Stephen king стивен Кинг podpaľAČKA
жүктеу/скачать 3.46 Mb.
|
2Tri dni nato ryba zabrala. Charlie mu povedala, že sa rozhodla pod voliť sa testom. Bude opatrná, dodala. A donúti aj Ich, aby boli opatrní, ak to ešte nevedia. Tvár mala priesvitnú, strhanú, bledú. Через три дня проглотила приманку.Чарли сказала, что согласна принять участие в их тестах. Но она будет осторожна. И заставит их тоже быть осторожными, если они сами не примут мер. Ее личико, осунувшееся и бледненькое, исказила страдальческая гримаса. „Nerob to,“ namietol John, „len ak si si to dôkladne rozmyslela.“ — А ты хорошо подумала? — спросил ее Джон. „Skúsim to,“ zašepkala. — Хорошо, — прошептала она. „Robíš to kvôli nim?“ — Ты делаешь это для них? „Nie!“ — Нет! „Dobre! Kvôli sebe?“ — Правильно. Для себя? „Áno. A kvôli otcovi.“ — Да. Для себя. И для папы. „V poriadku,“ dodal. — Тогда ладно, — сказал он. „A, Charlie, prinúť ich, nech tancujú, ako ty pískaš. Rozumieš? Ukáž im, aká dokážeš byť tvrdá. Nech nezbadajú ani záblesk slabosti. Ak ju zbadajú, zneužijú ju. Buď tvrdá. Rozumieš, čo tým myslím?“ — Но ты должна их заставить плясать под твою дудку. Слышишь, Чарли? Ты им показала, что умеешь быть жесткой. И сейчас не давай слабину. Не то они сразу возьмут тебя в оборот. Будь жесткой. Понимаешь, о чем я? „Ja… áno.“ — Да… кажется. „Niečo dostanú oni, niečo musíš dostať ty. Zakaždým. Len nič grátis.“ Spustil plecia. Z oka mu vyprchalo nadšenie. Neznášala, keď sa tváril takto, skľúčene a porazene. — Они свое получили — ты получаешь свое. Каждый раз. Ничего задаром. — Он вдруг ссутулился. Огонь потух в глазу. Всякий раз, когда он становился таким вот подавленным и разнесчастным, это было для нее тяжким зрелищем. „Nedovoľ, aby s tebou zaobchádzali ako so mnou. Obetoval som za vlasť štyri roky života a oko. Z toho jeden rok som strávil v diere v zemi, žral som chrobáky a zápasil s horúčkou, dýchal celý čas zápach vlastných výkalov a vyberal si vši z vlasov. A keď som sa odtiaľ dostal, povedali mi, ďakujeme ti pekne, John, a strčili mi do ruky zmeták. Okradli ma, Charlie. Chápeš? Nedovoľ, aby ti spravili to isté.“ — Не позволяй им обращаться с собой так, как обращались со мной. Я отдал за свою страну четыре года жизни и вот этот глаз. Полгода я просидел в земляной яме, погибал от лихорадки, ел насекомых, весь завшивел, задыхался в собственном дерьме. А когда я вернулся домой, мне сказали: «Спасибо тебе, Джон», — и вручили швабру. Они меня обокрали, Чарли. Поняла? Не давай им себя обокрасть. „Chápem,“ vyhlásila vážne. — Поняла, — сказала она звенящим голосом. Tvár sa mu trochu rozjasnila, potom sa usmial. Лицо его немного просветлело, он даже улыбнулся. „Takže kedy nastane ten veľký deň?“ — И когда же прозвучит сигнал к бою? „Zajtra poviem Hockstetterovi, že som sa rozhodla spolupracovať… Trochu. A… poviem mu, čo za to chcem.“ — Завтра я должна увидеться с Хокстеттером. Скажу, что согласна… только чуть чуть. И скажу ему, чего хочу я. „Dobre, len nechci na prvý raz priveľa. Ako v lunaparku, Charlie. Najprv im musíš ukázať prskavku, až potom vyberať vstupné.“ — Ты поначалу то много не запрашивай, Чарли. Это как торговая сделка — я тебе, ты мне. Услуга за услугу, верно? Prikývla. Она кивнула. „Ale ukáž im, kto je tu pánom, dobre? Ukáž im, kto rozkazuje.“ — Но ты им покажешь, у кого в руках поводья? Покажешь, кто тут главный? „V poriadku.“ — Покажу. Usmial sa uvoľnene. Он еще шире улыбнулся. „Šikovné dievča!“ dodal. — Так их, подружка! 3Hockstetter zúril. Хокстеттер был в ярости. „Doparoma, čo za hru to hráte?“ reval na Rainbirda. Boli v kapitánovej pracovni. Odvažuje sa revať, lebo je tu s nami kapitán, pomyslel si Rainbird. — Что за игру вы затеяли, черт подери! — кричал он на Рэйнберда. Они сидели в кабинете у Кэпа. «Раскричался, — подумал Рэйнберд. — Это в его присутствии ты такой смелый». Ešte raz sa pozrel na Hockstetterove dychtivé modré oči, na rozpálené líca, na obelené hánky a priznal, že možno urobil chybu. Odvážil sa vkročiť do Hockstetterovej posvätnej záhrady privilégií. To, že sa odsúvaný Rainbird od vypnutia prúdu dostal do vedenia, to bola jedna vec. Hockstetter strácal pozíciu a vedel to. No toto bolo niečo celkom iné, pomyslel si. Но, присмотревшись, как горят глаза Хокстеттера, как побелели костяшки пальцев и заалели щеки, он счел за лучшее во всеуслышание признать, что, пожалуй, переборщил. Осмелился вторгнуться в священные владения Хокстеттера. Одно дело было вытолкать его взашей в день аварии — Хокстеттер допустил грубейший промах и знал это. Но тут разговор другой. Rainbird na Hockstettera iba uprene hľadel. Рэйнберд обдумывал положение. И молча смотрел на Хокстеттера. „Dôkladne ste zapracovali, aby ste z toho urobili nemožnosť. Pekelne dobre viete, že svojho otca nikdy neuvidí. Niečo dostanú oni, niečo musíš dostať ty.“ napodobňoval rozzúrený Hockstetter. — Вы сделали все, чтобы завести нас в тупик! Вам, черт возьми, отлично известно, что ей не видать отца как собственных ушей! «Они свое получили — ты получаешь свое», — в бешенстве передразнил Хокстеттер. „Ste blázon!“ — Идиот! Rainbird ďalej uprene hľadel na Hockstettera. Рэйнберд все так же пристально смотрел ему в глаза. „Neopovážte sa mi ešte raz povedať blázon,“ dodal absolútne neutrálnym hlasom. Hockstetter sa zarazil, ale len na chvíľu. — Лучше вам не повторять это слово, — произнес он совершенно бесстрастно. Хокстеттер вздрогнул… почти незаметно. „Prosím vás, páni,“ oslovil ich kapitán znechutene. — Джентльмены, — вмешался Кэп; голос у него был усталый. „Prosím vás.“ — Я бы вас попросил… Na stole ležal magnetofón. Práve si vypočuli rozhovor z dnešného rána medzi Rainbirdom a Charlie. Перед ним лежал магнитофон. Они только что прослушали запись сегодняшнего разговора Рэйнберда и Чарли. „Doktor Hockstetter si očividne nevšimol fakt, že on a jeho tím sa konečne k niečomu dostávajú,“ začal Rainbird. — Судя по всему, от доктора Хокстеттера ускользнул один момент: он и его команда наконец то приступят к делу, — заметил Рэйнберд. „Čím sa zvýši ich fond praktických poznatkov o sto percent, ak sú správne moje výpočty.“ — В результате чего их практический опыт обогатится на сто процентов, если я в ладах с арифметикой. „Je to výsledok celkom nepredvídateľnej náhody,“ zatrpknuto dodal Hockstetter. — Вам просто повезло. Непредвиденный случай, — пробурчал Хокстеттер. „Náhoda, ale vy ste ju v svojej krátkozrakosti nedokázali využiť vo svoj prospech,“ odporoval Rainbird. — Что же это у всех вас не хватило фантазии подстроить такой случай? — отпарировал Рэйнберд. „Možno sa priveľmi zaoberáte pokusnými myšami.“ — Увлеклись, видно, своими крысами. „Páni, to naozaj stačí!“ vložil sa do toho kapitán. — Хватит! — не выдержал Кэп. „Nie sme tu, aby sme sa navzájom obviňovali, to nie je dôvod tohto stretnutia.“ — Мы собрались здесь не для того, чтобы выслушивать взаимные нападки. Перед нами несколько иная задача. Pozrel na Hockstettera. — Он повернулся к Хокстеттеру. „Treba začať spolupracovať,“ pokračoval. — Вам представилась возможность сыграть в свою игру, — сказал он. „Musím konštatovať, že ste prejavili pozoruhodne málo vďačnosti.“ — Должен вам заметить, что вы могли бы высказать больше признательности. Hockstetter čosi zamrmlal. Хокстеттер что то проворчал в ответ. Kapitán pozrel na Rainbirda. Кэп повернулся к Рэйнберду: „To isté platí pre vás. Váš amicus curiae, ktorého hráte, zašiel na konci trochu priďaleko.“ — Вместе с тем я считаю, что в роли индийских сипаев вы зашли слишком далеко. „Naozaj si to myslíte? Potom ešte vždy nič nechápete.“ Pozrel z kapitána na Hockstettera, a potom znovu na kapitána. — Вы считаете? Значит, вы так и не поняли. — Он переводил взгляд с Кэпа на Хокстеттера и обратно. „Myslím, že ste sa obaja ukázali takmer ohromujúco nechápaví. Máte k dispozícii dvoch detských psychiatrov, a ak sú to naozaj až také kapacity v svojom odbore, je tu naokolo pre nich všade dosť mentálne narušených detí, ktoré majú naozajstné problémy.“ — По моему, вы оба проявляете чудовищное непонимание. У вас здесь два детских психиатра, и если это общий уровень, я не завидую детям с нарушенной психикой. „To sa ľahko hovorí,“ ozval sa Hockstetter. — Критиковать легко, — подал голос Хокстеттер. „Toto…“ — В этой… „Vy vôbec nechápete, aká je bystrá,“ prerušil ho Rainbird. — Вы просто не понимаете, как она умна, — перебил его Рэйнберд. „Nechápete, aká… aká je obratná pri pozorovaní príčin a následkov. Pracovať s ňou je ako prechádzať sa po mínovom poli. Upozornil som ju na myšlienku cukru a biča, pretože už sama na ňu pomýšľala. Tým, že som ju k tomu priviedol, podporil som jej vieru vo mňa… v skutočnosti som vlastne zmenil nevýhodu na výhodu.“ — Не понимаете, насколько быстро она ориентируется в цепи причин и следствий. Иметь с ней дело — это все равно что пробираться через минное поле. Если бы я не подал ей идею кнута и пряника, она сама бы до нее додумалась. Сделав это первым, я еще больше укрепил ее доверие ко мне… иными словами, превратил минус в плюс. Hockstetter otvoril ústa. No kapitán zdvihol ruku a potom sa obrátil na Rainbirda. Prehovoril tichým, pokojným hlasom, akým sa nerozprával s nikým, no John Rainbird bol výnimkou. Хокстеттер открыл было рот. Кэп остановил его движением руки и обратился к Рэйнберду. Он говорил с ним мягким примирительным тоном, какой не приходилось слышать кому нибудь другому… но ведь это и был не кто нибудь, а Рэйнберд. „To nič nemení na skutočnosti, že ste obmedzili možnosti Hockstettera a jeho ľudí. Skôr či neskôr pochopí, že jej ultimatívnej požiadavke – aby sa mohla stretnúť s otcom – nemôžeme vyhovieť. Všetci súhlasíme, že keď sa to stane, nebude už pre nás užitočná.“ — И все же факт остается фактом — вы несколько ограничили возможности Хокстеттера и его людей. Раньше или позже она сообразит, что ее главная просьба — увидеться с отцом — не будет удовлетворена. Кажется, мы все сошлись на том, что пойти ей в этом навстречу значило бы навсегда потерять ее. „Presne tak,“ pridal sa Hockstetter. — Бесспорно, — вставил Хокстеттер. „A ak je naozaj taká prefíkaná, ako vravíte,“ pokračoval kapitán, „predloží nám svoju požiadavku radšej skôr ako neskôr.“ — А если она действительно так умна, — продолжал Кэп, — она выскажет эту невыполнимую просьбу скорее раньше, чем позже. „To urobí,“ prisvedčil Rainbird. „A tým to skončí. Najmä z toho jediného dôvodu, že ak svojho otca napokon zazrie, hneď pochopí, že som celý čas klamal. A to ju privedie k záveru, že som celý čas robil volavku vo vašich službách. Tým sa dostávame k jedinej otázke, ako dlho ju dokážete udržať v činnosti.“ — Выскажет, — согласился Рэйнберд, — и это будет конец. Увидев, в каком он состоянии, она сразу поймет, что все это время я ее обманывал. И тут же смекнет, что все это время я был у вас за подсадного. Следовательно, весь вопрос в том, как долго вы сможете протянуть. Rainbird sa naklonil dopredu. Рэйнберд подался вперед. „No ešte niekoľko pripomienok. Po prvé vy dvaja sa musíte zmieriť s myšlienkou, že vám nebude jednoducho podpaľovať donekonečna. Je to ľudská bytosť, dievčatko, ktoré sa chce stretnúť s otcom. Nijaká laboratórna myš.“ — Учтите два момента. Первый: вам придется примириться с мыслью, что она не будет зажигать для вас костры. Она не автомат, а просто девочка, которая соскучилась по отцу. С ней нельзя, как с лабораторной крысой. „Máme už…“ začal Hockstetter netrpezlivo, ale Rainbird mu skočil do reči. — Мы и без вас… — взорвался было Хокстеттер. „Nie, nie, nemáte. To nás vracia k základnému princípu v experimente, k systému odmeny. Cukor a bič. Ak to aplikujeme na podpaľovanie, Charlie si myslí, že je to ona, kto drží pred vami cukor, a pomocou neho bude viesť vás – a seba – k svojmu otcovi. No my vieme čosi iné. V skutočnosti je cukrom jej otec a my vedieme ju. Takže mulica preorie celý štyridsaťakrový južanský pozemok, a vždy sa bude snažiť dostať k cukru, ktorý má zavesený pred nosom, lenže mulica je sprostá. No toto dievčatko nie je.“ — То то и оно, что нет, — не дал ему закончить Рэйнберд. — Так вот, это знает любой экспериментатор. Принцип кнута и пряника. Зажигая костры, Чарли будет думать, что она соблазняет вас пряником и что вы — а значит, и она — шаг за шагом приближаетесь к ее отцу. На самом деле все, разумеется, наоборот. В данном случае пряник — ее отец, и соблазнять ее этим пряником будем мы. Если перед носом у мула держать лакомый кусок, он перепашет вам все поле. Ибо мул глуп. Но эта девочка — нет. Pozrel na kapitána a na Hockstettera. Он сверлил глазом то Кэпа, то Хокстеттера. „Ustavične to hovorím. Je to ako zatĺkanie klinca do duba – do prvotriedneho duba. Dá to zabrať. Neveríte. Obaja vyzeráte, akoby ste si to nevedeli zapamätať. Skôr či neskôr dostane rozum a upozorní vás na bič. Lebo ona nie je mulica. Ani biela laboratórna myš.“ — Я готов повторять это снова и снова. Что, легко вогнать гвоздь в железное дерево? Та еще работенка, но вы почему то постоянно об этом забываете. Рано или поздно она вас раскусит и сыграет отбой. Потому что она не мул. И не лабораторная крыса. A ty chceš, aby s tým sekla, pomyslel si kapitán so stupňujúcim sa odporom, chceš, aby s tým sekla, a aby si ju mohol zabiť. «А ты только и ждешь, когда она выйдет из игры, — подумал Кэп с тихой ненавистью. „Východiskom vám teda môže byť tento základný fakt,“ pokračoval Rainbird. — Ждешь, когда ты сможешь отправить ее на тот свет». „To je štart. Potom porozmýšľajte o spôsoboch, ako čo najviac predĺžiť obdobie jej spolupráce. A potom, keď sa to skončí, napíšte správu. Ak budete mať dosť údajov, dostanete odmenu v podobe uvoľnenia veľkej finančnej sumy. Dočkáte sa cukru. A môžete začať zasa úplne od začiatku a napichať injekcie s vašou zmesou kŕdľu nič netušiacich úbohých smoliarov.“ — Итак, это отправная точка, — продолжал Рэйнберд. — Начинайте эксперименты. А дальше думайте, как максимально протянуть их. Закончатся эксперименты — валяйте, систематизируйте. Если соберете достаточно информации, получите вознаграждение в больших купюрах. Съедите свой пряник. И можете снова впрыскивать ваше зелье разным олухам. „Urážate,“ povedal Hockstetter trasľavým hlasom. — Вы опять за оскорбления? — голос Хокстеттера задрожал. „Samé hlúposti,“ odpovedal Rainbird. — При чем тут вы? Это я про олухов. „Ako podľa vás možno predĺžiť jej spoluprácu?“ — И как же, по вашему, можно протянуть эксперименты? „Oplatí sa vám už to, čo od nej získate za poskytnutie drobných výsad,“ rozhovoril sa Rainbird. — Чтобы ее завода хватило на первое время, будете давать ей маленькие поблажки, — ответил Рэйнберд. „Prechádzka po lúke. Prípadne… všetky dievčatká milujú kone. Stavím sa, že vám urobí pol tucta ohňov len za to, že sa bude môcť posadiť do sedla jednej z tých starých mitŕh, ktorú bude viesť paholok na uzde. To by malo stačiť tuctu papierových karieristov, ako tuto Hockstetter, aby mohli ešte päť rokov tancovať na špici ihly.“ — Пройтись по лужайке. Или… все девочки любят лошадей. Пять шесть костров она вам устроит только за то, чтобы прокатиться на лошадке по верховой тропе — понятно, не без помощи грума. Я думаю, этого вполне хватит, чтобы дюжина бумагомарак, вроде Хокстеттера, еще пять лет потом исполняла победный танец. Hockstetter vyskočil spoza stola. Хокстеттер рывком встал из за стола: „Nebudem tu sedieť a počúvať také reči.“ — С меня хватит! „Sadnite si a buďte ticho,“ povedal kapitán. Hockstettera zalial rumenec a vyzeral, že je hotový sa pobiť. No ustúpil tak rýchlo, ako sa zjavil, a zrazu sa zdalo, že sa rozplače. Potom si opäť sadol. — Сядьте и помолчите, — одернул его Кэп. Побагровевший Хокстеттер готов был ринуться в бой, но весь его запал улетучился так же быстро, как возник, даже слезы навернулись. Он снова сел. „Nechajte ju ísť do mesta a do obchodu,“ navrhol Rainbird. — Свозите ее в город за покупками, — продолжал Рэйнберд. „Môžete pre ňu zorganizovať cestu cez Georgiu do lunaparku v Seven Flags, povoziť ju na veľkej zvončekovej dráhe. Možno dokonca s jej dobrým priateľom upratovačom Johnom.“ — В увеселительный парк — покататься на машинках. Скажем, в компании с Джоном, добрым дядей уборщиком. „Vážne myslíte, že čosi také…“ začal kapitán. — Вы всерьез думаете, — подал голос Кэп, — что этими подачками… „Nie, nemyslím. Predbežne nie. No skôr či neskôr budeme opäť pri jej otcovi. Lenže ona je tiež len človek. Chce niečo aj pre seba. Zájde dosť ďaleko po ceste, ktorú si určíte, a sama si to zdôvodní tak, že si povie, že vám musí najprv ukázať prskavku, až potom vyberať vstupné. Nakoniec však zasa len dospeje k drahému ocinkovi, tak veru. Lebo ona nie je z tých, čo zrádzajú. Táto nie. Je ťažké dobyť ju.“ — Нет, не думаю. Долго так продолжаться не может. Раньше или позже она опять спросит про отца. Она ведь тоже человек. И у нее есть свои желания. Она с готовностью поедет куда скажете, ибо считает: услуга за услугу. Но в конце концов опять встанет вопрос о любимом папочке. Она не из тех, кого можно купить. Ее голыми руками не возьмешь. „A tu je konečná zastávka,“ povedal zamyslene kapitán. — Итак, приехали, — задумчиво произнес Кэп. „Všetci vystúpiť. Výskumná úloha končí. V každom prípade táto jej fáza.“ Vyhliadka na blízky koniec mu v mnohých smeroch prinášala úľavu. — Все выходят из машины. Проект исчерпан. На данном этапе, во всяком случае. — По разным причинам он испытывал огромное облегчение от подобной перспективы. „Nie, tu ešte nie,“ oznámil Rainbird a usmial sa svojím neveselým úsmevom. — Нет, не приехали, — сказал Рэйнберд со своей леденящей улыбкой. „Máme v rukáve ešte jednu kartu. Ešte jednu obrovskú hrudu cukru, keď sa menšie rozpustia. Nie jej otca – nie veľkú cenu – ale niečo, čo ju ešte chvíľu bude udržiavať v činnosti.“ — У нас в запасе будет еще одна козырная карта. Один большой пряник, когда уже не останется маленьких. Я не имею в виду Гран при — ее отца, но кое что способно заставить ее проехать еще немного. „A čo by to malo byť?“ spýtal sa Hockstetter. — Что же? — спросил Хокстеттер. „Uhádnite,“ odvetil s úsmevom Rainbird a už nepovedal ani slovo. Kapitánovi sa to mohlo podariť, napriek tomu, že pre rozlúštenie hádanky sa musel vrátiť asi pol roka do minulosti. Bol bystrejší než väčšina jeho zamestnancov (a všetci uchádzači o jeho trón) a potreboval na to vynaložiť azda iba polovicu energie. Pokiaľ šlo o Hockstettera, ten na to nepríde nikdy. Hockstettera vyzdvihli o veľa priečok nad úroveň zodpovedajúcu jeho schopnostiam, čo sa vo federálnej vláde stáva častejšie než kdekoľvek inde. Hockstetter mal problémy s vlastným nosom, keď ním mal zistiť, na ktorej strane krajca je nátierka. — Догадайтесь. — С лица Рэйнберда не сходила улыбка, но больше он не сказал ни слова. Кэп, может, и сообразит, хотя за последние полгода он сильно развинтился. И все же мозги у него даже в среднем режиме работают куда лучше, чем у его подчиненных (включая претендентов на престол) с предельной нагрузкой. Что до Хокстеттера, то этот ни за что не сообразит. Он уже поднялся на несколько ступенек выше собственного уровня некомпетентности — своего рода подвиг, который вообще то легче совершить государственным чиновникам, чем кому либо другому. Хокстеттер давно разучился брать след по запаху. No nebolo dôležité, či niekto z nich uhádne, čo túto záverečnú hrudu cukru (dalo by sa povedať – Cukrovú výhru vo veľkom finále) malého kvízu predstavuje, výsledok bude vždy ten istý. Zaručí Rainbirdovi pohodlné miesto na sedadle vodiča tak či tak. Mohol sa ich spýtať: Kto si myslíte, že je jej otcom teraz, keď jej otec tu nie je? А впрочем, догадаются они или нет, каким будет последний пряник (так сказать, поощрительный приз) в этом маленьком соревновании, не столь уж важно; на результат не повлияет. В любом случае он, Рэйнберд, пересядет за баранку. Он, конечно, мог задать им вопрос: кто, по вашему, отец девочки после того, как вы ее лишили отца? Nech si to uhádnu sami, ak to vedia. Но пусть сами догадаются. Если сумеют. John Rainbird sa len usmieval. С лица Джона Рэйнберда не сходила улыбка. 4Andy McGee sedel pred televíznym prijímačom. Malé, jantárovožlté kontrolné svetlo videa žiarilo v obdĺžniku nad televízorom. Na obrazovke sa pokúšal Richard Dreyfuss vymodelovať v svojej obývačke Diabolský vrch. Andy ho sledoval s pokojným a unudeným potešením. No vrela v ňom nervozita. Dnes je ten deň. Энди Макти сидел перед телевизором. Мерцал янтарный глазок коробки дистанционного управления. На экране Ричард Дрейфус пытаются изобразить некое подобие Чертова Пальца — вроде тех, в пустыне, где приземлялись эти тарелочки — в домашних условиях. Энди наблюдал за его действиями с глуповато блаженным лицом. При этом он был натянут как струна. Сегодня контрольный день. Tri týždne od vypnutia prúdu boli pre Andyho obdobím takmer neznesiteľného napätia a tlaku občas pretkaného žiarivými nitkami rozjarenosti, z ktorej mal zasa pocit viny. Simultánne chápal oboje, aj ako mohla ruská KGB vyvolávať takú hrôzu, aj akú radosť asi zažíval Orwellov Winston Smith počas krátkeho obdobia svojej bláznivej, skrytej revolty. Mal opäť tajomstvo. Hlodalo a pracovalo v ňom tak, ako všetky tajomstvá pochované v mysliach ľudí, čo ich uchovávajú, no zároveň mu dávalo pocit plnosti a opätovne získanej sily. Ohlupoval ich. Bohvie, ako dlho bude schopný v tom pokračovať alebo či to k niečomu povedie, no robil presne to. Три недели, прошедшие после аварии, превратились для Энди в пытку, когда едва переносимое напряжение сменялось почти преступной радостью. Он хорошо понимал состояние оруэлловского Уинстона Смита, который на какое то время ошалел от своего подпольного бунтарства. У него, Энди, появилась тайна. Она точила и терзала его, как всякая сокровенная тайна, но она же вернула ему бодрость духа и былые силы. Он обошел их на полкорпуса. Одному богу известно, хватит ли его на всю дистанцию, но первый рывок сделан. Bolo práve desať hodín a večne sa uškŕňajúci Pynchot chodieval o desiatej. Mali ísť na prechádzku do záhrady, aby prediskutovali jeho pokroky. Andy mal v úmysle pritlačiť ho, alebo sa o to aspoň pokúsiť. Mohol to urobiť už predtým, no bral do úvahy televízne monitorovacie a nespočetné odpočúvacie zariadenia. A čakanie mu dávalo čas premyslieť líniu útoku a dôkladne vyskúmať, kde sú jej slabiny. Faktom bolo, že v predstavách veľa ráz prepísal časti scenára. До десяти оставалось совсем немного — в десять придет Пиншо, как всегда улыбаясь. Они вдвоем отправятся в сад на утреннюю прогулку, чтобы обсудить, как «подвигаются его дела». Энди даст ему посыл… попытается дать. Он бы давно это сделал, когда б не телемониторы и понатыканные всюду «жучки». Ожидание позволило ему обдумать стратегию нападения, еще и еще раз проверить наиболее уязвимые места. Кое что в сценарии он мысленно переписал, и не один раз. Keď v noci ležal v posteli, premýšľal o tom znova a znova: Veľký brat striehne. Len si to ustavične pripomína], mysli v prvom rade na to. Si zakódovaný v mozgu Veľkého brata, a ak naozaj očakávaš, že pomôžeš Charlie, musíš ich ďalej zavádzať. Ночами, лежа в темноте, он неотвязно думал: Большой Брат все время смотрит на тебя. Помни от этом каждую секунду, об этом прежде всего. Ты под колпаком у Большого Брата, поэтому, чтобы спасти Чарли, ты должен их всех перехитрить. Spával menej než kedykoľvek predtým, najmä preto, že sa bál, aby zo spánku nerozprával. Počas niektorých nocí prebdel celé hodiny, bál sa aj pohnúť a obrátiť, aby sa nezačali zamýšľať, prečo je napriek droge nepokojný. A keď spal, bol to povrchný a často prerušovaný spánok s nepríjemnými snami (občas s postavou Dlhého Johna Silvera, jednookého piráta s drevenou nohou, ktorá sa v nich vracala). Он спал как никогда мало, в основном потому, что опасался заговорить во сне. Иногда часами лежал, боясь даже пошевелиться, — вдруг их насторожит, что накачанный наркотиками человек ведет себя излишне беспокойно. А когда его все же смаривало, спал чутко, видел странные сны (его преследовал одноглазый Джон Сильвер, долговязый пират с деревянной ногой) и то и дело просыпался. Vyvliecť sa z užívania tabletiek bolo ľahšie, pretože verili, že ich potrebuje. Teraz dostával tabletky štyrikrát denne a od vypnutia prúdu ho už netestovali. Veril, že sa vzdali, a práve o tom chcel s ním hovoriť Pynchot na dnešnej prechádzke. Избавляться от торазина оказалось проще простого — они ведь были уверены, что он без наркотика не может. Ему теперь приносили таблетки четыре раза в день и ни о каких тестах со времени аварии не заговаривали. «Похоже, они махнули на меня рукой, — решил Энди, — и сегодня на прогулке Пиншо сообщит мне об этом». Občas vykašlal tabletky z úst do dlane a položil ich do zvyškov jedla, ktoré neskôr vyhodil do smetí. No častejšie ich hádzal do toalety. Inokedy predstieral, že ich zapil ďumbierovým pivom. Vtedy vypľul tabletky do poloprázdnej plechovky, kde sa rozpustili a plechovku nechal zabudnutú stáť. Zvyšky neskôr vylial do drezu. Иногда он, откашливаясь, выплевывал таблетки в кулак, а затем вместе с объедками отправлял в мусоропровод. Иногда он прихватывал их в туалет. А то еще делал вид, будто запивает их пивом, а сам сплевывал в полупустую банку, где они благополучно растворялись. Про банки он как бы забывал и, когда пиво окончательно выдыхалось, выливал его в раковину. V tomto naozaj nebol profesionál a predpokladal, že ľudia, čo ho na monitoroch sledujú, sú. Ale asi ho nesledovali celý čas veľmi pozorne. Keby to robili, už by ho boli prichytili. To bolo všetko. Видит бог, все это он делал не профессионально, чего наверняка нельзя было сказать о тех, кто за ним наблюдал. Но вряд ли они сейчас наблюдали за ним так уж пристально. В противном случае, рассуждал он, его бы давно накрыли. И весь сказ. Dreyfuss a žena, ktorej syna vzali tí z lietajúceho taniera, sa šplhali na Diabolský vrch, keď sa krátko ozval bzučiak, oznamujúci prerušenie vchodového okruhu. Andy nevyskočil. Teraz, povedal si opäť. Дрейфус вместе с женщиной, чей сын в данный момент катался на тарелочке в компании инопланетян, карабкался по склону Чертова Пальца, когда раздался короткий зуммер, что означало: открывается дверь. Энди едва не подскочил. Ну вот, пронеслось в голове. Herman Pynchot vošiel do obývacej izby. Bol nižší než Andy a veľmi štíhly, bolo v ňom čosi, čo na Andyho vždy pôsobilo ako mierna zoženštenosť, aj keď to nebolo nič konkrétne. Dnes vyzeral mimoriadne skvelo, bezchybne upravený, v tenučkom sivom roláku a v ľahkom letnom saku. A samozrejme – uškŕňal sa. Вошел Герман Пиншо. Он был ниже ростом, чем Энди, хрупкий, изящный; с первого дня Энди почувствовал в нем что то женственное, хотя и не мог себе объяснить, что именно. Сегодня Пинщо был в серой водолазке и легком костюме — как с картинки сошел. И, как всегда, улыбочка. „Dobré ráno, Andy,“ pozdravil. — Доброе утро, Энди, — сказал он. „Ach,“ prehodil Andy a zaváhal, akoby rozmýšľal. „Zdravím vás, doktor Pynchot.“ — А? — встрепенулся тот и, помедлив, словно в раздумье, ответил: — Здравствуйте, доктор. „Čo poviete, môžem to vypnúť? Dnes máme ísť von, na prechádzku, veď viete.“ — Ничего, если я выключу? У нас ведь сегодня прогулка, не забыли? „Ach,“ Andy zvraštil čelo, no hneď ho vyrovnal. — Да? — Энди нахмурился, но затем лоб его разгладился. „Samozrejme. Videl som to už tri, štyri razy. No mám rád ten koniec. Je pekný. Tí ufoni ho vezmú so sebou, chápete. Do vesmíru.“ — Ладно. Вообще то я его не первый раз смотрю. Конец мне нрайится. Очень красиво. Он улетает на тарелочке, представляете? К звездам. „Vážne?“ poznamenal Pynchot a vypol televízor. — Красиво, — согласился Пиншо и выключил телевизор. „Môžeme ísť?“ — Ну что, пойдем? „Kam?“ spýtal sa Andy. — Куда? — спросил Энди. „Predsa na prechádzku,“ odpovedal trpezlivo Pynchot. — На прогулку, — терпеливо повторил Пиншо. „Zabudli ste?“ — Вспомнили? „Ach,“ zvolal Andy. „Samozrejme.“ A vstal. — А а, — кивнул Энди, — да да. Он поднялся. 5Hala pred Andyho izbou bola priestranná a vydláždená. Osvetlenie tlmené, nepriame. Niekde, nie ďaleko, bolo komunikačné centrum alebo stredisko automatického spracovania dát, ľudia šli jedným smerom s diernymi štítkami a nazad s hárkami zostáv a bolo odtiaľ počuť šum ľahkých strojov. Дверь из апартаментов Энди выходила в просторный холл с кафельным полом. Свет здесь был рассеянный, приглушенный. Где то рядом находились диспетчерская или вычислительный центр; там едва слышно гудели машины, туда входили с перфокартами, а выходили с кипой распечаток. Mladý muž v konfekčnom športovom saku – typickom pre vládneho agenta – postával pred dverami Andyho apartmánu. Pod pazuchou mu sako odstávalo. Agent bol súčasťou bežnej rutiny, a keď s Pynchotom prešli pomimo, pobral sa za nimi, vzdialený na dohľad, no nie na dosluch. Andy si pomyslel, že by s ním nemal byť problém. Под дверью Макги прогуливался молодой человек в спортивного покроя пиджаке, словно только что из магазина, — сразу видно, правительственный агент. Под мышкой пиджак слегка оттопыривался. Агент торчал здесь согласно инструкции, и как только они с Пиншо начнут удаляться, он последует за ними — разговора он слышать не будет, однако из виду их не выпустит. С этим, подумал Энди, сложностей не возникнет. Teraz, keď prešli s Pynchotom k výťahu, agent sa zaradil za nich. Andymu búchalo srdce tak silno, že cítil, ako sa mu trasie celý hrudný kôš. Nebadane si všetko podrobne všímal. Bolo tu možno dvanásť neoznačených dverí. Za niektorými, čo ostali otvorené, videl ďalšie miestnosti tohto podlažia – akúsi malú špecializovanú knižnicu a ešte miestnosť na zhotovovanie fotokópií – no o tom, čo je za väčšinou z nich, nemal ani poňatia. Они направились к лифту, агент пристроился сзади. Сердце у Энди колотилось — казалось, сотрясается грудная клетка. Вместе с тем он без видимых усилий подмечал детали. С десяток дверей без табличек. Некоторые из них бывали открытыми, когда Энди проходил ранее по этому коридору, — например, тут была какая то специализированная библиотека, фотокопировальная комната, но остальные представляли для него загадку. Charlie mohla byť teraz práve za jednými z nich, alebo v úplne inej časti budovy. Чарли может находиться за любой из этих дверей… или вообще в другом здании. Vstúpili do výťahu, ktorý bol dosť veľký, aby sa doň vmestil nemocničný vozík. Pynchot vytiahol kľúče, skrútol jedným z nich v dierke a stlačil ktorési z neoznačených tlačidiel. Dvere sa zavreli a výťah hladko stúpal. Agent Firmy sa opieral o zadnú stenu kabíny. Andy stál s rukami vo vreckách džínsov značky Lee Riders s miernym a bezvýznamným úsmevom na tvári. Они вошли в лифт, где бы запросто разместилась больничная каталка. Пиншо достал связку ключей, повернул один из них в замке и нажал кнопку (все кнопки были без обозначений). Внутренние створки закрылись, и кабина поплыла вверх. Агент удобно расположился в дальнем углу. Энди стоял, засунув руки в карманы своих «Ли Райдерс», на лице его блуждала бессмысленная улыбка. Dvere výťahu sa otvorili do čohosi, čo kedysi bývalo tanečnou sálou. Podlaha bola z pevných parkiet z lešteného duba. Na druhej strane rozľahlej miestnosti viedla elegantná špirála točitého schodišťa do vyšších podlaží. Sprava, z odchýlených ťažkých dubových dverí sem doliehal klepot písacích strojov, produkujúcich dennú várku papierov. A odvšadiaľ sa šírila vôňa čerstvých kvetín. Дверь лифта открылась, и они оказались в бывшем бальном зале. Блестел отполированный паркетный пол. В глубине огромного зала лестница, сделав два изящных витка, уходила наверх. Застекленные двустворчатые двери слева приглашали на залитую солнцем террасу, за которой открывался сад камней. Справа, из за полуприкрытых дубовых дверей, доносился стук пишущих машинок, едва успевавших переваривать дневную норму. Воздух был наполнен запахами цветов. Pynchot prešiel krížom cez slnkom zaliatu tanečnú sálu prvý a Andy ako vždy utrúsil poznámku o parketovej podlahe, akoby si ju ešte nikdy nevšimol. Vyšli von sklenými dverami a tieň – agent šiel za nimi. Bolo veľmi teplo, veľmi vlhko. Vo vzduchu lenivo bzučali včely. Za záhradnou skalkou rástli kríky hortenzií, forsýtií a rododendronov. Vôkol sa rozliehal zvuk večne krúžiacich kosačiek na trávu. Andy nastavil tvár slnku s nepredstieranou vďačnosťou. Пересекая следом за Пиншо бальный зал, Энди не преминул высказаться по поводу великолепного паркета, как будто он видел его впервые. Они вышли через застекленные двери в сад и за ними, как тень, вышел агент. Здесь было совсем тепло и очень влажно. Лениво жужжали пчелы. За садом камней тянулись кусты гидрангии, форзиции и рододендронов. Ни на секунду не умолкая, вершили свой нескончаемый труд газонокосилки. Энди потянулся к солнцу, и выражение благорадности на его лице было неподдельным. „Ako sa cítite, Andy?“ spýtal sa Pynchot. — Как вы себя чувствуете, Энди? — спросил Пиншо. „Fajn. Fajn.“ — Прекрасно. Прекрасно. „Viete, že ste tu už skoro pol roka?“ pokračoval Pynchot napoly začudovaným tónom, ktorý akoby hovoril: zvláštneakočasletíkeďsamášskvele. Pobrali sa vpravo po štrkom vysypanej cestičke. Vôňa zimozelu a vonného vavrínu visela v nehybnom vzduchu. Na opačnej strane rybníka blízko druhého domu lenivo klusali dva kone. — Знаете, сколько вы уже здесь? Почти полгода, — произнес Пиншо тоном легкого удивления — дескать, надо же, как летит время, когда живешь в свое удовольствие. Они свернули направо по гравийной дорожке. В неподвижном воздухе стоял смешанный аромат жимолости и лавра. Вдоль берега, неподалеку от особняка по ту сторону пруда, легким галопом шли две лошади. „Tak dlho!“ zvolal Andy. — Долго, — сказал Энди. „Áno, je to dlho,“ prikývol Pynchot s úškrnom. — Да, долго, — улыбнулся Пиншо. „A my sme dospeli k záveru, že vaša schopnosť… zoslabla. V skutočnosti, veď viete, nemáme nijaké výsledky, ktoré by stáli za zmienku.“ — И мы пришли к выводу, Энди, что ваша сила… пошла на убыль. Да вы и сами знаете — результаты тестов неудовлетворительны. „Áno, ale dávali ste mi celý čas lieky,“ vyčítavo povedal Andy. — Это все ваши таблетки, — с укором сказал Энди. „Nemôžete očakávať, že sa prekonám, keď som tvrdý.“ — Что я могу сделать, когда у меня туман в голове. Pynchot si odkašlal, no nepovedal nič o tom, že Andy bol počas prvých troch sérií testov celkom bez dávky, a aj tak to neprinieslo výsledok. Пиншо прокашлялся, но не стал напоминать ему о том, что когда проводились первые три серии тестов, оказавшиеся столь же бесплодными, наркотиков еще не было и в помине. „Myslím, že som robil všetko, čo sa dalo, doktor Pynchot. Usiloval som sa.“ — Я ведь делал что мог, доктор Пиншо. Я старался. „Áno, áno. Samozrejme. A myslíme si – teda ja si myslím – že si zaslúžite oddych. Firma má malý rekreačný komplex na jednom z Havajských ostrovov, na Maui, Andy. A ja čoskoro dopíšem polročnú správu. Ako by sa vám páčilo,“ a Pynchotov úškrn sa roztiahol na prefíkaný úsmev moderátora televíznych súťaží a v hlase sa mu objavil tón človeka sľubujúceho dieťaťu neuveriteľnú lahôdku, „ako by sa vám páčilo, keby som navrhol, aby vás tam na určitý čas poslali?“ — Да да. Разумеется. Вот мы и думаем — точнее, я думаю, — что вы заслужили отдых. У нас есть лагерь на Мауи, это в Гавайском архипелаге. Я сейчас сажусь за полугодовой отчет. Так вот, Энди, хотите… — Пиншо весь сиял, словно ведущий в телеиграх, а тон был такой, каким объявляют ребенку, что его ожидает невероятный сюрприз, — хотите, я предложу, чтобы вас ненадолго туда послали? Určitý čas môže trvať dva roky, pomyslel si Andy. Možno päť. Chceli by naňho dozerať aspoň jedným okom pre prípad, že by sa mu vrátila schopnosť mentálnej dominácie, a možno ho mať ako eso v rukáve, keby sa náhodou vynorili nečakané ťažkosti s Charlie. No nepochyboval, že na konci ho čaká nejaká nehoda alebo predávkovanie, alebo „samovražda“. Povedané Orwellovym žargónom, mal sa stať politickou mŕtvolou. Ненадолго — это года два, подумал Энди. А может, все пять. Они, конечно, будут приглядывать за ним на случай, если вернется дар внушения… или, так сказать, подержат в прикупе на случай, если возникнут непредвиденные трудности с Чарли. А кончится все, как водится, наездом или лошадиной дозой снотворного, или «самоубийством». И станет он, по выражению Оруэлла, несуществом. „A budem ďalej dostávať lieky?“ spýtal sa Andy. — А лекарство мне будут давать? — забеспокоился Энди. „Ach, samozrejme,“ odvetil Pynchot. — Обязательно, — ответил Пиншо. „Havaj…“ vzdychol Andy zasnene. Potom sa pozrel na Pynchota s výrazom, o ktorom dúfal, že sa dá nazvať hlúpo-prefíkaný. — Гавайи… — мечтательно протянул Энди. Вдруг он повернулся к Пиншо и попробовал сработать под простачка: „Možno, že ma tam doktor Hockstetter nepustí. Doktor Hockstetter ma nemá rád. Neviem.“ — Доктор Хокстеттер меня не отпустит. Он меня не любит, я знаю. „Ale áno,“ uistil ho Pynchot. „Má vás rád, Andy. A mimochodom, ste moje dieťa, nie Hockstetterovo. Ubezpečujem vás, že bude postupovať presne podľa toho, čo mu navrhnem ja.“ — Ну что вы, — возразил Пиншо, — очень даже любит. И потом, Энди, я вас пасу, а не доктор Хокстеттер. Так что не волнуйтесь, он меня поддержит. „Ale písomný návrh na to ste ešte nedali, však nie?“ spýtal sa Andy. — Но вы ведь еще не подали докладную? — уточнил Энди. „Nie, najprv som to chcel oznámiť vám. Ale Hockstetterov súhlas je naozaj iba formalita.“ — Нет. Сначала я решил переговорить с вами. Да уверяю вас, одобрение Хокстеттера — это всего лишь формальность. „Bolo by rozumné urobiť ešte jednu sériu testov,“ povedal Andy a mierne Pynchota pritlačil. — Пожалуй, стоит провести еще одну серию тестов, — сказал Энди и дал Пиншо легкий посыл. „Len pre istotu.“ — Для страховки. V Pynchotových očiach sa čosi zachvelo. Úškrn zneistel, objavilo sa v ňom prekvapenie, až úplne zmizol. Teraz vyzeral Pynchot ako pod vplyvom drogy, a pri tej myšlienke Andy pocítil zlomyseľné zadosťučinenie. V kvetoch zunel monotónny bzukot včiel. Ťažká a sýta vôňa čerstvo pokosenej trávy visela vo vzduchu. Зрачки у Пиншо как то странно дрогнули. Улыбочка застыла, а затем и вовсе сошла. Теперь уже у Пиншо был вид человека, накачанного наркотиками, на что Энди взирал не без тайного удовольствия. А где то рядом гудели на цветах пчелы. Долетал густой дурманящий запах свежескошенной травы. „Keď napíšete správu, navrhnite ešte jednu sériu testov,“ zopakoval Andy. — Когда будете писать докладную, предложите провести еще одну серию тестов, — повторил Энди. Pynchotove oči sa vyjasnili. Úškrn sa vrátil v celej svojej nádhere. Взгляд Пиншо прояснился. На губах вновь заиграла неподражаемая улыбочка. „To s tým Havajom ostane, samozrejme, na čas medzi nami,“ prehodil. — О Гавайях, смотрите, никому ни слова, — сказал он. „Keď napíšem správu, navrhnem ešte jednu sériu testov. Myslím, že by to bolo rozumné. Len pre istotu, chápete.“ — А пока что я напишу докладную и предложу еще одну серию тестов. Я думаю, стоит это сделать. Для страховки. „A potom budem môcť ísť na Havaj?“ — Но потом я смогу поехать на Гавайи? „Áno,“ odpovedal Pynchot. — Да, — подтвердил Пиншо. „Až potom.“ — Потом. „Taká séria testov môže trvať asi tri mesiace, však?“ — Чтобы провести эти тесты, понадобится месяца три, верно? „Áno, okolo troch mesiacov.“ Pynchot sa na Andyho usmieval žiarivo ako triedny génius po ukážkovej odpovedi. — Да, около трех месяцев. — Пиншо так и млел — он сейчас напоминал учителя, слушающего ответ лучшего своего ученика. Teraz boli bližšie pri rybníku, na zrkadlovom povrchu ktorého lenivo plávali kačice. Zastali. Mladík v športovom saku za nimi pozoroval jazdcov – muža stredných rokov a ženu – čo jazdili vedľa seba na druhej strane rybníka. Ich odraz vo vode preťal len dlhý, kĺzavý, hladký pohyb jednej z bielych kačíc. Andy si pomyslel, že pár vyzerá záhadne, tak záhadne ako reklamný leták poisťovne – jeden z tých, ktoré ti vždy vykĺznu z nedeľnej prílohy novín na kolená alebo do kávy. Они приближались к пруду. По зеркальной глади тихо скользили утки. Собеседники остановились у воды. Агент, держась поодаль, провожал взглядом наездников, мужчину средних лет и женщину, трусивших бок о бок вдоль того берега, почти у кромки воды. Их отражения перечеркнул длинный след, тянувшийся за белой уткой. Энди подумалось, что эта парочка странным образом вызывает в памяти рекламку страховой компании — из тех, что непременно вылетают, стоит развернуть утреннюю газету, и падают тебе на колени или… в кофе. V hlave cítil slabú, pulzujúcu bolesť. Dala sa zniesť. No pri tom, aký bol nervózny, sa mu mohlo ľahko stať, že Pynchota pritlačí oveľa silnejšie, než treba, a mladík by z toho mohol vyvodiť dôsledky. Nevyzeralo to, že ich pozoruje, no Andy nebol padnutý na hlavu. В висках у него немного стучало. Пока ничего угрожающего. Хуже то, что от волнения он чуть не подтолкнул Пиншо сильней, чем следовало, а это могло привлечь внимание агента. Правда, молодой человек смотрел в другом направлении, но Энди были знакомы их уловки. „Povedzte mi, kam vedú tunajšie cesty a niečo o tomto kraji,“ vyzval Pynchota a opäť mierne pritlačil. Z rozličných útržkov rozhovorov vedel, že nie sú tak strašne ďaleko od Washingtonu, ale ani tak blízko ako napríklad operačná základňa CIA v Langley. Nič viac o tom nevedel. — Расскажите мне о здешних дорогах и вообще о местности, — попросил он вполголоса Пиншо и снова легонько подтолкнул его. Из обрывков разговоров он знал, что Контора находится не очень далеко от Вашингтона, но не так близко, как оперативная база ЦРУ в Лэнгли. Этим его осведомленность исчерпывалась. „Je tu naozaj krásne,“ povedal zasnene Pynchot, „odkedy zapchali diery.“ — Тут стало очень красиво, — мечтательно сказал Пиншо, — после того как заделали все отверстия. „Áno, je tu pekne,“ prisvedčil Andy a stíchol. Občas sa stávalo, že pritlačenie zaktivizovalo v pamäti toho, koho pritlačil, isté stopy podobné zvyškom hypnózy – zvyčajne prostredníctvom nejakej nejasnej asociácie – a bolo nerozumné prerušovať to, čo sa odohrávalo. Mohlo to vyvolať akési echo a echo mohlo privodiť efekt odrazu, a odraz spôsobiť… áno, spôsobiť čokoľvek. Niečo také sa stalo jednému z jeho drobných podnikateľov, Walterovi Mittymu, a Andyho to na smrť vydesilo. Skončilo sa to dobre, no ak priateľ Pynchot začne teraz kričať od hrôzy, tentokrát to môže skončiť všelijako, len nie dobre. — Да, — согласился Энди и замолчал. Посыл иногда погружал человека в транс, вызванный каким нибудь воспоминанием, как правило, через весьма далекую ассоциацию, и обрывать его не стоило ни при каких обстоятельствах. В противном случае можно породить эффект эха, от эха же недалеко до рикошета, ну, а рикошет способен привести к… да, собственно, к чему угодно. Нечто подобное произошло с одним из мелких служащих, этих уолтеров митти, которым он внушал веру в себя, и Энди не на шутку перепугался. Тогда все кончилось хорошо, но если его друга Пиншо вдруг начнут одолевать кошмары, тут уж не будет ничего хорошего. „Moja žena to zbožňuje,“ pokračoval Pynchot tým istým zasneným hlasom. — Моей жене он понравился, — продолжал Пиншо все так же мечтательно. „Čo?“ spýtal sa Andy. — О чем вы? — спросил Энди. „Čo zbožňuje?“ — Кто понравился? „Náš nový drvič odpadkov. Je naozaj…“ — Новый мусоросборник. Он очень… Stratil súvislosť. И умолк. „Naozaj krásny,“ pomáhal mu Andy. Chlapík v športovom saku sa dovliekol trochu bližšie a Andy pocítil, ako mu nad vrchnou perou vyrazili drobné kvapky potu. — Красивый, — подсказал Энди. Молодой человек в спортивном пиджаке подошел поближе: над верхней губой у Энди выступил пот. „Naozaj krásny,“ súhlasil Pynchot s prázdnym pohľadom upretým na rybník. — Очень красивый, — подтвердил Пиншо и уставился на воду. Agent Firmy prichádzal vždy bližšie, no Andy sa rozhodol, že riskuje ešte jedno pritlačenie, len celkom slabé. Pynchot stál vedľa neho ako televízny prijímač s vypálenou obrazovkou. Агент подошел совсем близко, и Энди лихорадочно подумал, что придется, наверное, еще раз подтолкнуть Пиншо. Тот не подавал признаков жизни — вроде перегоревшего кинескопа. Tieň vzal do ruky malý kúsok dreva a hodil ho do vody. Zľahka dopadlo, sčerilo rovnú hladinu a rozblikalo ju. V Pynchotových očiach sa zjavil záchvev. Агент поднял с земли какую то деревяшку и швырнул ее в пруд. По воде побежали мерцающие круги. Пиншо встрепенулся. „Kraj je tu na okolí naozaj krásny,“ začal Pynchot. — Места здесь очень красивые, — заговорил он. „Dosť kopcovitý, rozumiete. Ideálny kraj na jazdenie. Raz týždenne chodievame so ženou jazdiť, ak sa k tomu dostaneme. Myslím, že Dawn je najbližšie mesto smerom na západ… presnejšie na juhozápad. Pekné malé mestečko. Dawn leží na hlavnej ceste tri nula jeden. Gether je najbližšie mesto smerom na východ.“ — Холмистые. Заниматься верховой ездой — одно удовольствие. Мы с женой хотя бы раз в неделю стараемся выбираться. Если не ошибаюсь, ближайший город на запад… точнее на юго запад — Дон. Городишко. Мимо него проходит 301 я автострада. Ближайший на восток — Гезер. „Gether je na hlavnej ceste?“ — Мимо Гезера тоже проходит автострада? „Ani nápad. Na vedľajšej.“ — Нет. Обычная дорога. „Kam vedie hlavná cesta tri nula jeden ďalej za Dawnom?“ — Куда ведет 301 я автострада? „Prečo? Všetky cesty smerom na sever vedú do kolumbijského dištriktu. Väčšina ciest smerujúcich na juh zasa do Richmondu.“ — Если на юг, то почти до Ричмонда. А на север… прямо до округа Колумбия. Teraz sa chcel Andy spýtať na Charlie, tak to aspoň naplánoval, no Pynchotove reakcie ho trochu vystrašili. Jeho asociácie na žena, diery, naozaj krásne a – čo bolo najzvláštnejšie! – drvič odpadkov pôsobili svojrázne a akosi znepokojujúco. Možno, že Pynchot nebol napriek svojej prístupnosti dobrým objektom. Možno, že Pynchot bol nejako narušená osobnosť, pevne stiahnutá korzetom normálnosti, zatiaľ čo pod tým všetkým mohli byť nevyvážené bohvieaké sily. Pritláčanie mohlo u mentálne labilných ľudí vyvolať najrozličnejšie nepredvídané výsledky. Keby tu nebol ten náznak, mohol skúšať ďalej (nakoniec, jemu sa toho stalo dosť, a tak mal pekelne málo výčitiek kvôli zmätkom v hlave Hermana Pynchota), no teraz sa zľakol. Psychiater so schopnosťou pritláčať by mohol byť požehnaním pre ľudstvo, no Andy McGee nebol psychiater. Энди собирался спросить про Чарли, уже продумал вопросы, но его несколько смутила реакция Пиншо. Его ассоциации — жена, отверстия, красиво и, что совсем уж непонятно, мусоросборник удивляли и настораживали. Хотя Пиншо и поддается внушению, вполне возможно, что он не самый подходящий объект для этой цели. Возможно, у него какие то отклонения в психике, и, пусть он производит впечатление нормального человека, одному богу известно, какие взрывные силы, находящиеся пока в относительном равновесии, могут дремать под этой оболочкой. Воздействие на людей с неустойчивой психикой способно привести к самым неожиданным последствиям. Если бы не их тень, агент, он, пожалуй, и рискнул бы (после того, что с ним тут учинили, плевать он хотел, в конце концов, на бедную голову Германа Пиншо), а тут испугался… Психиатры — эти, обладай они даром внушения, спешили осчастливить всех направо и налево… но Энди Макги не был психиатром. Možno bolo bláznovstvom vyvodzovať toľko z reakcie jedinej pamäťovej stopy. Stretol sa s niečím podobným u množstva ľudí a málokto z nich sa prejavil vyšinuto. Ale Pynchotovi nedôveroval. Pynchot sa príliš často usmieval. Наверное, глупо было из единичного случая делать столь далеко идущие выводы; с подобной реакцией ему приходилось сталкиваться и раньше, однако ничем серьезным ни разу не пичкали. Но от Пиншо можно ждать чего угодно. Пиншо слишком много улыбается. Náhle sa mu hlboko vnútri ozval chladný a vražedný hlas vychádzajúci z podvedomia: Povedz mu, nech ide domov a spácha samovraždu. Potom ho pritlač. Pritlač ho poriadne. Внезапно до него донесся убийственно холодный голос из глубин подсознания, из этого бездонного колодца: СКАЖИ ЕМУ, ЧТОБЫ ШЕЛ ДОМОЙ И ПОКОНЧИЛ ЖИЗНЬ САМОУБИЙСТВОМ. И ПОДТОЛКНИ. ПОДТОЛКНИ ИЗО ВСЕХ СИЛ. Odrazil tú myšlienku, zhrozil sa jej a prišla naňho nevoľnosť. От этой мысли его бросило в жар, даже нехорошо стало; он поспешил от нее отделаться. „Tak,“ povedal Pynchot, poobzeral sa okolo a uškrnul sa. „Vrátime sa?“ — Ну что, — прорезался Пиншо; он осмотрелся по сторонам с довольной улыбочкой. — Направим наши стопы обратно? „Iste,“ odvetil Andy. — Да, — сказал Энди. A tak mal začiatok za sebou. Ale pokiaľ šlo o Charlie, ešte vždy tápal v neistote. Итак, начало положено. Только с Чарли по прежнему полная неизвестность. 6SPISOVÝ ZÁZNAM жүктеу/скачать 3.46 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|