голос, заставляя его вжаться в кресло. Рэйнберд ободряюще улыбнулся притихшей аудитории. „Dobre. Charlie McGeeová začala opäť jesť. Pribrala štyri kilá a už nie je tým úbohým tieňom, čo bola predtým. Číta si, rozpráva, vymaľováva si, požiadala o domček pre bábiky a jej priateľ – upratovač – sľúbil, že sa pokúsi, aby ho dostala. Skrátka, rozpoloženie jej mysle je lepšie než pred príchodom sem. Páni, nezačnime robiť koniny, keď je súčasný stav sľubný, dobre?“ — Короче. Девочка стала нормально есть. Она прибавила пять килограммов и перестала быть похожей на тень. Она читает, отвечает на вопросы, раскрашивает картинки. Она мечтает о кукольном домике, и добрый дядя уборщик пообещал достать его. И после этого, джентльмены, вам, что же, не терпится начать все сначала? С многообещающего нуля? Človek, ktorý predtým sledoval záznam na videozariadení, sa váhavo ozval: Техник, обслуживающий во время теста видеокассетную аппаратуру, позволил себе робко поинтересоваться: „Lenže, čo keď podpáli celú svoju malú suitu?“ — Ну, а если она подожжет свою квартирку? „Keby chcela,“ odpovedal mu pokojne Rainbird, „už by to bola spravila.“ K tomu nebolo čo dodať. — При желании она давно бы это сделала, — ответил Рэйнберд. Возразить тут было нечего. Дискуссия закончилась. Teraz, keď spolu s Charlie opustili breh rybníka a zamierili k tmavočervenej stajni s vybielenými škárami, Rainbird sa nahlas rozosmial. …Впереди виднелись конюшни — темно красные с белой отделкой. Рэйнберд громко рассмеялся. „Myslím, že ich to poriadne vystrašilo, Charlie.“ — Здорово ты их напугала, Чарли! „A ty nemáš strach?“ — А тебя? „Prečo by som mal mať?“ spýtal sa Rainbird a postrapatil ju. — А чего мне пугаться? — Рэйнберд потрепал ее по волосам. „Malé dieťa sa zo mňa stáva, len keď som v tme a nemôžem z nej von.“ — Это только когда в темноте запирают, я нюни распускаю. „Ach, John, za to sa predsa nemusíš hanbiť.“ — И ни капельки это не стыдно, Джон. „Keby si ma chcela spáliť,“ zopakoval svoju poznámku zo včera, „myslím, že by si to teraz mohla spraviť.“ — При желании, — тут он слегка перефразировал то, что сказал вчера на совещании, — при желании ты давно могла бы меня поджечь. Okamžite zmeravela. Она мгновенно подобралась. „Nechcem, aby… Už nikdy viac nepovedz nič také!“ — Как ты… как ты можешь! „Charlie, prepáč. Niekedy poviem dačo nedomyslené.“ — Прости, Чарли. Язык мой — враг мой. Они вошли в полумрак конюшен, и в нос сразу ударили запахи. Vošli do stajne, do prítmia a vône. Šero presekávali šikmé slnečné lúče a vytvárali jemné fľaky a pásy, v ktorých ospalo tancovali zrnká prachu zo sennej sečky. Лучи закатного солнца косо пробивались между балок, и в этих неярких полосах света полусонно кружилась мякинная пыль. Koniar prečesával hrivu čiernemu valachovi s bielou lyskou na čele. Charlie zastala a pozerala na koňa v radostnom vytržení. Koniar sa obzrel a usmial sa na ňu. Грум расчесывал гриву вороному с белой звездой во лбу. Чарли остановилась как вкопанная, не в силах отвести глаз. Грум поворотился к ней и сказал с улыбкой: „Ty si asi tá malá slečna. Povedali mi, aby som na teba počkal.“ — Это, значит, вы и есть юная мисс. Мне сказали, что вы должны прийти. „Tá je ale nádherná!“ zašepkala Charlie. Roztrasenými rukami sa dotkla hodvábnej srsti. Jediný pohľad do temných, hlbokých, nežných konských očí stačil, aby sa zaľúbila. — Какая она красивая, — прошептала Чарли. У нее задрожали руки, так ей хотелось коснуться этой шелковистой кожи. Ока увидела темный, спокойный, чуть увлажненный конский зрачок… и влюбилась с первого взгляда. „To je vlastne on,“ vysvetľoval koniar a žmurkol na Rainbirda, ktorého nikdy predtým nevidel a nemal ani potuchy, kto to je. „To jest svojím spôsobom.“ — Вообще то это мальчик, — сказал грум и украдкой подмигнул Рэйнберду, не подозревая, что он за птица, поскольку видел его впервые. — В некотором смысле. „Ako sa volá?“ — А как его зовут? „Necromancer,“ odvetil koniar. — Некромансер, — сказал грум. „Chceš sa s ním pohrať?“ — Хочешь погладить? Charlie sa váhavo priblížila. Kôň sklonil hlavu a ona ho pohladkala a prihovorila sa mu. Ani jej na um nezišlo, že zapáli ďalší poltucet ohňov, len aby si na ňom spolu s Johnom zajazdila… no Rainbird jej to videl na očiach a usmial sa. Чарли неуверенно приблизилась. Лошадь опустила морду, и девочка ее погладила. Знала бы Чарли, что она зажжет полдюжины костров, только бы прокатиться верхом — при условии, что Джон будет рядом… но Рэйнберд сразу понял это по ее глазам и невольно улыбнулся. Náhle sa obzrela, zbadala ten úsmev a ruka, ktorou hladkala konské nozdry, zastala na polceste. V tom úsmeve bolo čosi, čo sa jej nepáčilo, a pritom si vždy myslela, že sa jej páči všetko, čo sa týka Johna. Pri väčšine ľudí všeličo cítila, ale nevenovala tomu veľkú pozornosť. Patrilo to k nej tak samozrejme ako modré oči alebo päť prstov na každej ruke. Zvyčajne sa k ľuďom správala na základe týchto pocitov. Nepáčil sa jej Hockstetter, lebo cítila, že ho nezaujíma väčšmi než skúmavka na testovanie. Bola preňho len objekt. Она случайно обернулась и поймала его улыбку; на мгновение ее рука, гладившая лошадиную морду, повисла в воздухе. Что то ей не понравилось в этой улыбке, а уж, кажется, в Джоне ей нравилось решительно все. Она воспринимала людей интуитивно, не задумываясь: для нее это свойство было столь же неотъемлемым, как голубые глаза и пять пальцев на руке. И отношения у нее складывались на основе первоначального ощущения. Хокстеттер ей не нравился — она тотчас почувствовала, что он смотрит на нее как на лабораторную пробирку. Как на объект исследования. No pokiaľ šlo o Johna, jej náklonnosť k nemu sa zrodila z toho, čo robil, z jeho láskavosti k nej a možno čiastočne aj z toho, že mal znetvorenú tvár. V tom sa s ním mohla stotožniť a súcitiť s ním. Koniec koncov bola by tu, keby nebola takisto poznačená? Napokon jedného takého vzácneho človeka už raz stretla — bol to istý pán Raucher, ktorý mal v New Yorku predajňu lahôdok a občas hrával s jej ockom šach – ten jej bol takisto z akejsi príčiny veľmi blízky. Pán Raucher bol starý, nosil načúvací strojček a na predlaktí mal vytetované vyblednuté modré číslo. Raz sa Charlie spýtala otca, či to modré číslo niečo znamená, a ocko jej povedal – najprv ju vystríhal, aby to nikdy nespomenula pred pánom Raucherom – že jej to vysvetlí neskôr. Ale nikdy to neurobil. Niekedy jej pán Raucher priniesol jemne nakrájanú kielbasu, ktorú jedla, kým pozerala televíziu. Но к Джону она привязалась сознательно — он столько для нее сделал, он такой добрый, к тому же он натерпелся из за своего уродства… одного этого было достаточно, чтобы почувствовать в нем родственную душу и пожалеть. Разве она сама оказалась здесь не потому, что природа создала ее уродцем? И при всем при том Джон был из тех людей — вроде мистера Рочера, владельца закусочной в Нью Йорке, который частенько играл в шахматы с ее отцом, — чья душа потемки. Старый Рочер всегда ходил со слуховым аппаратом, на руке у него была татуировка — голубоватый нечеткий номер. Однажды Чарли спросила отца, что это значит, и папа, взяв с нее слово, что она никогда не спросит об этом мистера Рочера, пообещал как нибудь все объяснить. Но так и не объяснил. Пока они играли в шахматы, Чарли смотрела телевизор и жевала ломтики колбасы, которые приносил ей Мистер Рочер. No podobné malicherné myšlienky prekryla zázračná blízkosť koňa. Случайно подсмотренная улыбка Джона озадачила, даже обеспокоила ее, и впервые она задала себе вопрос: о чем он думает? И тут же все вновь заслонило изумление перед этим четвероногим чудом. „John,“ spýtala sa, „čo znamená Neckromancer?“ — Джон, — спросила она, — что такое «Некромансер»? „Pokiaľ viem,“ odpovedal, „znamená to niečo ako strigôň alebo čarodejník.“ — Ну, это что то вроде волшебника, чародея. „Strigôň. Čarodejník.“ Vyslovovala tie slová nežne, vychutnávala ich a hladkala pritom čierny hodváb Necromancerových nozdier. — Волшебник… чародей… — повторила она с нежностью, словно пробуя слова на вкус. Ее рука гладила черную шелковистую морду Некромансера. 21Prišli poňho dvaja chlapi. Jedného poznal ešte z Mandersovej farmy. За ним пришли двое. Одного он видел на ферме Мэндерсов. „Pôjdeme, kamoš,“ povedal práve ten. „Na prechádzku.“ — Вставай, дружище, — сказал тот, чье лицо было ему знакомо. — Прогуляемся. Andy sa prihlúplo usmial, no vnútri ho ovládla hrôza. Niečo sa stalo. Niečo zlé, lebo keby sa stalo niečo dobré, neposlali by týchto tu. Možno ho odhalili. To bolo najpravdepodobnejšie. Энди глуповато улыбнулся, но внутри у него все оборвалось. Не к добру это. Что то случилось. Иначе бы не прислали этих молодцов. Разоблачен? Скорее всего. „Kam ideme?“ — А куда? „Len poďme.“ — Разберемся. Odviedli ho k výťahu, ale keď vystúpili v tanečnej sále, zamierili hlbšie do domu, nie von. Prešli cez kancelárie sekretariátu, vošli do malej miestnosti, kde sekretárka chrlila z písacieho stroja dennú dávku korešpondencie. Его отконвоировали к лифту, но, поднявшись в бальный зал, повели не к ВЫХОДУ в сад, а в глубь особняка. Они миновали машбюро и вошли в небольшую приемную, где секретарша печатала на ИБМ какие то бумаги. „Môžete vojsť,“ povedala im. — Вас ждут, — сказала она. Prešli okolo nej doprava, vošli do malej pracovne s oknom vo výklenku, cez ktoré bol výhľad na rybník s kačicami a na nízke jelše. Za staromódnym písacím stolom so sťahovacou roletou sedel starší muž s ostro rezanou inteligentnou tvárou. Líca mal červené, no skôr od vetra a slnka než od alkoholu, pomyslel si Andy. Они обогнули справа ее стол и, открыв дверь, очутились в скромном кабинете с эркером, из которого открывался вид на пруд сквозь ажурную крону ольхи. За старомодным бюро с откинутой крышкой сидел пожилой мужчина с выразительным умным лицом; щеки у него были кирпичного цвета, но скорее от солнца и ветра, подумал Энди, нежели от злоупотребления спиртным. Pozrel na Andyho, potom kývol tým dvom, ktorí ho priviedli. Он взглянул на Энди, потом кивнул двум сопровождающим. „Ďakujem. Môžete počkať vonku.“ — Благодарю вас. Вы можете подождать в приемной. Odišli. Те вышли. Muž za písacím stolom pozrel prenikavo na Andyho, ktorý hľadel neurčito a ešte vždy sa trochu usmieval. Dúfal, že to nepreháňa. Мужчина за столом пристально изучал Энди: ответом ему была глуповатая улыбка. Энди богу молился, только бы не перепутать. „Zdravím vás, kto ste?“ spýtal sa. — Здравствуйте, — сказал он. — Кто вы? „Volám sa kapitán Hollister, Andy. Môžete ma volať kapitán. Mám na starosti celé toto rodeo.“ — Меня зовут капитан Холлистер, Энди. Можете звать меня Кэп. Говорят, я заведую этой лавочкой. „Teší ma, že vás poznávam,“ dodal Andy. Usmial sa výraznejšie. Jeho vnútorné napätie vzrástlo o ďalší stupeň. — Рад познакомиться. — Энди постарался улыбнуться пошире. Одновременно возросло внутреннее напряжение. „Mám pre vás smutnú správu, Andy.“ — У меня для вас, Энди, печальная новость. (ach, bože, Charlie, niečo sa stalo Charlie) (господи, неужели Чарли, что то случилось с Чарли) Kapitán naňho pozorne hľadel malými, bystrými očami zasadenými hlboko do veselej siete drobných vrások, takže si temer nepostrehol, aké sú chladné a cieľavedomé. Умные глаза Кэпа следили за его мимикой, они были так хорошо замаскированы сетью симпатичных морщинок, что не сразу можно было распознать холодный и пытливый взгляд. „Áno?“ — Печальная? „Tak veru,“ kapitán na chvíľu stíchol. A ticho pôsobilo mučivo. — Да, — сказал Кэп и замолчал. Повисла невыносимая пауза. Kapitán sústredene študoval vlastné ruky zložené pokojne na knihe záznamov pred sebou. Jediné, čo mohol Andy urobiť, bolo ovládnuť sa, nepreskočiť stôl a neuškrtiť ho. Vtom kapitán zdvihol zrak. Кэп принялся разглядывать свои руки, аккуратно сложенные на пресс папье. Энди с трудом сдерживался, чтобы не вцепиться ему в глотку. Наконец Кэп поднял на него глаза. „Doktor Pynchot je mŕtvy. Dnes spáchal samovraždu.“ — Доктор Пиншо мертв, Энди. Он покончил с собой прошлой ночью. Andymu od úprimného prekvapenia klesla sánka. Prechádzali ním striedavé vlny úľavy a hrôzy. A nad nimi sa ako búrlivá obloha nad besniacim morom začala klenúť predstava, že týmto sa všetko mení… Ale ako? Ako? Энди не пришлось изображать изумление — у него отвисла челюсть. Сначала нахлынула волна облегчения, затем ужаса. И над всем этим, как вспышка молнии над взбаламученным морем, догадка — теперь все переменилось… но как? Как? Kapitán ho pozoroval. Má podozrenie. Má nejaké podozrenie. Ale je to podozrenie niečím podložené, alebo je to len súčasť jeho profesie? Кэп не сводил с него глаз. ОН ПОДОЗРЕВАЕТ. ЧТО ТО ПОДОЗРЕВАЕТ. НО ОСНОВАНЫ ЛИ НА ЧЕМ ТО ЕГО ПОДОЗРЕНИЯ ИЛИ ОН ПОДОЗРЕВАЕТ ПО ДОЛГУ СЛУЖБЫ? Tisíc otázok. Potreboval čas, aby mohol rozmýšľať, a nemal ho. Musí to premyslieť od základu. Сотни вопросов. Нужно время, чтобы их обдумать, а времени нет. Решать надо с ходу. „Prekvapuje vás to?“ spýtal sa kapitán. — Вы удивлены? — спросил Кэп. „Bol to môj priateľ,“ odvetil jednoducho Andy a musel stisnúť pery, aby nepovedal viac. — Он был моим другом, — сказал Энди просто и удержался, чтобы не сказать больше. Tento človek ho počúval pozorne, nechával po každej Andyho odpovedi dlhé prestávky (tak ako aj teraz), aby videl, či sa Andy nechá nachytať a neudrží jazyk za zubami. Štandardná technika výsluchu. No tieto lesy boli plné vražedných pascí, Andy to prenikavo cítil. Samozrejme, že to spôsobilo echo, ktoré sa zmenilo na odraz. Pritlačil Pynchota, a tým vyvolal odraz, ktorý toho človeka zničil. A Andy nevedel nájsť v srdci nijakú ľútosť. Cítil iba hrôzu… a vnútri v ňom bol ešte pračlovek, ktorý tam vyčíňal a radoval sa. У человека, сидящего напротив, завидная выдержка, он готов протянуть любую паузу (как, например, сейчас) в расчете на то, что за «а» у Энди последует «б», ибо язык нередко опережает мысль. Испытанный метод допроса. И наверняка, чувствовал Энди, в этом лесу не одна западня. Пиншо… Всему виной эхо, это ясно. Эхо, которое привело к рикошету. Он дал ему посыл и вызвал рикошет, и рикошет разорвал его на части. Все так, но раскаянья Энди не испытывал. Только ужас… и еще радость пещерного дикаря. „Ste si istý, že to bola… myslím, niekedy môže aj náhoda vyzerať ako…“ — Вы уверены, что это… я хочу сказать, иногда несчастный случай легко принять за… „Je mi ľúto, ale nebola to náhoda.“ — Увы, это не несчастный случай. „Nechal odkaz?“ — Он оставил записку? (menoval ma?) (и обвинил во всем меня?) „Obliekol sa do bielizne svojej manželky, vošiel do kuchyne, spustil drvič odpadkov a strčil doň ruku.“ — Он надел нижнее белье своей жены, включил на кухне мусоросборник и запустил в него руку. „Ach… dobrý… bože.“ Andy si sťažka sadol. Keby nebol stál pri stoličke, bol by si sadol na zem. Podlomili sa mu nohy. Pozrel na kapitána Hollistera s hrôzou vo vyvalených očiach. — Ка… какой ужас… — Энди так и сел. Не окажись за ним стул, он бы сел на пол. Ноги стали ватные. Он таращился на Кэпа Холлистера, борясь с подступающей тошнотой. „Nemali ste s tým nič spoločné, však nie, Andy?“ spýtal sa kapitán. „Náhodou ste ho do toho nevtlačili?“ — Вы случайно не имеете к этому отношения, Энди? — спросил Кэп. — Может быть, вы его подтолкнули? „Nie,“ odpovedal Andy. „Aj keby som to ešte vždy vedel, prečo by som čosi také robil?“ — Ну что вы, — отозвался Энди. — Даже если бы я мог… зачем? „Možno preto, že vás chcel poslať na Havajské ostrovy,“ nadhodil kapitán. „Možno ste nechceli odísť na Maui, keď vaša dcéra je tu. Možno ste nás všetkých vodili za nos, Andy.“ — Возможно, вы не хотели на Гавайи, — сказал Кэп. — Возможно, вы хотели остаться поближе к дочери. Возможно, все это время вы нас дурачили, Энди, а? Aj keď sa tomuto kapitánovi podarilo vyštverať sa až takmer na samý vrchol pravdy, Andy pocítil, ako mu tlak v hrudi povolil. Keby si kapitán naozaj myslel, že pritlačil Pynchota, aby spáchal samovraždu, tento rozhovor by sa nekonal. Nie, toto bola len bežná procedúra. Pravdepodobne mali všetko, čo potrebovali, aby mohli klasifikovať Pynchotov prípad ako samovraždu, a nebolo treba hľadať nijaké tajomné vražedné podnety. Či sa nehovorí, že spomedzi všetkých profesií práve psychiatri páchajú najviac samovrážd? Хотя Кэп Холлистер попал в яблочко, Энди немного отпустило. Если бы Кэп всерьез полагал, что Энди толкнул Пиншо на этот шаг, они бы сейчас не беседовали с глазу на глаз. Нет, это обычная процедура, не более того. У них, надо думать, достаточно фактов в досье Пиншо, чтобы не объяснять его самоубийство вмешательством сверхъестественных сил. Недаром же говорят, что среди всех профессий на первом месте по самоубийствам идут психиатры. „Nie, to vôbec nie je pravda,“ bránil sa Andy. Znelo to vyľakane, zmätene, akoby mu bolo do plaču. „Ja som chcel ísť na Havaj. Aj som mu to povedal. Myslím, že práve preto sa rozhodol pre ďalšie testy, lebo som chcel ísť. Myslím, že ma pre čosi mal rád. Ale naozaj nemám nič spoločné s tým… s tým, čo sa mu prihodilo.“ — Это неправда, — забормотал Энди. Он казался таким испуганным и растерянным. — Наоборот, я хотел на Гавайи. Я сразу ему сказал. А он взял и назначил новые тесты. А я хотел на Гавайи. Почему то он меня недолюбливал. Но я, правда, не имею никакого отношения к… к тому, что с ним случилось. Kapitán naňho zamyslene pozrel. Ich pohľady sa na chvíľu stretli, a vtedy Andy sklopil zrak. Кэп раздумывал. Энди выдержал его взгляд и только потом опустил глаза. „Dobre, verím vám, Andy,“ oznámil kapitán. „Herm Pynchot bol v poslednom čase pod veľkým tlakom. Je to súčasť života, aký tu žijeme, tak sa zdá. Bohužiaľ. A k tomu ešte ten utajovaný transvestizmus, ach, jeho žena to bude niesť ťažko. Veľmi ťažko. Ale starajme sa o svoje veci, Andy.“ Andy pocítil, ako ho oči toho človeka prebodávajú. „Áno, vždy sa starajme o svoje veci. To je najdôležitejšie.“ — Ну что же, Энди, я вам верю, — сказал Кэп. — Последнее время Герм Пиншо был на взводе. Жизнь наша такая, ничего не попишешь. Да еще этот тайный трансвестизм… В общем, жене его не позавидуешь. Да уж, не позавидуешь. Но при этом мы не забываем о себе, не так ли? — Его глаза буравили Энди насквозь. — В любых обстоятельствах мы не забываем о себе. Вот ведь какая штука. „Iste,“ prisvedčil Andy bez záujmu. — Точно, — подтвердил Энди бесцветным голосом. Rozhostilo sa ťaživé ticho. Po chvíľke Andy zdvihol zrak v očakávaní, že zbadá, ako ho kapitán pozoruje. No kapitán civel von na trávnik a na jelše a jeho tvár sa zdala sklesnutá, zmätená, stará, bola to tvár človeka, ktorý bol myšlienkami inde, možno v dákych šťastnejších časoch. Zbadal, že Andy sa naňho pozerá, a tvárou mu prebehla drobná vlna odporu. Potom sa to stratilo. V tej chvíli Andyho vnútro vzbĺklo trpkou nenávisťou. Prečo sa tento Hollister naňho pozerá s odporom? Vidí pred sebou sedieť tučného narkomana – alebo si to o ňom myslí. Lenže kto na to vydal príkazy? A čo robíš s mojou dcérou, ty starý netvor? Опять повисла пауза. Когда Энди поднял глаза, он ожидал встретиться со взглядом Кэпа. Но нет, Кэп смотрел в окно на кроны деревьев и на далекую лужайку, при этом лицо его вдруг обмякло, стало каким то потерянным — лицо человека, вздыхающего по старым, наверное более счастливым временам. Кэп поймал на себе взгляд и брезгливо поморщился. Внезапно Энди ощутил приступ ненависти. Брезгует, ну еще бы! Кто перед ним — рыхлый, опустившийся наркоман… по виду, во всяком случае. Но не по твоему ли приказу меня до этого довели? И что ты там проделываешь с моей дочерью, старый вампир? „Tak,“ začal kapitán. „Som rád, že som vám mohol povedať, že pôjdete na Maui, Andy – každé zlo je na voľačo dobré, či tak akosi, však? Začal som už vybavovať papiere.“ — Так вот, — заговорил Кэп. — Я рад сообщить вам, Энди, что вы полетите на Мауи. Как говорится, не было бы счастья… так, что ли? Словом, я уже начал оформление. „Ale… počujte, naozaj si nemyslíte, že mám niečo s tým, čo sa stalo doktorovi Pynchotovi?“ — Но… скажите, вы ведь не думаете, что я имею отношение ко всему этому? „Nie, samozrejme, že nie.“ Opäť tá drobná, mimovoľná vlna odporu. V tej chvíli Andy pocítil chorobné zadosťučinenie, keď si predstavil, že takto sa asi cítil černoch verne slúžiaci nepríjemnému belochovi. No ponad to sa vkrádala alarmujúca veta Začal som už vybavovať papiere. — Ну, разумеется, нет. — Опять эта непроизвольная гримаса брезгливости. Тут Энди испытал тайное злорадство, какое, вероятно, испытывает негр, отдубасивший мерзавца белого. Но гораздо сильнее было в нем сейчас чувство тревоги, вызванное фразой: Я уже начал оформление. „Tak dobre. Chudák doktor Pynchot.“ Vyzeral deprimovaný vo chvíli, keď to spomenul, no nedočkavo dodal: „Kedy pôjdem?“ — Спасибо вам… Бедный доктор Пиншо. — Он на миг опустил глаза, но тут же оживился: — А скоро вы меня отправите? „Hneď, ako to bude možné. Najneskôr koncom budúceho týždňa.“ — Как можно скорее. Не позднее конца следующей недели. Deväť dní! Bolo to ako úder baranidlom na žalúdok. Девять дней от силы! Это было как удар в живот. „Tešilo ma, že sme sa porozprávali, Andy. Škoda, že sme sa stretli za takých smutných okolností.“ — Приятно было с вами поговорить, Энди. Жаль, что мы встретились при таких печальных обстоятельствах. Vystrel ruku, aby zapol intercom a Andy si zrazu uvedomil, že mu to nesmie dovoliť. V svojom apartmáne s kamerami a odpočúvacími zariadeniami nemohol robiť nič. No ak je tento človek naozaj tunajšie najväčšie zviera, jeho kancelária by mala byť nepriepustná: musí mať nejaký priestor, kde sú ploštice odstránené. Samozrejme, môže mať vlastné odpočúvacie zariadenie, ale… Он потянулся к селектору, и в ту же секунду Энди понял, что его надо остановить. В своих апартаментах, где все прослушивается и просматривается, Энди связан по рукам и ногам. Но если этот тип и вправду такая шишка, насчет его кабинета можно не волноваться — здесь наверняка проводится регулярная дезинсекция на предмет различных «жучков». У него, правда, может быть собственное прослушивающее устройство, но тут уж… „Dajte dolu tú ruku,“ povedal Andy a pritlačil. — Опустите руку, — сказал Энди и подтолкнул. Kapitán zaváhal. Stiahol ruku a položil ju vedľa druhej na knihu hlásení. Pozrel sa von na trávnik s výrazom letmej spomienky. Кэп помедлил. Затем рука пошла обратно и легла рядом с другой на пресс папье. Он уставился в окно на лужайку — его лицо снова стало рассеянно задумчивым. „Nahrávate si tu záznamy zo stretnutí?“ — Вы записываете разговоры в своем кабинете? „Nie,“ odvetil kapitán priamo. „Pôvodne som tu mal na hlas reagujúci, samozapínací Uher 5000 – ten istý, pre ktorý mal Nixon patálie – no pred štrnástimi týždňami som ho dal preč.“ — Нет. — Голос Кэпа звучал бесстрастно. — Одно время я пользовался скрытым микрофоном, который включается от звуков человеческого голоса… из за такого как раз погорел Никсон… но три месяца назад я велел его убрать. „Prečo?“ — Причина? „Lebo to vyzeralo, že prídem o miesto.“ — Мне казалось, я могу потерять работу. „Prečo ste mysleli, že prídete o miesto?“ — Почему вам так казалось? Veľmi rýchlo, ako pri litániách, kapitán zopakoval: „Nijaké výsledky. Nijaké výsledky. Nijaké výsledky. Finančné prostriedky musia prinášať ovocie. Treba vystriedať vedenie. Nijaké pásky. Nijaký škandál.“ Ответ Кэпа, быстрый, сумбурный, напоминал литанию: — Никакой отдачи. Никакой отдачи. Никакой отдачи. Все средства на ветер. Пора менять руководство. Не будет записей, не будет скандала. Andy sa o tom pokúsil rozmýšľať. Naznačuje mu to smer, ktorým by sa mohol dať? Nevedel to odhadnúť a času mal málo. Cítil sa ako najhlúpejšie a najpomalšie dieťa pri veľkonočnej súťaži, kto prenesie najďalej na lyžici vajíčko a nerozbije ho. Rozhodol sa pokračovať ešte kúsok týmto smerom. Энди пытался вникнуть. Верный ли он выбрал путь? Непонятно, а времени в обрез. Он чувствовал себя законченным тупицей — вроде самого недогадливого ребенка в разгар поисков пасхального яйца. Он решил сделать шаг в этом направлении. „Prečo ste nemali nijaké výsledky?“ — Почему не было отдачи? „McGeemu neostalo nič zo schopnosti mentálnej dominácie. Permanentne vybitý. Všetci sa na tom zhodli. Jeho dcéra nechcela podpaľovať. Povedala, že o to nemá záujem. Hovorilo sa, že som sa úpal na L 6. Dali mi poslednú šancu.“ Uškrnul sa. „Teraz je to dobré. Dokonca aj Rainbird to tvrdí.“ — Сила внушениия у Макги на нуле. Отработанный пар. Общее мнение. Девчонка не хотела поджигать. Сказала — не буду и все. Пошли разговоры — Кэп зациклился на «лот шесть». Из ума выжил. — Он ухмыльнулся. — Теперь порядок. Даже Рэйнберд так считает. Andy obnovil pritlačenie a pocítil v oblasti čela slabú pulzujúcu bolesť. На всякий случай Энди подтолкнул его еще раз, и сразу в голове запульсировала боль. „Prečo je to dobré?“ — Почему теперь порядок? „Zatiaľ súhlasila s tromi testami. Hockstetter je v extáze, včera zapálila kus oceľového plechu. Zaznamenaná teplota okolo jedenásťtisíc stupňov za štyri sekundy, hovoril Hockstetter.“ — Уже провели три теста. Хокстеттер на седьмом небе. Вчера она расплавила листовое железо. Четыре секунды держалось двадцать тысяч градусов. Šok mu zhoršil bolesť hlavy a spôsobil, že ťažšie nachádzal súvislosti medzi rozvírenými myšlienkami. Charlie podpaľovala? Čo jej za to dali? Prebohaživého, čo asi? Это был шок, от которого боль усилилась, мысли стали разбегаться. Чарли поджигает? Как они ее заставили? Как?! Otvoril ústa, aby sa na to spýtal, no intercom zabzučal, on sa strhol a pritlačil oveľa silnejšie, než mal. V tej chvíli vyplytval na kapitána takmer všetko, čo v ňom bolo. Kapitán sa celý roztriasol, akoby ho bol zasiahol prúd z pokazeného elektrického čajníka. Vydal hlboký hrdelný zvuk a z tváre mu zmizla skoro všetka farba. Andyho bolesť hlavy sa citeľným skokom zhoršila a on sám sa dosť zbytočne napomenul, aby sa upokojil. Ak by ho v kancelárii tohto človeka ranila mŕtvica, vôbec by tým nepomohol Charlie. Он уже собирался задать этот вопрос вслух, но тут загудел селектор, и Энди совершенно непроизвольно дал посыл ненужной силы. Чуть весь не выложился в одну секунду. Кэп содрогнулся, как будто его ткнули электрическим стрекалом. Из горла вырвался сдавленный звук, от красных щек отхлынула кровь. У Энди же чуть не лопнула голова. Полегче, уговаривал он себя, полегче — если тебя здесь хватит удар, ты уже ничем не поможешь Чарли. „Nerobte mi to,“ prosil kapitán. „Bolí…“ — Не надо так, — взвыл Кэп, — больно… „Povedzte im, nech vás desať minút nerušia,“ prikázal mu Andy. Niekde začal čierny kôň kopať do stajňových vrát, chcel von, chcel voľne bežať. Andy cítil, ako mu po tvári steká horúci pot. — Скажите: никаких звонков в ближайшие десять минут, — приказал Энди. Черепную коробку разносили удары — точно черная лошадь била копытами в дощатую дверь стойла, — так и рвалась наружу, на волю. По лицу тек липкий пот. Intercom opäť zabzučal. Kapitán sa naklonil dopredu a zapol ho. V tvári ostarel o pätnásť rokov. Вновь загудел селектор. Кэп подался вперед и перевел тумблер вниз. В считанные минуты он состарился лет на пятнадцать. „Kapitán, je tu poradca senátora Thompsona s číslami, ktoré ste si vyžiadali na projekt Skok.“ — Кэп, помощник сенатора Томпсона принес данные, которые вы запрашивали по Большому проекту. „Desať minút mi sem nikoho neprepínajte,“ prikázal kapitán a šťukol vypínačom. — Никаких звонков в ближайшие десять минут, — сказал Кэп и выключил тумблер. Andy sedel a pot sa z neho lial. Zadrží ich to? Alebo tušia podraz? Nezáležalo na tom. Tak ako kričal Willy Loman, lesy už horeli. Kristepane, prečo si spomenul na Willyho Lomana? Začína blaznieť. Čierny kôň sa čoskoro dostane von a docvála sem. Takmer ho to rozosmialo. Энди взмок. Остановит ли их это распоряжение? Или учуят неладное? Все равно ничего не поправишь. Вот такая же безнадега была у Вилли Ломена, земля горела под ногами. Господи, при чем тут Вилли Ломен? Бред какой то. Черная лошадь вот вот вырвется на волю… такая куда хочешь вынесет. Он представил себе, как оставит их с носом, и чуть не улыбнулся. „Charlie zapaľovala?“ — Чарли поджигает? „Áno.“ — Да. „Ako sa vám podarilo prehovoriť ju?“ — Как вам удалось ее заставить? „Princíp cukru a biča. Rainbirdov nápad. Za prvé dva pokusy dostala prechádzku. Teraz si bude môcť zajazdiť na koni. Rainbird si myslí, že jej to vystačí na niekoľko nasledujúcich týždňov.“ A zopakoval: „Hockstetter je v extáze.“ — Кнут и пряник. Идея Рэйнберда. За первые два костра — выход на воздух. Теперь прогулки верхом. Рэйнберд считает, этого ей хватит на пару недель. — И повторил: — Хокстеттер на седьмом небе. „Kto je Rainbird?“ spýtal sa Andy a vôbec netušil, že práve položil kľúčovú otázku. — Кто такой Рэйнберд? — спросил Энди, не подозревая, что задал самый важный вопрос. Kapitán rozprával ďalších päť minút v krátkych heslovitých vetách. Povedal Andymu, že Rainbird je špičkovým agentom – zabijakom Firmy, bol ťažko ranený vo Vietname, prišiel pri tom o oko. (To je ten jednooký pirát z mojich snov, pomyslel si otupený Andy.) Povedal Andymu, že Rainbird viedol operáciu Firmy, počas ktorej sa konečne v Tashmore Ponde chytili Andy a Charlie do siete. Povedal mu, ako Rainbirda inšpirovalo vypnutie prúdu, a tak urobil prvý krok na ceste, ktorá doviedla Charlie až k testom s podpaľovaním. Nakoniec povedal Andymu, že Rainbirdovou osobnou prémiou za toto všetko má byť Charlin život, keď sa struna klamstiev nakoniec sama pretrhne. Rozprával o tom hlasom bez emócií, ale s istou naliehavosťou. Potom stíchol. За несколько минут, с пятого на десятое, Кэп обрисовал картину. Он рассказал Энди, что Рэйнберд, главный хиттер Конторы, сражался во Вьетнаме, где потерял один глаз («То то мне снился одноглазый пират», — подумал Энди в каком то оцепенении). Он рассказал Энди, что Рэйнберд руководил операцией по захвату его и Чарли на Ташморском озере. Рассказал про аварию и про то, как Рэйнберд по наитию нащупал верный способ подбить Чарли на участие в тестах. Наконец, рассказал, что Рэйнберд лично заинтересован в том, чтобы ему, когда система надувательства себя исчерпает, дали на откуп жизнь Чарли. Хотя голос Кэпа был лишен эмоций, он словно спешил все сказать. И вот умолк. Andy počúval so vzrastajúcou zúrivosťou a hrôzou. Keď kapitán skončil, Andy sa celý triasol. Myslel na Charlie. Ach, Charlie, Charlie. От каждой новой подробности Энди все больше охватывали ужас и ярость. К концу повествования его колотило. «Бедная моя Чарли, — стонало его сердце, — бедная, бедная Чарли». Desať minút už takmer uplynulo a ešte vždy sa potreboval veľa vecí dozvedieť. Obaja sedeli ticho možno štyridsať sekúnd. Nezainteresovaný pozorovateľ by ich mohol pokladať za starých kamarátov, ktorí nepotrebujú veľa rečí na dorozumenie. Andyho myseľ pracovala opreteky. Отпущенные ему десять минут были на исходе, а сколько оставалось невыясненного. Секунд сорок они просидели молча; со стороны могло показатьсся, что встретились два старинных приятеля, которые понимают друг друга без слов. В действительности же Энди лихорадочно искал выход. „Kapitán Hollister,“ začal. — Капитан Холлистер, — нарушил он молчание. „Prosím?“ — Да? „Kedy bude mať Pynchot pohreb?“ — Когда хоронят Пиншо? „Pozajtra,“ povedal kapitán ticho. — Послезавтра, — безучастно сказал Кэп. „Pôjdeme tam. Vy a ja. Rozumiete?“ — Мы едем. Вы и я. Вы меня поняли? „Áno, rozumiem. Pôjdeme na Pynchotov pohreb.“ — Да, понял. Мы едем на похороны Пиншо. „Požiadal som o to. Zrútil som sa a rozplakal, keď som počul, že je mŕtvy.“ — Я упросил вас. Узнав о смерти Пиншо, я был так потрясен, что разрыдался. „Áno, zrútili ste sa a rozplakali.“ — Да, вы были так потрясены, что разрыдались. „Veľmi ma to rozrušilo.“ — Для меня это был большой удар. „Áno.“ — Да, конечно. „Pôjdeme vaším súkromným autom, iba my dvaja. Pred nami a za nami môžu byť ľudia z Firmy v autách alebo na motocykloch, presne tak, ako to býva zvykom pri takýchto akciách, ale my budeme sami. Rozumiete?“ — Мы поедем в вашей личной машине, никого, кроме нас. Сзади и спереди могут ехать ваши люди, могут быть мотоциклисты, если таков порядок, но мы едем вдвоем. Понятно? „Ach, áno. Je to úplne jasné. Iba my dvaja.“ — Ну да. Вполне понятно. Никого, кроме нас. „A budeme sa zhovárať o čomsi dôležitom. Aj tomu rozumiete?“ — И мы с вами обо всем поговорим. Это тоже понятно? „Áno, zhovárať sa o čomsi dôležitom.“ — Да, обо всем поговорим. „Máte vo voze odpočúvacie zariadenie?“ — Ваша машина прослушивается? „Nie, nič také.“ — Разумеется нет. Andy začal opäť pritláčať v sérii ľahkých doklepnutí. Za každým pritlačením sa kapitán trochu trhol a Andy vedel, že podstupuje mimoriadne riziko, že odštartuje echo, no všetko už bolo rozbehnuté. Энди дал ему, один за другим, несколько слабых посылов. Всякий раз Кэп дергался, и хотя Энди прекрасно понимал, что дело может кончиться эхом, иного выхода не было. „Budeme sa rozprávať o tom, kde držíte Charlie. Budeme sa rozprávať o tom, ako v zmätku opustiť toto miesto bez toho, aby sa zamkli všetky dvere tak, ako sa to stalo, keď vypli prúd. A budeme sa rozprávať o tom, ako Charlie a ja odtiaľto odídeme. Rozumiete?“ — Мы поговорим о том, где находится Чарли. Поговорим о том, как устроить небольшой переполох в вашей лавочке, — вроде того, что случился из за аварии. И еще мы поговорим о том, как мне и Чарли отсюда выбраться. Понятно? „Nemôžete počítať s tým, že ujdete,“ nadhodil kapitán nenávistným, detinským hlasom. „To nie je v scenári.“ — Вы не должны убежать отсюда, — по детски рассердился Кэп. — В сценарии этого нет. „ Teraz už je,“ dodal Andy a opäť pritlačil. — Теперь есть, — сказал Энди и подтолкнул. „Auuuu!“ zavyl kapitán. — Ааааа! — взвыл Кэп. „Rozumiete tomu?“ — Вы меня поняли? „Áno, rozumiem, nerobte, nie, nerobte to viac, bolí to!“ — Понял, понял, только больше не надо, больно! „Bude sa Hockstetter pýtať, prečo idem na pohreb?“ — Этот Хокстеттер… он не будет возражать против моего присутствия на похоронах? „Nie, Hockstetter je celkom zaujatý dievčaťom. Na nič iné v týchto dňoch nemyslí.“ — Нет. Хокстеттер по уши занят девчонкой. Остальное его не волнует. „Dobre.“ Vôbec to nebolo dobré. Bolo v tom zúfalstvo. „Posledná vec, kapitán Hollister. Zabudnete na celý tento náš malý rozhovor.“ — Вот и хорошо. — На самом деле хорошего было мало. Все диктовалось отчаянием. — И последнее, капитан Холлистер. Вы забудете про этот наш разговор. „Áno, zabudnem naň.“ — Да, я про него забуду. Čierny kôň bol voľný. Začínal cválať. Zoberte ma odtiaľto preč, pomyslel si Andy nezreteľné. Zoberte ma odtiaľto preč, kôň je voľný a lesy už horia. Bolesť hlavy sa zmenila na búšiacu cyklickú nevoľnosť. Черная лошадь вырвалась на волю. И понеслась. ВЫПУСТИТЕ И МЕНЯ, мелькнуло у Энди в подкорке. ВЫПУСТИТЕ И МЕНЯ. ЛОШАДЬ УЖЕ ВЫРВАЛАСЬ НА ВОЛЮ, И ЛЕСА ГОРЯТ. Тупая боль в мозгу накатывала волнами. „Všetko, čo som vám povedal, pokladajte celkom samozrejme za svoje myšlienky.“ — Все, о чем я сказал сегодня, придет вам в голову само по себе. „Áno.“ — Да. Andy zbadal na kapitánovom stole balíček papierových vreckoviek. Vzal si jednu a zľahka si ňou začal utierať oči. Neplakal, no bolesť hlavy mu vohnala do očí slzy, a to bolo dobre. Взгляд Энди упал на стол, где лежала пачка салфеток. Он взял одну салфетку и приложил к глазам. Нет, он не плакал, но от головной боли начали слезиться глаза, и это было кстати. „Teraz som pripravený ísť,“ oznámil kapitánovi. — Я готов идти, — сказал он Кэпу. Prestal pritláčať. S prázdnym výrazom pozeral kapitán opäť na jelše. Kúsok po kúsku sa mu do tváre vracal život, až sa obrátil k Andymu, ktorý slzil a smrkal. Nemusel nič predstierať. И «отпустил» его. Кэп снова уставился на деревья в прострации. Мало помалу кровь приливала к его щекам; он повернулся к Энди и увидел, что тот хлюпает носом и вытирает глаза салфеткой. Это даже не было театром. „Ako sa cítite, Andy?“ — Как себя чувствует Энди? — спросил Кэп. „Už trošku lepšie,“ odvetil Andy. „Ale. . . viete. . . počuť čosi také . . .“ — Немного получше. Но вы же… вы же понимаете… услышать такое… „Áno, veľmi vás to rozrušilo,“ skonštatoval kapitán. „Nedáte si trochu kávy alebo niečo iné?“ — Да да, для вас это большой удар, — сказал Кэп. — Хотите кофе или еще чего нибудь? „Nie, ďakujem. Prosím vás, rád by som sa vrátil do svojho apartmánu.“ — Спасибо, не надо. Я хочу поскорее вернуться к себе. „Samozrejme. Odprevadím vás.“ „Ďakujem.“ — Спасибо. 23Jazdieval s ňou John, no v snoch jazdila Charlie sama. Hlavný koniar Peter Drabble jej pohľadal malé, elegantné anglické sedlo, no v snoch bol kôň neosedlaný. Jazdili s Johnom po jazdeckých chodníčkoch, ktoré sa križovali s cestami vedúcimi cez trávniky okolo Firmy, prechádzali cez miniatúrny borovicový lesík a obchádzali rybník nikdy nie rýchlejšie ako drobným klusom, no v snoch na Necromancerovi cválala čoraz rýchlejšie cez naozajstný les. V tej rýchlosti sa hnali divnými priesekmi, svetlo pod spletenými konármi bolo zelenkavé, vlasy jej povievali vo vetre. Джон всегда ехал с ней рядом, но во сне Чарли ехала одна. Старший грум, Питер Дрэббл, приспособил для нее маленькое изящное английское седло, но во сне конь был неседланный. Они с Джоном ехали бок о бок по специальным дорожкам для верховой езды, что вплелись причудливым узором во владения Конторы, петляя среди рощиц из серебристых сосен, кружа вокруг пруда, и никогда дело не шло дальше легкого галопа, но во сне она мчалась на Некромансере во весь опор, быстрее и быстрее, и кругом был настоящий лес, а они неслись по просеке, и свет казался зеленым сквозь переплет ветвей над головой, и ее волосы относило ветром. Cítila, ako Necromancerovi hrajú pod hodvábnou srsťou svaly a ona na ňom sedela, rukami sa pridŕžala hrivy a šepkala mu do ucha, že chce ísť rýchlejšie… rýchlejšie… rýchlejšie … Она вцеплялась в гриву и, чувствуя, как играют мышцы под шелковистой кожей, шептала коню в ухо: быстрее… быстрее… быстрее. Necromancer odpovedal. Pod kopytami mu dunelo. Cesta cez hustý zelený les tvorila tunel a odniekiaľ spoza jej chrbta prichádzalo nepatrné praskanie a Некромансер прибавлял. Его копыта прокатывались громом. Лес подступал со всех сторон, узкая просека врезалась в него тоннелем; за спиной можно было различить далекое потрескивание и (lesy horia) (леса горят) jemný závoj dymu. Bol to oheň, oheň, ktorý zapálila, ale necítila vinu, len radosť. Mohli odtiaľ odcválať. Necromancer mohol ísť hocikam, robiť hocičo. Mohli utiecť z lesného tunela. Vpredu tušila jas. легкий дымок. Где то там пожар, ею устроенный пожар, но никакого чувства вины — лишь радостное возбуждение. Они уйдут от пожара. Для Некромансера нет ничего невозможного. Они вырвутся из лесного тоннеля. Уже брезжил просвет впереди. „Rýchlejšie. Rýchlejšie.“ — Быстрее. Быстрее. Radosť. Voľnosť. Nevedela by povedať, kde sa končia jej stehná a začína sa Necromancerov chrbát. Boli spojení v jedno, spojení tak ako kovy, ktoré pomocou svojej sily zvarila, keď ju tamtí testovali. Vpredu pred nimi bol obrovský spadnutý strom, dolámané biele drevo, ako pyramída spletená z kostí. Zdivená z bláznivej radosti zľahka kopla Necromancera bosými pätami a cítila jeho slabiny. Радостное возбуждение. Свобода. Ее ноги плавно переходят в бока Некромансера. Они составляют единое целое, как два металлических бруска, которые она сварила взглядом во время одного из тестов. Впереди показался завал, гора валежника, белевшая подобно гигантской пирамиде из костей. Охваченная безумным порывом, она наддала Некромансеру босыми пятками, и он весь подобрался. Preskočili a chvíľu leteli vzduchom. Zaklonila hlavu, rukami zvierala konskú hrivu a vykríkla – nie odstrachu,ale jednoducho preto, že by vybuchla, keby nevykríkla, keby to zadržala. Slobodná, slobodná, slobodná… Necromancer, ľúbim ťa. Толчок от земли — и вот они летят. Она обернулась назад, не выпуская гривы, и закричала — не от страха, просто потому, что не закричи она, и все, что ее переполняло, разорвало бы ее на части. СВОБОДНА, СВОБОДНА, СВОБОДНА… НЕКРОМАНСЕР, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ. Hladko preskočili vyvrátený strom, no zápach dymu sa teraz stal ostrejší, zreteľnejší – spoza nich sa ozval vystreľujúci zvuk a až vtedy, keď zakrúžila nadol špirála iskier a krátko, ako žihľava, ju popŕhlila, prv než zhasla, zistila, že je nahá. Nahá a Они без труда преодолели завал, однако запах дыма становился все явственней, все острее; послышался сухой треск, и когда искра, описав дугу, коротко обожгла ее, как крапива, прежде чем погаснуть, вдруг ей открылось, что она голая. Голая и (no lesy horia) (а леса горят) свободная, раскованная, парящая — мчится на Некромансере к свету. slobodná, nespútaná, voľná – ona a Necromancer bežia za svetlom. „Rýchlejšie,“ šepkala. „Rýchlejšie, prosím.“ — Быстрее, — шептала она. — Ну, быстрее же, быстрее… Veľký čierny valach to predsa len dokázal a ešte väčšmi zrýchlil. V Charliných ušiach víril a burácal vietor. Nevládala chytiť dych, vzduch jej vnikal do hrdla cez otvorené ústa. Slnko žiarilo pomedzi staré stromy v zaprášených pásoch ako stará meď. И вороной красавец прибавлял. Ветер гремел у Чарли в ушах. Ей не надо было дышать: воздух сам врывался в легкие через полуоткрытый рот. Прогалы между вековыми деревьями заливало солнце цвета потускневшей меди. A vpredu bolo svetlo – koniec lesa, šíra krajina, cez ktorú budú s Necromancerom bežať navždy. Za nimi bol oheň, nenávidený zápach dymu a pocit strachu. Pred nimi slnko a ona viedla Necromancera celou cestou k moru, kde azda nájde svojho otca, a tam budú obaja žiť a vracať sa so sieťami plnými lesklých, žiarivých rýb. А там, впереди, свет — там кончается лес и открывается равнина, по которой Некромансер будет нести ее, не зная устали. Позади пожар, отвратительный запах дыма, запах страха. Впереди солнце и далекое море, куда примчит ее Некромансер, а там ее наверняка ждет отец, и они заживут вдвоем и будут таскать полные сети серебристых скользких рыбин. „Rýchlejšie!“ zakričala víťazoslávne. „Ach, Necromancer, choď rýchlejšie, choď rýchlejšie, choď…“ — Быстрее! — ликующе кричала она. — Давай же, Некромансер, еще быстрее, еще… A vtedy do viditeľného, lievikovito sa zužujúceho poľa svetla, tam, kde končili stromy, vkročila silueta a zablokovala svetlo vlastným tieňom, zablokovala cestu von. Spočiatku, ako vždy v tomto sne, si myslela, že je to jej otec, bola si istá, že je to jej otec, a radosť ju takmer zahubila, prv než sa zrazu zmenila na ozajstnú hrôzu. И в этот миг там, где расширяющаяся воронка света выводила из леса, появлялся силуэт и закрывал собой световое пятно, блокировал выход. В первую секунду — это повторялось из сна в сон — ей казалось, что она видит отца, ну, конечно, это он, и от счастья ей становилось больно дышать… но уже в следующий миг она цепенела от ужаса. Mala len toľko času, aby si uvedomila, že ten človek je príliš veľký, príliš vysoký – a aj akýsi povedomý, hrozivo povedomý, dokonca už jeho silueta – prv než sa Necromancer vzopäl a skríkol. Она успевала лишь сообразить, что этот некто слишком высок, слишком широк в плечах — на кого он похож, до жути похож, даже силуэтом? — а Некромансер уже кричал и осаживал. Môžu kone kričať? Nevedela som, že môžu kričať… РАЗВЕ ЛОШАДИ КРИЧАТ? Я И НЕ ЗНАЛА, ЧТО ОНИ КРИЧАТ… Usilovala sa na ňom udržať, no stehná sa jej kĺzali, keď mával kopytami vo vzduchu, a nekričal, erdžal, no bol to výkrik, a ďalšie výkriky erdžania sa ozývali kdesi za ňou, ach, božedobrý, pomyslela si, vzadu sú kone, vzadu sú kone a lesy horia… Пытается удержаться и не может, а конь встает на дыбы и… нет, он не кричит, он ржет, но столько в этом человеческого отчаяния, и где то сзади раздается такое отчаянное ржанье, и, господи, мысленно восклицает она, там лошади, много лошадей, а леса горят… Vpredu sa týčila tá silueta blokujúca svetlo, ten hrozivý tieň. Teraz prichádzal k nej, bola na zemi, spadla na cestičku a Necromancer sa nežne dotýkal nozdrami jej nahého brucha. А впереди силуэт, страшный этот человек, заслонивший собою свет. Человек начинает приближаться, а она, она, беспомощная, лежит на земле, и Некромансер мягко тычется мордой в ее голый живот. „Neubližuj môjmu koňovi!“ skríkla na približujúcu sa siluetu, na snového otca, ktorý nebol otcom. „Neubližuj koňom. Ach, prosím, neubližuj koňom!“ — Только лошадь мою не трогай! — кричит она надвигающейся тени, отцу призраку, который на самом деле не ее отец. — Только не трогай лошадей! Пожалуйста, не трогай лошадей! Ale postava sa blížila a skladala z pleca pušku, a v tej chvíli sa prebudila, niekedy s krikom, niekedy len zaliata studeným potom, vedela, že to bol zlý sen, no nebola schopná spomenúť si na nič, len na bláznivo radostný cval mladým lesom a na zápach ohňa. Iba na to. A ešte cítila takmer nevoľnosť zo zrady. Но тень все приближается и уже поднимает пистолет — и тут она просыпалась, иногда с криком, иногда без, дрожа и обливаясь холодным потом, понимая, что ей опять приснился этот ужасный сон, и опять она не может ничего вспомнить — только бешеную, умопомрачительную скачку по лесной просеке и запах дыма, только это… и еще боль — от того, что ее предали. Keď bude potom neskôr cez deň v stajni, dotkne sa Necromancera, alebo si oprie líce o jeho horúcu šiju a pocíti hrôzu, ktorú nevie pomenovať. И если наутро Чарли приходила в конюшни, она особенно нежно гладила Некромансера, она прижималась щекой к его теплой груди, и вдруг ее охватывал ужас, которому не было имени. жүктеу/скачать 3.46 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|