Stephen king стивен Кинг podpaľAČKA
жүктеу/скачать 3.46 Mb.
|
4x x xAndy McGee mával občas pocity – predtuchy, ktoré boli mimoriadne intenzívne. Stávalo sa mu to od pokusu v Jason Gearneigh Halle. Nevedel, či tieto predtuchy sú alebo nie sú nejakým nižším stupňom jasnovidectva, ale zvykol si reagovať na ne. Порой у Энди Макги бывали необыкновенно яркие предчувствия. Со времени эксперимента в Джейсон Гирни Холле. Были они неким проявлением способности предвидения или не были, он не знал, но приучился доверять им, когда они появлялись. V ten augustový deň roku 1980 okolo poludnia sa ho jedna takáto predtucha zmocnila, a to bolo zlé. В тот августовский день 1980 года около полудня у него появилось плохое предчувствие. Začalo to cez obed vo fakultnej jedálni na najvyššom poschodí budovy Unionu. Presne vedel, v ktorej sekunde. Obedoval kurča na smotane s ryžou a sedel s Evom O'Brianom, s Billom Wallaceom a Donom Grabowskim. Všetci boli z katedry angličtiny. Ktosi ako zvyčajne priniesol poľský vtip Donovi, ktorý ich zbieral. Rozprával ho Ev a šlo v ňom o rozdiel medzi poľským a obyčajným rebríkom: nie je nijaký, ibaže poľský má na poslednej priečke nápis STOJ. Všetci sa rozosmiali, a vtom sa v Andyho mysli ozval tichučký hlas. Был час ленча в Бакей рум — факультетской комнате отдыха на верхнем этаже студенческого клуба. Он мог бы даже точно указать минуту: вместе с Ивом О'Брайаном, Биллом Уоллэсом с Доном Грабовски он ел цыпленка с рисом под соусом. Все они были его друзья с факультета английского языка и литературы. Как всегда, кто то рассказал смешную историю, на этот раз польскую, специально для Дона, который коллекционировал польские шутки. Все смеялись, и вдруг тоненький, очень тихий голосок заговорил в голове Энди. (doma sa niečo stalo) (ДОМА ЧТО ТО НЕ В ПОРЯДКЕ) To bolo všetko. Stačilo mu to. Začínalo to intenzívnieť tým istým spôsobom, ako bolesť hlavy, keď pričasto využíval svoju schopnosť. Lenže toto sa mu neodohrávalo v hlave, zdalo sa, akoby mu splynuli všetky emócie, no akosi voľne, akoby to bolo klbko priadze a pohrávala by sa s ním rozhnevaná mačka, ktorá dáva voľný priechod svojim náladám. И все. Но этого было достаточно. Предчувствие назревало почти так же, как головные боли после чересчур сильного посыла. Только это шло не от головы; казалось, все его эмоции, словно пряжа, медленно стягиваются в клубок и какого то рассерженного кота выпускают играть в нитях его нервной системы, запутывать их. Prestal sa cítiť dobre. Nechal kurča na smotane tak, hoci vyzeralo lákavo. Žalúdok sa mu roztriasol a srdce bilo prudko, akoby sa bol práve hrozne zľakol. V prstoch pravej ruky začal cítiť bodavú bolesť, akoby si ich bol pribuchol dverami. Ему стало плохо. Цыпленок в соусе потерял прежнюю привлекательность. Живот свело, сердце быстро застучало, как от сильного испуга. Затем внезапно стали пульсировать пальцы правой руки, словно он прищемил их дверью. Náhle vstal. Na čele mu vyrazil studený pot. Он быстро встал. Холодный пот на лбу. „Bili, necítim na dobre,“ začal. — Знаете, мне что то нездоровится, — сказал он. „Zoberieš to za mňa o jednej?“ — Билл, можешь провести мое занятие в час? „Koho? Tých nádejných básnikov? Jasné. Bez problémov. Čo sa deje?“ — С подающими надежды поэтами? Конечно. Нет проблем. Что с тобой? „Neviem. Asi som niečo zjedol.“ — Не знаю. Может, съел что то. „Naozaj si zbledol,“ povedal Don Grabowski. — Выглядишь бледновато, — сказал Дон Грабовски. „Mal by si skočiť naproti do ošetrovne, Andy.“ — Загляни в медпункт, Энди. „To môžem,“ odvetil Andy. — Да, да, — сказал Энди. Odchádzal, ale vôbec nemal v úmysle ísť na ošetrovňu. Bolo štvrť na jednu a na celej univerzite panovala ospanlivá atmosféra neskorého leta v posledný týždeň letného semestra. Andy v rýchlosti podal ruku Evovi, Billovi aj Donovi. Odvtedy už ani jedného z nich nevidel. Он ушел, вовсе не собираясь идти в медпункт. Было четверть первого, университетский городок в полудреме плыл через последнюю неделю летнего семестра к экзаменационной сессии. Уходя, он поднял руку, прощаясь с Ивом, Биллом и Доном. С того дня он никого из них больше не видел. Na prízemí zašiel do telefónnej búdky a zavolal domov. Nik sa nehlásil. Nebol dôvod, prečo by to malo byť ináč. Keďže Charlie bola u Duganovcov, Vicky mohla ísť na nákup, ku kaderníkovi, mohla navštíviť Tanny Upmoreovú alebo zájsť na obed s Eileen Baconovou. Napriek tomu sa mu nervy napli, akoby ich pritiahli o ďalší závit. Už len prasknúť. Остановился на нижнем этаже клуба, вошел в телефонную будку, позвонил домой. Никто не отвечал. Совсем не обязательно должны ответить: Чарли у Дугэнов, Вики, возможно, в магазине, в парикмахерской, у Тэмми Апмор или даже, может быть, обедает с Эйлин Бэкон. Тем не менее его нервы натянулись еще сильнее. Казалось, они стонали. Vyšiel z budovy a napoly šiel, napoly bežal k Prince Hallu, kde mal zaparkované kombi. Viezol sa cez mesto do Lakelandu. Šoféroval nesústredene a zle. Nerešpektoval svetlá, nebezpečne predchádzal a takmer zrazil hipíka na bicykli značky Olympia s desiatimi prevodmi. Hipík pobúrené gestikuloval. Andy si to sotva všimol. Srdce mu bilo ako buchar. Cítil sa, akoby mu boli pichli niečo na povzbudenie. Он вышел из здания клуба и почти побежал к автомашине на стоянке у Принс Холла. Поехал через город в Лейклэнд. Вел машину неуверенно, дергаясь. Проскакивал на красный свет, ехал вплотную к впереди идущим машинам и чуть было не сбил хиппи на, «Олимпии». Хиппи покрутил пальцем у виска. Энди не обратил внимания. Бешено колотилось сердце, словно он принял хорошую дозу наркотика. Bývali v Lakelande na Conifer Place. Tak ako v mnohých iných predmestských zástavbách vybudovaných v päťdesiatych rokoch, aj tu veľa ulíc pomenovali podľa stromov a kríkov. V augustovej poludňajšej horúčave vyzerala ulica zvláštne opustená. To ešte podporilo jeho pocit, že sa stalo čosi zlé. Teraz, keď pri chodníkoch neparkovali takmer nijaké autá, vyzerala ulica širšia. Tých niekoľko detí, ktoré sa kde-tu hrali, nemohlo rozptýliť nepríjemný pocit opustenosti. Väčšina z nich bola práve doma na obede alebo na detskom ihrisku. Okolo prešla s plnou nákupnou taškou na kolieskach pani Flynnová z Laurel Lane v zelených šponovkách, pod ktorými jej okrúhle a pevné brucho pripomínalo futbalovú loptu. Na trávnikoch v celej ulici sa lenivo krútili rozstrekovače a vodný poprašok zavlažoval trávu a vo vzduchu tvoril pásy dúhy. Они жили на Конифер плейс. В Лейклэнде большинство улиц, как во многих пригородных районах, построенных в пятидесятые годы, носило названия деревьев или кустарников. В знойный августовский полдень улица казалась странно пустынной. Это лишь усиливало предчувствие катастрофы. Машин у обочин было немного, и улица казалась шире. Даже немногие игравшие тут и там детишки не могли развеять это ощущение безлюдности — большинство ребят либо обедали дома, либо играли на детских площадках. С сумкой на колесиках прошла миссис Флинн с Лореллэйн; ее живот, обтянутый эластичными брюками цвета авокадо, был крупным и тугим, как большой мяч. Вдоль всей улицы лениво вращались поливальные установки, разбрызгивая воду на лужайки и рождая радужные переливы в воздухе. Andy vyšiel pravou polovicou auta na chodník a dupol na brzdu tak prudko, až ho zadržal bezpečnostný pás a vozidlo sa nosom takmer zarylo do zeme. Vypol motor, hoci mal ešte vždy zaradenú rýchlosť – čosi, čo nikdy predtým neurobil – a vystúpil na popraskaný betónový chodníček, ktorý chcel veľakrát opraviť, no akosi sa k tomu nedostal. Opätky mu nezmyselne klopkali. Všimol si, že žalúzie na veľkom okne obývačky (vyhliadkové okno, tak ho volal realitný agent, čo im predával dom, tu máte nádherné vyhliadkové okno) boli stiahnuté a dodávali tomu uzavretý, tajomný vzhľad, ktorý sa Andymu nepáčil. Spúšťa žalúzie? Aby dnu neprenikala horúčava? Možno. Nevedel. Uvedomil si, že nevie, ako jeho žena žije, kým je on preč. Энди въехал правыми колесами на тротуар и так резко нажал на тормоза, что моментально сработал автоматический запор на ремне безопасности; а нос машины клюнул вниз. Он выключил мотор, оставив рукоятку коробки передач во включенном положении, чего никогда не делал, и двинулся по потрескавшейся бетонной дорожке, которую всегда хотел подправить, но как то руки не доходили. Каблуки бессмысленно клацали. Он заметил, что жалюзи в большом окне гостиной («панорамное окно на всю стену», сказал агент по продаже недвижимости, продавший им дом, «тут вы имеете панорамное окно на всю стену») опущены, отчего дом казался безлюдным и таинственным, ему это не понравилось. Разве обычно она опускала жалюзи? Может быть, от жары? Он не знал. Он понял, что многого не знал о том, что она делает в его отсутствие. Siahol na kľučku, ale zámka nepovolila. Zamkla za ním, keď odchádzal? Neveril tomu. To neurobila Vicky. Jeho obava, nie obava, teraz to už bola hrôza, vzrástla. A zrazu, trvalo to iba chvíľku (hoci neskôr si to nikdy nechcel pripustiť), jedinú krátku chvíľu necítil nič, len nutkanie obrátiť sa chrbtom k zamknutým dverám. Ani sa ich nedotknúť. Nestarať sa o Vicky, o Charlie, ani o chabé ospravedlňovanie, čo príde neskôr. Он взялся за шарик дверной ручки, но тот не повернулся, проскользнув по пальцам. Неужели она заперла дверь после его ухода? Не верилось. Не похоже на Вики. Его беспокойство — нет, теперь это был уже страх — увеличилось. И все же в какой то момент (впоследствии он даже себе не признавался), в какой то краткий миг у него не было ничего, кроме желания уйти от этой запертой двери. Просто смыться. Не думая о Вики, Чарли или слабых оправданиях, которые появились бы потом. Ujsť. Просто бежать. Namiesto toho nahmatal vo vrecku kľúče. Вместе этого он пошарил в карманах, ища ключи. V nervozite mu vypadli, a tak sa zohol, aby ich zdvihol – kľúče od auta, kľúč od východného krídla Prince Hallu. Sčernetý kľúč od reťaze na Grantherovej ceste, ktorú tam zavesil na konci každoročnej návštevy. Na kľúčoch bolo zvláštne to, ako sa hromadili. Нервничая, он уронил их и наклонился подобрать — ключи от машины, ключ от восточного крыла Принс Холла, потемневший ключ, открывавший цепь, которую он протягивал через дорогу к дому Грэнтера, уезжая в конце лета. Ключи имеют тенденцию странным образом накапливаться. Oddelil v zväzku kľúč od domu a odomkol dvere. Vošiel a zavrel za sebou. Svetlo v obývačke bolo slabé, chorobne žlté. Bolo tu horúco. A ticho. Ach, bože, bolo tu tak ticho. Найдя в связке ключ от дома, он отпер дверь. Вошел и закрыл ее за собой. В гостиной стоял какой то болезненный, желтый полумрак. Было жарко. И очень тихо. О, боже, как тихо. „Vicky?“ — Вики? Nijaká odpoveď. A to znamenalo, že tu nie je. Obula si svoje túlavé topánky, ako vravievala a vybrala sa na nákupy alebo na návštevy. Ibaže nič také nerobievala, tým si bol istý. A jeho ruka, jeho pravá ruka… Prečo mu tak tŕpnu prsty? Никакого ответа. Значит, ее здесь не было. Надела свои туфли"шлепанцы», как она их называла, и ушла за покупками или в гости. Однако она не сделала ни того, ни другого. Он в этом не сомневался. А его рука, его правая рука… Почему так пульсируют пальцы? „Vicky!“ — Вики? Vošiel do kuchyne. Bol tu malý stôl s umakartovou doskou a tri stoličky. On, Vicky a Charlie zvyčajne raňajkovali v kuchyni. Jedna stolička ležala prehodená nabok na zemi ako mŕtvy pes. Soľnička bola prevrhnutá a soľ sa z nej vysypala na stôl. Andy vzal nevdojak štipku soli medzi prsty ľavej ruky, hodil ju za seba a mrmlal takmer nečujne, tak ako to pred ním robieval jeho otec aj starý otec: Он прошел на кухню. Там стоял столик с пластмассовым верхом и три стула. Обычно они с Вики и Чарли завтракали на кухне. Один стул лежал на боку, как мертвая собака. Солонка опрокинута, соль рассыпана по поверхности стола. Не сознавая, что делает, Энди ухватил щепотку большим и указательным пальцами левой руки, бросил через левое плечо, бормоча под нос, как это делали когда то отец и дед: „Soľ, za soľou na dvakrát a nešťastie preč sa strať!“ «Соль, соль, беда и боль, ступай прочь, голову не морочь». Na sporáku stál hrniec polievky. Studenej. Na kuchynskej linke bola prázdna polievková konzerva. Obed pre jednu osobu. Ale kde je Vicky? На электроплите стояла кастрюля с супом. Она была холодная. Пустая банка из под супа стояла на стойке. Обед для нее одной. Но где же она? „Vicky!“ zvolal hlasno dolu schodišťom. Bola tam tma. Dolu bola práčovňa a pod ostatnou časťou domu veľká rodinná miestnosť. — Вики! — крикнул он с лестницы. Внизу темно. Там бельевая и комната отдыха — они занимали весь подвал дома. Nijaká odpoveď. Никакого ответа. Opäť sa poobzeral po kuchyni. Čisto a upratané. Dva Charline obrázky, nakreslila ich v júli, keď chodila do prázdninovej školy, viseli na chladničke, pridržiavané malými farebnými magnetmi v tvare rozličnej zeleniny. Účet za elektrinu a telefón pripichnutý na tabuľke s nápisom NEZABUDNI ZAPLATIŤ. Všetko na svojom mieste a miesto na všetko. Он снова оглядел кухню. Чисто, убрано. Два рисунка Чарли, сделанные в Воскресной библейской школе, куда она ходила в июле, держатся на холодильнике маленькими магнитными присосками и виде овощей. Счета за электричество и телефон, насажанные на спицу с написанным через ее подставку девизом: «ЭТИ ОПЛАЧИВАЙ ПОСЛЕДНИМИ». Все было на своем месте, и для всего было свое место. Iba tá prevrhnutá stolička. A vysypaná soľ. За исключением перевернутого стула. За исключением просыпанной соли. Vyschlo mu v ústach. Celkom. Ústa mal suché a hladké ako chróm za letného dňa. Во рту у него совсем пересохло. Andy vyšiel hore schodmi, nazrel do Charlinej izby, do spálne, do hosťovskej. Nič. Vrátil sa cez kuchyňu, zažal svetlo na schodišti a zišiel dolu. Automatická práčka zívala otvorenými dvierkami, sušička naňho uprene hľadela jediným kruhovým skleným okom. Na stene visela výšivka, ktorú kdesi kúpila Vicky, a nápis na nej hlásal: ZLATKO, ROBOTA JE HOTOVÁ! Энди поднялся наверх, осмотрел комнату Чарли, их комнату, гостевую. Ничего. Он прошел назад через кухню, зажег свет на лестнице и спустился вниз. Стиральная машина «Мэйтэг» стояла с открытой дверцей. Сушилка установилась на него стеклянным глазом иллюминатора. Между стиральной машиной и сушилкой на стене висел кусок ткани, купленный Вики; на нем написано: «Любонька, мы выстираны и выжаты». Prešiel do rodinnej miestnosti, chcel zasvietiť, prsty posúval po stene bláznivo presvedčený, že sa každú chvíľu môžu k jeho ruke priblížiť cudzie studené prsty, chytiť ju a priviesť k vypínaču. Vtom sa ho konečne dotkol a sada žiariviek na strope ožila. Он вошел в комнату отдыха, стал нащупывать выключатель, перебирая пальцами по стене в какой то глупой уверенности, что в любой момент незнакомые холодные пальцы накроют его руки и помогут найти выключатель. Наконец он нащупал пластину выключателя — на потолке засветились флюоресцентные трубки. Bola to príjemná miestnosť. Strávil tu dolu veľa času rozličnými domácimi opravami a v duchu sa sám sebe smial, lebo nakoniec sa stal presne takým, akým ako študent nikdy nechcel byť. Všetci traja tu dolu strávili veľa času. Mali tu televízor zabudovaný do steny, ping-pongový stôl, hrací stolík na kocky. Ostatné spoločenské hry boli uložené pri druhej stene, pri ktorej boli aj knihy veľkého formátu na nízkej polici, ktorú spravila Vicky z hrubej dosky. Jedna stena bola zaplnená paperbackmi. Na stenách viselo niekoľko štvorcových koberčekov, ktoré urobila Vicky. Bavilo ju to a rýchlo vyrábala jednotlivé štvorce, no jednoducho nemala výdrž, aby urobila veľký koberec. Na malej polici mala Charlie svoje knihy zoradené podľa abecedy. Andy ju to naučil jedného nudného zasneženého večera predminulej zimy a ju to ešte vždy fascinovalo. Это была хорошая комната. Он провел в ней немало времени, что нибудь мастеря и про себя улыбаясь: в итоге он стал как раз тем, чем, будучи студентом, обещал никогда не становиться. Они втроем проводили тут немало времени. В стену был встроен телевизор, стоял стол для пинг понга, большая доска для игры в триктрак. У стены — прислоненные доски для других игр; на низком столике, который Вики смастерила из амбарных досок, лежало несколько фолиантов, целую стену занимали книги в мягких обложках, на других стенах в рамках висело несколько квадратиков, связанных Вики из овечьей шерсти; она шутя говорила, что у нее прекрасно получаются отдельные квадраты, но не хватает усидчивости связать целиком это чертово одеяло. На детской книжной полке стояли книжки Чарли, тщательно подобранные в алфавитном порядке, этому научил ее Энди однажды в скучный снежный вечер две зимы назад, и это до сих пор ее восхищало. Príjemná miestnosť. Хорошая комната. Prázdna. Пустая комната. Skúšal, či pocíti úľavu. Výstraha, predtucha, nech to nazval hocijako, bola klamná. Vicky tu jednoducho nebola. Zhasol svetlo a vrátil sa do práčovne. Он пытался расслабиться. Предвидение, предчувствие или как там хотите называйте его оказалось неверным. Просто она ушла. Он выключил свет и вернулся в комнату для стирки белья. Práčka – typ, ktorý sa plnil spredu a ktorú kúpili vo výpredaji za šesťdesiat dolárov – ešte vždy zívala otvorenými dvierkami. Bez rozmýšľania ich pribuchol, takisto ako predtým bez rozmýšľania hodil za seba štipku rozsypanej soli. Na skle dvierok bola krv. Nie veľa. Len tri, štyri kvapky. Ale bola. Стиральная машина, купленная у соседа при распродаже за шестьдесят долларов, стояла с открытым люком. Он бессознательно закрыл ее, точно так же, как бросил через плечо щепотку проспанной соли. На стеклянном окошке стиральной машины была кровь. Немного. Три или четыре капельки. Но это была кровь. Andy ostal stáť a vyvaľoval na to oči. Tu dolu bolo chladnejšie, príliš chladno, bolo tu chladno ako v márnici. Pozrel na dlážku. Tam bolo krvi viac. Dokonca nebola ešte ani zaschnutá. Z hrdla sa mu vydral nepatrný zvuk, tiché, kvílivé šepnutie. Энди стоял, уставившись на нее. Здесь было холодно, слишком холодно, как в морге. Он взглянул на пол. И на полу была кровь. Она даже не высохла. Из его горла вырвался еле слышный звук, стонущий шепот. Začal chodiť po práčovni, po malom prístenku s bielymi stenami. Odokryl kôš na bielizeň. Bola v ňom iba jedna ponožka. Nakukol pod drez. Nič, len prášky na pranie, prípravky na plákanie, škrob, mydlo. Nakukol pod schodište. Nič. iba pavučiny a plastiková noha zo starej Charlinej bábiky – odmontovaná končatina, ktorá tu trpezlivo ležala a čakala na svoje znovuobjavenie bohvie ako dlho. Он стал осматривать комнату для стирки, которая была простонапросто небольшим альковом с белыми оштукатуренными стенами. Открыл корзинку для белья. Пусто, если не считать одного носка. Заглянул в ящик под мойкой. Ничего, кроме моющих средств. Посмотрел под лестницей. Ничего, кроме паутины и пластмассовой ноги от одной из старых кукол Чарли — эта оторванная конечность терпеливо валялась тут бог знает сколько времени, в ожидании пока ее найдут. Otvoril dvere medzi práčkou a sušičkou. Vypadla odtiaľ so zadrnčaním a buchnutím doska na žehlenie a pod ňou so zviazanými nohami, tak, že kolená mala až pod bradou, s otvorenými, sklenými mŕtvymi očami sedela Vicky Tomlinsonová – McGeeová s handrou napchatou v ústach. Vzduch bol plný ťažkého zápachu leštidla na nábytok, z ktorého sa obracal žalúdok. Он открыл дверь чуланчика между стиральной машиной и сушилкой, оттуда, грохоча, вывалилась гладильная доска, за которой лежала Вики Томлинсон, со связанными ногами, так что коленки оказались чуть ниже подбородка, с открытыми глазами, остекленевшими и мертвыми, с засунутой в рот тряпкой. В воздухе стоял густой и вызывающий тошноту запах политуры для мебели. Vydal tichý, hrdelný zvuk, a ako ustupoval, potkol sa. Zamával rukami, akoby zaháňal ten hrozný obraz a jednou pritom udrel do ovládacieho panela sušičky, takže sa s hukotom rozkrútila. Šatstvo vnútri sa prevracalo a šťukalo. Andy zvrieskol. A rozbehol sa. Bežal hore schodmi, šmykol sa, keď zahýbal do kuchyne a roztiahol sa, aký bol dlhý. Hlavou buchol na linoleum. Posadil sa, ledva lapal dych. Он издал низкий захлебывающий звук и отшатнулся. Взмахнул руками, словно желая отогнать ужасное видение, одной из них зацепил панель управления сушилки, и та ожила. Внутри нее начало вращаться и щелкать белье. Энди вскрикнул. А затем побежал. Он взбежал по лестнице, споткнулся, заворачивая за угол в кухню, растянулся плашмя, ударился лбом о линолеум. Сел, тяжело дыша. Vracalo sa to. Vracalo sa to v spomalenom pohybe, ako opakovaný záber z rugbyového zápasu, keď vidíš, ako zadák vyráža, alebo ako sa uvoľnený hráč necháva zaskočiť. Prenasledovalo ho to v snoch. Dvere sa otvárajú, doska na žehlenie padá s drnčaním do vodorovnej polohy, pripomína mu to gilotínu, jeho žena napchatá do priestoru pod doskou s handrou na leštenie nábytku v ústach. Vracalo sa to tak, že sa to celé opakovalo, a on vedel, že teraz bude znovu nasledovať jeho zvriesknutie. Preto si prikryl predlaktím ústa, zahryzol si doň, a tak zvuk, ktorý vyšiel, bol len neurčité, zadržiavané zavytie. Zopakovalo sa to dvakrát a niečoho sa tým zbavil a upokojil sa. Bol to umelý pokoj vyvolaný šokom, no dal sa využiť. Amorfný strach a nejasná hrozba boli preč. Pulzujúca bolesť v pravej ruke zmizla. A to, čo ho teraz napadlo, bolo ostré ako chlad, ktorý ho oblial, ostré ako šok, bola to jediná myšlienka: CHARLIE. Все вернулось, вспомнилось. Все вернулось в замедленном движении, словно повтор в передаче футбольного матча, когда вы видите, как полузащитник упускает мяч или как перехватывают верный гол. Впоследствии это преследовало его во сне. Открывающаяся дверь, с грохотом выпадающая, напомнившая ему гильотину, гладильная доска, его жена, втиснутая в чулан, где стояла эта доска, с тряпкой во рту, тряпкой для полировки мебели. Все вернулось как то сразу, он понял, что сейчас закричит, сунул руку в рот и прикусил ее, а вырвавшийся звук походил на приглушенный вой. Он снова прикусил руку, и как то разрядился и успокоился. Это было ложное спокойствие от потрясения, но им стоило воспользоваться. Бесформенный страх и неясный ужас исчезли. Дрожь в правой руке прекратилась. Мысль, овладевшая им, была такой же холодной, как и наступившее спокойствие: мысль была о ЧАРЛИ. Vstal, šiel k telefónu, no vtom sa obrátil k schodišťu. Chvíľu tam postál, hrýzol si pery, dodával si odvahy, a potom zišiel dolu. Sušička sa donekonečna krútila. Nebolo v nej takmer nič, len jedny jeho džínsy. Vždy, keď sa obrátili a spadli, obrátili a spadli, kovový gombík na páse šťukol. Andy vypol sušičku a pozrel do vstavanej skrine, v ktorej bývala doska na žehlenie. Он поднялся, направился было к телефону, но затем повернул назад к лестнице. Он постоял мгновение наверху, кусая губы и собираясь с духом, затем спустился вниз. Барабан сушилки попрежнему вращался. Внутри не было ничего, кроме его джинсов, их большая медная пуговица на поясе издавала щелкающий, звенящий звук, по мере того как они вращались и падали, вращались и падали. Энди выключил сушилку, заглянул в чулан для гладильной доски. „Vicky,“ povedal nežne. — Вики, — сказал он нежно. Hľadela naňho mŕtvymi očami. Jeho žena. Prechádzal sa s ňou, držal ju za ruku, vnikal do nej za tmavých nocí. Uvedomil si, že si pripomína noc po tom, keď si na fakultnom večierku vypila, a on jej držal hlavu, kým vracala. Tá spomienka privolala deň, keď umýval kombi a odskočil si do garáže, aby vzal vosk na karosériu, a ona zdvihla hadicu, pribehla za ním a vopchala mu hadicu zozadu do nohavíc. Pripomenul si ich svadbu, ako ju pred všetkými pobozkal, ako chutil ten bozk, jej šťavnaté, mäkké pery. Она, его жена, смотрела на него мертвыми глазами. Он ходил с ней, держал ее за руки, обнимал ее в ночной темноте. Ему вспомнился вечер, когда она перепила на факультетской вечеринке и он поддерживал ей голову, пока ее рвало. Вспомнился день, когда он мыл автомобиль и пошел к гаражу за коробкой с полировочной пастой, а она схватила шланг, подбежала к нему сзади и засунула ему шланг в штаны. Он вспомнил свадьбу — как он поцеловал ее на глазах у всех, наслаждаясь, этим поцелуем, ее губами, сочными, мягкими губами. „Vicky,“ zopakoval ešte raz a zhlboka so zachvením vzdychol. — Вики, — снова сказал он, и у него вырвался долгий дрожащий вздох. Vytiahol ju von a vybral jej z úst handru. Hlava jej ochabnuto visela na pleci. Zistil, že krv pochádza z jej pravej ruky, na ktorej mala strhnuté nechty. Mala ešte drobný pramienok pri jednej nosnej dierke, no nič viac. Zlomili jej väzy jediným mocným úderom. Он вытащил ее и вынул тряпку изо рта. Ее голова безжизненно склонилась к плечу. Он увидел, что кровь вытекла из ее правой руки, на которой было вырвано несколько ногтей. Небольшая струйка текла из носа, но больше нигде крови не было видно. Ее шея была сломана одним сильным ударом. „Vicky,“ šepkal. — Вики, — прошептал он. Charlie, odpovedala mu šeptom vlastná myseľ. ЧАРЛИ — прозвучало, как эхо, в его сознании. S pokojom, ktorý sa mu teraz usídlil v mysli, pochopil, že jediné na čom teraz záleží, je Charlie, len ona je dôležitá. Obviňovania prídu na rad až potom. В холодном спокойствии, которое теперь наполняло его, он понимал, что Чарли стала самым главным, главным в его жизни. Угрызения совести — это все потом. Znovu vošiel do miestnosti pre celú rodinu, no nezaťažoval sa rozsvecovaním. Na druhej strane pri ping-pongovom stole bol gauč so súkennou prikrývkou. Vzal ju, vrátil sa do práčovne a prikryl ňou Vicky. Jej nehybné tvary pod súknom z pohovky pôsobili ešte horšie. Ostal stáť ako zhypnotizovaný. Je možné, že sa už nikdy nepohne? Je to vôbec možné? Он вернулся в комнату отдыха, на сей раз не позаботившись зажечь свет. На противоположной стороне комнаты рядом со столом для пинг понга стояла кушетка с покрывалом. Он взял его, вернулся в бельевую и прикрыл им Вики. Ее неподвижная фигурка под покрывалом почти что загипнозировала его. Неужели она никогда не будет двигаться? Возможно ли это? Odkryl jej tvár a pobozkal ju na pery. Boli studené. Он приоткрыл ее лицо и поцеловал в губы. Они были холодными. Vytrhali jej nechty, jeho myseľ tomu nemohla uveriť. Ježišikriste, vytrhali jej nechty. ОНИ ВЫРВАЛИ У НЕЕ НОГТИ, ДУМАЛ ОН ИЗУМЛЕННО. БОЖЕ МОЙ, ОНИ ВЫРВАЛИ У НЕЕ НОГТИ! A vedel prečo. Chceli zistiť, kde je Charlie. Asi stratili jej stopu, keď sa nevrátila z denného letného tábora a ostala u Terri Duganovej. Pochytila ich panika, a tak sa skončila fáza sledovania. Vicky bola mŕtva – buď to tak naplánovali, alebo to bol výsledok prílišnej horlivosti niektorého tajného z Firmy. Kľačal vedľa Vicky a rozmýšľal, či nemohla vydráždená strachom urobiť niečo dramatickejšie, než je zatvorenie dvierok chladničky na druhej strane miestnosti. Nemohla jedného z nich odstrčiť a inému podraziť nohy? Škoda, že ich nedokázala šmariť osemdesiatkilometrovou rýchlosťou o stenu, rozmýšľal. Он знал почему. Они хотели знать, где находится Чарли. Они каким то образом потеряли след, когда она пошла к Терри Дугэн, вместо того чтобы вернуться домой после дневного лагеря. Они запаниковали, и период слежки кончился. Вики была мертва — так они запланировали или по причине излишнего усердия какого то деятеля Конторы. Энди встал рядом с Вики на колени, подумав: возможно, в страхе она сделала нечто более впечатляющее, чем закрывание двери холодильника через комнату. Могла отодвинуть одного из них или сбить с ног. Жаль, подумал он, что она не была в состоянии швырнуть их об стену со скоростью пятьдесят миль в час. Predpokladal, že vedeli dosť, a boli z toho nervózni. Možno dostali osobitné príkazy: Могло быть и так, предположил он, что они знали достаточно, чтобы занервничать. Возможно, им были даны конкретные инструкции: жүктеу/скачать 3.46 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|